Я был плохим отцом

      Я был плохим отцом для тебя, сынок. Вот только осознать сумел лишь сейчас, в этой палате, пропахшей лекарствами, хлоркой и прочим дерьмом. Хотя им тут и не пахнет – все-таки реанимация. Чистота, стерильность… Только бесполезно – ты в коме уже четвертые сутки. Бля, четвертые сутки я сижу тут и думаю, думаю…       Тебе было три года, когда умерла Мэгги, твоя мама. Первое время ты спрашивал, когда мама приедет. Тогда ты верил в то, что она не умерла, просто уехала далеко-далеко. Я топил горе в работе и в алкоголе, поручив тебя воспитателям и няням. Детский сад с круглосуточным пребыванием. Почти что приют… Я думал, что со временем мы все-таки найдем общий язык. Когда ты подрастешь, и перестанешь задавать эти идиотские вопросы про маму. Порой я забирал тебя в выходные, но ты раздражал меня – беготней, болтовней, требованием купить игрушку, мороженое, пострелять в тире. Я срывался на тебя, кричал, мог дать подзатыльника…       В первый раз я серьезно наказал тебя в пять лет – тогда ты не желал есть и опрокинул тарелку с кашей. Я не стал кричать, молча, взял ремень и отшлепал тебя, в воспитательных целях. Теперь понимаю – тогда был заложен первый кирпичик в ту стену, что выросла между нами за десять лет.       Шло время. Ты рос. Началась школа, проступки становились всё серьезнее, и порка всё чаще. Иногда мне казалось, я сумею переломить тебя, твой характер. И даже верил в это, когда ты рыдал и просил прощения. Но ты вставал, шел умываться – а на следующий день я узнавал, что ты побил младшего мальчика в школьном дворе, подпалил усы соседскому коту, швырял камнями в проезжающие мимо машины. И лупил тебя снова и снова.       Работа в полиции, знаешь ли, тоже не способствовала душевному равновесию. Сложно копаться в дерьме и крови по локоть, а потом рассуждать о ценностях человеческих отношений.       Однажды я приехал на вызов – глава семьи убил жену и двух дочек и застрелился. Мне казалось, скоро я и сделаю то же самое. В тот вечер я напился и велел тебе встать у стены, а сам палил по ней. Видно, судьба тебя берегла – даже с пьяных глаз я не попал в тебя, даже не ранил ни разу. До сих пор в гостиной видны следы от пуль, если убрать полку с книгами. Когда закончились пули, я уронил пистолет, даже не заметив, как ты убежал. Утром обнаружил лужу на полу, а в ванной джинсы, воняющие мочой. Ты вернулся через день, и я до сих пор не знаю, где ты был больше суток. Об этом случае узнало начальство, но я был на хорошем счету – и дело ограничилось выговором. А затем мне порекомендовали взять отпуск за свой счет. Отдохнуть немного. Тогда я на время завязал со спиртным, и мы почти неделю жили, как добрые друзья. Подумать только – целую неделю. Я водил тебя в парк, мы стреляли в тире, по вечерам смотрели боевики, я учил тебя, как выбивать нож, как освободиться от захвата, если противник душит сзади за шею. И видел благодарность в твоих глазах… Ты схватывал всё на лету. Но неделя быстро закончилась, а потом меня вызвали в школу – ты применил мой приемчик на одном из одноклассников и едва не сделал его калекой. Мне пришлось выложить отложенные на машину деньги, чтобы замяли дело. А вечером я избил тебя в кровь, сломав пряжку от ремня о твою спину. Дальше – хуже. Ты стал волчонком, огрызался на любое слово, убегал из дома. Разбирая зимние вещи, я обнаружил в кармане твоей куртки пачку сигарет. И снова – ремень. И ночи бутылкой виски. Я снова, как после смерти жены, начал топить проблемы в алкоголе, чтобы заснуть, забыться пьяным сном. Чтобы отступили проблемы, главной из которых был ты, Генри. Следующее перемирие наступило в твой День Рождения. Я подарил тебе нож – еще армейский, с выкидным лезвием. "Каждый мальчишка будет в восторге иметь такой нож", - думал я. И оказался прав. Твои глаза вновь светились счастьем, а я думал, что может, еще все наладится.       