Исповедь Всадника с золотым копьём

      В этот вечер закат был особенно ярок, багровый цвет неожиданно сменялся янтарным блеском уходящего на покой солнца. Зажглись первые звёзды, просторы озаряла их мать — робкая и нежная Венера, дарившая этому миру любовь и надежду. В саду, около дворца великого прокуратора Иудеи, пели прекрасные райские птицы, своими голосами услаждая слух уставших солдат, спешивших в это время по своим гарнизонам. Весело журчала вода в мраморных фонтанах, отливающих золотом и серебром. Неспешно проплывали воздушные облака, заслоняя собой последние лучи вечернего солнца. На город опускались долгожданные сумерки, приносящие с собой неминуемую бессонницу владыке этого величественного дворца, воздвигнутого посреди некогда прекрасного города Ершалаим. Он не спал вот уже третью ночь. Неясные образы приходили к нему с возвращением луны, сиявшей так ярко, что и простому горожанину было трудно отдаться в объятия Морфея. Одни и те же образы посещали его каждую ночь. Чувство вины не давало покоя, вины перед странствующим философом Иешуа Га-Ноцри. Зачем такому почитаемому человеку, как Понтий Пилат, обращать своё драгоценное внимание на ничтожных бродяг?       Теперь каждый раз с приходом луны сон покидал его. Лишь верный пёс находился рядом с игемоном в эти тяжкие минуты. И нет ему покоя в деяниях против Бога, так как только одному царю небесному известно о том, что творилось в душе прокуратора в последние дни. Никакие прелести жизни и удовольствия не могли утолить его печаль. Но нужно верно нести службу перед грозным царём Тиверием, иначе, попав в немилость, можно лишиться всего, в том числе и жизни. Рисковать неразумно, учитывая тот факт, что в душе разразилась вечная и непримиримая борьба совести и долга, сердца и разума, которые твердили совершенно противоположные истины. «Брось всё и проси прощения у Бога» — призывали сердце и совесть. «Смирись, и преклони колени перед неизбежным» — проповедовали долг и разум. Он искренне не понимал, во что же нужно верить, чтобы успокоить намаявшуюся душу. Свет полной луны озарял балкон во дворце прокуратора Иудеи — Понтия Пилата. Ночь мягко укрыла просторы города, но не до сна было великому игемону. Мысли теснились в его голове, бушуя цепными псами в запертом загоне. Воспоминания о казни Иешуа Га-Ноцри мешали уснуть. Многие попытки, увы, не увенчались успехом. Вдаль всё так же влекла незримая лунная дорожка, по которой ровно в один и тот же час звал за собой несправедливо убитый философ, увещевавший о том, что казни на самом деле не было, чтобы успокоить метавшуюся в адском пламени душу прокуратора. Боль в голове постепенно отступила, отдав своё место новому недугу — совести. Только благодаря верным соратникам мужчина до сих пор не сошёл с ума, погружаясь целиком и полностью в дневные заботы. Сколько раз он хотел покинуть Ершалаим, но тщетно. Тяжёлой цепью висел груз неискуплённой вины перед человеком, чья кровь теперь была на его руках. Пытаясь оправдать себя перед самим собой, он только ещё дальше загнал себя в тёмный угол бесчестия и зла. Нет тому ни оправдания, ни объяснения. Господь видит все грехи на нашей бренной Земле, и преступление Пилата Понтийского не останется незамеченным. Всё чаше его разум посещали удручающие мысли о смерти, о жизни там — на другом краю мира, где находятся заблудшие души, не нашедшие себе приюта в пределах Рая и Ада. Подобные существа никогда не успокоятся, и будут вынуждены вечно скитаться между жизнью и смертью. Такая участь не может настигнуть великого Римского прокуратора, нет, только не его. Перед властью, данной ему могущественным Кесарем, не устоит никто, даже врата Тьмы и Тартара. В пучине дум тонули полуночные звёзды, и прокуратор не заметил, что сегодня не было луны. Наконец-то небеса услышали его молитвы, и ниспослали на Землю долгожданную безлунную ночь. Банга дремал около постели