***
Яркие искры зажжённых бенгальских огней в ритмичном танце поднимаются вверх и быстро тают в темноте. На лицах сияют счастливые улыбки, слышится заливистый детский смех. Молодая девушка прячет руки в вязаных варежках и мило смущается, пряча заалевшие щёки в ткани шарфа, когда ей дарят подарок в ярком пакете. На катке компания друзей играет в хоккей, а рядом школьники строят баррикады и играют в снежки. Повсюду мигают разноцветные ленты гирлянд, переливается новогодняя музыка, вдалеке звенят колокольчики. Лёгкий мороз щиплет глаза и щёки, поэтому Асакура сильнее кутается в мягкую ткань рыжего вязаного шарфа и ускоряет шаг, уходя всё дальше от ослепляющих и ярких огней ночного Токио. Ноги сами выводят его к горящей неоном магистрали, переводят через знаменитый многолюдный перекрёсток, идут к метро. А глаза перепрыгивают с рекламных таблоидов на памятник и обратно. Хатико — олицетворение безграничной преданности и невыразимой тоски. Сейчас он будто выбивается из общей картинки, будто его вообще не должно быть на этом месте. Здесь слишком суетно, слишком шумно, слишком празднично. Йо чувствует себя Хатико. Музыка в наушниках отрывает от реальности, помогает отвлечься и немного расслабиться. Раскинувшийся прямо в самом сердце мегаполиса парк подавил шум, скрыл за ветвями деревьев широкие магистрали и многолюдные перекрёстки. За потоком мыслей теряется момент, когда заканчивается территория города и начинается территория храма. Нет, Асакура не верит в древних синтоистских богов, ведь у него только один Бог. Один предводитель асов, Аллах всевышний, Зевс громовержец, Ра властитель гелиополя, восьмой будда Майтрея — всё это он, Хао. А люди кутаются в тёплые куртки и единым потоком поднимаются по широким ступеням извилистой лестницы. Будто сомнамбула, шаман медленно ступает всё выше, слушая звучащие время от времени удары колокола. Слышит тихий шёпот за спиной, это девушка считает: «двенадцать… тринадцать…». На табличке с пожеланиями он пишет короткую фразу и, оставив её в храме, возвращается обратно. Он знает, что боги не исполняют желания. В какой-то момент шаман сворачивает с широкой лестницы на узкую тропу, чтобы отдалиться от толпы. Сосны стоят вплотную к каменной дорожке и будто зажимают её между собой, огоньки пламени в фонарях вырывают из полумрака ночи очертания тории, Йо останавливается. У него за спиной явно кто-то есть, но он не спешит обернуться и посмотреть. Что-то подсказывает ему, что не стоит, и парень верит своему чутью. — Ну здравствуй, братец, — звучит у него за спиной, и Асакура задерживает дыхание, отказываясь верить в то, что слышит этот голос. Слишком часто он себе его представлял, слишком часто забывался в своих мыслях, а потом снова возвращался в реальность, слишком часто не слышал ничего, кроме гулкой тишины. Хао выходит из-за спины и встаёт прямо перед ним, глядя глаза в глаза. На нём обычная человеческая одежда: тёмные джинсы, чёрная толстовка, красный вязаный шарф. Длинные волосы спрятаны в капюшоне, в ушах нет привычных серёг. Он смотрит на своего брата со скрытым любопытством и забавой, в глазах его читается лёгкая усмешка. Йо аккуратно проводит ладонью по воздуху возле мягкой ткани шарфа не касаясь и наконец слабо улыбается. — Закрой глаза, — Хао не просит, он утверждает, и шаман подчиняется своему Богу, а когда открывает их вновь, на его плечах чувствуется тяжесть плаща. Он медленно, словно в задумчивости, поворачивает голову в сторону и осматривается. Они уже не на территории храма, они на широкой тропе, в глухом зимнем лесу. Серое, будто густой сигаретный дым, небо не пропускает ни луча света. Снег хлопьями падает на землю, погребая под собой всё живое, устилает её тяжёлым покрывалом. Следы лошадиных копыт и колёс телеги постепенно размываются, а в ушах всё ещё слышится тихий храп и мерный скрип старого, разбухшего от дождей и ветров дерева. Король взмахивает рукой и приглашает идти за ним, Йо медлит, согревая дыханием замёрзшие пальцы и прислушиваясь к хрусту снега под чужими ногами. Хао идёт не оборачиваясь, чуть тяжело дышит и оставляет за собой