Оранжевые тюльпаны.

      Влюбиться в парня, который не твой соулмейт, и заразиться ханахаки — сложно. Но Хината смог. Он с силой стискивает в кулаках оранжевые лепестки тюльпанов, с яростью смотрит на рисунок такого же тюльпана у себя на пояснице и продолжает задыхаться. Шое делает судорожный вздох, когда очередной приступ раздирающего глотку кашля наконец заканчивается. Смотрит на белый ковер, на котором ярким пятном выделяются оранжевые лепестки, и уже привычным движением сметает их под кровать. Это длится уже месяц. Долгий мучительный месяц. Он не помнит конкретно, где и когда заразился, но точно знает, что влюблён в Кагеяму уже давно. Достаточно для того, чтобы в первый же день болезни чуть не задохнуться от двух приступов. Тогда лепестки были ещё нежного персикового оттенка, не так болезненно царапали горло и позволяли нормально дышать. Сейчас же они своими корнями безжалостно поражают лёгкие, добираясь до сердца, царапают, словно лезвием, заставляют отхаркивать вместе с ними алые капли крови и цвета почти ярко-рыжего, что становится интересно и страшно одновременно — станут ли они красными или его конец уже скоро настанет вместе с последним оттенком гаммы оранжевого. Хината бросает взгляд на часы. Ещё и пяти нет, а он снова просыпается от приступа. А всё потому, что, когда они только перешли в старшую школу Карасуно, Кагеяма и Хината в пять часов утра уже бежали на перегонки к спортивному залу, где их ждал Танака, жертвующий своим драгоценным сном ради статуса хорошего семпая. Шое поднимается, выпивая залпом стакан воды, который он всегда ставит на тумбочку рядом, и переодевается в школьную форму. На минуту задерживает взгляд на своей пояснице, где расположен полураскрывшийся бутон того же тюльпана, такого же ярко-оранжевого цвета. Ему даже не хочется насмехаться над самим собой, потому что судьба вполне делает это за него. Он задыхается от тех же цветов, которые соединяют его с родственной душой. В этом мире каждая душа человека изначально связана с другой душой. Как говорят, это связь самая сильная из всех существующих и порвать её нельзя никак. Вы связаны ещё до самого рождения, независимо от пола, страны (однако большинство родственных душ рождаются в одной стране или даже городе) или мгновенной смерти одного из вас. Но люди не жалуются. Люди с нетерпением ждут, когда же увидят свою половинку и обретут счастье. Людям нравится верить в эти розовые очки судьбы, и они принимают своего соулмейта независимо от его характера, внешности и прочей «ерунды». Но есть и то меньшинство, которым не нравится это. Они не хотят повелеваться судьбе, хотят быть свободными и делать свой выбор. Они идут наперекор, встречаются с другими людьми, совсем не своими соулмейтами. Хината тоже не хочет встречать свою родственную душу. Это страшно. Ведь он же любит Кагеяму. Не своего соулмейта. И это нельзя изменить, как бы он ни старался. Он горько усмехается, понимая, что скоро на коже его соулмейта вместо рыжего тюльпана, останется только почерневший бутон. Он почти не жалеет, что вот так просто умрет от любви к Кагеяме. Только жалко маму и Натсу, которые точно будут плакать. Жалко, что в Карасуно больше не будет парочки-первогодок с ужасающей быстрой, но Хината знает, что команда всё равно будет сильной. Ведь всё ещё есть Кагеяма, который несомненно так же продолжит играть. Есть Асахи и Танака, которые забьют любой мяч, есть Тсукишима, который, как бы ни хотелось это признавать, делает точные блоки, есть Нишиноя, который не позволит упасть мячу, есть их внушающий уверенность капитан, все остальные, кто остался на скамейке, но тоже очень сильные в волейболе, тренер, их красивые менеджеры, Такеда-сенсей. Они все вместе составляют большую семью, и Хината гордится, что он тоже её часть. Но боль от осознания собственной беспомощности