Эра

Сегодня она чудом не опаздывает на семинар, а делать это — чтобы вы знали — крайне нежелательно, потому что госпожа Пул терпеть не может, когда что-либо мешает её занятиям. Вход в аудиторию забит такими же почти опоздавшими студентками, со своего места (почти с самой середины) я вижу, как она пытается обойти сначала одного человека, потом другого. Я смотрю на неё, на её раздражённо сведённые вместе тёмные брови, и думаю, насколько же она прекрасна — под стать своему имени: яркому, идеально звучащими из моих уст. Я знаю, что оно означает «любимая». И что в мифологии народа Древней Месопотамии это имя носил бог войны и повальной смерти. А ещё, в переводе с албанского языка «erë» — это «ветер». Ассоциируется ли она в моей голове с ветром? Несомненно. Ведь она бриз, дующий с моря и несущий за собой дивный запах свободы и жизни где-то там, далеко от нашей бренной уставшей земли. Она — жгучий горячий ветер летом. И она же пронизывающий вихрь в зимнюю стужу. Её зовут Эра. И я люблю её. Я не знаю, какого цвета её глаза и какими становятся эти тёмные волнистые волосы в свете солнечных лучей. Не знаю, есть ли у неё веснушки на лице и татуировки на теле. Я не знаю о ней ничего из того, что позволило бы мне сблизиться с ней. Но знаю, что её зовут Эра. — Можешь убрать свою сумку? — она оказывается рядом со мной. Как никогда рядом за весь год учёбы в одном факультете. Мне впервые доводится видеть её достаточно близко, чтобы обнаружить — лицо у неё чистое, никаких веснушек. Волосы, оказывается, короче, чем казалось на расстоянии, — намного выше ушей. Совсем как у синеволосой Эммы из «Жизни Адель»… — …Или здесь занято? Вот только моя Эмма брюнетка — об этом я узнаю тоже лишь сейчас На ней брюки-карго и синяя фланелевая рубашка. — Нет-нет, что ты! — мои руки дрожат пока хватают сумку и скидывают на пол (чтобы вы знали — бренда Hermès; никогда и нигде я не поступала с ней таким образом, как сейчас, под тяжёлым взглядом слева от меня). Она садится рядом. Случайно задевает меня плечом. Наклоняется вперёд, чтобы было удобнее достать свой рюкзак. Хмурится пуще прежнего. — Тебе помочь? — Что? От неё пахнет табаком и горьким кофе. — С рюкзаком, — я тянусь к нему, но она качает головой. Закатывает рукава рубашки и, наконец, достаёт ноутбук с тетрадями. Её руки в мозолях и рубцах. — Эра, — до меня запоздало доходит, что я, чёрт возьми, делаю — зову её по имени. Но уже поздно: серые глаза обращены в мою сторону, и во мне не остаётся больше слов, кроме одного единственного — её имени. Эра, Эра, Эра! Я хочу прокричать его на всю аудиторию, на всё здание нашего университета! Да что там, я хочу прокричать его на весь мир! — Мы знакомы? — она даже не пытается улыбнуться, хотя бы из вежливости. — Нет, — Эра. — Однако мы в любой момент можем познакомиться, верно? — Не думаю, что… — Я Слоан, — не подумайте, будто я не понимаю, что ей хотелось сказать. Подобные эпизоды нередко случаются, если вы имеете дело с таким человеком, как я. В любом случае, дело сделано — она смотрит на меня не отрываясь вот уже несколько секунд подряд, и я улыбаюсь ей, этой прекрасной девушке, как ни в чём не бывало. Ничего страшного, родная. Тебе я прощу абсолютно всё! Растопчи мою душу толстыми подошвами своих тяжёлых гриндерсов. Засмей прилюдно и выпотроши наружу мои внутренности, моё сердце, мою любовь к тебе. Я всё стерплю, только если ты будешь продолжать смотреть на меня так, как делаешь это сейчас. — Не хочешь посидеть где-нибудь после занятий? Она сомневается, не очень-то горя желанием принимать моё предложение. Наверное, неудобно от повышенного внимания к себе. Ни разу за весь прошедший год я не видела её в компании с кем-либо, поэтому сомневаюсь, есть ли у неё здесь подруги или хотя бы знакомые. Подперев руками подбородок, она нервно облизывает губы, опирается локтями о стол и улыбается. Впервые за столько времени, что я слежу за ней, то есть я впервые вижу, как Эра, чёрт возьми, улыбается . Она всё продолжает и продолжает улыбаться, словно всю жизнь боялась сделать это, и теперь, преодолев страхи, не может насытиться чувством свободы. Однако со временем её улыбка переходит в усмешку, но тех секунд достаточно, чтобы я успела заметить, что у неё отколотый передний зуб, а клыки, скорее всего, спилены. Однако это… Это, несмотря на её уставший вид и синяки под