следы. Словно живой. Остальные говорили ему, что Король приходит к ним каждый год, вот только это просто образ. И перед ним сейчас тоже образ. Шаман поджимает губы и спешит за ним, он не хочет проверять, потому что знает, что это лишь иллюзия. Его брата давно нет среди живых. (**) Они постепенно поднимаются по склону и выходят на небольшой скалистый выступ. Король останавливается, встаёт вполоборота к своему спутнику и молча кивает куда-то в сторону. Вокруг горы, укрытые толстым одеялом хвои и снега. Ели, будто пальцы растопырили свои хромовые ветви, а густой сине-сероватый туман скрыл острые вершины. Но Асакуры смотрят не на них, их внимание обращено к заброшенному монастырю. Высокие витражные окна зияют чёрными провалами, осколки стекла на рамах скалятся заточенными клыками. Всё так же в тишине братья спускаются вниз и устремляются к одинокому строению. Тропинка становится уже и совсем скоро они петляют между оледенелыми стволами деревьев, всё глубже проваливаясь в сугробы. Йо останавливается, чтобы передохнуть и чуть согреть руки. Хао словно чувствует это и тоже притормаживает, оглядываясь. Солнечные лучи слабо пробиваются сквозь плотную завесу и на какое-то время озаряют лес. Снег мгновенно начинает переливаться и искрить на свету, Король обращает лицо к небу и слабо тянется вверх, будто этот свет сможет дать ему тепла. Слабый, едва ощутимый ветерок колышет его волосы, и парень замирает, зачарованно глядя на своего близнеца. Сейчас глаза аники как будто живые, от них даже веет каким-то теплом, которого раньше никогда не было. Взгляды сталкиваются, и шаман тихо выдыхает, совсем забывая, что рукам холодно, а ноги увязли по колено. Паузу нарушает нежная шапка, что соскальзывает с колючей еловой лапы и падает точно на Йо. Асакура моментально приходит в себя от окатившего его холода и тихо ругается, быстро отряхиваясь. Тихий, но выразительный смех брата заставляет его замереть. Он просто не верит своим ушам, да чтобы Хао и смеялся, вы серьёзно? Это начинает уже выходить за рамки реальности. Хотя, наверное, просто раньше аники не показывал ему своих эмоций, ведь они не общались и не знали друг друга толком. Король протягивает руку, натягивает его шарф выше на лицо, закрывая даже нос, и, слабо усмехнувшись напоследок, продолжает путь. Ноги по своей воле следуют за ним, а парень ещё чувствует шероховатость замёрзших пальцев и слышит этот смех. А Бог корит себя за этот жест: он ведь слышит все мысли брата, понимает его ощущения и чувства. Отото ещё такой ребёнок… Светлый и наивный юнец, толком не познавший жизни. Да и сам он тоже как ребёнок, раз позволяет близнецу приблизиться, показывает то, чего ему знать пока нельзя. Мал ещё, чтобы переживать подобное, даже если это и не его воспоминания и чувства. А тоска внутри плюёт на все доводы разума и продолжает жрать внутренности, оставляя за собой лишь пустоту и кровавые дыры. Снова всё затянуло свинцовой ватой, они уже почти пришли. Крупные ярко-красные гроздья свисают с веток рябины во внутреннем дворе. Снегири сидят совсем рядом, распушив перья, и периодически склёвывают сочные ягоды. Шаман встаёт под деревом и дотрагивается до ледяной коры, оглядывая старые, уже разрушающиеся стены, заглядывая в чёрные проёмы окон. Король заводит его в центральную залу и подводит к амвону. Справа ряды витражных окон от потолка и почти до самого пола, вот только более или менее сохранились лишь два из них. Лавочек здесь давно нет, на каменном полу валяются лишь старые сгнившие доски и фрагменты барельефов с колонн. Йо моргает, и картинка перед глазами резко меняется. Стены храма принимают тёплый песочный оттенок, витражи сияют красками на солнце, за окном лето. По бездонному голубому небу плывут тонкие перья-облака. За спиной слышатся приглушённые голоса, и парень оборачивается. Монахини стоят недалеко от окон и шепчутся о чём-то, слабо улыбаясь друг другу. Священник проходит к амвону и кладёт на него небольшую книжечку. Женщины быстро рассаживаются на лавочках и затихают. А через несколько минут слышатся читаемые нараспев слова молитвы. Йо не знает их языка, не