Холодная сварка, или Ближе, чем секс

Плакать хочется. Вернее, нет, не так. Не хочется, но… Реву. Смешно. Сколько лет не ревела, даже когда благоневерный свалил, а тут… Текут и текут, заразы, уже кучу бумажных полотенец извела. И сопли опять же. А говорят ещё, что парни не плачут и всё такое… Наверное, это самое всё такое не относится к периоду полового созревания. Гормоны. Это всё просто гормоны, идиотская подростковая биохимия и ничего больше. Помню, лет в пятнадцать тоже рыдала по любому пустяку до головной боли и опухшей в подушку рожи, хотя ни раньше, ни позже, тьфу-тьфу-тьфу. Обходилось как-то. Я нашла его, тот самый момент истины, точку бифуркации, с которого развитие ранее вполне себе нормального трёхлетки сделало финт ушами. Понять бы теперь ещё — что мне с этим найденным делать? Чёрт. Как же надоело сморкаться! Почему они не заметили сразу? Ну практикантка — ладно, наивная глупышка, сама ещё почти ребёнок, хотела как лучше и делала как учили. Вот и вышло как всегда, чему тут удивляться. Но остальные? Там ведь наверняка был куратор, и отчёты о практике та малолетняя идиотка тоже кому-то ведь наверняка сдавала, так почему они не заметили? Интересно — а я бы сама заметила? Задним умом-то все… Можно, конечно, написать на неё докладную. Можно, конечно. На кого? На глупую девочку, хотевшую как лучше? Да и кому от этого станет легче? Уж точно не великовозрастному хомячку, который наверняка уже и забыл про тот случай на горке детского сада. Он и знать не знает, что тот день раз и навсегда изменил его судьбу, он и практикантку ту наверняка не помнит, она была случайной — просто подменяла приболевшую коллегу, первый день подменяла, и конечно же за утро не успела как следует ознакомиться с индивидуальными особенностями каждого из подопечных, их всё ж таки больше десятка в той группе было, бэбби-бум сороковых, сады не справлялись. Она была совсем молоденькой, та девчонка на старой записи, и конечно же нетерпеливой — а когда это юность отличалась терпением? Юность тороплива и не желает ждать — никого и ничего. В том числе и полноценной ответной реакции — тоже. Юности кажется, что и так сойдёт, что получиться неправильно просто не может. И в большинстве случаев она оказывается права, как ни странно. Жаль только, что не всегда. Совместный смех — отличный способ снятия стресса и стирания негативной информации, более действенного природа просто не придумала. Именно поэтому дети так любят чёрный юмор и страшилки с анекдотичными финалами — совместный смех помогает справиться с пережитым ужасом, расслабиться и успокоиться. Сбрасывает напряжение, позволяет организму адаптироваться и отдохнуть перед новым стрессом. Это в любом учебнике, на первом же курсе дают в качестве базового постулата, и она наверняка знала, конечно же, знала, потому и попыталась применить. Только вот для полноценного терапевтического эффекта смех обязательно должен быть именно что совместным, посмеяться вместе, по-дружески, за компанию, не над собою (ни в коем случае не над собою!), над собственным страхом, отделяя его от себя и словно бы уже заранее отбрасывая — а она поторопилась. Не стала ждать, пока малыш хотя бы улыбнётся в ответ. Рассмеялась сама. И получился не «смех вместе», а «смех над», этакий упрощённый вариант «щипка сверху», как раз таки адаптированный для понятийного ряда трёхлетки. Дети отлично понимают, когда над ними смеются, они могут не уметь объяснить, но чувствуют разницу между смехом и насмешкой. И фальшь дети тоже просекают в момент. А она старалась изо всех сил, как учили — конечно же, безбожно фальшивя при этом. Вот и получилось то, что получилось — даже я, отлично зная что и почему происходит, всё равно видела лишь взрослую деваху, ржущую над глупым ребёнком. А ребёнок смотрел на неё снизу вверх, и лицо у него… н-да… лицо… Вот тут-то я, собственно, и того. Просто это действительно страшно — видеть, как меняется детское лицо, поначалу такое живое, растерянное, зарёванное и даже обиженное. Расправляется. Каменеет. Превращается в маску. Всё-всё-всё. Больше не реву. Это была её вторая ошибка, не фатальная в любом другом случае, ну подумаешь, посмеялись, обидели немножко бедную деточку, с кем не бывает… С ним — не бывало. Любому другому ребёнку такое высмеивание разве что настроение бы испортило на день, ну на два, да и то не обязательно. Самыми сильными отдалёнными последствиями при самом неблагоприятном стечении обстоятельств могли бы оказаться повышенная капризность и склонность к излишнему привлечению