Самайн

      В конце октября темнело рано. А после отмены перевода часов – ещё раньше, но в кабинете Ивана сегодня не горел свет. Как не горел он в этот день и многие годы раньше. Один новенький секретарь, заскочивший под вечер, сначала удивлённо замер, а потом, разглядев на фоне окна силуэт, робко кашлянул и огляделся в поисках выключателя.       — Добрый вечер, господин.. Брагинский? — секретарь смутился. — Я принес.. тут.. на подпись. Если позволите, — пробормотал он, шаря рукой по стене.       — На подпись? Что ж, давайте сюда, — устало отозвался силуэт, проходя к предполагаемому столу.       Секретарь почувствовал себя ещё более неудобно. Словно ему не следовало заходить. Неприёмные часы, наверно, не зря же сказали отнести на днях, а не сегодня. Но ему было очень интересно.       — Может быть, свет вклю...       В темноте чиркнула зажигалка, кабинет озарился слабым светом свечи, и молодой госслужащий наконец смог увидеть высокого мужчину в не по погоде теплом свитере и длинном белом шарфе. Секретарь всего неделю как поступил на службу в Кремль, и самый первый слух, который ему поведали, был о нем. О Иване Брагинском, персонификации России. Молодой человек замер, уставившись на хозяина кабинета, словно ожидая увидеть что-то особенное. Кроме выключенного света и этого бесконечного вязанного шарфа. Что-то, что должно было говорить, кричать, что перед ним стоит огромная тысячелетняя страна, а не просто.. мужчина средних лет. Может быть, у него под свитером спрятана набитая во всю спину физическая карта? Или даже политическая?       Сложив руки на груди, Иван оперся бедром на край стола и молча ждал, всё равно делать было нечего: разглядывать снующие туда-сюда тени из окна – надоело, а в таком полумраке особо не поработаешь. Вообще-то, таким рядовым служащим не сообщалось, кем и чем является Брагинский, но слухи и подозрения всегда были любимым развлечением некоторых людей, и сколько их не пресекай, всё равно откуда-то просачиваются.       — Вы что-то от меня хотели или я могу прямо сейчас идти устраивать очередной сеанс воспитания службе безопасности? — тонко намекнул Иван, когда почувствовал, что скоро в нем просверлят дырку таким внимательным взглядом.       — А, конечно! Простите, — подорвался парень и практически подбежал к столу, протягивая бумаги. — Это план обсуждения следующего заседания...       Он не стал садиться за стол, просто наклонился. В свете свечи проглядев таблицу на первом листе и заглянув в комментарии на втором, Брагинский небрежно вывел две витиеватые закорючки в конце обоих страниц, затем принялся что-то искать среди завалов бумаг.       Парень переминался с ноги на ногу, от нечего делать разглядывая кабинет. Он вообще почему-то был уверен, что встретит тут глубокого старца или женщину в красном сарафане, хотя его предупреждали, что это обычный мужчина лет тридцати. А вот кабинет не был обычным. Словно выхваченный из советского фильма шестидесятых годов, он даже пах, как пахло в старых библиотеках. Боком к окну стоял стол с большой древней настольной лампой, ближе к двери был доверху забитый какими-то папками книжный шкаф, похожий на стенку его бабушки, а огромное окно, выходящее на площадь перед Сенатским дворцом, прикрывали тяжёлые пыльные шторы. Огонька свечи не хватало разглядеть остальную часть комнаты, но на дальней стене точно висела какая-то большая картина. Возможно, пейзаж с березами. А ещё в углах этого кабинета было не просто темно, там словно клубился мрак, осязаемый и материальный. Волосы на затылке молодого служащего зашевелились и появилось острое желание схватить свечу и выставить между собой и этими тенями, чтобы огонек прорезал тьму и подтвердил, что там никого нет. Как меч. Парень посмотрел на маленькое неверное пламя на кончике фитиля. Или как щит.       