понимает о чём они молятся, но ему это и ненужно. Глаза перемещаются к витражам, звук колокола, детский плач. В каменную чашу окунают младенца и крестят его, родители стоят чуть позади и с лёгким волнением и радостью наблюдают. Мимо проходит Хао, и всё возвращается на свои места. Чаша пуста, края её разбиты, вокруг ни души. Шаману только что показали прошлое этого места, и яркий контраст с настоящим заполнил всё внутри какой-то едкой печалью. Снова серые покрытые мхом камни, осколки цветного стекла, громады туч в небе. Асакуры отдаляются от монастыря, снова спускаются в лес. Где-то за спиной раздаются приглушённые голоса. А вот и знакомый хруст снега, кто-то окликает их и подходит ближе. Грубый зычный голос раздражает слух, яркое пламя факела вынуждает щуриться и напрягать зрение. Из темноты первой проясняется фигура брата, стоящего совсем рядом. Блики пламени причудливо пляшут по идеальным чертам лица, отражаясь искрами в глазах. Или это вовсе не отражение, а его собственное пламя?.. (***) Мысли путаются, шаман не понимает где они, но похоже близнец не собирается ему ничего объяснять. Вместо этого Бог просто наблюдает за подошедшим. Странный на вид, крепкий на телосложение мужчина окидывает их грозным взглядом и, фыркнув носом, что-то спрашивает у них. Йо не знает этого наречия, а вот Хао к его удивлению сразу вступает в разговор. До слуха долетают всего два знакомых слова, и судя по реакции, брат только что представил их как двух богов. Впрочем, шаману плевать на происходящее, он полностью вверяет всё в руки близнеца, точно зная, что тот разберётся. Сейчас совсем не до этого, ведь внутри как-то… Как-то пусто? Да, именно поэтому и всё внешнее тоже кажется пустым. Взгляд сам цепляется за языки пламени, слабо играющие на пальцах брата, перетекающие по ладони словно масло. Снова хруст, топот копыт, и тёплое дыхание лошади обдаёт лицо. Мужчина держит под уздцы двух вороных жеребцов и предлагает им взять поводья. Король мимолётно скользит ладонью по лбу животного и, поставив ногу в стремя и ухватившись за гриву, отталкивается. Он будто взмывает в воздух, а после плавно опускается в седло. Шаман чуть медлит, но вскоре тоже поднимается, крепко хватаясь за густую жёсткую солому конского волоса. Грива смольно-чёрная, густая, укрытая мелким бисером снежинок. Под коленками ритмично ходят ходуном широкие бока, за рёбрами громко ухает и сокращается сильная, выносливая мышца. Через некоторое время он с удивлением понимает, что сердца начинают биться синхронно, это маленькое открытие заставляет на мгновение задержать воздух в лёгких. Хао натягивает поводья и, слабо ударив по бокам, заставляет коня пойти вперёд. Люди расступаются, отводят лошадей по сторонам, уступая дорогу. Тело само повторяет движения близнеца, и конь медленно переступает с ноги на ногу. Эти шаги чётко ощущаются позвоночником, парень будто чувствует всю силу, что скрыта в этом животном, он осторожно выдыхает и аккуратно уводит жеребца левее, вслед за аники. Тихое ржание слышно словно под водой, за ними выстраивается стройная колонна из лошадей и всадников. Мимо чуть быстрее проезжает тот самый мужчина, откидывая капюшон на плечи. Взгляд его мутно-синих глаз полон холодной уверенности и некоего снисхождения. Он явно чувствует себя хозяином и не скрывает этого, задумчиво рассматривая гостя. Плетёные узоры рун на коже, меховые одежды и инструктированное оберегами оружие свидетельствуют, что это скандинавы. Незнакомец отворачивается, подъезжает к Королю и снова что-то спрашивает. Бросив короткий ответ, Хао сильнее бьёт по бокам, и жеребец ускоряется. Лошади как по немой команде синхронно поднимаются в строевую рысь. Приходится теперь в ритм шагов подниматься из седла, это на время отвлекает от густого варева мыслей. Парень не замечает, когда рысь переходит в сдержанный галоп, и пульс взволнованно учащается. Непривычно, боязно, но так затягивает. Точёный профиль его аники заставляет дышать глубже, а сердце биться реже. Хочется навсегда врезать в память эти моменты, чтобы перед глазами снова и снова так же чётко всплывала ровная