к себе внимания, немотивированная обидчивость и проблемы с чувством юмора. Тоже, конечно, не сахар, но далеко не такие серьёзные траблы, если уж на то пошло. Да и симптоматика наверняка бы сгладилась довольно быстро, у детей короткая память, особенно когда другие факторы негативного воздействия отсутствуют. В девяноста девяти случаях из ста, может быть — даже в девятьсот девяноста девяти из тысячи. Но не в этот раз. Не с этим ребёнком, который — спасибо идеальной семейке, ага-ага! — не привык, чтобы над ним смеялись. Не был готов. И не знал, как на такое можно реагировать. Второе негативное закрепление — подряд и в полный рост. Как по учебнику. А первой ошибкой была конфета. До чего же стойкое заблуждение, что все дети любят сладкое и именно конфета является лучшим средством положительной стимуляции! Стойкое, прочное, повсеместно распространённое — и абсолютно неверное. Я, например, обожала солёные огурчики — что мне то варенье или конфеты! Да даром не нужны. А огурцы вечно таскала у бабушки и старалась не хихикать, когда та, притворно вздыхая, возмущалась вконец обнаглевшими мышами — вот ведь какие заразы пошли умные, не только полбанки сожрали, но ещё и крышку на место завернуть умудрились! А доча моя лет до пяти грызла лимоны, как пряники, особенно шкурка ей нравилась. Все дети разные! И далеко не всем нравятся конфеты. И истина эта вроде как многократно повторяется на лекциях — похвалки должны быть разными, индивидуальными, соответствующими конкретному подопечному! И студенты сидят, кивают с умным видом, конспектируют даже, в планшетках своих отмечают что-то. Но при этом проверь карманы любой, впервые вышедшей на открытую практику — и обнаружишь там конфеты. Может быть, ещё яблоко или мандаринку, но конфеты — обязательно. И в большом количестве. Заблуждения живучи. И в девяти случаях из десяти конфеты эти будут леденцовыми карамельками — так удобнее, ведь шоколад тает в кармане, а желейные мармеладки мнутся и слипаются. Вовик терпеть не может карамельки. С самого раннего детства, насколько я могу судить. Не знаю почему — может быть, подавился когда-то очень давно, может быть, язык прикусил, может быть — просто специфическое неприятие вкуса или какая-то индивидуальная микро-аллергическая реакция, вызывающая отторжение, бывает и такое. Редко. Но бывает. Факт остаётся фактом — при всей своей любви к сладкому карамельки он не только не ест вообще, его от них буквально корёжит. Сначала и эту нелюбовь полагала приобретённой из-за той практикантки — наложилось, мол. Но потом поняла, что путаю причину и следствие. Карамельки он и раньше не переваривал — задолго до. А тут… Воспитательница детского сада для ребёнка как вторая мама, а особой разницы между воспитателем и помощником-психологом ребёнок не видит. Обе с ним весь день, обе проводят занятия и играют, водят на прогулку, от обеих он зависим целиком и полностью, обе могут помочь, если вдруг что-то случилось. И вот — случилось. И вторая мама вместо того, чтобы пожалеть, дает ненавистную гадость. А потом ещё и смеётся… Бедный Вовик… как он вообще женоненавистником не сделался, после такой-то душевной травмы! Одно хорошо — больше не надо вставать в четыре утра. Хоть высплюсь наконец-то. Не сегодня, конечно, уже почти шесть, пора разминаться. А то скоро и маленький проснётся, он последнее время что-то рановато стал пробуждаться. Но сначала — умыться холодной водой. Нельзя же сдавать дежурство с такой зарёванной мордой, да и глаза наверняка красные. Хотя он скорее всего подумает, что от усталости, они у нас последние две недели всё время такие. Думала — кончатся каникулы с их постоянными репетиторскими опасностями — и можно будет слегка расслабиться. На каникулах я гоняла его как тот Сидор свою козу, бегал, зайка, по колёсику зарядки-математики-бассейна-тренировок, словно ему энерджайзер запихнули по самые гланды. Мне оставалось лишь следить за тем, чтобы маленький темп не сбавлял и филона где не спраздновал. Ну и Дынина старшенькая, конечно, тоже на мне, там познаний Вовика бы уже не хватило, универ всё-таки, хоть и журфак. Следила. Не сбавлял. Не праздновал. Честный мальчик. Только вот глупый. Применять Ритусика от Раечки — всё равно что тушить пожар при помощи напалма. Нет, ну в принципе может и сработать. Встречный огонь называется, тактика выжженной земли в действии. Действенный метод, клин клином и всё такое. Только вот иногда подобное лекарство может оказаться пострашнее самой болезни. Но больше всего меня сейчас беспокоит