игемона, сторожа его сон и покой. Кроме него некому было доверить свои потаённые страхи и мысли. Лишь пёс понимал его, пусть даже не отвечая на сетования о жизни, о вере и несчастной судьбе, настигшей Пилата слишком быстро и неожиданно. Свежий ночной ветер, принёс запах цветущей вишни и миндаля. Должно быть, уже подошла пора цветения. Несмотря на тёмное время суток в саду всё так же весело щебетали птицы. Но ведь с приходом ночи они должны умолкать… Невероятное явление. Но чудесней всего в эту ночь были звёзды. Яркие, серебристо-изумрудные, они блистали подобно алмазам, в безбрежном, иссиня чёрном небе. Розоватая, нежная Венера, предстала сегодня перед всеми бессонными жителями Земли во всей своей небывалой красе. Игемон не видел ничего прекраснее на всём белом свете, хотя повидал он немало стран, дорог и просторов. Испытанного годами человека удивить крайне трудно.       Глаза закрывались под тяжестью уставших век, сон наконец-то тихо пробирался в сознание прокуратора. Банга внезапно заскулил, что предвещало появление незваного гостя. Кто же может прийти сюда в столь поздний час? Этот вопрос настолько занял Пилата, что дремота мгновенно ушла, и сменилась неподдельным любопытством. Пёс зарычал, но тут же затих и приветливо замахал хвостом, впуская на балкон ночного посетителя. Сквозь нежную, туманную дымку показалась еле различимая женская фигура, полностью окутанная пеленой. Игемон, вздрогнув от неожиданного появления, встал и величественно прошествовал на встречу гостье, возникшей здесь в полночный час. Воздушные облака лишь немного пропускали на Землю свет луны, терзавшей сознание Пилата уже несколько ночей. Но именно сегодня небо сжалилось над ним, и лишило вечной бессонной муки. Пёс, внимательно посмотрев в глаза своего хозяина, вместе с ним осторожно отправился на встречу девушке. Робким движением незнакомка отодвинула лёгкую, сатиновую штору, и предстала перед прокуратором в рассеянном свете небесного светила. Прокуратору до сих пор было не ясно, кем же, по своей природе, являлось это эфирное создание, сотканное из света звёзд и прелестной Венеры. Но, как этот свет, было понятно одно: она явилась сюда отнюдь не для того, чтобы порицать его в том, что он совершил. Напротив, девушка прибыла сюда, чтобы снять с души игемона тяжкий груз вины перед несправедливо осужденным и убитым Иешуа Га-Ноцри. Банга обнюхал гостью, и потёрся холодным, влажным носом о её ладонь, показывая этим своё хорошее расположение к ней. Пилат осмелился первым задать вопрос: -Что привело вас сюда в столь поздний час? Как ваше имя, и как попали в покои Великого прокуратора Пилата Понтийского? Должно быть, вам выпала большая честь, раз вы прошли сюда так тихо и неслышно для моих верных стражей. Девушка смущённо заглянула ему в глаза и, сделав неверный шаг на встречу, робко промолвила: -Я племянница кентуриона Александрита. Он отправил меня к вам, простите, если потревожила ваш сон. Но я не могла ждать до утра. -Разве дело ваше настолько серьёзно, что вы решили прийти ко мне так неожиданно? -Лишь я прибыла сюда, сразу же душа моя пожелала видеть вас, о, мой повелитель. -Нет, полно вам, не стоит так называть меня. В мире я получил звание игемона и Великого Римского прокуратора. Зовите меня именно так. Значит, прибыли вы от кентуриона Александрита, я правильно понял вас? -Да, всё верно. Мой дядя отправил меня сюда для того, чтобы я стала вашим приближённым секретарём. Вот послание от его имени. Оно адресовано именно вам, передаю лично в руки. Простите, что так поздно я посмела прибыть к вам. Но вопросы подобной важности не терпят отлагательств. Прокуратор внимательно осмотрел девушку и, не заметив в её глазах лжи, развернул свиток. Ровным почерком, на арамейском языке, в письме говорилось о том, что единственная племянница кентуриона Александрита — одарённая молодая девушка 18 лет по имени Беллона, в честь римской богини