продолжает ныть в груди. Обычно, тридцать минут на велосипеде до школы приводят его в чувства. Утреннее солнце всегда ласково ерошит его волосы, прохладный ветерок освежает расгорячённую кожу и мягко врезается в лицо. Но последний месяц это всё тяжелее, потому что в лёгких как будто камни, потому что солнце пропитано жалостью из-за этой несмешной шутки судьбы, потому что в школе он снова встретит Кагеяму. И от этого «снова» всё внутри сжимается. Подумать только, почти уже прошел год, с тех пор как он вступил в Карасуно. Все турниры и матчи уже позади, и остаётся пара месяцев до окончания учебного года. И всё уже не будет так, как сейчас. Семпаи выпустятся, а заместо них они увидят новых первогодок, если, конечно, Хината вообще доживёт до этого момента. Точнее он уверен, что с концами отбросит коньки ещё до выпуска третьегодок, и даже в какой-то степени рад этому. Ведь тогда для него останется всё как есть. Он не будет плакать на церемонии выпуска семпаев, не будет с волнением ожидать новичков и ревновать к ним свою позицию, а заодно и Кагеяму, не станет старшим примером для кого-то, и больше не сможет играть. Что ж, довольно печальный исход, но всё уже давно решено. Хината оставляет свой велосипед у школы и медленным шагом идет к спортивному залу. К удивлению, он не закрыт. До тренировки есть ещё примерно полтора часа, кому пришло в голову так рано заниматься в одиночку? (А кто сам сейчас туда направляется?). Тихо приоткрыв дверь, Шое видит стоящего в полумраке Кагеяму. Он задумчиво подбрасывает волейбольный мяч вверх, чтобы на секунду поймать, а затем снова подбросить. Шое на мгновение застывает, тюльпаны в лёгких сжимаются, но тут же отступают, позволяя воздуху беспроблемно попадать внутрь, и его лицо расплывается в широкой улыбке. — Кагеяма! — центральный блокирующий вихрем несётся к парню, и тот отвлекается от мяча, который, в свою очередь, падает на голову связующего и, глухо отскакивая от деревянной поверхности, укатывается чуть дальше. Почти так же, как в их первый день в Карасуно. Король площадки что-то раздраженно бурчит, но Хината улыбается только шире. Возможно, его должно было пугать, что вокруг никого нет, что сердце бешено и гулко бьётся в груди, как заведённое, что один неверный шаг — и Кагеяма узнает, что с его другом что-то происходит. Что-то плохое. Но это вовсе не пугает. Хинате хочется проводить как можно больше времени с Тобио, и совсем неважно — во время тренировки команды или наедине. Хочется быть ближе, хочется заразить его своей улыбкой, передать все-все эмоции, показать себя со всех сторон, ракурсов, углов, открыться настолько, что он смог бы читать его, как открытую книгу. Ведь Кагеяма для него очень дорог, очень важен, ведь только при его виде цветы в лёгких успокаиваются и наслаждаются. А то, что как раз из-за Кагеямы Хината смертельно болен — сейчас совсем неважно. И страдать из-за этого можно будет потом, когда он снова будет один. А пока этот вечно хмурый связующий рядом, Шое совсем забывает о том, что ещё утром задыхался и выплёвывал кровь вперемешку с цветами. Они начинают перебрасывать друг другу мяч, пока Хината весело расказывает, как Натсу вчера снова пыталась уговорить его взять её с собой на тренировку. Она так рьяно просилась, что он чуть не поддался на эти милые глазки. Но смог устоять. Ему нравится, когда она начинает сопеть и топать своей крохотной ножкой, обижаясь на своего старшего брата, и он обещает, что обязательно когда-нибудь возьмёт её с собой, но чуть позже (и знает, что это не случится). Кагеяма фыркает и говорит, что двух Хинат он бы не выдержал. Шое мысленно краснеет, а на деле — дуется и буркает, что завтра специально возьмёт её. Все остальные члены команды потихоньку подтягиваются, и зал наполняется криками, смехом, спорами и причитаниями тренера. И вся утренняя