В день, когда снежинки за окном неторопливо кружились в своем медленном танце и оседали на землю; когда улицы и дома уже как неделю стояли украшены; когда воздух так и искрился радостью и сотрясался звонким или не очень смехом, на его телефон пришла СМС.
Чуя потягивал горячее какао из кружки, смотря в окно. Это было последнее утро этого года, завтра будет уже «новым», только вот ни предвкушения этой новизны, ни праздника рыжий не испытывал, скорее наоборот. Праздники не вызывали у него какого-то бурного веселья, праздновать-то было не с кем, а один Накахара справлять торжество так и не научился. Иногда он тащил в мелкие праздники Акутагаву в бар, но тот не брал в рот и капли, отнекивался и в скором времени уходил, говоря что-то про работу.
Отметить наступление Нового года из мафии было не с кем. Рюноске и Гин устраивали семейный ужин, чтобы хоть раз было «все, как у людей». Кое намеревалась встретиться с Кёкой, о чем предупредила еще за неделю, чтобы не возникло никаких неловких ситуаций. О других Чуя знать не знал и не хотел, не настолько близкими были с этими другими отношения.
На дисплее высветилась полоска, гласящая о новом сообщении от неизвестного абонента. Чуя тяжело вздохнул, это было четвертое, которое, наверное, прислали по ошибке. Снова. Сделав очередной глоток из кружки, мафиози дважды тыкнул пальцем на полоску, разблокировал экран и приступил к прочтению. К его удивлению, это было не очередное новогоднее поздравление какой-нибудь бабушке от забывчивых внуков, а самое настоящее приглашение праздновать вместе. Гением быть не нужно, чтобы понять, от кого эта СМС-ка.
Отмечать Новый год в компании, конечно, веселее, но его компанией мог стать Дазай Осаму. Удовольствие это было сомнительное. В прошлый раз, когда они столкнулись в каком-то караоке-баре уже под градусом, решили вместе спеть. Их дуэт не был бы их дуэтом, если бы они всю песню не толкались локтями, стараясь занять себе место посередине и пропеть строчку громче другого. Закончилась вся эта возня пьяной дракой, за которую мужчин выставили за дверь заведения, окрестив невежами и пьяницами. Дальше их встреча закончилась, как ни странно, дома у Чуи. Вместе с бокалом вина они встретили, вернее сказать, довстречали Новый год, а к первому часу ночи уснули в обнимку на диване под звуки телевизора.
События в баре, бесспорно, вызывали на губах улыбку, особенно забавно было вспоминать момент, когда Осаму из-за выпивки случайно облил самого себя каким-то молочным коктейлем, а потом вляпался в какое-то пирожное. К слову, потом это пирожное поганец обтер о спину Накахары, предложив «дружеские объятия», но это уже немного другая история.
Терять ему было нечего, этот Новый год Чуя все равно встречает один, а посему торопливо набирает ответ, соглашаясь и спрашивая о месте встречи. В результате между ними случилась небольшая ссора, ну, что сказать, один другому уступать не хотел ни в выборе места, ни в назначении времени. Условились в итоге подойти к семи часам к елке на центральной площади.
До семи часов вечера был целый день, а, значит, можно и подумать о какой-нибудь мелочи для Дазая. Что-то масштабное дарить этой мумии во плоти не хотелось, об этом не могло идти и речи. Но прийти без ничего рыжий не мог, не позволяло заложенное Кое воспитание. Гадать пришлось долго, как и выписывать, а потом вычеркивать множество вещей, которые были одними из идей скромного подарка.
Ближе к полудню было решено выбраться на улицу и посмотреть что-нибудь в киосках и магазинах, которые сейчас были переполнены новогодними безделушками. Какого же было разочарование, когда два часа ходьбы были потрачены зря — на прилавках и полках было все, что угодно, кроме того, что сгодилось бы для Осаму в качестве подарка. Чуя даже заглядывал в магазин строительных материалов посмотреть веревки, «специфическое хобби» детектива подтолкнуло на такую мысль. Однако, та белая и кремовая «косички» толщиной в палец его не шибко впечатлили, да и смысл дарить эти веревки, уж лучше покупать карманную аптечку, ведь то самое «хобби» оканчивалось всегда неудачно.
Когда рыжий вернулся с улицы, то времени оставалось только на скромный обед. Дальше надо было начинать собираться. Время, проведенное в ванной, уместилось в час, дальше около сорока минут на укладку рыжих, распушившихся от сушки волос. Для идеальной прически оставалось только подкрутить пряди плойкой, но это перед самым выходом.
Выбор одежды и, конечно, шляпы, тоже заняло приличное время. Пришлось перемерить весь гардероб, перекрутиться у зеркала так, что до следующего праздника хватило. Глазу милее всего оказались в меру узкие, но не в обтяжку, штаны, кремовый свитер без горла и рисунка, но зато какой мягкий и приятный на ощупь, кобальтовое пальто длиной чуть выше колена и любимые зимние ботинки. Не обошлось без шляпы любимого фасона, но с синей вместо оранжевой в крупную клетку лентой, завершили образ черные, но утеплённые перчатки и темно-зеленый шарф крупной вязки.
Заканчивая завивку, Чуя вдруг вспомнил их первый совместный Новый год. Они тогда были еще детьми, знали друг друга всего-то четыре месяца, но за эти месяцы между ними промелькнула искра дружбы. Рыжий за две недели до праздника заболел и до самого тридцать первого декабря не вставал с кровати, лежа с высокой температурой и сильнейшим кашлем. На помощь воспитаннику пришла Кое, заботливо пихнувшая ему в руку белый шоколад, когда в дверях комнаты показался Дазай. Если сейчас его не подводит память, то Осаму сладость понравилась настолько, что он иногда просил Чую выпросить у Озаки плитку другую. Едва ли успевая отслонить от лица горячую плойку, в голове Накахары появляется идея маленького, но довольно приятного подарка.