яростной борьбы и справедливой войны. С детства дядя заметил в ней недюжинные задатки оратора и литератора, но Средиземноморье не славилось в ту пору высокими познаниями в данных науках, и, дабы не загубить подрастающий талант, кентурион приказал своим доверенным лицам отправить племянницу в одну их временных резиденций Великого прокуратора, который слыл человеком большого ума. Свет луны мягко озарял лёгкие и нежные черты её лица. Даже верный Банга, строгий и неприветливый к людям, посещающим покои игемона, сейчас сидел у её ног и наслаждался поглаживаниями. Лёгкий, ночной ветер снова принёс аромат миндаля, и девушка тихо спросила: -Какой чудный запах. Ничего более приятного и чарующего я не встречала… Что это? По — детски наивный вопрос сначала ввёл Пилата в заблуждение. Но тут же в его душе тёплым светом забилась та самая искра, посетившая прокуратора в первые минуты знакомства с Иешуа Га-Ноцри. Он ласково посмотрел на неё и сказал: -Так пахнет миндаль в пору своего цветения. Сейчас самое время. Не удивляйтесь всему, в нашем царстве довольно тайн и загадок и без этого. Поверьте мне, испытанному годами человеку, — далее он соизволил оторвать свои глаза от пергамента, — Вы бывали когда-нибудь на побережье Средиземного моря? Беллона потупила глаза. -Нет, мне ещё не довелось отправиться туда. Но, если вы считаете, что там и вправду чудесно, я могу посетить те места. Да, я непременно сделаю именно так. -Позвольте, но я вас не заставляю. Просто-напросто рекомендую. Там поразительно чистый и бодрящий воздух, самое то для молодого организма. Простите, в послании не сказано, для чего именно вас направили сюда. -Я хочу быть вашим личным секретарём. Если, конечно, вы позволите. Может, я покажусь вам наивной и глупой, но я смогу взять на себя эти обязанности и выполнять их с честью. -Но не спешите, я уже снабжён моим верным и старым помощником, и пока не нуждаюсь в поиске замены для него. Мне очень жаль, что ваш дядя совершенно зря направил вас ко мне. Я слышал, во дворце императора Тиверия не хватает летописцев. Прошу вас обратиться туда, если, конечно, вы полностью уверены в своих силах.       Голову игемона вновь сдавила резкая головная боль, пришедшая к нему после казни Иешуа Га-Ноцри. Хотя свет луны не беспокоил его в эту ночь, разум не признавал никаких средств против недуга. Лишь философу было под силу побороть её, и теперь, когда его не стало, никаким лекарям и врачевателям не справиться с ней, так как, в отличие от прошлой боли, очага её не было. Она возникла их пустоты, из самых недр Тартара, чтобы лишить достойной и спокойной жизни жестокого Римского прокуратора. Глаза игемона вновь затянулись мутноватой плёнкой, руки в мгновение ока задрожали и опустились ровно по бокам. Ночной ветер, приносящий по обыкновению в это время суток долгожданную прохладу, теперь бушующим вулканом обжигал его щёки. Тело было готово упасть на холодный каменный пол, только бы добраться до живительного холода. Но, по воле богов, не будет ему успокоения, пока не признает он вины своей в преступлении. Пока не смоет делами праведными крови с рук своих, обагрённых ею. Банга, жалобно заскулив, схватил зубами край платья гостьи, и медленно потянул её к хозяину. За пределами дворца ветер ласкал кроны деревьев в саду, птицы умолкли, отправившись на покой. Вода в фонтанах так же медленно журчала, и от этих сладостных звуков на сердце игемона становилось чуточку теплее. Ему вновь хотелось с головой окунуться в бездну прозрачной, родниковой прохлады, манящей к себе. Голова медленно, словно под ударами тяжёлого топора, раскалывалась на множество маленьких частей. Девушка нерешительно приблизилась к нему и осторожно прикоснулась к плечу. Неровное, прерывистое дыхание возвещало о том, что в данный момент прокуратор находился в плену адской, невыносимой боли, которая полностью поработила его и без того измученное сознание. Беллона