тренировка проходит для Хинаты туманно. Он только помнит пару диалогов, издёвок от Тсукишимы и то, как он бил и бил по волейбольному мячу, взлетая над площадкой, пробивая высокую-высокую стену. На урок он опаздывает (потому что, эй, нельзя так бесстыдно пялиться на своего полуобнаженного сокомандника), но учитель только вздыхает и ворчит что-то о некомпетентности учеников. Хината виновато опускает глаза и садится на своё место. И он хочет облегченно вздохнуть, когда кто-то невидимый ударяет его поддых, но начинает бесшумно задыхаться. Он совершенно забыл про цветы в своих лёгких. Он совершенно забыл, что они учатся в разных классах. Он совершенно забыл, что Кагеяма не может быть рядом всё время. И он пытается сдержать кашель, но это выходит плохо, поэтому тихо покашливает в ладонь. Впрочем, от этого толку так же мало, и лепестки собираются огромным комом в горле, который пытается выпорхнуть наружу, забирая с собой кровь и болезненный крик. — Можно…. выйти? — хрипит Шое, и учитель литературы угрюмо косится на него, но тем не менее кивает. Хината рывком поднимается и убегает в туалет, не обращая внимание на удивленных одноклассников. Центральный блокирующий Карасуно залетает в мужской туалет и, успев включить кран, заходится кашлем, с полустоном выплёвывая слипшиеся из-за крови лепестки. Вода окрашивается в розовый и смывает их с глаз. Хината шумно сглатывает и втягивает спасительный воздух, пытаясь устоять на шатающихся ногах. Горло по-животному раздирает на кусочки, и он снова сплевывает горячую кровь в раковину. Поднимает взгляд к зеркалу и в отражении видит своё перекошенное от боли лицо с тонкими ручейками крови из уголков дрожащих губ. Пытается рукавом стереть её, и это более менее получается. Сбоку слышится щелчок замка кабинки, и Хината замирает на месте. Он здесь не один. Кто-то находился в туалете до того, как сюда забежал Хината. И этот «кто-то» слышал его душераздирающий кашель, и даже сильный поток воды из крана не смог бы заглушить это. Из кабинки медленно выходит хмурый и, кажется, даже злой, Кагеяма, впиваясь взглядом в Шое. (Вы слышите, как истерично смеётся ему в лицо судьба?) Хината чувствует, что не только сердце, но и все органы со звенящим ветром в ушах падают в пятки, разбиваясь на тысячи осколков и оставляя чернеющую пустоту внутри. Кагеяма осматривает его ещё пару секунд, прикидывает что-то у себя в голове и спрашивает: — Ты заболел? Вот так просто. Простая фраза. Слишком простая для такого человека, как он, и слишком простая для такой болезни. Все слишком поверхностно просто. — А. Нет, совсем нет! Просто внезапно… Внезапно в горле пересохло, а потом я подавился и… В общем, ничего серьезного, — отмахивается он, нервно покусывая губы. Он знает, что эта отмазка не сработает, но в голову ничего больше не лезет. Точнее лезет всё подряд, смешиваясь в тугой комок и не позволяя нормально мыслить. Связующий только сильнее хмурится, окидывает ещё раз Хинату взглядом и подходит ко второй раковине. — Тебе следует идти домой. Не хватало, чтобы ты разболелся и подвёл команду, — раздраженно бросает Кагеяма. Он всегда, когда пытается вразумить буйного напарника, упоминает плохой конец относительно команды. И это относительно работает. Но, конечно, относительно не сейчас. — Уже слишком поздно, — тихо шипит Шое, когда болотного цвета дверь закрывается. Он стискивает кулаки и зажмуривается. В голову наперебой лезут мысли, что Кагеяма заботится о нём, но Хината упорно доказывает сам себе обратное. И тюльпаны только сильнее сжимаются, заставляя рвано выдохнуть. Он чувствует, как что-то неприятное крадётся к нему. Так склизко и тихо, что становится противно, но ничего сделать нельзя, остаётся только томиться в кислом ожидании. Звонок трелью отбивается от стен и коридоров школы, оповещая об окончании урока, и Хината