Он повернулся обратно как раз в тот момент, когда Брагинский лепил розовый стикер прямо по центру плана обсуждения. Взгляд непроизвольно упал на чуть оголившуюся из-под шарфа шею персонификации, и парень вздрогнул. В это же мгновение Брагинский выпрямился, сверкнув каким-то недобрым фиолетовым огнем в глазах. Но уже он успел увидеть. Волоски на затылке повторно встали дыбом: вокруг шеи у этого мужчины шел толстенный рубец. И даже скудных медицинских знаний хватало, чтобы понять, что люди после таких ран не живут. Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга: новенький госслужащий испуганными круглыми глазами, а Иван – прищурившись.       — Знаешь, почему здесь выключен свет? — как-то нехорошо улыбаясь, наконец спросил Россия и взял в руки свечку. Теперь секретарь заметил, что и руки у него покрыты страшными шрамами. Почему-то стало холодно.       В ужасе глядя в фиолетовые отблески в глазах страны, а теперь он был уверен, что это действительно страна, парень сделал полшага назад и помотал головой.       — Самайн. Или Хеллоуин, если по-новому. Праздник смерти, — мрачно протянул Брагинский и неожиданно поинтересовался, — холодно?       — Ч-что? — Секретарь обнаружил, что уже пару минут трясется от холода, обхватив себя за плечи, и посмотрел на окно. Окно было закрыто, но пламя свечи колыхалось на ветру.       Россия вдруг как-то совершенно по-детски хихикнул.       — Значит, чувствуешь их.       — Кого? — стуча зубами, переспросил парень.       — Мертвых, — пояснил мужчина, будто ребенку, и указал взглядом в самый темный угол кабинета.       Секретарь не хотел туда смотреть. Ему и так уже несколько минут казалось, что там кто-то стоит. Россия подождал реакции пару секунд, покосился к сторону окна, как-то резко повернулся к столу и исправил надпись на стикере, что-то тихо буркнув. Показалось, что темнота немного отступила, и молодой человек вдруг понял, что очень устал, потому что так сильно стискивал пальцами свои плечи, что теперь там будут синяки. Руки так дрожали от перенапряжения, что протянутые бумаги удалось удержать с трудом.       — С-спасибо... — заикаясь сказал парень. — Д-до свидания.       Мужчина, опять став немногословным, кивнул и отошёл обратно к окну. Свеча снова мирно стояла на столе. Скользнув по ней взглядом напоследок, секретарь практически вывалился в коридор. Чувствовал он себя, будто вчера пробежал марафон, а теперь все мышцы ломит так, что сложно даже подняться с кровати. Причем, марафон он бежал на бровях, потому что больше всего болела голова: виски и затылок.       Медленно плетясь к своему непосредственному начальнику, он задумчиво разглядывал буквы Р и Ф вместо подписи и число 205, выведенное на стикере, но если первое казалось чем-то ехидным, то цифры ничего ему не говорили. Как и то, что поверх «205» после правки красовалось какое-то раздраженное «302». Сказали же ему, лучше отнести завтра, сегодня господин Брагинский может быть не в настроении... Но так хотелось выслужиться, показать свою ответственность и исполнительность, не терпелось посмотреть на того, о ком столько слухов, в конце концов. Посмотрел, молодец. Этот холод и ужасное давление, которое он чувствовал — это его "не настроение"?       Рабочий день уже закончился, поэтому секретарь только занёс бумаги начальнику, на что тот многозначительно поднял бровь, увидев стикер, но ничего не сказал. Парень в расстроенных чувствах надевал пальто на ходу, пытаясь вспомнить, что именно сказал тогда Россия, отвернувшись. Почему-то это казалось важным, но он смог разобрать только что-то про дом и про улицу. Вместе это не вязалось и ничем особенным вроде не было.       Он уже подходил к выходу и предвкушал глоток свежего октябрьского воздуха, когда застрял на КПП с одной из главных кремлёвских сплетниц. Лидия Сергеевна вела какие-то местные архивы и утверждала, что работает тут "уже лет 50, не меньше", а вот "товарищ Брагинский как был тридцатилетним, так и есть". И должность никогда не менял, а уж она-то всё про всех знает. Но вот найти пропуск в сумочке было сложнее, чем отслеживать карьерный рост нескольких сотен работников.       