***
Сказать, что Чуя был в бешенстве, не сказать ничего. Он порыкивал от злости, смотря на экран мобильника. Восемь часов. Дазай опаздывает на целый час и ни звонка, ни сообщения о том, что является причиной его задержки, конечно, нет и не может быть. Привыкший к теплу рыжий уже начинает трястись от холода, стоя около треклятой елки и переступая с ноги на ногу все чаще в попытках согреться. Его ярко-розовый нос неощутимо вдыхал ледяной воздух, от чего его хотелось накрыть шарфом, но Чуя упорно игнорировал эту возможность, в очередной раз потирая ладони друг о друга.
Наивный идиот. Осаму, верно, шутил, приглашая его, а Чуя повелся на этот развод, как ребенок, которого развела детина побольше ростом. Плюнув на все, он разворачивается к дороге лицом, ища взглядом ближайший вход в метро, чтобы отправиться греться домой. Еще раз оглянувшись назад, рыжий грустно усмехается — по площади бегают туда-сюда люди, закупая последнее и торопясь домой с работы, но темноволосого засранца среди них видно не было. Ну и хрен с ним, с Дазаем, этот перебинтованный мудень еще получит свое за это бестолковое ожидание, только немного позже.
От входа в метро его отделяло метров пять, когда сзади на него кто-то наваливается, сначала хватая за плечи, а потом перемещая длинные руки на грудь, буквально «вешаясь» на маленьком теле. Плечи мафиози вздрагивают от неожиданности, а сам он резко разворачивается, упираясь руками в грудь того, кто посмел так с ним обращаться.
— Чу-у-уя, я так торопился, но злые людишки в автобусе заставили меня страда-а-ать, — тянет Осаму, кладя голову на плечо опешившему исполнителю. — А еще я немного проспал, ты же хороший мальчик и не ударишь дядю Дазая, верно? — голос детектива похож на голос взрослого, который сюсюкается с маленьким ребенком. За это пиздануть его хочется сильнее, чем раньше, но то ли новогодний вечер творит чудеса, то ли система дает сбой — рыжий лишь тяжело вздыхает, грубо отпихивая от себя Осаму.
— Чем… Чем от тебя несет? — кривя нос, недовольно бормочет Чуя, поднимая голову. От детектива пахло обычно приятно, но сегодня, видимо, что-то пошло не так. Из-за этого «что-то не так» от экс-мафиози несло перегаром, немного потом и чем-то очень грязным или несвежим. Из-за этого же «что-то» Накахара не бесится, смотря на растянутые в улыбке губы.
— Ох, Чуя, ты сама тактичность! — с наигранным возмущением восклицает Осаму, делая шаг назад. — Я чуть не погиб от руки страшного чудовища, но вовремя смог извернуться и выскочить из чертова автобуса! — начинает он свой маленький театр, активно подключая к рассказу жесты.
— Дай угадаю, водитель заметил, что ты не заплатил? — с усмешкой произносит рыжий, снова переступив с одной ноги на другую. Это не смогло укрыться от кофейных с медовым блеском глаз, которые сегодня из-за ярко горящего праздничными огоньками города сияют еще ярче обычного.
— Нет, все было НАМНОГО хуже! Идем, — шатен берет Накахару за руку, намереваясь заглянуть куда-нибудь в кафе или, на худой конец, в супермаркет, где его низкорослый собеседник смог бы согреться. — Меня прижали к какому-то толстому мужику, ой, то есть монстру, дыхание которого было похлеще, чем твой одеколон! Я пытался уйти, но жалкие людишки прижимали меня к нему, не позволяя и шагу ступить! — рассказывал мужчина всегда в красках, сильно драматизируя, но зато какие рассказы у него получались! Осаму бы в театре работать, зал аплодировал бы ему стоя, кидал букеты в ноги и просил автограф на память. Только вот судьба повернулась несколько иначе, и вместо прекрасного артиста мир имеет детектива с кровавым прошлым и не самым лучшим настоящим.
— Ох, и как же ты смог сразить этого чудовища? — Чуя пропускает колкое сравнение вони и его парфюма, что даже для него становится удивительным — в любой другой день он бы щедро всыпал перебинтованному на орехи. Однако сейчас решает ему подыграть, старательно сдерживая смех.
— О-о-о-о… Сражался я с этими чертями, как мог: пинался, ругался и толкался локтями. Меня, кстати, когда я выходил, в ответку пнули, теперь зад болит, но это не так важно. Ведь сейчас Великий Дазай Осаму тут, прибыл спасать свою принцессу от холода и смерти! Правда принцесса страшненькая, но о красоте не спорят… — его не больно ударяют под ребра, но смех от этого становится только громче. Пора бы Чуе начать отвечать, пока его позорно в сугроб лицом не ткнули.
— Идиот… Твою ж! — ноги начинают резко скользить, куда, черт возьми, он смотрит. Казалось, что столкновение подтянутого зада с землей неизбежно, но его спасает Осаму, вовремя подхватив под локти. — Только не смей!.. — резко поддержка исчезает, а сам Чуя приземляется пятой точкой на заледеневшую дорожку, припорошенную снежком. Какое унижение!
— Скотина, — шипит рыжий, в ту же секунду успевая ухватить и потянуть Дазая за рукав пальто. Детектив, согласно законам физики, также оказывается на тротуаре рядом с в кулачок ржущим Чуей — в момент падения шатен, оказывается, вскрикнул от неожиданности, правда, вскрик его был похож на дамский.
С горем пополам они добираются до какого-то кафе. Садятся за столик около окна друг на против друга и устало вздыхают. Экс-мафиози, что б его, решил кинуть в бывшего напарника снежком, да только рыжеволосый черт увернулся, а комок снега прилетел какой-то женщине в макушку. Тетка так разоралась, что было решено делать ноги, пока ребятня, на которую решили повесить шалость, не рассказала об истинных виновниках происшествия.