присела рядом с ним на невысокую софу, служившую игемону неким подобием постели. Она не решалась заговорить, так как боялась принести ему ещё большие страдания. Банга тихонько поскуливал у ног хозяина, как будто пытаясь спросить, почему он так невесел и мрачен в такую дивную ночь. Если бы только пёс мог говорить, Пилату стало бы непременно во много раз лучше. Ведь все дни, прошедшие от момента казни бродячего философа, он проводил в тревожном молчании, не решаясь заговорить с кем-либо. Он боялся признаться в собственной трусости, которая погубила невинного юношу. Не будет ему покоя до тех пор, пока не искупит он вину свою перед Господом Богом. Девушка снова, мягким движением, прикоснулась к его плечу, но ответа в этот раз не последовало. Несколько секунд они провели в томительном молчании, которое тяжёлым грузом висело между ними. Никто не решался начать новый диалог: Беллона из-за своей робости, а Пилат — из-за мучительной боли в голове. «Неминуема расплата на грехи наши» — говорилось в священной книге мудрого Кесаря. Эти слова будут вечны и незыблемы, как наш мир. «Где же, где же этот святой философ?» — крутилась мысль в голове Римского прокуратора — «Пусть придёт он сюда, и снимет боль с моей недужной головы». Но он не придёт… Никому не дано вернуться из царства Теней. Увы, даже таким добрым и светлым людям, как Иешуа Га-Ноцри. Постепенно боль начала уходить вместе с пеленой в глазах. Мир снова стал ясен и понятен для разума игемона. Банга протяжно завыл, оповещая всех, что его хозяин вновь здоров. Но это не так. Боль ушла, но мысли остались. Тяжёлые, как булатная цепь, и жгучие, как раскалённая сталь мысли пчелиным роем теснились в его голове, жаля изнутри своими ядовитыми копьями. Лунный свет не проникал в покои прокуратора в эту ночь, но, может именно он, как часть казнённого, мог бы исцелить. Может, именно он имеет ту живительную силу, коей обладал Га-Ноцри. Никто уже не узнает этого, и знал ли кто-нибудь из ныне живущих могущественный секрет чудесного человека. Пилат Понтийский не ведал этого. Беллона, в эти тяжкие минуты нервно комкавшая края своего платья, не решалась заговорить с прокуратором. Она ждала разрешения начать диалог. Торопливо закрыв своё лицо ладонями, игемон встал и подошёл к чаше с водой, в которой находились лепестки свежесрезанных роз. О, Пилат так не любил аромат розовой воды. От запаха у него непременно кружилась голова, и в памяти всплывал день казни. Да, именно тот день, когда дворец прокуратора посетил первосвященник Каифа, передавший постановление Синедриона о казни Иешуа Га-Ноцри. На свободу вместо него вышел разбойник и убийца Варр-раван. Теперь каждый раз, когда игемон чувствовал этот терпкий и сладкий аромат, душа разрывалась на части от собственных терзаний. Пилат обмакнул руки в жидкость, и провёл ими по своему лицу, ожидая мгновенного облегчения от действия живительной влаги. Но тяжесть в голове осталась прежней… Лёгкие, сатиновые шторы неспешно двигались в такт потокам свежего, ночного ветра, приносящего с просторов города чудный запах цветущего в эту пору миндаля. В комнате стало слегка прохладно. Беллона поёжилась, закутываясь в длинную накидку, ниспадающую до самого пола. Шелест листвы, пение поздних птиц, мерное журчание воды в фонтанах — всё слилось в едином, успокаивающем мотиве. Прокуратор неспешно вышел на балкон и вдохнул сумеречный холод, который мгновенно, приятными волнами, распространился по телу, убаюкивая боль и мятущуюся в адском огне душу. Тёмные облака плотно закрывали небо, ограждая игемона от лунного света. Просторы Иудеи были погружены в кромешную тьму… Банга протяжно завыл, положив голову на колени девушки. Пилат обернулся. Мягкая улыбка озарила его искажённое от новых приступов лицо. Пёс понимал его всей своей собачьей душой. В умных, карих глазах четвероногого друга читалась тревога за своего мятежного хозяина. Он