осанка, властный жест руки, глубокий чистый голос, усталая мудрость в глазах. И это его брат, его предок, его Бог. А в узком фьорде стоит несколько десятков драккаров, увешанных цветными щитами и украшенных резными перилами. Братья вместе с остальными спускаются к поселению и спешиваются, сливаясь с толпой встречающих. Со стороны залива идёт большая группа воинов, это понятно по краске на лицах и руках, их одежде и оружию, а также множеству кровоточащих ран и ссадин по всем частям тела. Среди них есть даже женщины, а одна из них, та, что с длинными светлыми волосами, стянутыми в тугую сетку кос, хищно улыбается и хвастается перед остальными союзниками отрубленной головой врага. А они улыбаются, что-то кричат и тащут в руках мешки и сундуки с драгоценностями, которые, судя по всему, успели награбить во время очередного удачного набега. И в глазах у них ни капли страха или сожаления, только насытившаяся ярость и жажда крови, разбавляемые плохо сдерживаемым предвкушением. Верно, ведь позади ведут связанных и еле живых пленников. Женщина связанными руками обнимает своего ребёнка, который заливается слезами от страха и ужаса, судорожно сжимая пальцами её ладони. А вокруг неровной цепочки бегают дети, они смеются и подбирают с земли камни и куски льда, чтобы в следующую секунду кинуть ими в одного из пленников. Шаман уже хочет подойти к ним, но перед глазами проходит Хао и одним кивком останавливает его, заставляя обернуться. А вокруг происходит что-то до невозможности странное. Жители начинают громко кричать, поют речитативные песни, режут скот, а их кровью омывают руки и лица. Массовые распития, драки, откровенные ласки на глазах у всех безо всякого стеснения. Шаман в шоке, он не понимает, как близнец спокойно смотрит на всё это и, пересекаясь с ним взглядом, даже слабо улыбается. Через некоторое время их заводят в просторную залу, где уже собралось множество людей, пирующих за длинными столами, ломящимися от обилия угощений и выпивки. Женщины провожают их до стола, приносят им еду и крепкий эль, но оба игнорируют этот жест. Все поют, танцуют и смеются, кто-то рассказывает жуткие байки детям, отчего те визжат и прячутся за юбками матерей. Некоторые вовсю зажимаются по углам, а в ответ на осуждающие взгляды только хитро улыбаются и скрываются в тени ближайшего поворота. Громко звучит музыка, повсюду разносится пивной запах льющегося рекой эля. Тот, что с сумасшедшинкой в глазах, рисует тушью руны на чужих лицах и как-то нездорово хихикает время от времени. Заметив братьев, он низко кланяется им и спешит куда-то, исчезая в толпе. Король принимает его молчаливое приглашение и, кивая брату, устремляется следом, стараясь догнать. Но незнакомец лишь иногда оглядывается, будто проверяет, что они идут за ним, после чего кидает хитрый прищур и, пьяненько хихикая, снова скрывается за чужими спинами. Через некоторое время они всё же настигают его и вместе с этим понимают, что их вывели обратно в центр площади. Звучит горн, эхом отдаваясь от скал, и где-то недалеко появляются фигуры жрецов в длинных белых рубахах, расшитых рунами и оберегами. А на плече у одного из них сидит ворон, явно ждущий момента, когда сможет поживиться. Люди тут же начинают суетиться и сновать туда и сюда, постепенно успокаиваясь и образуя плотно широкое кольцо. Тот мужчина, что привёл их, специально выводит Асакур в первый ряд, и что-то шепчет на ухо Хао. Не дожидаясь какого-либо ответа, он ещё раз низко кланяется и к жрецам. Жители омывают лица в крови убитых животных, наносят руны, пьют её. А потом выводят тех самых людей, связанных, избитых, едва живых. Они отрывают плачущего ребёнка от женщины и, дав ему сильную пощёчину, отталкивают в толпу. Толстые канаты обвивают вокруг пленников, намертво приковывая к деревянным столбам. Под ноги им летят дрова и хворост, крики глушат кляпы во рту. Жители жадно улыбаются и перешёптываются, явно ожидая развязки. На глаза попадается крест, висящий на груди женщины, и парень всё понимает. Это жертвоприношение, это казнь, это убийство иноверца. Уже знакомая воительница, что несла в руке