Вольно

Воздух, казалось, застыл. Небо было как назло слепяще-ясным, без единой тучки на горизонте. Над городом нависло прозрачное марево жары, так отчаянно ненавидимое жителями крупных населённых пунктов. В такие дни все краски в глазах людей меркнут, а взгляды тускнеют. Заторможено, неторопливо идут они по горячему городскому асфальту. В тяжёлых висках стучит лишь одна мысль – желание поскорее добраться до спасительной тени. Рассекая душную июльскую вялость, по центральной улице шёл человек. Он был слишком ярким для утомлённого города, и люди удивлённо оглядывались на него, выныривая на секунду из своей молчаливой апатии. Человек был брызжаще-радостен и невероятно раскован. Он вихлял бёдрами, изящно огибал бредущих по своим делам прохожих, улыбался белозубым красавицам на рекламных плакатах, срывал с клумб засохшие бархатцы и картинно подносил их к ноздрям. Одни поднимали взгляд и улыбались, глядя на его суетливые движения. Другие раздражённо провожали человека глазами. «Люди тут загибаются, а этот наклюкался средь бела дня как свинья и скачет», - думали они, и градус их настроения прыгал на еще одно деление вниз. Самые чуткие и прозорливые глядели на весельчака с недоверием. Им его радость виделась странно плоской и ненастоящей. У некоторых неопытных сотрудников московской резиденции Мрака существовало одно наивное заблуждение. По их мнению, суккубы и комиссионеры, скромно толпящиеся в приёмной в дни сдачи эйдосов, работали только в столице. В других же городах слуги мрака промышляли совсем другие, неизвестные и далёкие. Да и вообще, если знакомые физиономии виднеются на каждом шагу, то где уж им успеть собрать души со всей матушки Руси? Суккубы и комиссионеры не возражали, только заискивающе хлопали глазками. Они справедливо полагали, что чем меньше начальство знает, тем лучше живётся всему миру. На самом же деле, один среднестатистический суккуб посещал за день от трёх до пяти городов, без учёта мелких посёлков и деревень. Комиссионер – и того больше. Лишь в приёмные дни они стекались к дверям резиденции со всей страны, застенчиво шурша пакетиками с русскими эйдосами. Суккуб Хнык в этот день выполнял свой план по городу Иваново и, несмотря на своё радостно-бестолковое поведение, был недоволен. Жара, нависшая над городом невест, абсолютно не располагала к романтическим переживаниям. А, значит, потенциальное поле деятельности Хныка было весьма скудным. Другое дело комиссионеры. Четверть часа назад суккуб не без зависти наблюдал, как какой-то изнемогший клерк продаёт эйдос за бутылку ледяной минералки. И кому! Пластилиновому неудачнику, чьё имя суккуб даже вспомнить не смог! Впрочем, если бы Хнык сильно захотел, то забрал бы эйдос клерка даже раньше безымянного комиссионера. Всё дело было в том, что абы какая жертва ему не подходила. Хнык был профессионалом, лучшим суккубом в русском отделе и одним из лучших в принципе. А у настоящих профи, как известно, всегда есть какой-нибудь пунктик, правило, запрещающее им браться за любую доступную работу. Был такой пунктик и у Хныка. Из-за него он иной раз приносил мраку чуть ли не втрое меньше эйдосов, чем требовал график. Получал нагоняй, горестно причитал, и клятвенно обещал исправиться. Но о причине своего разгильдяйства молчал, как дохлая рыба. Он был умён, и прекрасно понимал, что заикнись он о ней, начальству это сильно не понравится. Хныку нравилось делать людей счастливыми. Он всегда искал жертву грустную, глубоко подавленную и одинокую. Жертву, неистово жаждущую любви и понимания. Он проникал незримыми щупальцами в её сознание – будь то сознание печального пенсионера в мутных очках, мечтательной девицы с диатезным румянцем или спивающегося грузчика. Он давал жертве всё, чего она хочет до самой последней капли, со скрупулезностью и методичностью выполняя её желания. И, когда она пьянела от внезапного и полного счастья, забирал эйдос. Жертва оставалась опустошённой до самого дна, а Хнык получал невероятное удовлетворение