***
В день своего восемнадцатилетия Виктор просыпается в час ночи как по будильнику и долго ворочается в кровати в надежде снова уснуть, сбивая и так мятое постельное белье. Сон не приходит до самого рассвета, и блондин, невыспавшийся и оттого злой на весь мир, быстро выпивает кружку горячего крепкого кофе натощак и плетется в университет, чтобы задремать на первой же паре и получить заслуженный выговор от декана.***
Когда на следующий день история повторяется, Никифоров после пар на всякий случай заходит в аптеку и покупает снотворное. …чтобы той же ночью вновь проснуться в то же время, несмотря на действие препарата, и смиренно подумать: «Господи, за что?»***
Через пару дней Виктора буквально вырубает, едва он приходит домой — а это, на секундочку, всего полшестого вечера. Дикость, особенно при том, что обычно он раньше одиннадцати спать не ложится. Он вскакивает, когда за окном все еще расстилается беспросветная тьма, и ему больше не хочется смеяться над мучениями других родственных душ: что-то ему подсказывает, что он от всей этой истории хлебнет сполна. Дело в том, что по достижении совершеннолетия у человека устанавливалась прочная связь с его соулмейтом, и несчастный просто физически не мог спать, пока его половинка бодрствовала. И это было бы очень романтично — зависеть друг от друга в таком важном деле — если бы не было так смешно. До своего восемнадцатилетия Никифоров вдоволь поугарал над более взрослыми знакомыми: у Гошки с катка, например, родственная душа любила ночные распродажи, и бедный Попович в такие дни выглядел совершенно разбитым, даром, что не мог отказать возлюбленной в такой «радости». С одной стороны, Гоша — каблук, думал Виктор, но вот с другой... Никифоров не был уверен, что сам мог бы вытерпеть подобное отношение, а Попович вон держится, даже радуется вроде. А Анька могла бы и поуважительнее относиться к своему парню, стерва. Сейчас же блондину не было смешно от слова совсем: от недосыпа кожа побледнела, а под глазами залегли такие круги, что панды в китайском национальном парке рыдают от зависти. И ведь закончится это явно не раньше, чем связь поможет ему найти непутевого соулмейта, а она будет молчать, пока восемнадцать не исполнится и викторовой половинке. Черт. Никифоров смиренно вздыхает, нашаривает ногами тапки, валяющиеся около кровати, и шлепает на кухню за кофе. Хорошо, что он собаку не завел — бедная псинка такой режим не выдержит, вскользь думает парень. А он сильный, он справится и когда-нибудь свое отоспит. Когда-нибудь.***
На исходе первой недели внезапного отхода ко сну и ночных побудок Виктор замечает систему: его соулмейт всегда просыпается в час ночи по московскому времени - вот же пунктуальная зараза - а вечером засыпать предпочитает около пяти-шести. Значит, спит часов по восемь, с завистью думает Никифоров, спросонья путая соль и сахар, а потом забивает и пьет кофе таким, каким он получился. Спать хочется неимоверно, а потому не факт, что со второго раза напиток получится более пристойным. Здоровый сон важен, напоминает себе Виктор, но позволяет себе маленькую слабость и с удовлетворением представляет, как он сам не дает родственной душе спать, какого бы пола и возраста она — он? — не была. Мысли уплывают немного не в то русло, но зато утром в аудитории блондин не так вспыльчив, как обычно, и даже похож на нормального человека, пусть и с большой натяжкой.***
В очередной раз проснувшись ночью — а уже полгода прошло, мог бы привыкнуть — Виктор яростно матерится, а потом долго лежит в постели, совершенно не желая вставать. — Когда ты станешь совершеннолетним, — обещает Никифоров ночному пейзажу за холодным окном. — Я буду спать целыми днями, а по ночам бухать от радости того, что теперь страдаю не один. Ему удается скоротать время за книгами, и он даже почти не сердится, а лишь отстраненно думает, что, наверное, его мучения будут достойны результата.***
Виктор вырабатывает режим: следующие почти четыре года он ложится спать, как только приходит домой, и стабильно просыпается, когда стрелка настенных часов показывает на единицу, а за окном светит лишь часто перегорающий фонарь, одинокий, как и сам Никифоров. Этот нехитрый распорядок дня сбивается всего несколько раз, да и то по мелочи — сон в разное время суток парень готов списать на болезнь и лишь надеяться, что его соулмейт скоро поправится — но однажды Никифоров не спит целые сутки, ходит взбешенный и источает такую мощную ауру ненависти ко всему живому, что от него шарахается даже невозмутимый декан его факультета. Сидя на кухне и даже не пытаясь пойти и уснуть, Виктор долго смотрит в стену и почти зло бросает в пустоту: - Ну какого черта, а? Когда мы встретимся, ты у меня неделю спать не ляжешь!***
А следующим утром Виктор ощущает связь, и ему становится резко плевать абсолютно на все, только бы найти этого мешающего спать засранца и отходить ремнем по заднице. Ну или просто хотя бы найти, а дальше видно будет.***
Чудо происходит, когда Виктор бредет по пустынному коридору университета, лениво потягивая кофе из бумажного стаканчика и листая новостную ленту в телефоне. Кто-то — видимо, такой же простофиля, как и он сам — врезается в него на полном ходу, стакан с напитком вылетает у Никифорова из руки и откатывается куда-то в сторону, а неуклюжий незнакомец роняет на пол свои книги — ох, а ведь Виктор учился по таким на первом курсе! — тут же нагибаясь, чтобы их поднять. Кофе уже не спасти, размышляет Виктор, а помощь пареньку зачтется плюсиком к карме, поэтому блондин присаживается на корточки и протягивает руки к учебникам, чтобы всего через секунду столкнуться пальцами с самым потрясающим юношей на свете. Связь отзывается еле слышным гулом, а сердце блондина наполняется таким чистым и незамутненным счастьем, что Никифоров готов простить соулмейту все бессонные ночи. Авансом. — Виктор Никифоров, — он протягивает руку и дружелюбно улыбается, оглядывая очаровательного брюнета с узкими карими глазами. — Юри Кацуки, — отвечает паренек с забавным акцентом и, заметно смущаясь, пожимает протянутую руку, оглаживая пальцами светлую кожу. Виктору хочется рыдать от восторга. — А ты знаешь, Юри, сколько я из-за тебя недоспал? — с хитрым прищуром и ласковой улыбкой тянет Никифоров, заглядывая Кацуки в глаза. Собственные, с красной сеткой полопавшихся капилляров и окаймленные темными кругами, лучатся искренней нежностью и влюбленностью, и блондин с приятным удивлением обнаруживает, что взгляд нового знакомого отражает те же самые чувства. Боже. — В таком случае, думаю, мы могли бы поспать вместе, — предлагает Юри, невинно улыбаясь, и, не дожидаясь ответа, тянется к Виктору, накрывая его губы своими. Никифоров улыбается, не разрывая поцелуй, и думает, что ради этого он мог бы и не спать вовсе.