Да вы даже не представляете себе, каково это!

Утро началось отвратительно рано, да еще и под вспышки фотокамеры. Чертов Сидни с довольной мордой кружил по палате, выискивая наиболее интересный ракурс. И не спится же журналюге! Явно Вейл оповестил прессу о возможности начеркать интересную статейку. Руби зло рыкнула, выбираясь из-под одеяла, с явным намерением отобрать у мужчины камеру, но заметила еще одного посетителя. У окна за импровизированным столом сидел мистер Голд. Что ж, возможно в присутствии прессы виноват вовсе не доктор Вейл. Эмма недовольно пробурчала что-то невнятное, попыталась зарыться в одеяло поглубже, после вспомнила, что засыпала вместе с Руби и, не нащупав девушку рядом, все же решила высунуться из спасительного кокона и осмотреться. Стоило женщине заметить камеру, как над ладонью здоровой руки сразу же начал разгораться огонь. - Спокойно, Квини, спокойно… - Лукас младшая осторожно перехватила руку женщины, сдавливая запястье, и, с осторожностью сапера, потащила вверх, дабы не поджечь кровать и шевелюру брюнетки – Давай мы не будем громить палату? - мягкая улыбка почти всегда помогала. Так и сейчас, фаербол медленно уменьшился в размерах, а после и вовсе погас. - Камеру сюда, живо! – командный голос и взгляд, не терпящий пререканий, буквально припечатали Сидни к стене. Мужчина прижал к себе свою ценность и медленно пополз к выходу. - Ладно, я разберусь – вздохнула Руби, чуть ли не за шкирку вытаскивая слишком медленного журналюгу. - Не хотите чаю? – слащаво улыбаясь, подал голос Голд. Эмма недовольно фыркнула, закинула в рот таблетки, что стояли на тумбочке, и, прихватив с собой стул, поплелась к столику. - Как ваше утро? – все тот же неприятно вежливый тон. Ему явно что-то нужно. Брюнетка слишком громко приставила стул к столу и, оседлав его, указала на бутылку воды. - Вашими стараниями, утро стало отвратительным – процедила женщина, забирая открытую бутылку из рук Голда. Таблетки было необходимо запить, да и снотворное почему-то вызывало дикий сушняк – Зачем Сидни притащил? - Что вы, мы совершенно случайно встретились в коридоре – мужчина щелкнул пальцами, и на столе появилась тарелочка с кусочком торта для Эммы. Из него торчала шоколадная табличка «Сторибрук». Она была сломана и заляпана вишневым вареньем. Женщина подняла испуганно-злобный взгляд на наконец-то посерьезневшего антиквара и, быстрым движением вилки вбила эту табличку в мякоть торта. Она уже видела это. - Сколько еще тебе удается спать? – Румпель поднялся с места, чтобы разлить чай по чашкам. - Меньше часа… Хотя, сегодня под снотворным проспала всю ночь, но у меня есть ощущение, что это совершенно не то, что может помочь – женщина внимательно наблюдала за действиями собеседника. Ей не очень нравилось, что они остались наедине. - Верно, под снотворным ты не можешь себя контролировать… Думаю ты заметила, что все уже давно вышло из под контроля… И если ничего не изменится, то примерно через неделю ты перестанешь спать совсем… Я пришел с предложением, на которое вам, мисс Свон, придется согласиться – в глазах мужчины не было ни блеска ни игривой радости, которая почти всегда сопровождала заключение сделок. В этой сделке, которую они заключат лишь словесно, совершенно не было выгоды для него самого. В этой сделке была его вина. - Ты сдурел? Какого хрена я должна идти на это, если виной всему твои «шалости»?! – женщина вскочила с места. Сказать, что она была в бешенстве, ничего не сказать. Хотелось сию же минуту придушить этого старикана, может сжечь или сердце вырвать, а лучше вернуться в прошлое и не прийти на то чертово собрание! Ведь именно там мистер Голд столь нагло отвесил по щелбану в лоб каждой из женщин, чем и запустил свое долбаное проклятье! - Эмма, я понимаю, что такое решение дается нелегко… Но ты прекрасно знаешь последствия… Если ничего не изменится… - мужчина не успел договорить, ведь полный ненависти взгляд, уперся в его глаза, а вилка в руках брюнетки опасно сверкала рядом с его шеей. - Что я должна сделать, чтобы избежать такого исхода? – холодный, практически могильный голос, вдруг опустевшие глаза, ясно указали мужчине на серьезность намерений Свон. В ее голове явно щелкнул какой-то переключатель. - Дорогуша, я, конечно, могу истечь тут кровью, если ты пырнешь меня вилкой, и на некоторое время избавить этот мир от своего присутствия, но это не решит твою проблему, а я вернусь без какого либо желания тебе помогать – Румпель медленно отвел опасный предмет от своей шеи – На данной стадии, особенно в вашем случае, практически невозможно что-либо исправить… Ты знаешь, что я не стал бы вмешиваться, если бы не счел положение критическим… По лицу брюнетки было видно, как активно крутятся шестеренки в ее голове. С каким трудом мозг пытается побороть эмоции. Как в глазах вдруг вспыхивает пламя, но, не успевая разгореться, гаснет. Эмма понимала, действительно понимала, что в словах Голда нет лжи, что он, возможно, даже испытывает вину и искренне пытается помочь. Но это понятие вертелось где-то на задворках сознания, отчаянно пытаясь пробиться на первый план. На первом же плане была ненависть к человеку, который действительно был виновен во всем. Жгучая, растекающаяся по венам, выжигающая все посторонние мысли ненависть. Вилка падает на пол позже, чем рука Эммы вонзается в грудь мужчины. Она сжимает его сердце, чувствует, как оно бьется, видит, как меняется лицо Голда, но этого мало. Мужчина крепко вцепляется в ее руку, пытаясь остановить. Он не хочет отдавать то, что заставляет его быть человеком. Импульсы, разносящиеся по его телу, заставляют пальцы сжиматься крепче, создавая ощутимое сопротивление. Брюнетка тащит, дергает, шипит, но ничего не выходит. Женщина рычит и пытается выжечь его сердце прямо так, изнутри. Голд извивается, стискивает зубы, на его глазах даже, кажется, выступают слезы, а руки предательски слабеют. Но Эмме мало, ей нужно это чертово сердце, она хочет видеть его обгоревшие ткани, она хочет видеть, как искорки жизни погаснут от ее руки. Довольный, почти сумасшедший взгляд окидывает мужчину, когда сердце наконец-то оказывается вырвано из его груди. Он ей больше не интересен. Черное сердце, прекрасное черное сердце, в котором нет никаких цветовых примесей, толи от того, что он Темный, толи от того, что женщине удалось его поджарить. С маниакальным наслаждением Эмма сдавливает сердце, то сильнее, то слабее. Ей интересно наблюдать за изменениями во всем естестве объекта ненависти. Он уже свалился со стула и корчится от боли на полу, больше похожий на забитого старика, чем на когда-то могущественного Темного. Сердце в руках рассыпается в пыль, а тело мужчины застывает. Он больше не хрипит, не дергается, не подает признаков жизни. Злобная улыбка на лице Эммы, кажется, уже не может стать шире, но когда она пинает бездыханное тело, эта улыбка разрастается куда-то внутрь, превращаясь в смех. Злобный, надрывной смех над трупом поверженного врага.