от проделанной работы. Удовлетворение, пожалуй, сравнимое с человеческим. Суккуб продолжал скользить сквозь толпу, вселяя в вялые головы смутные желания. Он был поистине неповторимым в своём деле. Вот он – чувственная блондинка, невзначай проводящая прохладной живительной ладонью по плечу гориллоподобного мужчины. Еще шаг – и вот манерный донжуан с изящными усиками улыбается через всю улицу тридцатилетней матери-одиночке. А через сто метров он уже кудрявый и томный поэт, бросающий страстные взгляды на высокую студентку-экономистку. Хнык был вездесущ. Захоти он – и половина улицы лишилась бы эйдосов. Но он продолжал скользить дальше, ныряя в сознания окружающих и тут же оставляя их позади. Всё было для него недостаточным и неинтересным. *** Её Хнык увидел на перекрёстке, где узкая, уходящая в дебри города улочка, сливалась с большим проспектом. Жертва оказалась молодой девушкой – длинноволосой, миловидной, в простеньком лёгком платье. Девушка ничем не отличалась от окружающей её толпы, а кислое выражение лица и опущенные уголки пухлых губ легко списывались на недовольство жаркой погодой. Но Хнык видел то, чего не видели другие. Видел серую, мутную ауру, похожую на тучу или несвежую вату. Видел смутный рой мыслей в голове. Видел, наконец, эйдос – яркий, но как будто влажный и скользкий, покрытый снаружи желейной плёнкой слёз. Девушка была несчастна. Потрясающе, вкусно, идеально несчастна. Она подходила придирчивому суккубу по всем параметрам. - Я иду к тебе, нюня моя, - умилённо проговорил Хнык и смахнул с глаза несуществующую слезинку. Он медленно пошёл девушке навстречу, на ходу считывая её разум как открытую книгу. По мере этого заочного знакомства его вихляющая походка приобретала ровную уверенность, слащавое выражение лица стремительно становилось таинственным, а на истинное, раздвоенное и жутко сшитое грубыми нитками лицо натягивалось новое, отвечающее всем требованиям девушки. К величайшему удовольствию Хныка, она оказалась магом. Эйдос мага – своеобразный трофей в среде суккубов и комиссионеров. От эйдоса человека он отличается незначительно, зато азарта при добыче прибавляется существенно. Маги, даже слабые, всё же имеют представление о том, что такое эйдос. Как и о том, что его могут попытаться отнять. Хнык вынырнул перед девушкой, некстати засмотревшейся на объявления на фонарном столбе. Её рассеянный и влажный взгляд скользнул по его фальшивому лицу. «Моя нюня не самый сильный маг и видит только личину. Мне повезло», - удовлетворённо подумал Хнык и витиевато начал знакомство: - Почему такая красивая девушка стоит с таким потерянным видом?, - фраза была банальной, но именно банальности девушке в жизни и не хватало, как показалось Хныку. Девушка снова посмотрела на него, на этот раз более цепко. - А у вас что, своей жизни нет?, - ответила она неожиданно резко. Хнык пропустил слова девушки мимо ушей. Он, как ни в чём не бывало, продолжал виться вокруг неё, говоря броские комплименты и откровенно шаблонные слова. Через десять минут он уже знал о ней всё. То, что её звали Лиза, и то, что в этом городе она была совершенно одна. То, что она «перебивалась с хлеба на воду», не имела постоянного заработка, жила в крохотной съёмной однушке, за которую еле успевала платить в срок. От семьи Лиза отдалилась, от бывших друзей тоже. Жила людской, мало связанной с магией жизнью – это Хнык уже понял из её мыслей, искусно переплетая услышанное и считанное и создавая для себя полную картину жизни девушки. Он был в полнейшем восторге. Во всех её фразах, даже самых нейтральных и незначительных, сквозила чёрная обида на жизнь. Высосать эту обиду до последней капли и забрать умиротворённый эйдос - это была настоящая работа, работа непростая и интересная, которую суккуб давно и безуспешно разыскивал в своих скитаниях. Хнык начал свою обычную стремительную пляску эмоций и чувств. Он водил её по всему городу, покупая подарки, увлекая в подвальные прохладные ресторанчики, зная, что