Молодой секретарь сначала возмущённо уставился на бабулю, пылая праведным гневом, ведь если бы она не сказала, он и не знал бы ничего о таком явлении, как персонификация его родной страны, а потом его озарила мысль.       — Лидия Сергевна, — позвал он, выждав, когда она пройдет через турникет.       — Да?! — обернулась женщина, близоруко щурясь в попытках его разглядеть. — Кто меня спрашивает?!       — Это я, Лидия Сергевна, вечер добрый, — парень поспешно подошёл ближе. — Хотел вот спросить у вас...       — А, это ты, милок! Ишь ты, напугал бабку, окаянный! — как нередко бывает у стариков, слышала она тоже не очень хорошо. Поэтому и разговаривала так громко, что в огромном холле звук многократно отражался от стен и ввинчивался в больную голову молодого человека. — Чего хотел-то?!       Несомненно, более старого служащего не было во всем Кремле. Кроме самого Брагинского, конечно, но это случай особый. Все удивлялись, почему Лидию Сергеевну до сих пор не отправили на заслуженную пенсию, но, видимо, человек, который лучше нее разбирался бы в местных архивах, пока ещё просто не родился.       — Хотел спросить у Вас, Лидия Сер...       — Чего?! Не слышу, милок!       Парень поморщился. Ему показалось или даже старинная хрустальная люстра под потолком зазвенела? Он наклонился ближе к уху старой женщины.       — Я говорю! — заорал он. — Сегодня стикер видел с тремя цифрами...       И резко замолчал, поскольку почувствовал, как в локоть вцепилась тонкая костлявая рука.       — Тише, милок, тише, зачем так кричать? — вдруг совершенно спокойно пробормотала она. — Какой код?       — Код? — молодой секретарь покосился на охранника на пропускном пункте. Тот был в классических темных очках и сейчас наверняка не сводил с них взгляд. Значит, эти стикеры — точно что-то нехорошее. — Эти цифры – код?       — Ну-ну, зачем ж так кричать на старую женщину, — наиграно запричитала бабуля. — Подумаешь, записки перепутала! Так ты бы и сказал, что это я виновата! — Она потащила его к выходу за локоть и совсем шепотом добавила, — да, какой номер там был?       — 302, — прошипел он в ответ.       — 302? Точно? — она успокоилась.       — Ну, сначала 205, а потом на 302 исправили, а что? Что это значит? — парень опустил голову. — Меня уволят?       — Нет, милок, что ты! Код 302 значит, что тебя не уволят, — она улыбнулась, и он расслабился было. — Уже никогда не уволят.       — В смысле?! — молодой секретарь вскинулся, в ужасе уставившись на женщину.       — Ну, как меня. 302 значит, что тебя нельзя отпускать. Узнал государственную тайну.       — Так они же... — он не знал, что и думать. Всю жизнь мечтать стать депутатом, а лучше президентом, чтобы менять страну к лучшему... А потом оказаться заложником этой мечты? Он не понимал. В холле вдруг стало очень холодно. — Это же не пожизненно? Тайны меняются, пять, десять, пятнадцать лет.. и свободен? Зависит от степени секретности.       — Этой тайне больше тысячи лет, — усмехнулась Лидия Сергеевна. — Абсолютный гриф.       Молодой секретарь начал хватать ртом воздух, в висках особенно сильно застучало, и даже появился странный звон, будто возле него разорвался снаряд. Может, разорвался прямо в голове. Стало ещё холоднее, как тогда, в кабинете Брагинского.       — Зато работой обеспечен на всю жизнь, — продолжала успокаивать его женщина. — Только сбежать не пытайся. За границу тоже нельзя, кроме как в составе делегаций. А вот 205 значил, что опять одному старому архивариусу премию не выдадут за то, что болтает много. Хорошо, что исправили.       — Да, очень хорошо… — пробормотал он.       Она ещё что-то вещала. О том что, он напугал её, потому что коды разные бывают. О том, что один усатый товарищ в прошлом веке очень любил всех в Сибирь отправлять, коды 307 и 308. Временное и пожизненное. А есть еще 410, вообще бы не нашли никогда.       