то и дело поглядывал в его сторону, изредка повизгивая и переступая с лапы на лапу. Вместе с ним он вёл «ночной образ жизни» уже несколько дней подряд. Всем своим собачьим сердцем Банга жалел игемона и любил его, руководствуясь животными инстинктами. Пилат возвратился в опочивальню и прошёл вглубь комнаты, ближе к ложе, на котором сидела Беллона, наблюдавшая за ним всё это время. В глазах девушки отчётливо виделся страх, страх за него… Но ей было невдомёк, что прокуратор давным давно разучился чувствовать. Среди обычных людей он слыл за человека волевого, сурового и мудрого. Как с друзьями, так и с врагами, он вёл себя одинаково строго и сдержано, не допуская ни малейшей бестактности по отношению к статусу Великого Прокуратора Иудейского. Из прошлого было известно большое количество свидетельств о боевых подвигах Пилата Понтийского. Многие города, народы, земли пали под натиском непобедимой армии, командовал которой игемон. С годами военная хватка не исчезла зря, наоборот, всё больше и больше в его речи, движениях, манерах поведения становилось присущей всем солдатам жёсткости. В голове прокуратора эхом звучали последние, предсмертные слова убиенного Иешуа Га-Ноцри: «Игемон…». Что, что желал узнать бродячий философ? О чём хотела поведать его измученная душа? Перед смертью люди способны открыть свою истинную сущность, не боясь быть осмеянными или оклеветанными за правду. Там, на кресте, пребывая в адских муках, как телесных, так и душевных, философ, должно быть, желал выдать свою чудесную тайну исцеляющего дара игемону, дабы он сохранил её и передал подобным ему избранникам Божьим. Словно предзнаменование кары, в тот вечер разразилась страшная буря, гнувшая вековые деревья до самой земли, будто бы они были крошечными, молодыми ивами. Покойся с миром, виновный в смерти твоей не избежал наказания. Его настигла несокрушимая кара Понтия Пилата… судьи и палача ни в чём неповинного юноши. Он обратил воспалённые глаза к небу, молитвами взывая к силе великого Кесаря, дабы он ниспослал ему успокоение души и сердца, которое билось этой ночью с неимоверной скоростью и силой. Щёки горели, ноги начинали подкашиваться, руки дрожали. Перед взором его, как и прежде, предстал лик, полный детской беспечности и робости: проникновенный взгляд голубых, как небо, глаз, тонкие губы, каштановые волосы, тонкий стан… Который, после приговора игемона, как бабочка, пригвождённая булавкой к столу учёного, трепетал на трижды проклятом кресте.       Всё, что окружало Великого прокуратора в эту минуту, замерло, притаилось в томительном ожидании. Банга, встревоженный молчанием своего хозяина, жалобно завыл, пытаясь подставить свою голову под его руку. Со временем игемон познал истинную правду слов бродячего философа: в этом мире не было существа, которое он мог любить настолько сильно, как своего преданного пса. Пилат обратил свой взор на Елеонскую гору, прекрасные сады которой пленяли взгляды усталых путников. Извилистая тропинка, ведущая в сады, причудливо огибала каменистые выступы и могучие деревья. О, она так прелестна в пору цветения! Чудесные ароматы, путешествовавшие по просторам Иудеи вместе с воздухом, манили к себе всё новых и новых гостей. Этот сад собрал в себе множество диковинных деревьев, кустарников и цветов. Но лучше всего были стройные кипарисы, нежно переплетающиеся с чувственными вишнями. Прогулка по тенистым аллеям могла бы благотворно повлиять на здоровье игемона. Скинув с плеч своих белый плащ, прокуратор устало опустился на самый край ложе. Мягкая дремота смыкала его веки, тело желало предаться сну. Сегодня по воле Великого Кесаря луна не сияла в небесных просторах, но, тем не менее, душа не могла отыскать себе места. Тяжелые думы охватывали сознание игемона, отнимая способность мыслить. Осталось лишь знакомое многим чувство невосполнимой утраты, вины перед ближними. Беллона, хранившая робкое