Агнесса. Особенно после визита в школу этой красотки-Ритуси. Та ещё, кстати, штучка! Так моего лопушка скрутила — будьте-нате. И вся из себя такая невинная-невинная, словно молочная бутылка. Ах, мне так неудобно, ах, чем я могу помочь, ах, что вы, что вы! Мой хомячок и растаял. Глупый он ещё совсем. Наивный. Верит в женскую честность. Хорошо, я пока на страже. А как он один потом будет — ума не приложу! Страшно оставлять такого без присмотра. Съедят ведь. С потрошками. Райка, которой он так боялся — фигня как раз, вполне управляемая глупышка. Опасаться других надо. Таких вот невинных. Особенно если они предлагают бескорыстную сестринскую помощь. Бойтесь данайцев… а данаек — особенно! Хомячок был озабочен лишь собственными чувственными переживаниями и тем, видит ли Раечка, и по сторонам не смотрел. А я смотрела. И Агнессин взгляд отследила. И забеспокоилась. Очень уж она нехорошо на Ритусика поглядывала. Словно примеривалась — с какого боку будет удобнее ей с ноги засветить. И пальцами при этом шевелила — будто уже драла в клочки белобрысую косу. Нет, ну понятно, конечно, что одна красотка на другую смотреть с особой любовью не будет никогда. А у нас обе — записные и писанные. Пробы ставить негде. Но у Агнессы всё же немножко другой взгляд был. Так смотрят не на потенциальную конкурентку-соперницу — так на воровку смотрят. Причём на воровку, укравшую самое дорогое. То есть Агнесса в тех мелких межушных ганглиях, которые ей мозг заменяют, уже прочно записала моего Вовика в своё неотъемлемое имущество. Опасная тенденция. А ещё мне не нравится то, что Агнесса теперь повсюду. Куда бы мы с Вовкой ни сунулись — она или уже там, или же сразу после нас появляется. И смотрит, смотрит… Ничего не говорит, только смотрит, голодным таким взглядом. Но ладно бы только смотрела, это ещё полбеды. Но ведь нет же! Так и норовит оказаться рядом на перемене или в очереди за соком (больше ничего наш лапуля в буфете теперь не покупает, хороший мальчик!), прижаться горячим бедром, словно бы нечаянно, мазнуть плечиком, потереться грудью, жарко подышать в ухо. Будь это кто другая — я бы только порадовалась росту Вовочкиной популярности. Но Агнесса… Агнесса — Вовочкино больное место. Именно её фото приклеено у него внутри пенала. Вырезано из общешкольного и приклеено. Под стирательной резинкой. Этой резинкой Вовка ни разу не пользовался, потому я что-то и заподозрила. И посмотрела, когда он в отключке был. Именно в сторону Агнессы его голова чаще всего поворачивается на уроках — привычно настолько, что я даже не сразу отследила. И руку готова дать на отсечение, что именно о ней он грезит во время своих ежедневных медитаций в душе. Правда, теперь на уроках он старается в её сторону не смотреть. Потому что стоит забыться и повернуть голову — и натыкаемся на её пристальный и неотрывный тоскливо-горячечный взгляд. Роли, похоже, поменялись. Вот только меня подобная перемена слагаемых не радует ничуть — результат от неё не меняется. Математика, с ней не поспоришь. К тому же всё это внешнее, наносное. Внутри-то у моего хомячка не изменилось практически ничего — он такой же неуверенный в себе рохля, как и раньше. Ну ладно, ладно — рохля, научившийся говорить Я. Иногда. Точнее — мямлить. Он сейчас как рак-отшельник, ловко спрятавший нежное и уязвимое пузичко в твёрдую раковинку. Раковина красивая, да, выглядит очень даже прочной — только это ведь раковина. А сам он по-прежнему мягкий и беззащитный. И стоит Агнессе это понять — Вовчик погиб. Она моментально его заграбастает и пристроит к делу, к телу то есть, превратив в ходячий вибратор. Живую секс-игрушку, не более. В ней-то ведь тоже ничего не изменилось — как была тупой самовлюблённой стервой, так ею же и осталась. Да, сейчас она стерва страдающая, причём страдающая сильно и искренне. Только это ведь тоже ничего не меняет. Вчера она подловила Вовочку в закутке у учительского сортира, притиснула к стене всем телом, еле вырвались. Приглашала в библиотеку. Вроде бы с шуточками и улыбочками, а зрачки во всю радужку и дыхание — словно только что стометровку сдавала. Горний кайф посильнее иного наркотика. Слыхала я, что некоторые на него довольно быстро подсаживаются, но чтобы вот так, с первого же раза… Не повезло стерве. Хорошо, что за Вовкиной партой ещё с начала декабря прочно угнездилась Сорокина. Пара-другая тошнотворных баек про перепутанные с ленчем заражённые образцы из анатомического театра — не слишком большая плата за безопасность хотя бы на время занятий. ***