понуро плетется на тренировку. Ему совсем не хочется идти. Услышал бы кто из команды, рассмеялись бы в лицо. Чтоб Хината, да и не хочет на тренировку? Враки, да и только! Чистой воды бред! Но он на самом деле не хочет идти. Не знает почему, но не хочет. И в голове задерживается мысль — а может правда не идти? Кагеяма сам ему сказал, чтобы лечился (от этой болезни лекарств нет, забыл?), и скажет другим, куда делся их центральный блокирующий. Но задерживается он ненадолго и заставляет неприятно съежиться. Не идти на такую любимую тренировку по волейболу — выше сил Хинаты. Он заходит в спортивный зал, замечая, что опять опоздал. Все члены клуба уже заканчивают хаотичную разминку, то и дело шумно перекидываясь друг с другом фразочками. И, похоже, видит его приход только Кагеяма, который, внимательно смерив его взглядом, обречённо вздыхает, корча угрюмую рожу. Показательно хмыкнув, Хината скидывает с плеч сумку к скамейкам. Хоть Карасуно и привыкли, но иногда это было не очень удобно, что их раздевалка, являющаяся одновременно и клубной комнатой, находилась отдельно от спортзала. Особенно после выматывающих тренировок. Но Шое это устраивает, ведь можно выловить момент, когда раздевалка ещё пуста, и переодеться в скрытом тенями одиночестве (а в особо «удачные» дни, можно увидеть полуголого Танаку, признающегося самому себе в любви). Тогда никто не увидит яркий оранжевый тюльпан на его пояснице. Хината морщится от воспоминания о цветке, и тот, будто в отместку, начинает неприятно покалывать кожу. Он множество раз, стоя под ледяным душем, пытался оттереть розовой мочалкой свою метку, но кожа вокруг лишь краснела и кровоточила по краям. И хотелось избавиться от ядовитого тюльпана ещё больше, выжечь раскалённой железной палкой, выдрать вместе с куском кожи, выгрызть собственными зубами. А ярко-оранжевый тюльпан всё продолжает мозолить глаза и заставляет проклинать Госпожу Судьбу за такой подарок. Лучше бы он был из тех «индивидуумов», которые остались без соулмейта. Тогда был бы хотя бы какой-то выбор. — Хи-на-та-кун, — раздаётся над самым ухом, отчего первогодка с коротким вскриком подпрыгивает на месте, ошарашенно смотря на улыбающегося Сугавару. — Сугавара-семпай, меня ж чуть инфаркт не хватил! — Ты опоздал, Хината. Обычно, ты прибегаешь одним из самых первых, — задумчиво протягивает старший связующий. — Что-то случилось? Сугавара-семпай всегда поражает своей проницательностью. — Ага, — растягивается Хината в широкой, но не очень-то настоящей улыбке. — Я хотел по-быстрому забежать в буфет за булочкой с мясом перед тренировкой, но там была така-а-ая очередь, что мне пришлось долго-долго ждать, а потом оказалось, что они закончились! Эх… Есть хочется, — неосознанно прикладывает руку к животу, а другой чешет затылок. — Думаю, тренер обязательно купит нам всем по булочке с мясом, если мы хорошо выложимся на тренировке, — семпай коротко хихикает. — Тогда я выложусь на все сто двадцать процентов! — счастливо задирает руку вверх. Коуши нежно улыбается и отходит к Савамуре. Хината бросает взгляд на запястье своего семпая и невольно засматривается на будто сияющую белую лилию. Она слегка сливается с бледной кожей, но выглядит поистине завораживающе. Большие лепестки грациозно распускаются в разные стороны, позволяя увидеть золотые капельки пыльцы, и кажется, что она вот-вот соскользнёт с запястья и упадёт на пол, мягко разбиваясь на тысячу осколков. Он ещё пару секунд пялится на этот цветок, а потом переводит взгляд на самого семпая, который счастливо улыбается, хитро говоря что-то Савамуре. У Даичи тоже есть точно такая же белая лилия, только она неумело прячется на загорелой шее, прикрываясь чёрной форменной курткой Карасуно. Сугавара-сенпай и Савамура-сенпай — соулмейты. Это давно все знали в Карасуно (и Хината, конечно, узнал об