Получая меню, Чуя заказывает горячий шоколад, а после снимает перчатки с покрасневших от холода пальцев. Дазай тут же обращает внимание на шелушившуюся из-за низкой температуры кожу — этот дурень так и не привык использовать крем для рук или носить более теплые, не дурацкие «утепленные» для осени перчатки, а нормальные зимние. Поэтому он незамедлительно, руководствуясь точно не кричащим об абсурдности действия здравым смыслом, накрывает ледяные кисти рук своими. Спина покрывается мурашками, а где-то очень глубоко, там, где еще был крошечный уголочек, в котором жила совесть, появляется чувство вины.
— Дазай! — Накахара выдергивает свои ладони из его рук, хмурясь. Видимо, он зовет его не в первый раз. — Какого черта? — щеки рыжего покрыты румянцем, это похоже на блядское свидание, а они — Чуя и Осаму — на влюбленную пидорскую парочку. Это понятно по взглядам одиноко сидящего мужчины за столиком дальше, понятно по перешептывающимся парню и девушке, чей стол стоит напротив, понятно и по взгляду официантки, которая сейчас ставит на стол две кружки, одну с какао, а другую с шоколадом.
— Что? — Осаму с невозмутимым видом берет вторую кружку, делая маленький глоток, сопровождаемый словами: «это моя кружка, дурень!». — Кое делает лучше. Попроси ее сделать как-нибудь, сам убедишься.
— Дай сюда свое какао, — Чуя выхватывает напиток из рук темноволосого, а после делает глоток, тут же мыча и вынуждая проглотить. В уголках глаз выступили слезы, содержимое кружки оказалось чересчур горячим для еще не согревшегося мафиози. — Воды! — громко просит он и, под хихиканье детектива, открывает рот и помахивает в его сторону ладонью.
— Сильно обжегся? — спустя пять минут спрашивает суицидник. В его сторону обращается взгляд холодных, как сама чертова снежная королева, глаз. Нужда в ответе пропадает — и так все понятно. Наверняка теперь на розовом кончике языка неприятное ощущение сухости, а при глотке чего-либо начинает покалывать. Осаму проходил через это много раз, когда пытался покончить с жизнью способом номер 107, а именно, когда он пил залпом пару кружек горячего чая. Как видно, способ не сработал, зато он побывал в больнице с обожженными полостью рта и началом пищевода — горлом.
— Идем отсюда, — допивая свой шоколад, вдруг бурчит Чуя. Он косится в сторону шушукающихся официантки и бармена, которые «секретничают» на редкость хреново — обрывки фраз не предоставляло трудностей услышать. Ему, конечно, не впервой слышать про себя сплетни и гадости, но тут, в этом гребаном кафе, рядом с гребаным Осаму, слова о том, что он «такой красивый и, как жаль, дымоходы прочищает», вгоняют в откровенную неловкость и некоторую злость. Устроить бы всем разнос к чертям собачьим, что б не смели впредь его так называть, и совсем не важно, что накахарской ноги тут больше в жизни не будет.
Дазай, что б его, резко подрывается с места и хватает его за руку, выбегая из кафешки. Какого черта это было, Чуя спросит потом, когда суицидник соизволит прекратить бег, а пока надо было поспевать за ним. С каким-то мальчишеским восторгом рыжий понимает — впервые он не заплатил, да еще и сбежал из кафе, впервые за несколько лет ему хочется смеяться от адреналина, но, конечно же, показывать это Чуя не будет, а поэтому кусает щеку, подавляя улыбку.
Они останавливаются спустя минут десять, запыхавшиеся и мокрые. Осаму машет рукой в сторону лица, помогая прохладному воздуху остудить щеки и нос, которые сейчас влажные и румяные. Губы его растянуты в улыбке и чуть приоткрыты, из них облачками пара вырывается воздух. Чуя хмуро смотрит на него из-под челки, но тоже улыбается. Да уж, таких пробежек не было уже довольно давно.
— Мы не заплатили. Не смей больше так делать в моем присутствии, я не хочу, чтобы люди думали, что я такой же, как и ты, — недовольно, даже занудно говорит рыжий. Кому-то из их компании надо брать ответственность и роль «суровой мамочки» на себя. Эта карта выпадала Накахаре еще с их первого знакомства, так что хоть раз побыть шальным ребенком ему просто нельзя.
— Таким же, как я — это каким? — с интересом спрашивает Дазай и улыбается, расстегивая пальто, под которым, как оказалось, такой же, как у Чуи, свитер. Рыжему оказалось не до ответов на дурацкие вопросы — перчатки он оставил в кафе, руки его стремительно мерзнут и краснеют, так еще и ветер забирается под недлинное синее пальто. Холод делает мафиози колючим, заставляет отвлекаться на дрожь, которая овладевает конечностями, а еще желать того, чтобы его прямо сейчас, на гребаном морозе, обняли и дали теплые перчатки.
— Осаму, как далеко до твоей квартиры? — тихо спрашивает исполнитель, когда шатен его обнимает, совершенно плюя на то, что мимо ходят косящиеся на них люди, а некоторые закрывают детям глаза, будто пара обнимающихся мужчин — это что-то за рамки вон выходящее.
— Меня не привлекают рыжеволосые девочки, ты же знаешь об этом? — это не лезет ни в какие ворота, Дазаю тут позволяют обнимать одного из самых опасных членов Мафии, а он все шутки шутит про рыжих девочек. Да только эта самая «рыжая девочка» тут же вырывается из кольца рук, грубо толкая в грудь, но не уходит, а лишь отстраняется на шаг-два с краснеющими щеками и что-то бурчит под нос про смерть, суицидников и игрушки на елке. — Минут пятнадцать отсюда, если пешком. Но нам надо зайти в магазин, последний раз я ел дома месяц назад.