голову, теперь проносит по кругу зажжённый факел и затем бросает его вслед за хворостом, смотря как пламя начинает лизать мёртвую древесину. Перед ними встаёт тот маленький ребёнок в одной рубахе. Грязный, худой, дрожащий от лютого холода. Но всем, кажется, плевать. Босые ноги обморожены, длинные волосы спутаны, невозможно даже понять, кто он. Пошёл запах палёного, малыш закрывает лицо руками и ревёт навзрыд. Зрители радостно улюлюкают, смеются, кто-то даже танцует. Пламя уже пожирает своих жертв. Вопли и крики смертельной агонии режут перепонки, хочется сжаться в комок от страха и закрыть уши. Шаман не понимает того, что испытывает, его охватывает паника, по щекам течёт солёное. В глазах кричащей хищной птицы, что подпрыгивает на чужом плече и взмахивает тёмными крыльями, отражаются красноватые блики, и от этого становится жутко. Привкус гари на языке, дым и пепел, запах жжёного мяса. Ребёнок рвётся вперёд, но Король вовремя удерживает его за плечо, новый крик заглушает остальные. В детских глазах столько боли и отчаяния, они просто топят в себе, словно в мутном болоте. Личико всё в слезах, ресницы едва разлепляются из-за влаги и холода. Почему-то в его лице Йо на секунду видит брата, но это быстро проходит, словно видение. А Бог молча смотрит куда-то перед собой, и в глазах его лишь догорающие угли какой-то обиды и ядовитая горечь. С лица женщины, словно растаявшее масло, стекают кожа и лопнувшие белки глаз, а она уже не может кричать задыхаясь и захлёбываясь неимоверным количеством собственной крови. Асакура чувствует, что не может больше продолжать, он начинает задыхаться, и ко всему прочему подкатывает рвотный рефлекс. Ноги сами ведут прочь из толпы, люди с неохотой расступаются и что-то ворчат себе под нос. Последним запоминается то, как догорает отблеск пламени в глазах ворона, уже готового поживиться мертвечиной. Удушье подступает резко, не давая шанса опомниться и прийти в себя, ноги подкашиваются, и всё меркнет.***
(*) Громкий вой волчьей стаи разрывает тишину, парень открывает глаза и прислушивается. Множество разных голосов сливается в один протяжный звук, он разрастается, становится всё громче. А вот и слышен хруст снега, агрессивное, частое дыхание, озлобленный рык и звуки возни. Йо лежит на снегу и смотрит на брата, ожидая объяснений. Но, пока он встаёт, близнец лишь качает головой, давая понять, что не собирается ничего объяснять. Вместо этого Бог просто наблюдает за стаей волков, решившей загнать оленя. Глаза их горят ядовитым зеленовато-жёлтым светом, шерсть стоит дыбом, острые клыки обнажаются под дрожащей губой, глухое рычание не сулит ничего хорошего. Жертва обороняется, крутится во все стороны, то и дело подставляя под пасть хищника ветвистые рога. Звери больно ударяются, скалятся и отбегают обратно, пытаются отвлечь, чтоб потом в один прыжок настигнуть добычу. А потом жадно, со всей силы вгрызться в податливую плоть, разорвать бьющуюся жилу, насладиться ещё тёплым, кровавым мясом. Алые брызги разлетаются по снежному ковру, от наблюдаемого становится жутко. Ничего не выходит, жертва серьёзно ранит одного из них и вырывается из кольца окружения. Хищник падает, испуская последний хрип и захлёбывается собственной кровью. А потом глаза стекленеют, и жизнь уходит из тела с последним облачком пара. Олень несётся со всех ног прочь, его оставляют. Волки крутятся вокруг сородича, воют от досады, обращая морды к лунному диску. Громкий отдалённый вой, больше похожий на холодный ветер северной вьюги, вторит им. Из тумана тяжёлой поступью выходит тёмная массивная фигура, её очертания неточны, размыты, но злобные глаза, горящие ледяным изумрудно-синим светом, отчётливо видны в ночи. Что ж, эти глаза легко узнать, потомок самого Локи, олицетворение ненависти, волк, что вечно гонится за луной, желая её поглотить, Хати. Он смотрит пристально, внимательно, прожигая злобным взглядом и глухо рыча. Взгляд его падает на ночное светило, и зверь, тяжело вздохнув, снова вступает медленным шагом. От тяжёлой поступи чуть вздрагивает земля, призрак перешагивает через одну из гор и