Помню тебя я

Два часа в самолете прошли для меня, словно в бреду…пьяном бреду. Или я действительно маханул лишнего при взлете? А, черт с ним. Не помню. Помню только, что каждый раз закрывая глаза хотя бы на секунду, я видел перед собой один и тот же образ, и почему-то этот образ был вовсе не стройной блондинки с телефоном и ежедневником в руках, по которой я, кажется, страдал. Нет. Я видел совершенно другую фигуру — с карими глазами, тонкими запястьями и каштановыми волосами. И глаза эти смотрели на меня с каким-то немым укором, будто бы зная что-то, о чем я даже не догадываюсь. Выспаться или хотя бы вздремнуть, естественно, не удалось. Я, кажется, почувствовал себя еще более разбитым, чем в момент, когда поднимался по трапу. Теперь совсем хреново. Окончательно и бесповоротно. В какой-то момент, всего на секунду, я, гладя на облака, проплывающие за стеклом иллюминатора, подумал, что совершил ошибку, вот так просто бросив все, что связывало меня с Москвой. Сбежал, как последний трус. Да, неудавшийся роман… или даже два романа. Да, разбитое сердце. Да, дурацкая работа и зарплата в три копейки. Но ведь что-то меня все это время заставляло не совершать этот последний, решающий, шаг. А тут будто бы это «что-то» сломалось, и я меньше чем за сутки собрал всю свою жизнь в черную спортивную сумку и сел в самолет. Почему? Потому что сил больше не осталось. Я почувствовал себя какой-то грушей для битья. Давайте, все, кому нужно сделать кому-то больно, подходите! Налетайте! Бейте, не скупитесь! Главное, соберите все силы и прям с разбегу вмажьте мне. Я выдержу. У меня ведь нет эмоций. Все мои чувства ограничиваются двумя желаниями — напиться и трахнуть кого-нибудь в своем шикарном номере. Так вы все думаете? Король Павел–Первый–Бесчувственный к вашим услугам, дамы и господа. Я тоже так думал. Раньше. Думал, что так жить проще. Когда ты остаешься один, приходится воспитывать в себе этот тотальный пофигизм, эту циничность, снобизм. Ты ведь никому не нужен, никому и дела до тебя нет — главное, чтобы был накормлен и одет, а что там у тебя на душе — да какая разница? Вот поэтому и вырастают такие, как я. Жестокие, циничные, а на самом деле, очень грустные и несчастные внутри, люди. И я все ждал какого-то чудесного исцеления или спасения, но когда почти получилось вынырнуть из этой пучины и сделать первый глоток свежего воздуха, я сам себя снова отправил на дно, боясь вдруг обжечься лучами солнца и задохнуться от избытка кислорода. И я сейчас не о Софии. Нет. Тот, самый первый глоток, позволила мне сделать вовсе не она. Я плыл наверх, потому что где-то там, за толщей воды, меня ждали совсем другие глаза. Которые верили. Которые надеялись. Которые смогли заставить меня оторваться ото дна и поднять голову, увидеть свет. А я сам все испортил. Снова зажмурился, как слепой щенок, и перестал бороться со стихией. Снова смиренно пошел ко дну. И сейчас, спускаясь по трапу самолета и касаясь наконец-то ногами родной земли, я изо всех сил пытаюсь вдохнуть полной грудью этот южный воздух, но мне снова что-то мешает. Я задыхаюсь и поднимаю взгляд в небо, пытаясь рассмотреть где-то там те самые, родные, глаза, которые скажут мне, что все еще ждут. Все еще верят. Все еще надеются. Но вижу только палящее солнце и железную птицу, которая понесла кого-то к его мечте. Видимо, такова жизнь. Такова жизнь!