Чуя тяжело вздыхает, но согласно следует за детективом в супермаркет. Там они вновь ругаются, а все потому, что некоторые высокие и кареглазые хватают в руки все подряд и это все подряд кидают в тележку.
— Да положи ты уже это дурацкое яйцо на место, оно бесполезно! — раздраженно шипит рыжий, выхватывая у Дазая шоколадное яичко в красивой упаковке и ставя, если не грубо впихивая, на место.
— Но оно такое вкусное! — начинает Осаму, беря в руки еще одно. Кажется, или голубоглазый слышит, как плачут его нервные клетки перед смертью? — Тут может попасться Пикачу-у-у… — тянет последний слог, пихая сладость спутнику в лицо. Тот фыркает, но забирает «киндер», не самым аккуратным образом кладя в тележку.
— Чтоб еще раз я поперся с этим ребенком в магазин! — на лице Чуи недовольная мина, а внутри горит детский неподдельный интерес к «сюрпризу», который спрятан в яйце. — Идем дальше, надо купить муку для теста. Это для печенья, — поясняет он, чувствуя, что во взгляде, обращенном на него, мелькает немой вопрос.
— Не хочу с изюмом, сделай лучше пустышки, а потом кремом или чем-то похожим покрой, — бурчит Осаму, видя, как накахарские руки тянутся к пачке сушеного винограда. — И с этим… Что это вообще? Тоже не хочу. — холодный взгляд заставляет покрыться мурашками, с сухих губ срывается вопрос:
— А с чем, черти тебя дери, ты хочешь? — Накахару уже задрали эти «не хочу», «не буду», «не люблю» и так далее и тому подобное. Они уже двадцать девять минут и сорок одну секунду — рыжий считает — шляются по сраному продуктовому и в каждом отделе собачатся. То лимоны Чуя берет не ярко-желтые, то цыпленок «какой-то слишком мертвый». Ему говорят про шоколад, и с губ срывается разочарованный стон. — Как банально! Ну и ладно, с шоколадом, так с шоколадом, иди на кассу, я сейчас приду.
Осаму мурлычет слова благодарности и забирает тележку, толкая ее к кассе. Тут-то и начинается его повод поседеть на пару волосинок и обрести одну-две напряженные морщинки. Перед ним — лишь женщина, которая уже выкладывает покупки и будет расплачиваться. Кошелек его был отдан исполнителю, — зачем? — спросите вы, а Дазай сам не знает, просто в один момент, когда было решено сворачиваться, ведь до праздника оставалось меньше трех часов, а надо было еще и поесть приготовить, и подраться разок другой, Чуя забрал его бумажник.
На лбу выступил пот. Перебинтованные руки медленно выкладывают продукты, а кофейные глаза смотрят в сторону отдела, где должно быть сладкое. На лице отображается страх, как у дитя, которого мать оставила его на кассе, а сама пошла за чем-то, что забыла положить в корзину. В мыслях мелькает идея о том, что рыжеволосый мудень его просто кинул тут, в магазине, без гроша в кармане. Но эта идея тут же исчезает из-за сковавшего способность мыслить страха — кассирша начинает быстро пробивать еду, а на дне тележки остался только чертов цыпленок. Когда упаковка курицы касается кассирского стола, а Дазай проклинает Накахару в сотый раз, его отталкивают подальше от кассы вместе с тележкой. Будь ему сейчас лет пятнадцать, он бы грохнулся на кафельный пол звездочкой и тяжело вздохнул, но ему сейчас двадцать два, поэтому с губ срывается облегченный вздох.
— Подвинься, — Чуя, появившийся как никогда вовремя, отдает две плитки молочного шоколада кассирше, чтобы та их пробила, и достает дазаевский кошелек, выуживая из него нужную сумму денег. Где-то рядом стоит и хозяин этого кошелька, у которого от волнения и откровенного страха, пережитых минутой ранее, дергается глаз. — Ты чего? — он укладывает упаковки и пакетики с овощами в картонный пакет, замечая, что Осаму подозрительно тихий.
— Где тебя черти носили? Или ты потерялся в этом дурацком отделе, пока искал шоколадки? — возмущено фыркает суицидник, когда они выходят на улицу. Мафиози прыскает и кусает щеку, чтобы не улыбаться. — Что будем делать дома? — карие глаза цепляются за длинный чек и небольшую, но округлую сумму, которую пришлось заплатить за эти два пакета продуктов и одно шоколадное яйцо в кармане.
— Сначала печенье, только попробуй сожрать хоть одно раньше положенного, а дальше хочу запечь цыпленка, — на уме у рыжего были еще какие-то салаты или типа того, но остановился он пока что на этом. — Поможешь? — спрашивать это было бесполезно, Осаму скорее ему будет мешать, но глупо надеяться на то, что в Дазае проснется взрослый человек, никогда не поздно.
— Я не могу отказаться от лепки печенья вот так просто, так что да. Но со своей тезкой ты как-нибудь сам управишься, — намекает детектив на курочку, за что получает толчок бедром. Чудом не падает и не роняет пакет, но ругается — падать второй раз, тем более, когда в кармане твоего пальто не только яйцо с сюрпризом внутри, но и накахарский подарок на Новый год — шоколадка, не хочется от слов «совсем» и «очень».
— А я-то думал… Ладно, с курицей ты мне мешать будешь, или же мы из-за тебя отравимся, а ты, может быть, даже сдохнешь, — последнее прибавляется на автомате, а на губах мелькает кривая усмешка. — Только не подожги елку, как у меня в прошлом году. Я не хочу закрашивать еще больше седых волос.