растворяется в плотной вуали густого тумана. Только свет глаз ярким маяком указывает путь к нему, и стая срывается с места, устремляясь следом. Так велят их инстинкты, так велит им зов самой природы. Король проходит перед братом и жестом призывает следовать за ним. Всё глубже снег, всё ближе деревья, всё больше дрожит замёрзшее тело. Дыхание больше не греет руки, только обжигает оцепеневшую кожу, ноги почти потеряли чувствительность. Ресницы острыми иголками царапают щёки, губы уже не разомкнуть. В кромешной тьме спасают лишь отблески снега в слабом лунном свете. Впереди резкими всполохами чёрного бьётся тёмная фигура. Раненый олень запутался рогами в густом кустарнике и теперь, пытаясь выбраться, выбивается из сил и вязнет в рыхлом снегу. Всё больше багряных пятен появляется на снегу и ветках, на грудине виднеется глубокая рана. Почему он чувствует злость? Почему внутри сжимает всё в напряжении и страхе? Почему так давит необъяснимая вина? Хао подходит к животному, помогает выпутаться, не боясь гладит его по шее, слегка треплет густую шерсть. Олень останавливается, но не успокаивается. Он дышит всё так же рвано и громко, то и дело дёргается и мотает головой, а глаза бегают по сторонам. Йо встаёт перед ним и медленно протягивает руку вперёд. На палец падает густая капля. Как? Ведь он ещё не коснулся раны. А, на рогах тоже кровь. Тот волк… — Почему? — В этом слове все его предыдущие вопросы. — Потому что это часть твоей души. Ей это знакомо, она уже испытывала подобное, — отвечает Король, отпуская животное. — Но я никогда прежде… — недоумевает Асакура, но осекается и крупно вздрагивает. — Потому что у тебя лишь половина души. Или ты забыл? Руки закрывают лицо, осознание сдавливает лёгкие, приходится вдыхать глубоко и медленно. Это не его воспоминания и ощущения, это его близнеца. Значит, это Хао постоянно чувствует пустоту, это он пережил жуткую смерть близкого, это его загнали ненавистники и он был вынужден убить. И по сердцу резануло острым, от боли пришлось согнуться и сжать ткань пальцами, будто это поможет. Они снова на узкой тропе в парке, на Хао снова обычная одежда, колокол всё так же отсчитывает свои сто восемь ударов. Тучи кирпично-серым одеялом укрывают небо, на белом холодном полотне рыжеватыми разводами лежат отсветы фонарей. Йо смотрит на него, а глаза застилает влага, но он сдерживается, смаргивает. Он видит тонкие нити, обвивающие их и переплетающиеся между собой. Хм, так вот как он понял его желание узнать брата поближе. Что ж, Хао всегда проницателен. Понимание давит горечью и ноющей болью в сердце. Парень чувствует вину за то, что смел думать о том, что ему тяжело. Ему не тяжело, тяжело его брату. Было, а теперь ему просто всё равно. И даже слов никаких не надо, не надо утешений, достаточно просто понимания, и всё. И Йо понимает, теперь понимает. Бог слабо улыбается и разводит руки в приглашающем жесте. Ему нечего бояться или скрывать, он уже раскрыл все карты. Юный Асакура смотрит на его ладони и не может сдержать облегчения. Больше нет страха, поэтому парень быстро притягивает его к себе за плечи и крепко обнимает. А где-то за чужими рёбрами гулко ухает горячее живое сердце. Настоящий, не иллюзия, даже не верится. Хао тихо хмыкает и медленно гладит его по волосам, а шаман старается запомнить этот момент. Сколько так проходит времени, он не замечает, но чувствует, что под пальцами постепенно исчезает тепло. — Спасибо, — шепчет куда-то в чужие волосы шаман, а в этом вся его благодарность за то, что близнец открыл ему свою душу, что подпустил к себе, разрешил увидеть своё прошлое. — Ты… — Слова так и хотят сорваться с губ и прозвенеть в воздухе. Слова о том, что Хао самая важная часть его души, но тот заставляет промолчать. — Не нужно, это не так. Ведь… — король не договаривает, медленно отходит, поворачивается к нему спиной. Кинув на прощание тёплый взгляд, исчезает за столбом тории, а тихий голос звучит где-то у самого уха: — Ведь мы и есть одна душа. Перед глазами всплывают иероглифы, наспех выведенные им на табличке в храме Похоже, его желание Бог всё-таки исполнил.