старый бар, незнакомцы и немного слив

https://vk.com/video?z=video145397248_456240797%2Fpl_cat_updates — ссылочка на видос от божественной Лизы Всё в этом баре было старым, потёртым и таким уставшим, что, войдя сюда, казалось, будто ты и сам старик. Бар на стыке конца времён с музыкой, наполненной потрескиванием заезженных пластинок и запахом древесины. В таких заведениях всегда кто-то есть, кто-то, засидевшийся допоздна и постаревший душой. Ведь здесь приют именно тем, кто много пережил, а ещё знает толк в сливовом бренди, который хозяйка бара готовит сама. Незнакомка, севшая за барную стойку, легонько хлопнула рукой по деревянной поверхности. Рони обернулась, продолжая протирать стакан. Руки у неё отчего-то задрожали, и она поставила его перед женщиной напротив. Вся она была какая-то странная, неправильная как будто, не вписывающаяся во всю эту обстановку, словно погрешность, допущенная с разящим изяществом. Рони не сразу поняла, что не так, потому что до этого момента не смотрела женщине в глаза. Ей ни разу не доводилось видеть глубоких открытых ран, но, встретившись со взглядом зелёных глаз, отчётливо поняла, как они выглядят и как болят. Она почувствовала жжение в горле и достала второй стакан, ставя рядом с тем, что по-прежнему оставался пуст. Бутылка нашлась прямо под рукой, словно только и ждала своего момента. Рони быстро наполнила бокалы, всё так же молча. Слова казались неуместными прямо сейчас, иначе она бы по привычке начала болтать, но тишина между ними была такой правильной и единственно возможной по ощущениям. Потому что даже музыка огибала их, оставаясь где-то там, вокруг, но не касаясь, не тревожа. Рони не знала, что тишина бывает такой, наполненной временем, воспоминаниями того, что они никогда не переживали, но вот она растянулась между ними, и в груди стало нестерпимо горячо и больно. Женщина опрокинула стакан, моментально опустошив его, и даже тут Рони не смогла возразить, что этот напиток нужно пить медленно, пробовать и раскатывать вкус по языку. Не смогла и повторила действия незнакомки. Теперь Рони казалось, что на неё уже смотрели так, ещё раньше, до всего этого, до бара, до озверевшего одиночества, заливаемого алкоголем, но Рони точно знала, что ничего до этого не было, так что же, что же? — У Вас бывает такое, — наконец, заговаривает она, снова наполняя стаканы, — что Вы вдруг начинаете тосковать по кому-то, кого не знаете, кого просто даже не существует? Женщина вздрогнула и так ощутимо, что повела плечами, сбрасывая светлые локоны за спину. И, кажется, раны её стали ещё глубже, она сама и была раной, вспоротой чьей-то неумелой рукой. — Бывает, — произнесла незнакомка, — а ещё бывает так, что даже если этот кто-то существует, чувствуешь себя ещё более несчастным, потому что он, далёкий, не знает о тебе или не помнит. Рони кивнула, закусив щёку изнутри. Повертела в руке пустой стакан и снова взглянула на женщину. Было в ней что-то такое, отчего смотреть хотелось беспрерывно, словно раньше она бы так не смогла, а теперь никак нельзя было прекратить. Снова замолчали. Она не называла своего имени, а Рони не спрашивала, будто это могло убить их обеих. Может, и могло, может, лучше бы пусть убило. Но они молчали, продолжая смотреть друг на друга, как если бы это всё, что у них осталось, и мир вокруг сгорел, оставив только пепел и запах слив. А в голове крутилось взявшееся откуда-то: «всё такая же, всё такая же», и было от этого так туго внутри, как если бы руки, сжимающие бокал, брали её с раскалённой страстью. Как если бы этот рот шептал ей: «я спасла тебя, теперь ты спаси меня», и где-то вдали терялось бы умоляющее «пожалуйста». — Кто Вы? — спросила Рони, всматриваясь в беспокойное лицо. Пусть скажет, пусть станет