молчание, не могла обойти стороной чужое горе. В младенчестве оставшись сиротой, она остро ощущала каждое движение, каждый порыв человеческой души. Здесь, находясь рядом с игемоном, её сердце почувствовало терзания, охватывавшие его. Весть о казни Иешуа Га-Ноцри эхом пронеслась по бесконечному множеству городов и селений. Добрые люди сочувствовали ему, говоря о том, что смерть его нельзя ничем оправдать, и вина прокуратора явна. Но нельзя обвинять в злодеяниях того, кто уже раскаялся в грехах своих, кто испытывал праведные мучения, совершив безбожный поступок. Так гласит Великий закон Отца нашего, нарушение которого приравнивается к смерти. Внезапно Пилат обратился к гостье. -Считаешь ли ты, юное создание, что Великий прокуратор повинен в смерти Иешуа Га-Ноцри? Отвечай. Беллона, робко опустив глаза, не знала ответа на этот вопрос. -Отвечай же, дитя. Или ты не знаешь, что ответить, когда с тобой разговаривает сам прокуратор Иудейский? Глаза Пилата подёрнулись красными, кровавыми жилками. -О, мой милостивый повелитель, я не знаю, чем разгневала вас. Но ответа на это вопрос я и вправду не знаю. Но мне известно одно: вы поступили так не по своей воле. -И только? Так знай же: Великий прокуратор Пилат Понтийский никогда не нарушает священного завета Кесаря, царя небесного. Оскорбивший его праведное имя повинен в смерти. -Но как же убийца и прелюбодей Варр-раван? Разве он не был достоин смерти на кресте? -Дитя, ты не понимаешь, о чём ведёшь разговор. Постановление Синедриона никто не в силах отменить. -Но ведь слово Великого прокуратора-закон? -Ты ещё слишком юна, чтобы понять это. Пройдёт совсем немного времени, осознание посещает нас после. Разве твой дядя, кентурион Александрит, не велел тебе обращаться к наукам более высоким, чем ораторство и литераторство? -Нет, мой повелитель, решительно нет. Он отдавал последние силы на моё обучение, взамен получая почтение и благодарность. -Слишком малая цена за потраченное время. -Но что же я ещё могла дать ему взамен? С детства, с тех пор, как я помню себя, он заботился обо мне, как о своей родной дочери. -А что случилось с твоими родителями? -Мать моя, когда мне было два дня отроду, умерла, не перенеся тяжких родов. Отец, узнав о смерти драгоценной жены, подарившей ему дочь, не выдержал томительной разлуки. Он покинул наш дом. Дядя никогда больше не получал вестей от него. Меня взрастила Эвелона, сестра моей усопшей матери. Но как только мне исполнилось восемь лет, она передала меня под крыло кентуриона Александрита. -Хорошо ли тебе жилось у него? -Он — мой последний родной человек в этом мире и я очень благодарна ему за то, что он воспитал меня. Всё остальное — прах по сравнению с тем, сколько сил ему пришлось отдать мне, — Беллона плотнее укуталась в просторный плащ, — И всё же я безмерно тоскую по своим родителям. Может, отец когда-нибудь вспомнит обо мне? -Но будет уже слишком поздно… -Почему? Разве дети не должны почитать своих родителей до конца жизни? -Время безудержно течёт, былого больше не возвратить. Родные люди, отказавшиеся друг от друга, разрывают невидимые нити между собой, теряя душевную связь. -Нет, это не так. Семейные узы нерушимы. -Дитя моё, скоро ты сама всё поймёшь. Поверь, настанет тот день, когда ты внезапно повстречаешь своего отца. Сердце выберет правильный путь. Боль отступила. Теперь прокуратор освободился от оков мучительных страданий. Банга замахал хвостом, требую ласки и внимания. Беллона нежно потрепала его по голове, которую пёс положил на колени гостьи. Светлая улыбка озарила её черты. -Кто же дал тебе имя при рождении? — игемон подозвал четвероногого друга к себе и продолжил беседу. -Моя мать, верно чувствуя скорый приход смерти, велела повитухе принести старинные летописи, на первой странице которых аккуратными буквами было выведено это имя. Беллона — богиня войны… В Римском царстве. -Суровое имя для юной девы.