этом самым последним). И никому это не казалось это чем-то странным. Чем-то неправильным. Впрочем, с появлением соулмейтов, это не казалось странным уже никому. Раз судьба показала, что эти двое должны быть вместе, значит тому и быть. А Хинате хочется вернуться лет на двести назад, когда о соулмейтах и знать не знали, и каждый встречался с кем хотел. Да, однополые отношения были под запретом, возможно, за это сжигали на костре или всаживали в грудь осиновый кол, но можно было встречаться тайно и свободно любить, а не трястись от ужаса при одной только мысли. Можно было ждать взаимной любви, а не тоскующе смотреть в спину, понимая, что для этого человека предназначен кто-то другой. Сейчас наоборот странными кажутся те, кто встречается не со своими соулмейтами. Ведь они не связаны вместе, они не доверяют друг другу на все сто процентов, они не будут счастливы в будущем, портят жизнь своим соулмейтам, которые остаются без пары, и вообще они сумасшедшие. Ладно, такого сильного презрения на самом деле нет, и запрещать это никто не собирался, но большая половина людей на самом деле так считают. Серьёзно, даже просто обрезать счастливую жизнь своего соулмейта могут только такие наплевавшие на других льдины, как Тсукишима. Попадание в яблочко. Хината коротко смотрит на Тсукишиму, рядом с которым весело вертится Тадаши. Тсукишима и Ямагучи не являются соулмейтами, но они всё равно вместе. И Хинате завидно до скрежета зубов. Все потому, что Ямагучи и Тсукишима знакомы с самого детства. Потому, что Ямагучи и Тсукишима понимают друг друга без слов. Потому, что Ямагучи и Тсукишима знают о друг друге всё. Потому, что в их «Заткнись, Ямагучи» и «Прости, Тсукки» есть скрытый смысл, непонятный никому, но понятный им. Потому что Ямагучи и Тсукишима любят друг друга. Потому что Ямагучи и Тсукишиме вместе хорошо. А у Кагеямы и Хинаты всё не так. Они познакомились чуть меньше года назад, клялись победить друг друга. Они совсем не понимают друг друга, даже если кричат об этом в лицо (им до сих пор стыдно перед Ячи за ту драку). Они не знают друг о друге почти ничего, кроме мелких привычек и характеров. Кагеяма называет его «идиотом» только из-за того, что так на самом деле и есть. Их любовь не взаимна. Точнее Шое даже не знает, что конкретно испытывает к нему связующий. Их нахождение рядом вряд ли можно назвать «хорошим», ведь они постоянно грубят друг другу, обзываются, дерутся, попадают в самые нелепые ситуации (потому что одно место сильно чешется) и вообще считаются косвенными врагами. И так можно перечислять до бесконечности, и Хината порой думает, как он вообще смог влюбиться в Кагеяму, но ответ на вопрос так и не находится, и он тупо зарывает его в самый дальний угол своей головы, где тот теряется ещё на долгое время. А следом идёт другая мысль: как так всё-таки вышло, что Тсукишима и Ямагучи стали встречаться? Это произошло почти в то же время как Хината заболел, и тогда он был полностью ошеломлен такой новостью. Они знакомы с детства, но всегда казалось, что Ямагучи просто хвостик Тсукишимы, вечно волнующийся о чём-то, гордо выхваливающий достоинства своего друга и всегда поддакивающий его словам. А самому блокирующему как будто всегда было все равно на это. И тут вдруг, бам, и они встречаются. Как такой, как Тсукишима, может любить? А ещё важнее — кто признался первым? Тсукишима слишком холодный и гордый для этого, а Ямагучи слишком стеснительный. Они даже не соулмейты. Шое трясёт головой. Не хватало ещё думать об этой парочке. Слишком уж Тсукишима портит своими едкими подколами его настроение. Хотя с Ямагучи они не так давно знакомы, но очень даже подружились. Они и раньше конечно, хорошо общались, но сильно сблизились, когда Тадаши, месяца два назад, ходил подавленный и угрюмый. Тогда Хината всеми силами веселил его и давал