в её жизни этого не было и она тайно об этом мечтает. Говорил те слова, которые рисовала её фантазия, тем тоном, который хотелось слышать ей. Когда он отвечал на её вопросы, то уже заранее знал, какого ответа она ждёт. Он вытирал её слёзы большими пальцами рук – потому что знал, что ей хочется именно этого. И она тянулась к нему, всё более доверчиво и слепо, как тянется новорождённый котёнок к маме-кошке. Поздно вечером, когда мрак наконец опустился на страждущий город и принёс ему спасительную прохладу, Хнык целовал Лизу, стоя в прихожей её маленькой человеческой квартиры. У неё не осталось больше ни слов, ни слёз, и она только вздрагивала в такт его прикосновениям. Лиза расслабилась, обмякла и совсем не сопротивлялась. Вся её внутренняя порывистость и противоречивость куда-то улетучилась, и она покорно позволяла суккубу прижимать её к стене. Хнык ощутил, что Лизе больше не нужно ничего. В этот длинный день он выжал из себя всё мастерство. Суккубы не были энерговампирами, но в этот раз у Хныка появилось неожиданное ощущение, что он впитал в себя все горести и печали девушки, как банальная низшая нежить. Он был порядком вымотан, но при этом пребывал в отличном расположении духа. Он чувствовал, что момент настал. Сейчас еще одна душа станет его трофеем. Душа сложная, непростая для добычи, душа, которой будет не грех похвастаться перед начальством. Он еще некоторое время оттягивал развязку этой истории. Ему нравилось балансировать на шаткой грани. Грани между молодым человеком из лизиных грёз и слугой мрака с рассечённым надвое лицом. Наконец, Хнык оторвался от девушки и навис над ней тёмной тенью. Красиво провёл ладонью по щеке, сжал её тонкие пальцы в своих. Он был готов задать вопрос, который решит всё. Он чувствовал, что Лиза готова отдать ему свой эйдос. Слова почти сорвались с языка Хныка, как вдруг он посмотрел ей в глаза. Они были тёмными, огромными и… печальными. Хнык бросил быстрый взгляд на её ауру. И задохнулся на полуслове. Ничего не изменилось. Лиза была по-прежнему несчастна. Возможно, даже сильнее, чем до встречи с ним. Хнык в замешательстве замер. Это был совершенно из ряда вон выходящий случай. Эйдос маячил перед ним, манящий, доступный – вот он, забирай! Но глаза девушки, полные до краёв всеми бедствиями этого мира, не давали суккубу исполнить своё предназначение. Мешал маленький пунктик, неожиданно разросшийся до размеров всего мироздания. Лиза неожиданно напористо и требовательно потянулась к нему. Хныку ничего не оставалось, кроме как снова её обнять. Он первый раз в жизни был абсолютно беспомощен перед человеком. *** Уже неделю жара не отпускала город из своих цепких сухих лап. Земля потрескалась, трава засохла. Люди были окончательно вымотаны и озлоблены. Комиссионеры, огромными стаями рыскавшие по всему региону, собирали свой богатый урожай. Надеясь на избавление от мук, люди готовы были продаваться хоть мраку, хоть свету. К сожалению для них, свет таких услуг не предоставлял. Хнык стоял в грязном и сыром общественном туалете на подвальном этаже городского вокзала. Он вцепился пальцами в края ржавой раковины и напряжённо разглядывал своё лицо в заплёванное зеркало. Всё было очень скверно. Он не мог избавиться от личины. Даже когда он принимал свой истинный, раздвоенный облик, лицо юноши, позаимствованное из головы Лизы, всё равно проступало. Еще хуже было то, что у Хныка начались сложности с обращением. Стать женщиной для него теперь совсем не представлялось возможным. Стать ребёнком или стариком – тоже. Въедливая личина еще позволяла варьировать внешность, но с каждым днём оставляла всё меньше свободного пространства. Хнык знал, что однажды он не сможет изменить даже чёрточку своего нового лица. Всю неделю он не отлучался от Лизы. Он всё еще надеялся, что однажды она будет счастлива и он сможет наконец забрать её эйдос. Сейчас ему уже было тошно от этого пижонского правила, которое он сам придумал когда-то, и которое, противореча всем