***
Пока духовка греется, прогревая заодно и прохладный в квартире Осаму воздух, умелые руки старательно месят тесто, стараясь добиться консистенции размятого пластилина, только тягучее. Рыжие кудри собраны в пучок, не дай Бог хоть один волосок попадет в еду — блюдо будет испорчено, как и настроение повара.
Готовить Чуя любит, особенно сложные блюда и на сильном огне. Любит, когда скворчит масло на сковородке, когда по квартире витает приятный запах и когда жар от плиты обдает руки и тело. А еще Чуя любит делать соусы и украшать ими приготовленное, аккуратно нарезать тоненькими, если надо, совсем-совсем тоненькими кусочками то, что нужно порезать и красиво выкладывать на тарелке. Однако Чуя точно не любит кривых человечков, неровные гробы, непропорциональных снеговиков и его маленькие, совсем не похожие на оригинального него, «копии», которые делает Осаму из теста. Накахара просит детектива сделать печенье какой-то одной или, в крайнем случае, двух форм или образах, потому что глазури на все то, что лепит Дазай, просто не хватит.
— Не хочу выбирать что-то одно, — голосом обиженного мальчишки бурчит перебинтованный. Тут в голову ему приходит новая, еще лучше предыдущей, идея. Он собирает с доски, на которой была лепка кривых фигурок, муку, ссыпая ее в ладонь. — Но я выберу, если ты обещаешь не орать слишком громко.
Чуя, который сейчас подготавливал противень для печенья, останавливается. Что-то ему ой, как не нравится это «если» и «не орать». Коли этот мудак это сказал, значит, повернувшись, рыжего ожидает очередная подлянка. Поэтому Накахара не поворачивается, а более резко и нервно начинает размазывать масло по металлической поверхности.
— Если ты сейчас что-нибудь сделаешь, то, клянусь, я запихну твоих корявых снеговиков тебе в глотку, — нервы шалят, шалит и его сдержанность, точнее ее отсутствие. Сзади какая-то возня, а потом тишина. Это настораживает. Чуя
жопой нутром чует, что-то не так, а посему быстро поворачивается. Ему в лицо прилетает кучка муки, которая белым облаком сию же секунду разлетается по кухне, однако большая часть кучки остается на бледном лице. — Ублюдок!
Накахара рычит, прыгая на Осаму сверху, хватая того, ржущего до коликов в животе, за горло. Придерживает одной рукой, а второй сгребает муку со щек и носа и щедро пихает кучку поменьше в лицо суицидника. Так началась их новая стычка. Мука, а вместе с ней и фигурки из теста, летят по комнате. Вот маленькая «копия» Чуи попадает Дазаю в лоб, а вот в рыжие волосы втирается белоснежный порошок. На полу начинается настоящий бой.
Мафиози машет руками, стараясь попадать в места, где «ай» и «ой» будут громче, детектив же старательно отбивается, а когда оказывается сверху, сам не грешит осыпать лежащее тело ударами. Щеки, лоб, челюсть — места, где сияют мучные следы ударов на обоих лицах, на шеях друг друга сцеплены пальцы. Душить своего соперника для каждого было тяжело — и тот, и другой вились, как змеи, сжимали пальцы, как дети стискивают юбку матерей. Плевок в лицо, второй — а что? На войне все средства хороши! Только теперь Дазая больно кусают за руку.
— Больно же! — шипит Осаму, а спустя секунду острые зубки отпускают его средний и указательный пальцы. У основания пальцев виднеются отпечатки зубов, сами они мокрые и немного скользкие от слюны и чуть блестят из-за включеного света. Чуя сидел на нем, как истинный победитель, который позволил своему противнику и жертве остаться в живых. Нет, отгрызать он ничего не собирался, но мог не разжимать зубы очень долго, кусая подушечки так и эдак.
— А мне, думаешь, не больно? — хрипло произносит Накахара, потирая шею, на которой точно останутся синяки. — Человечков, снеговиков и маленьких меня мы переделаем в шляпы, а гробы оставим, но подровняем, согласен? — кивок. Чуя расслабляется, вытягивая ноги и все также сидя чуть повыше бедер Дазая. Последний, зараза такая, толкает его коленками в спину, и расслабившееся тело падает на грудь Осаму.
Их носы в паре миллиметрах от соприкосновения, губы — в сантиметрах. Стоит одному из них дернуться, как уста соприкоснутся, что, собственно, и происходит. Губы детектива не нежные, наоборот, обветренные и искусанные. Уста исполнителя, впрочем, мало чем отличаются, всего лишь немножечко мягче. Поцелуй длится пару секунд, но за этот промежуток времени оба чувствуют одновременно больше, чем за всю жизнь: это и страх, и смущение, и волнение, и, черт бы его побрал, учащенное сердцебиение, и гребаное тепло где-то под сердцем и даже, скорее всего одностороннее, возбуждение.
Пальцы Осаму оказываются в растрепанных волосах, пучок из которых уже опустился с макушки до затылка. Массируют кожу, когда поцелуй разрывается краснощеким Чуей, хотя детектив тоже на редкость румян. Голубые глаза потеплели, вернее, лед в них стал более голубым, будто бы начал таять. Коньяк и его медовый блеск в дазаевском взгляде смешивается с таянием льда накахарского, а губы вновь соприкасаются в поцелуе, только теперь по инициативе рыжего.
Он первым и поднимается, не забывая отцепить со лба Осаму кусок теста. Оглядывает себя, кухню и поднявшегося следом детектива — все, как есть, в муке. И Чуя начинает смеяться, сгибаясь пополам. Не знает, почему смеется, но продолжает хохотать до появления слез в уголках глаз, а детектив тем временем завороженно на него смотрит, стараясь запомнить момент максимально детально. Чуя, на его памяти, смеется вот так чуть ли не третий раз в жизни.