Но на работе навалились дежурства, несколько сотрудников уволилось, и я работал за троих. Иногда не спал по двое суток кряду. А ты… ты жил, как хотел. Вскоре в Дерри образовалась банда – четверо подростков стали терроризировать жителей, в-основном, малышню. Дети боялись идти из школы домой. И вот я узнал, что мой сын – главарь этой банды, которую так и называли «банда Бауэрса». Подумать только, сын полицейского стал преступником. Пару раз я сумел отмазать тебя и твоих приятелей от наказания, а тебе, разумеется, в-очередной раз досталось. Порой ты снимал майку, и я замечал на спине шрамы – старые и не очень. И тогда шел доставать очередную бутылку виски, чтобы забыть увиденное. Следы ремня на твоей коже, Генри. Твои дружки заезжали за тобой каждое утро, а дома ты появлялся ближе к ночи. Учителя по-прежнему жаловались на тебя – прогулы, драки на школьном дворе, курение. Я "воспитывал" тебя, понимая, что лишь укрепляю и цементирую ту стену, что выросла между нами.       В тот проклятый день я сидел и работал с документами, радуясь тому, что не нужно на дежурство. Хотелось тишины и покоя, хотя разбирать гребаные бумажки – удовольствие то еще. Но всяко лучше, чем тащить из коллектора части тел или же … Мне позвонил Тобиас Хэлли – он работает в отделе чуть меньше двух месяцев. - Господин Бауэрс… Я должен вам сообщить… Парень явно мялся, не зная, с чего начать. - Тут произошла автомобильная авария, и, похоже, есть жертвы… - Да не мямли ты уже, говори толком. Тут трубку взял его напарник. - Оскар, среди разбившихся – твой сын, Генри. Я успел к месту происшествия через десять минут.       Место было оцеплено, я заметил и машину Хэлли и его напарника. Пол-дороги было перекрыто, и машины двигались по одной полосе плотным потоком. Труповозка стояла возле покореженной синей машины твоего приятеля. Того, которого уже упаковали в черный пластиковый мешок. Сейчас люди из службы спасения клали в похожий мешок второго – белобрысого, которого я сумел узнать лишь по куртке. Его волосы , как и половина черепа превратились в кровавое месиво. Третьего участника аварии увезли, как и тебя. Патрик Хокстеттер умер в машине «Скорой» по дороге в больницу. А ты еще жив, хотя прогнозы врачей самые неблагоприятные, хотя ты в коме четвертые сутки. «Генри, сукин сын, ты крепче их всех. Ты выживешь. Назло этим чертовым медикам, назло всему миру. - Вы понимаете, что даже если ваш сын останется жив, то он никогда не станет таким, как прежде? – спросил один из них, - возможно… Нет, даже с вероятностью до девяноста процентов могу сказать, что он останется «овощем» с интеллектом грудного младенца. Я едва сдержался, чтобы не придушить его. - Он останется моим сыном. И, если понадобится, я буду менять ему подгузники и кормить с ложки протертой кашей, - ответил я. «Я был плохим отцом, Генри. Но я исправлюсь, клянусь. Я… я никогда не буду пить эту дрянь, это дешевое пойло, которое помогало забыться. Я буду проводить с тобой больше времени, и мы будем настоящими друзьями. Обещаю, Генри!»       Ты стоял за моей спиной, скрестив руки на груди. В своей любимой кожаной куртке, и в ярко-красной майке. Присмотревшись, я понял, что майка на самом деле – белая, просто залита кровью. - Пап, отпусти меня. И сам мучаешься, и меня держишь. Ни тут, ни там. Отпусти, прошу. Твой голос звучал устало. - Там мама и друзья. - Генри… Сынок! А как же я? - А разве я тебе был когда-нибудь нужен? Ты поворачиваешься и уходишь, а я хватаю руками пустоту. Мы не успели сказать друг другу ничего. И я просыпаюсь, чтобы увидеть ровную линию на экране монитора. Прости меня, Генри. Я, правда, был плохим отцом. Тебя хоронили позже, чем твоих друзей. После похорон, бесцельно шатаясь по кладбищу, я увидел три свежие могилы. И тогда я заплакал… Завыл, тоскливо глядя в пасмурное небо. Больше меня ничего не держит, ни в Дерри, ни в этом мире. Вот только мне не хватит смелости сунуть голову и петлю. Я всегда был трусом… Прости, Генри. Теперь мне только и осталось тоскливо напиваться в выходные и думать, что ты просто уехал. Далеко-далеко…