законам логики, почти физически не отпускало его сейчас. Хнык изощрялся так, как только может изощряться один из лучших суккубов мрака. Под конец он почти обезумел и стал делать вещи, которые никогда раньше не позволил бы себе из осторожности. Лиза улыбалась, смеялась, иногда даже истерично визжала от радости. Но Хнык по-прежнему видел её ауру. Она не оставляла сомнений. Иногда он страстно, неистово желал, что бы какой-нибудь комиссионер, пусть даже самый ушлый, забрал себе эйдос Лизы. Пусть его имя на какое-то время покроется шелухой позора, пусть все говорят, что у знаменитого Хныка увели добычу из-под носа, пусть! Но комиссионеры, если и встречались ему на пути, то трусливо убегали, поджав несуществующий хвост. Хныка уважали и боялись. И сейчас он впервые об этом сожалел. А эйдос Лизы держал его. Он будто захватил Хныка в рабство. Суккуб ощущал себя наркоманом, пытающимся завязать и одновременно не желающим этого. Он страдал, но в тоже время наслаждался бесконечным пиком эмоций, тем самым, когда эйдос уже почти-почти в твоей ладони. Он ощущал, что когда-нибудь эта дурная бесконечность может затянуть его полностью. И тогда он сойдёт с ума. Внезапно Хнык осознал, что ему срочно нужна живительная помощь первозданного мрака. И первым шагом к её получению должен быть добытый эйдос. «Не её эйдос! Любой, гнилой, заплывший! Я должен сделать это немедленно, немедленно вернуть всё на круги своя!», - подумал он и внутренне болезненно сжался. Он начинал думать не как суккуб Хнык, двойственный, развязный и вездесущий, а как человек, чью личину он носил. Ему даже сложно было выдавить из себя такое родное и привычное «Нюня моя». Хнык ринулся на улицу. Почти сразу он нашёл эйдос – довольно симпатичный, яркий, в теле молодой девушки. Никого, кроме молодых девушек, Хнык сейчас избирать своими жертвами не мог, так как не мог сменить личину. Он подошёл, надеясь больше на удачу, чем на свои способности, и начал торопливо знакомиться, пытаясь побыстрее пройти все стадии и перейти к вожделенному получению души. Внезапно что-то налетело сзади, как вихрь, и звонкая, рассекающая воздух пощёчина настигла суккуба. Перед ним, задыхаясь от гнева, стояла Лиза. Гнев в её взгляде сочетался с жгучей обидой. Хнык подумал, что если и продвинулся куда-то за эти дни, то сейчас Лиза за секунду рухнула обратно в глубокую пропасть слёз и рыданий. Она ловила губами воздух, силилась что-то сказать, пыталась выдавить из себя хоть слово, но так и не смогла. Она демонстративно развернулась и быстро пошла в обратном направлении. Её плечи мелко тряслись. Покрытый слезами эйдос в её груди настойчиво мигал, и его сверкающие отблески отражались в глазах Хныка. Ему стало наплевать на всё и он рванулся, побежал, ничего не видя кроме голубого неистового сияния. Внезапно Хныка скрутило и высоко подбросило над землёй. Он, несказанно удивившись, увидел светлого стража с флейтой у губ. Тот недоверчиво глядел на Хныка, словно сомневаясь, суккуб ли перед ним. А за его плечом виднелось лицо Лизы. Она, широко распахнув и без того огромные влажные глаза, смотрела на него. Хнык сообразил, что маголодия начисто стёрла личину, и она видит его истинное лицо слуги мрака. Лиза смотрела на него бесконечно долго и с бесконечным изумлением, которое даже вытеснило ненадолго извечные обиду и печаль из её взгляда. А потом всё поглотила тьма. *** - А теперь я попрошу кого-нибудь ответить мне на один вопрос. Как вы думаете, почему стражи мрака считают комиссионеров ценнее суккубов и ставят их выше в своей иерархии? Душ у людей и те, и другие отбирают немало. И, тем не менее, это известный факт. Что вы думаете по этому поводу, эээ, ну, скажем, госпожа Зализина? Лиза очнулась от дремоты, неуловимо витавшей по классу. На неё в упор смотрел академик Сарданапал. Смотрел изучающе, без злобы. Кажется, он ждал ответа на вопрос, который Лиза прослушала. Больше того: из всей лекции она помнила только то, что темой её были стражи мрака. Глаза