— Я доделаю все сам, иди в душ, пока вся квартира не стала мучным царством, — смущенно бурчит Накахара, отворачиваясь к противеню и выкладывая на него аккуратную, уже привычную рукам, шляпу из теста. — Ну! — резко, требовательно и раздраженно гонит мафиози хозяина квартиры прочь из кухни. Ему нужно поделать шляпы и гробы в одиночестве, а еще подумать об этих дурацких, никуда не уперевшихся поцелуях.
Неготовое печенье уже отправляется в духовку, когда Осаму выползает из ванны с завернутым на бедрах полотенцем. Нет, ну он издевается! С мокрых бинтов на груди стекают капли воды, к влажным ступням прилипает мука, а после каждого шага остается след. Детектив видит и знает, что рыжему не нравится то, что он приперся на кухню полуголый, но он не уходит, а только лишь присаживается на край стола, смотря на перепачканную фигурку мафиози. С виду даже не скажешь, что перед ним какой-то убийца, так, обычный парень, который устроил бардак на кухне в ходе готовки.
— Чуя, идем в душ вместе, — бормочет Дазай, прижимаясь мокрым телом к спине рыжего. Последний не в восторге — понятно по хриплому полувздоху-полурыку. — Я снова испачкался в муке из-за тебя, — строить дурочка на редкость удобно.
— Отлепись от меня! — нервно шипит Накахара, дергая плечами, тем самым пытаясь скинуть с них подбородок детектива. Перебинтованные руки ползут ко впалому животу, на котором виднеются и чувствуются кубики пресса. — Дазай! — руками шлепает по рукам Осаму, а потом спиной толкается назад, надеясь оттолкнуть настырного суицидника.
— Ну, Чу-у-у-я, — сладко тянет шатен, а потом игриво прикусывает мочку уха. Что с ним произошло в душе, Чуе даже представить страшно — уходил более менее нормальный, пришел — начинает домогаться и зовет в душ с собою вместе.
— Хватит распускать свои грязные руки! — с толикой смущения говорит рыжий, когда дазаевские пальцы касаются его живота. Он опять волнуется, как подросток перед первым сексом, отталкивая от себя так и норовившего раздразнить его детектива, и поджимает губы.
— Ну порадуй папочку-у-у, — воздух сотрясает звук падающих, нет, кинутых на пол столовых приборов, которые Чуя взял в руки, чтобы убрать их в ящик. Резко поворачивается с краснеющими щеками и огнем в голубых глазах. Да поворачивается так резко, что Осаму отскакивает, улыбаясь приторной улыбочкой.
— Какой ты нахрен папочка?! — нет, ну что за наглость! — Тебя давно не били, что ты так старательно меня выводишь? — черти бы побрали этого ублюдка. Папочка, понимаете ли! Как же раздражает это слово Накахару. Плечи его напряжены, рука чуть дрожит от сдерживаемого желания вмазать по бледной щеке, где уже есть одна царапина, оставленная Чуей.
— Ммм… Да, это рекорд, за все проведенное время ты впервые сорвался! — как-то слишком радостно заявляет мужчина, хлопнув в ладоши. Чуе хочется удариться головой о стенку с разбега, но он лишь потирает переносицу и распускает волосы, которые огненным (или из-за муки не совсем огненным) вихрем падают чуть ниже плеч и даже немного прикрывают лопатки.
— Я в душ, — рыжий разворачивается и уходит, тяжело вздыхая и мысленно считая до десяти. А потом досчитывает до пятидесяти трех. Он
знает, что будет в чертовом душе, но все равно закрывается на замок.
Смотрит на себя в зеркало. Там, тут, вот здесь и еще во-о-он там мучные следы, на ресницах, бровях и волосах крупинки белого порошка для выпечки. Хотя почему только тут? Эта чертова мука для дурацкого печенья, что б ее, везде! На свитере, темных штанах и босых ступнях. Она бархатным покрывалом обволакивает кожу под одеждой, так что оглаживать покрывшиеся мурашками плечи довольно приятно.
Ванной у Осаму нет, зато есть длинная душевая кабинка с подсветкой в потолке, чтобы за матовыми стеклами дверцы не было так темно. Чуя поворачивает барашек с красной точкой посередине, отходя назад. Тело покрывается мурашками, когда холодная вода плещется на ноги и обрызгивает грудную клетку. Спустя десять секунд до рыжего доходит, что теплее не становится, наоборот, только холодеет с каждой секундой. Дазай, собака, все у него, не как у людей — кран, и тот с перепутанными точками на маховиках.
Когда же температура воды была отрегулирована, а Накахара перебрал все проклятья, которые знал, когда проклинал детектива, горячие струи мягко текли по телу, лаская расслабленную спину. Глаза закрыты, шум воды сейчас перекрывает все посторонние звуки и… успокаивает.
Незаметно для исполнителя, в ванную комнату проникает еще один человек, который аккуратно кладет невидимку на полочку близ раковины. Белое полотенце бесшумно спадает с бедер, на него падают вымокшие и противно-мокрые бинты. Осаму, уже немного высохший, касается ручки дверцы душевой кабинки, косится на стоящего спиной к нему и массирующего кожу головы Чую. А в следующие секунды беспардонно врывается в теплую кабинку, прижимаясь к маленькому телу со спины.
— Скотина… — он даже не удивлен, когда холодные руки обвивают его грудь, а шеи касаются губы, целуя и позже оставляя ярко-красный след пониже и немного дальше ушной раковины. Его шею пятнают сзади, с другой стороны, горячие губы касаются плеч, больно кусая.
Пальцы левой руки мягко переплетаются с пальцами Накахары, а правая рука тем временем оглаживает впалый живот, трогает ребра, медленно поднимаясь к чувствительной темно-розовой бусине. С уст рыжего слетает тяжелый вздох, когда сосок оказывается меж указательным и большим пальцами. Дазай, кажется, прижимается еще ближе, носом зарываясь в мокрые и уже ничерта не намыленные волосы, вдыхая приятный мятный запах шампуня.