легче. — Эмма, — женщина мягко улыбнулась, глаза заблестели не то от слёз, не то от приглушённого освещения, и была такой красивой сейчас в этой своей нелепой надежде, а Рони сразу поняла, что это надежда, — Эмма Свон. — А я… — Я знаю, кто Вы, — прервала Эмма, словно услышать её имя было бы невыносимо. Но ничего не произошло: мир не рухнул, сердце не разорвалось и легче не стало. Имя легло на язык, стекло на губы сливовым вкусом. Казалось, и сама Эмма на вкус как переспелые, забродившие сливы. И одиночество рядом с ней замолкло, словно вот она, недостающая часть, заполнила, забилась внутри, но не спасла, всё ещё не спасла. Но смотрит так, будто нашла всё, что искала. А потом Эмма протянула руки, касаясь чужих пальцев. Кожа у неё горячая, мягкая. Сжала крепко, смело, словно позволила себе это только теперь. И Рони вдруг вспомнила, как однажды эти руки сжимали странный изогнутый кинжал, и как одна душа замещала другую. И как Эмма смотрела, вкладывая своё немое «люблю» в прощание. Как Эмма уходила, закованная в чужое кольцо. — Зачем ты приехала? — прошептала Регина, сжимая пальцы в ответ. Глаза жгло от слёз, от самого вида Эммы здесь, в её баре, в месте чужих израненных душ. — За тобой, — так просто, до одури просто. Эмма поднялась, выпуская чужие ладони, обошла барную стойку, направилась к отчего-то попятившейся назад Регине. Всё вокруг показалось таким текучим, словно свежая краска, сползающая со стен. И движения плавные, осторожные, но сила в них обрушалась на сердце, заставляя его трепетать так, как бьёт подстреленная птица крыльями по земле. — Я прорвалась сквозь миры, чтобы найти тебя, но нигде тебя не было, — заговорила быстро, с силой, и пахло сливами, пеплом и памятью, вымоченной в проклятьях, которые Эмме пришлось обойти. — Но я знала, что найду, потому что иначе всё это никогда не имело смысла. Регина закрыла глаза, позволяя Эмме преодолеть последнее расстояние между ними. Настоящая, живая и пылающая. Эмма стояла перед ней и говорила слова, которых ни одно пророчество не предвидело. И от теплоты её дрожь по телу шла. Регина почувствовала, когда Эмма оказалась рядом, вот волосы её посыпались вперёд, вот дрогнули пальцы, касаясь щеки. Эмма вдохнула глубже, впитывая запах, знакомый и ни с чем не сравнимый запах, который как сотни белых пионов, самых прекрасных цветов, которых можно касаться, погружая пальцы в нежную густоту. Белые цветы, которые оставят следы на руках. И вот стоит она совсем близко, величественная, скопившая так много ненависти и боли, всё в ней такое тонкое, режущее, опасное, и замирает с дрожью в чужих объятиях. Самая смертоносная из женщин, проклявшая целое королевство, забиравшая жизни щелчком пальцев, тихо выдохнула в чужие волосы. Эмма прижала её к себе, осознав, что всё это грозное величие уместилось между её руками. Так легко нанести ей урон, выдрать кусок плоти из груди, лишить её радости, вот же она мягкая и податливая, замкнутая в кольцо рук и прижатая к сердцу того, кому на роду было написано уничтожить её, разбить её войско и вернуть корону своей семье. Но Эмме не нужна ни корона, ни смерть Королевы, только она сама, отмеченная разящей, нечеловеческой красотой, запятнанная тьмой и всё такая же грозная. Только она. Только Регина, ради которой можно пройти сквозь миры, разбить проклятья. Регина, уставшая от одиночества чужой личины, ждавшая её столько лет. Регина, прижимающаяся губами к горячей коже на шее, потому что так теснее, так ближе. И случившийся поцелуй разорвал последние нити боли, вибрируя на чужих губах, смешивающих свои судьбы. И бар на стыке конца времён стал вдруг старше ещё на тысячи лет, ибо только так он выстоит, вместив в себя силу любви Королевы и Спасителя, отыскавших пути друг к другу.