глазами, было прекрасно. — Не знала, что теперь лесбиянки выглядят так, — я смотрю на неё с недоумевающим выражением лица, что, судя по её весело закушенной губе, работает, потому что далее следует: — Ты со своими очками в тонкой оправе и этими длинными волосами… Ну знаешь, не как Кэрри Блэк из «Оранжевый — хит сезона». — Уж кто среди нас и похож больше всего на лесбиянку, если руководствоваться твоими взглядами, то это ты, Эра, — я склоняюсь вперед, расстояние между нами сокращается, и, о богини, моё сердце сейчас разорвётся! Я флиртую с Эрой! — Я знаю неплохое место неподалёку, — очередное подёргивание уголков тонких губ и хитрый взгляд чуть прищуренных глаз. Знаете, на что это похоже? На далёкий-далёкий сон, несбывшуюся грёзу мечтательной девочки, которая лелеяла свой воздушный замок так сильно, что тот остался с ней на всю жизнь, став ахиллесовой пятой. Поскольку нет темы больнее, чем вопрос о неосуществлённых планах и бесполезных надеждах. Ну так вот, я — та самая девочка с червоточиной в душе, но, послушайте, это, несмотря ни на что, замечательно, потому что так я понимаю, что жива и этот огонь под рёбрами ещё не потушен. И ведь кто бы подумал, что собственные слабости, собой же ненавистные шероховатости способны стать единственным верным источником сил? Неплохим местом оказывается кафе при заправке Shell, находящейся чуть ли не на другом конце квартала. Эра впереди меня, входит в здание непринуждённо и уверенно. На ногах у неё гриндерсы, что, впрочем, не мешает её походке быть лёгкой и плавной. В многочисленных карманах брюк звенящая мелочь и замусоленная пачка дешёвых сигарет bacco (на этот раз blackline). — Здравствуйте, — мы подходим к кассе, за которой приятная на вид девушка в фирменных фартуке и бейсболке приветствует нас (одну Эру, если честно) так, словно впервые видит, хотя тут даже недалёкий заметил бы, что это место практически является вторым домом для неё. — Один ристретто для меня и… — Американо, — Эра смотрит на меня так, словно я при ней же живьём съедаю последнюю дольку любимого ею шоколада. Словом, разочарованно и неверяще. — Чёрт, серьёзно? — растерянно бросает взгляд на баристу, затем возвращается ко мне. — Американо?.. — я серьёзна как никогда. — Срань господня, она не врёт! Простите, но дальше нам не о чём вести диалог. Пододвинувшись к кассе, я говорю: — Не слушайте её, мэм. Одно американо, пожалуйста. Она не спит до утра и пьёт кофе ристретто. Мы располагаемся за столиком у окна. Я сажусь в кресло, обитое светлой искусственной кожей, старое, но удобное, и мне сразу же вспоминается герой рассказа Эдогавы Рампо, живший в кресле. А могла бы я прожить так же? Находясь всю жизнь вдали от человеческих глаз? В полном уединении с самой собой? Нет. — Кажется, ты здесь частая гостья. Потому что это действительно страшно — остаться одной, в полном одиночестве, не важно, где и на сколько. — А, это… — она отмахивается одной рукой, когда другой отодвигает стул и садится напротив меня. — Но что мне здесь нравится, так это то, что вон та девушка за кассой, Жана, как бы не узнавала меня, никогда не показывала этого. И каждый мой приход как в первый раз, понимаешь? Никто никого не знает. Эра не смотрит на меня. Эра смотрит куда-то вдаль. И даже не на стену за мной, хоть взгляд и обращён в её сторону, и не на чудаковатую картину, что висит поверх таких же не менее чудаковатых обоев в мелкий цветочек. Она смотрит сквозь них, сквозь вещи и материи, глядит в самую суть и — я чувствую — переживает так, как ни один человек не переживал до неё. И под серьёзным, измождённым, немного грустным взором этих тусклых глаз мне открывается истина. Печальная девушка, боящаяся любого душевного контакта. Что привело её к тому, что она имеет сейчас? И чем я сама отличаюсь от неё?

***

Я нахожу до сего времени необнаруженные великими умами мира созвездия на полотне её бледной кожи и тайные послании дýхов из сложившихся в замысловатые узоры волос её челки. Я целую её худые плечи и покрывшиеся мурашками бедра. Я слежу за её сухими губами, лениво произносящими пожелания доброй ночи. И я же шепчу её имя раз за разом после того, как она засыпает, словно в один прекрасный момент оно спасёт меня от неминуемой гибели. Словно весь мир — неисправная шарманка. И я — нищенка, беспощадно забитая камнями. А на утро следующего дня Эра уходит.