— Повернись, — шепчет детектив на ухо, и Чуя повинуется, разворачиваясь к нему лицом. На дне его глаз туманом осело желание, поэтому он незамедлительно, грубо потянув за каштановые пряди, впивается в губы Осаму. Кусает нижнюю, оттягивая, как делал это всегда, проталкивается языком в рот, тут же ощущая привкус вина.
Рыжий прокладывает дорожку поцелуев от уголка дазаевских уст до ключиц. Ставит яркие отметки на них, одну-две на бледной шее, которая испещрена бледными и не самыми красивыми шрамами. Тело Дазая — это изрезанное полотно, которое зашили кривыми нитками и еще неаккуратно покрыли сверху клеем. Грудь в царапинках, у левого бока не так давно, может, три дня назад сделанный порез, кожа на животе и ребрах в белых полосках заживших ран. А вот над тазовой косточкой ожог — памятный отпечаток их прошлой встречи. Каждый рубец Накахара покрывает поцелуями, впиваясь короткими ноготками в кожу на пояснице.
Чтобы укусить, а затем оставить там темнеющую метку, место, где находится ожог, приходится встать на колени. И Чуя встает, неприятно морщась — колени больно упираются в кафельный пол. Взглядом цепляется за возбужденную плоть Осаму и, недолго думая, берет ее в кольцо из пальцев. Движение рукой верх, вниз, и вот темной головки касаются розовые, чуть припухшие от поцелуев губы. Рыжий посасывает ее, острым кончиком языка обводит по кругу. Ладонь Дазая надавливает на его затылок, вынуждая взять в рот глубже, но темноволосый черт не рассчитывает силы, так что причинное место проскальзывает чуть меньше, чем на половину.
Мафиози щипает Осаму за ягодицу, предупреждая, что еще один порыв своеволия, и все закончится. Насаживаться ртом Чуя не хочет, но, повинуясь какому-то странному позыву, через пару толчков берет глубже, громко причмокивая и глотая вязкую жидкость, смешанную с его собственной, не менее густой слюной. Руками обхватывает ягодицы, чуть раздвигая. Обводит влажным из-за бьющей быстрым потоком воды пальцем колечко ануса, мягко надавливает, проникая внутрь. Теперь, сквозь шум воды, слышится протяжный стон, а рука на затылке еще сильнее сжимает волосы.
У Дазая в глазах яркие вспышки света. Ноги подрагивают, в паху разливается тепло, заставляющее детектива судорожно сглатывать слюну и кусать губы. Он отсчитывает про себя секунды, но на какой-то четырехсотой сбивается к чертям собачьим. Под пошлые звуки облизывает свои губы и стонет, жмурясь — язык Накахары касается яичек, а палец внутри него задевает простату.
Еще пару полизываний, пару движений внутри, и рыжеволосую голову вплотную прижимают к промежности, заставляя взять в рот почти полностью. Чуе не привыкать — Осаму делает так постоянно, когда ему отсасывают. Он с осторожностью касается зубами напряженной плоти, а в следующую секунду неприятно морщится и как-то сдавленно то ли рычит, то ли мычит — в горло ему ударяет горячая струя эякулята. На вкус чуть солоноватое, с горчинкой; вязкая жидкость бело-серого цвета быстро наполняет рот и, прежде, чем ее успевают сглотнуть, капля тоненьким ручейком стекает с уголка губ, ползя к подбородку.
Накахара отстраняется с затуманенным взглядом, еще раз сглатывая густое семя, которое упорно сглатываться не хотелось, и вытирает рот ладонью, тут же смачивая ту в воде. Он поднимается на ноги, хитрым прищуром голубых глаз смотрит на покрасневшего и довольного, как слон после купания, Осаму и ухмыляется. Минет Чуя делает только суициднику, но за многочисленную практику преуспел в этом и может считаться гуру в этой области, по крайней мере, в отношении детектива в кофейном пальто.
Дазай не брезгует поцеловать его с жаром. Он, черт возьми, готов отдаться рыжему искусителю прямо тут, в этой треклятой душевой кабинке, если будет такая необходимость. Его губы касаются чувствительного места за ушком, позже, под негромкое «ай», зубами больно прикусывает тонкую кожу на шее. Уста растягиваются в дурацкую, до странного похожую на накахаровскую, ухмылку.
Осаму, хоть и тот еще ублюдок, но понимает, что оставлять возбудившегося рыжего без разрядки просто бесчеловечно (хотя Дазай Осаму и человечность — это почти что антонимы). Он прижимает Чую к холодной стене, обцеловывает его щеки и шею, зажимает меж пальцев правой руки один сосок, второй же берет в рот. Больно кусает, и мафиози цыкает, зарываясь пальцами ему в волосы. Терзает бусины до тех пор, пока прикосновения к ним не стали вызывать неприятное мычание и пока темно-рыжие брови не начали сводится к переносице.
Шальные руки ползут далее, касаются лобковых волос, не упуская возможность игриво оттянуть парочку волосинок. Теплая и широкая ладонь касается склизкой от смазки головки. Пальцами ласково оглаживает крайнюю плоть, а после сжимает ствол рукой. Рваными движениями, как иногда перед сексом, дрочить Дазай не может — слишком хорошо ему было пару минут назад. Детектив опускается на пол душевой кабины, притягивая Накахару за бедра ближе.
В отличии от рыжего, Осаму спал не только с женщинами, ублажал не только женщин и слышал умоляющие стоны не только от женщин. Его язык касается яичек, широко их полизывая. Чуя рвано выдыхает, чуть ли не стонет, наматывая каштановые кудри на пальцы. Он рычит, когда острый кончик дазаевского язычка касается и щекотит мошонку, и стонет, когда возбужденную головку берут в жаркий рот. Дазай влажно причмокивает, полизывает ее, что б его, как самый настоящий Бог (если, конечно, существует божество, отвечающее за минет). Облизывает венки на стволе, влажно целует внутреннюю сторону бедра, отвлекаясь. С покусанных уст срывает довольно громкий стон, когда разгоряченный орган заглатывают на половину, плотно обхватывая его губами. Ритмичные движения вверх и вниз, и вот его заглатывают до конца, теперь насаживаясь ртом от головки до основания.