Парень с удовольствием оценил бы жизнерадостность этой старой женщины, но был сосредоточен только на том, как бы не завалиться сейчас на мраморный пол. А новый приступ звона в ушах от описываемых перспектив заставил мечтать не завалиться хотя бы ничком и не расшибить себе череп, который и так с трудом удерживал мозг.       — Ой, милок, ты что-то совсем плох, надо бы на воздух тебя... — донеслось откуда-то издалека.       Смутно парень почему-то понимал, что не надо ему на улицу. Что Брагинский говорил что-то об улице. Тогда, когда ему первый раз стало плохо. Но молодой секретарь, поступивший всего неделю назад на работу в Кремль, уже совсем не был уверен, что он хочет менять страну к лучшему. Он даже был уверен в обратном, что лучше ему эту страну, а точнее Его, персонификацию России, больше вообще никогда не встречать. Он с ним что-то сделал, из-за чего на улицу теперь нельзя. Из-за чего он не понимал, в голове это звонит или колокола бьют в храме Василия Блаженного. Из-за чего не разбирал, куда его тащат, а видел только какие-то сгустки теней, которые тянули к нему свои лапки. Некоторые тени даже казались знакомыми, будто он их где-то видел. Например, в учебнике истории или по каналу Культура.       Где-то на периферии сознания проскрипели тяжёлые двери, и он почувствовал, что головная боль немного отступила. Совсем чуть-чуть, даже скорее остановила наступление, чтобы дать ему подняться, а не бить лежачего. Оказывается, всё это время он левой рукой давил себе на глаза, а другой цепко держал за плечо ту старую женщину, повиснув на ней всем весом. Как же ее?..       — Лидия... Сергеевна... — с трудом выдавил он из пересохшего горла, когда его потащили дальше.       — Милок, тише-тише. Сейчас спустимся с крыльца, смотри, ступеньки крутые... Убери руку, — его рука почему-то опустилась. Рядом продолжал ворковать женский голос. — Ох, холодный, как лёд! Что ж вы, молодежь, такая слабенькая нынче пошла... Ну, ничего-ничего, подыши, сейчас полегче станет...       Всё ещё было адски холодно. Парень почему-то подумал, что если бы ему сейчас сказали, что он в Аду, он бы поверил. Перед глазами плясали радуги. В ушах продолжали звенеть колокола. Наверно, это всё-таки из храма.       — Ад ведь горячий? — спросил он.       — Ад? Всякий бывает, — серьезно ответили ему. — Ты глубже дыши, глубже.       Ледяной воздух обжигал горло и словно оседал в лёгких, меняясь местами с теплом внутри него. Изо рта вылетали клубы горячего пара. Или так казалось? Перед глазами немного прояснилось, и он увидел обеспокоенное морщинистое лицо Лидии Сергеевны. Она тоже дышала паром, но гораздо меньше.       Он обнаружил, что сидит на лавочке перед Сенатским дворцом. Рядом в поле зрения вплыла пепельница на высокой металлический ножке, в которую он вцепился, как в спасательный круг. Невольно подумав о запахе табачного дыма, парень согнулся в приступе тошноты, но руку не убрал. Всё остальное вокруг оставалось каким-то мутным и замыленным. Лидия Сергеевна, всё ещё стоявшая перед ним, опять принялась охать.       — П-простите, что я вас так задержал, — борясь с приступом, выдавил он. — Вы идите, я тут пока посижу.       Ему было неудобно. Не дай Боже подумает еще, что он какой-нибудь наркоман. Бабули, кажется, очень любят такие истории, а завтра это уже будет известно всем его коллегам. Хотя что там, всё равно не уволят.       — Посидишь? Точно? — строго спросила женщина. — Ну, смотри. Если совсем плохо будет, кричи погромче, охрана прибежит, скорую вызовут.       — Да, конечно, спасибо. Идите, а то ж совсем замерзните. Наверно, это из-за погоды у меня: когда такое было, чтобы в Москве в октябре минус тридцать стукнуло... Да еще всего за один день.       — Тридцать? — удивлённо ответила женщина и зачем-то огляделась. — Может, ты приболел? Всё-таки вызвать скорую-то? И руки ледяные, прям как у Него...       — Нет-нет, спасибо, я сам если что, — улыбнулся молодой человек, не расслышав последнее предложение. Почему-то пришло странное чувство, будто за ним кто-то пристально наблюдает, и это вызвало новую волну головной боли. Он наклонился, утыкаясь лицом в колени.       — Ладно, милок, ладно, Бог с тобой. Раз говоришь, что нормально, пойду я, а то мои уже стол, небось, накрыли, праздник же, ждут сидят. Пойду потихоньку.       — Праздник?       — Так этот, как бишь его, Хеллоумин! Американцы придумали, — прозвучал голос чуть дальше.       — Кельты... — поправил парень, и крикнул, не поднимая головы, — хорошего вечера!       Он об этом говорил. Какой-то шабаш... Самхейн или вроде того. И что-то о мертвых. Парень поежился. И всё-таки, обещали минус пять на ночь, но никак не минус тридцать. Или даже минус сорок.       — Врут. Врут-врут-врут, — повторил он нараспев, качаясь вперёд-назад. Чувство постороннего внимательного взгляда не покидало. Мало того, добавилось ощущение чьего-то присутствия рядом. Может быть, кто-то вышел покурить, пока он тут сидит уже полчаса.       А вообще странно, почему у него всё ещё не обморозились пальцы, которыми он продолжал держаться за пепельницу? На улице, кажется, абсолютный ноль, –273 градуса, но он всё ещё чувствует свои руки, ноги и даже уши. Может, это последняя стадия? Нет, было бы жарко, он недавно видел в кино.       И опять эта улица. "Улица". Он вспомнил, что ужасно не хотел выходить на улицу, когда они шли через холл, показавшийся ему бесконечным. Почему нельзя? Из-за колоколов? Нет, это неприятно, но не в голове. Снаружи. Из-за холода? Но холодно стало ещё внутри. Что тоже странно, кстати. Тогда почему?       Рядом точно были люди. Ему было стыдно за своё неприглядное состояние, но поднять голову казалось настоящим самоубийством.       Если вспомнить, господин Брагинский смотрел в окно, когда он пришел. И ту фразу он тоже сказал, взглянув в окно. Из окна видно...       — Это он! — понял парень. — Он так пристально смотрит за мной!       Зачем? Смотрит, как новенький секретарь вышел с работы? Какой смысл?       — Нет, — он покачал головой, продолжая упираться лбом в колени. — Не то.       Что-то здесь, на площади? Парень чувствовал, что рядом с ним кто-то сидит. А с другой стороны кто-то стоит. А там, по дорожке целая толпа народу идёт с работы. Только очень тихо. Беззвучно даже.       От головы горячей волной прошел ужас, спустившись в живот и скрутившись в тугой раскаленный ком. Издалека доносился шум машин, веселые голоса туристов на всех возможных языках, кто-то только что закрыл пластиковое окно в своём кабинете, стук его собственного сердца... Но вокруг собралась огромная толпа, которая абсолютно молчала. Даже не дышала.       Повинуясь огненному кому в желудке, парень подскочил со скамейки с широко открытыми глазами. И увидел перед собой две черные бездны.       Сердце пропустило удар.       Он огляделся.       Небольшая площадь была наполнена силуэтами, состоящими из той самой осязаемой темноты.       Пропустило ещё один удар.       Сотни, тысячи сгустков адской, ледяной тьмы. Ровно столько, чтобы заполнить пространство, не сливаясь между собой. Они все смотрели на него.       Ещё один.       Один из них сейчас почти касался его. С трудом вытащив свой взгляд из бездны, парень посмотрел вниз, чтобы проверить, но понял, что его голова прошла сквозь тень. Будто прикоснулся к железу на морозе, череп прошибла дикая боль.       Сердце, в ответ на болевой раздражитель, вдруг забилось, как дикая птица в клетке. На негнущихся ногах парень сделал шаг назад, покачнулся и рухнул со сдавленным хрипом.       Тени продолжали стоять.       Пару минут спустя из дворца выбежала группа охранников, которые суетливо подхватили бессознательное тело и утащили внутрь, не забыв отдать честь темному окну на втором этаже. И, конечно, не замечая никаких теней.       С довольной улыбкой отойдя вглубь комнаты, Россия привычно поежился от холода, подобрал утепленный бежевый бушлат и поспешил в медицинский кабинет, откачивать своего нового личного сотрудника.       Если тот с ума не сойдет, конечно, — мысленно добавил он. И хихикнул.