какие-то глупые советы. И, кажется, не зря. И сейчас ему тоже бы не помешал такой совет. — Эй, Хината, ты сегодня припозднился, а утром ведь самым первым пришел, — плеча аккуратно касается миниатюрная ладошка, и Шое вздрагивает от неожиданности. Снова. Что-то он слишком много витает в облаках в последнее время. Хината оборачивается и смотрит на улыбающееся доброе личико Ячи. Она, как всегда, в приподнятом настроении, слегка неуклюжа и до жути заботлива. Ячи похожа на молодую канарейку, примкнувшую к стае буйных воронов, но лишней её язык назвать не повернётся. Она, наверное, замечает некоторое недоумение из-за ещё не проветренных мыслей, тут же меняется в лице и резко склоняется, прижимая ладони друг к другу. — Прости-прости! Мне не следовало спрашивать тебя об этом! У тебя, скорее всего, была важная причина опоздать, да и вообще, это имеет не такое уж и важное значение, а я, дура, спросила! — Хитока бормочет извинения очень быстро и волнительно, Хината неловко, но широко улыбается и, выставив руки вперёд, пытается успокоить подругу. — Всё в порядке, Ячи-тян! Я просто немного проголодался из-за того, что не успел поесть перед тренировкой, и, эм, в общем, это долгая история, но все нормально! Ячи выпрямляется, расслабленно выдыхает и улыбается в ответ. — Хорошо. Тогда тебе, наверное, уже пора начать разминку, — она кивает самой себе и поворачивает голову в сторону, — Я пойду помогу Киёко-сан. Хината показывает ей большой палец и сразу же начинает выполнять незамысловатые упражнения. У Ячи за ухом красиво расцветает тюльпан. Почти такой же, как у него, но только нежного лилового цвета. Можно предположить, что Хитока его соулмейт. И он был бы абсолютно не против. Ячи сама по себе всегда казалась красивой и милой, с задорной или нежной улыбкой. Она часто попадает в нелепые ситуации, прямо как Шое, переживает, когда кто-то поранится, смеётся вместе со всеми, и ей очень нравится быть менеджером в их шумном волейбольном клубе. И, если бы не Кагеяма, Хината уверен, что непременно влюбился бы в Ячи. Хината старательнее начинает разминаться, пытаясь выкинуть ненужные мысли из головы, и редко посматривает на Кагеяму, невольно замечая, что и тот ведёт себя не так, как обычно. Совсем немного и почти незаметно, но он все равно видит это. Не придаёт большого значения. Точнее просто не хочет выглядеть надоедливой наседкой, волнующейся за каждую мелочь. — Хината, ты разогрелся? Я хочу начать отрабатывать нашу быструю, так что дуй сюда, — хмурый связующий уже стоит на своей позиции, невысоко подбрасывая одной рукой волейбольный мяч, и впритык смотрит на Шое. Сам Хината чуть ли не спотыкается на ровном месте, сердце делает тройной кульбит, а тюльпаны в лёгких начинают восторженно трепетать только от одного голоса Кагеямы. Он нервно сглатывает, уже увереннее кивает и идёт на свою позицию. Встаёт на место, облизывает пересохшие губы, пытаясь сосредоточиться на их атаке. Всё таки волейбол — одна из немногих вещей, которые полностью помогают отвлечься от отвратительных и болезненных чувств, ненадолго забыться и просто наслаждаться. Хината срывается с места и со всей скоростью разбегается, прыгает как можно выше, замахивается рукой. А потом приземляется обратно, удивлённо застыв на месте. Он промазал? Или же?.. Шое бросает взгляд на такого же удивлённого и почему-то слегка пунцового Кагеяму. Мяч пружинисто отпрыгивает у другого края сетки. — Кагеяма, ты чего? Сам же мне сказал, что хочешь отработать быструю, а теперь лажаешь! — Хината надувается и злится, а на самом деле очень взволнован. Кагеяма просто так никогда не лажал. Это было не в его стиле, привычках и принципах. — Заткнись! — зло рявкает «Король площадки», краснея ещё немного. Такое поведение напарника вконец выбивает Хинату, и он, бурча проклятия в сторону Тобио, идёт за упавшим