Чуя сжимает руками темные короткие волосы, предчувствуя, что уже спустя пару мгновений он кончит. Волна удовольствия сегодня накрывает особенно сильно, ведь обычно Дазай не уделяет ласкам
такое внимание. Обычно ему, рычащему в преддверьях оргазма, не посасывают головку, мягко водя рукой по стволу, обычно никто не старается не касаться острыми зубами нежной кожи, в конце концов, обычно Осаму не делает ему минет. Темноволосый мудень, что б его, сглатывает все до последней капли, поддерживая подрагивающего Чую за бедра.
Он доволен сейчас еще больше, чем когда отсосали ему. Доволен настолько, что, мурлыча, притягивает Накахару к себе в плотную, быстро целуя того в губы, и утыкается во влажные, слегка кудрявые волосы.
— А теперь иди на кухню и доставай печенье, воткни кусочки шоколада сверху, они в миске на столе, и снова отправляй в духовку. Только посмей засрать его, — Чуя, пытаясь скрыть красные, как маки, щеки, выбирается из объятий и отворачивается от детектива, беря с полочки гель для душа. Осаму повинуется без всяких шуточек и колкостей, лишь несильно шлепает рыжего по заднице, когда выходит за дверцы душевой. На лице его сияет довольная улыбка.
— Почему шоколада так мало? — спрашивает Чуя, когда, уже выйдя из душа, заглядывает в духовку. Он косится на суицидника, который отводит взгляд в сторону, улыбаясь. — Ты запихнул почти все в рот, а на печенье, которое сам же жрать будешь, оставил лишь каплю? Осаму, ты идиот! — мафиози ударяет себя по лбу, закатывает глаза и садится на протертую от муки, которая все еще покрывала большую часть кухни, табуретку.
— Не правда, ты просто порезал мало, — Дазай складывает руки на груди, отворачиваясь. На нем красовался домашний халат и некогда белые носки. Оказывается, Осаму может выглядеть по-домашнему. Но это не так важно сейчас, ведь взгляд голубых глаз быстро фиксирует шоколадные следы в уголках губ.
— Я тебя умоляю! — вновь закатывает глаза рыжий, вставая с места и выключая духовку. — Я готовлю это чертово печенье каждый год, начиная с четырнадцати. Думаешь, я не знаю, как много квадратиков в миске остается после приготовления? — тыкает пальцем в аккуратненький песочного цвета гроб, проверяя мягкость. На поверхности остается небольшое углубление. — Немного остынет, и можно попробовать. Одно, Дазай, только одно.
Вот рыжий повар возвращается к готовке, и совсем не важно, что на нем нет ничего, кроме дурацкого полотенца. Режет курицу, моет, готовит еще один противень. И все это под заинтересованный взгляд Осаму. Последний, пока никто не видит, берет по одному печенью из миски. Оно, собака, было настолько вкусным и легким, что удержаться от этого было нельзя. Еще его уже покрыли вкусной глазурью, точнее, покрыл сам Дазай, пока его гость разбирался с цыпленком и местом для разделки этого цыпленка.
— Что ты делаешь? — монотонно спрашивает Накахара, слыша хруст за спиной. Детектив запихивает в рот кусок шляпы, стараясь жевать как можно тише, да только вот не получается. — Это, блять, на Новый год! А ну, пошел вон отсюда, скотина такая! — Чуя берет в руки полотенце и бьет, словно жена напившегося мужа, Осаму, который заслоняется от мокрой тряпки руками. Поднимается со стула, уже плюя на удары, и торопится к выходу, как его сильно пинают ногой под зад, из-за чего, собственно, шатен растягивается на полу.
Сверху плюхается и рыжий, который за секунду до этого перевернул мужчину на спину, а теперь старательно пробирается к горлу, выкрикивая ругательства. Вы только подумайте, ему ясно сказали, что трогать печенье раньше полуночи строго запрещено, но нет, для суицидника слово «запрет», как для ребенка «нельзя», — значит, можно и нужно. Они катаются по полу, рыча и понося друг друга, на чем свет стоит. Осаму больно царапается, пытаясь защититься от ударов, а Чуя больно бьет, изредка шипя из-за царапин.
Заканчивается все это тем, что на дерущихся, которые толкались и цапались у стола, каким-то образом сваливается кусок от курицы. Оба вскрикивают от неожиданности — сначала Дазаю прилетело по затылку, потому что он был сверху, а затем упало Накахаре на глаза, благо тот успел их вовремя прикрыть. Секунд пять проходит прежде, чем детектив начинает ржать, отбросив мясной ошметок с бледного лица в сторону.
— С тобой что ни праздник, так изнасилование моей нервной системы, — бурчит мафиози, морщась, когда рукавами халата экс-мафиози протирает его лицо от капель разбавленной водой крови. Чуя замечает, что на нем, прямо на бедрах, сидит Осаму, правая его рука потирает свежие бинты на шее, а левая прижимает оба накахарских запястья к уже чистому из-за недавней возни полу. — Дазай!
— Что? — игривый взгляд и яркие искры в глазах дают понять — Новый год сегодня они встретят по-особенному, в духе их странного и весьма противоречивого дуэта. Дазай щекочет носом шею с темными пятнами, вдыхая приятный запах персиков.
Спустя какое-то время они перемещаются в другое, более удобное для празднования место, совершенно забывая и про цыпленка, и даже про вкусное печенье.