мячом. Почему-то цветы в лёгких неприятно покалывают от такого изменения. Он успевает поднять мяч и обернуться, как слышит бодрый голос Танаки: — Чего-чего Кагеяма? Неужели встретил свою судьбу, а? Везет же засранцам! Кагеяма вспыхивает уже алым цветом под весёлое похлопывание Танаки по спине и практически рычит, что все совсем не так. Хината замирает на месте, тело набивается ватой, он бледнеет, тяжело дышит и, кажется, сейчас взорвётся. Лицо искажается в гримасе ужаса только при мысли, что Кагеяма встретил соулмейта. Точнее он и вправду встретил его. Потому что его реакция на слова Танаки это полностью оправдывает, как бы тот этого не отвергал. И становится невыносимо больно. Настолько, что поначалу он не чувствует ничего, а потом боль захлестывает его с головой, ломает кости, сердце и душу. Он впивается пальцами в мягкую кожу волейбольного мяча, сжимает так, что костяшки бледнеют, а руки трясутся. Его всего трясёт. Он хочет закричать, потому что это невыносимо больно, но понимает — стоит ему открыть рот, как ядовитые лепестки тюльпана высыпятся из него градом вперемешку с дождём из крови. А цветы расцветают, скребутся и хотят выпорхнуть наружу. — Это было минутное помутнение, не больше! Хината, давай ещё раз! — грубо выплевывает связующий, хохочущим Тсукишиме и Танаке, и смотрит в спину. Но Хината не шевелится и крупно подрагивает. И Кагеяма путает это с попыткой сдержать смех. — Хината, придурок, чего встал?! Ходить разучился?! — он зло подходит к парнишке, но теряется и забывает всё, что хотел сказать, когда видит его бледное лицо. Тобио настораживается, неуверенно касаясь запастья Шое. — Эй, — тихо зовёт его, чуть сжимая руку. И Хината не выдерживает. Он слишком близко слышит голос Кагеямы, чувствует его касание. Его предохранители ломаются с противным треском костей. Мир превращается в одно размытое пятно, а уже давно ждущие этого тюльпаны противно хихикают и вырываются наружу, сильнее, чем обычно, раздирая горло. Мяч вываливается из рук. Хината заходится в безумном кашле, теряется в пространстве, хватаясь за горло, густая и тёмная кровь туго выплескивается, опаляя кипятком, а ярко-оранжевые лепестки парят вокруг, плавно-плавно оседают на алую лужу под ногами, и тут же тонут в ней. Кажется, кто-то кричит ему, но в ушах только противный вой колокола, а лепестки не прекращают выталкиваться наружу, и боль только усиливается. Хината падает на пол в собственную кровь, сгибаясь в комок, отчаянно сдирая кожу горла, стискивает шею ещё сильнее и продолжает задыхаться. Слёзы и слюни давно смешались с алой жидкостью, застилая собой всё пространство, но он уже давно ничего не видит, не слышит и не чувствует кроме боли. Воздуха катастрофически не хватает, и, кажется, он сейчас потеряет сознание из-за его нехватки или из-за потери крови. И на секунду мелькает понимание, что, возможно, это конец. Его мир наконец погружается в пучину вечной черноты, и кажется, что так даже будет легче. В глазах окончательно темнеет, тело размякает, и он уже не может соображать. Всё ещё инстинктивно пытается вздохнуть, но не выходит. Перед тем, как его мозг совсем отключается, он слышит громкий вопль Танаки. Его голос срывающийся и отчаянный. Кажется, он собирается сорваться к Хинате, но его останавливает. Ямагучи? — Не прикасайтесь к нему! — кричит что есть сил Тадаши, становясь между командой и двумя первогодками. Но тут же осекается, с силой закусывая губы. — Э-это заразно, — тихо хрипит и бросает взгляд на потерявшего сознание Шоё и бледного Кагеяму, ошарашено смотрящего на напарника. Хината отдаленно чувствует жар своей собственной крови и полностью отключается. Темнота с удовольствием поглощает его, а тюльпаны залегают на дно. — Ты придурок. — Я знаю. Знаю. Писк медицинских приборов, больничный халат и их оранжевые тюльпаны. Одни на двоих.