Зализиной в панике забегали по классу и остановились на Ваньке, который о чём-то перешёптывался с Гроттершей. Эта картина сразу вызвала в Лизе потребность что-нибудь сказать. К тому же, появился повод не отвечать на заданный академиком вопрос. - Я не могу отвечать, пока Гроттер на меня смотрит! Выставьте её за дверь! И так всю жизнь Ванечке заела, а теперь еще и шепчется с ним, родненькая наша, мешает лекцию слушать! Академик быстро пошёл на попятный и, в корне пресекая начинающуюся истерику, ответил на свой вопрос сам. - Эмм… на чём я остановился? Ах да. Ответ на этот вопрос лежит не в этике мрака, а в способе создания его низших слуг. Комиссионеры созданы с целью обманывать и запугивать людей. Эти чувства, столь ценимые мраком, замешивают в пластилин их тел, прежде чем вылепить личность. Суккубы же воздействуют на другое человеческое чувство – на любовь. А, значит, они носят её частицу в себе. Да-да, не удивляйся, Шурасик! Каким бы грязным суррогатом не была их внутренняя любовь, песчинку настоящего, светлого чувства в них приходится закладывать. Иначе они, насквозь фальшивые, не принесли бы мраку ни единого эйдоса! Нельзя нарисовать поддельную картину, не имея перед глазами подлинного шедевра, - академик патетически возвысил голос, - Поэтому, чем более хорош в своём деле комиссионер, тем более он приближен к истинному мраку. С суккубами же всё наоборот. Чем талантливее он, тем более похож на человека. Пусть ничтожно, тысячной частью своей личности, но похож. Для истинного мрака это недопустимо. И именно поэтому он всегда ставит суккубов на второй план. Прошу внимательно меня слушать, господин Тузиков, хотя дела стражей и не относятся напрямую лично к вам, но хороший маг обязан знать магический мир во всех его аспектах! Прошу вас, откройте наконец глаза и осмыслите то, что я только что сказал… Сарданапал отвлёкся, но Лиза давно его не слушала. Она меланхолично наблюдала за мухой, ползущей по оконному стеклу, и думала о том, что если у Гроттерши выпадут все волосы, то это будет совсем неплохо. Заканчивался пятый год её обучения в Тибидохсе. *** Хнык карабкался сквозь тьму вверх, туда, где брезжил свет человеческого мира. Каким-то чудом он в последний момент сумел закрыться от маголодии светлого, и та отправила его не в сам Тартар, а лишь в его преддверья. Оттуда у суккуба уровня Хныка еще был шанс выкарабкаться. Чем он, собственно, и занимался. Раздирал пальцами осязаемый мрак, вгрызался в него зубами, с каждой минутой приближаясь к освобождению. Он стремился в верхний мир. Туда, где он будет суккубом Хныком, цельной личностью, а не страдающим духом Тартара с забытым именем. Туда, где светился ярким голубым светом единственный эйдос, который был ему нужен. Хнык не знал, сколько прошло времени. Просто в какой-то момент он ощутил, что у него снова есть физическое тело. Родное и привычное, соединённое из двух половин и сшитое посередине. Хнык осторожно пошевелил пальцами. Пальцы слушались, но как-то неуверенно. Телу требовалось время, что бы снова начать функционировать в прежнем режиме. Он стоял на асфальтовой дорожке в густом городском парке. Был поздний, очень тёмный вечер, вокруг шумели кроны деревьев, стелилась к земле трава. А еще лил дождь. Густые струи обрушивались на Иваново, как будто извиняясь за недельную жару и сухость. Город впитывал влагу и преображался. Он уже готов был сиять умытыми, свежими улицами завтрашним утром. Освобождённые от духоты, счастливые люди ложились спать в своих домах. Лиза стояла чуть поодаль от него. У неё не было даже зонтика, одежда повисла на ней мокрыми лохмотьями. Хнык поспешно натянул привычную для неё личину, но это было уже не важно. Она смотрела на него в упор, практически не мигая, и надрывно и громко рыдала. Тяжёлые, пропитанные влагой волосы падали на лицо. Обильные слёзы смешивались с дождём и стекали по шее на грудь. Хнык стоял и думал о том, что он ни на шаг не сдвинулся с мёртвой точки за все эти дни. Мироздание словно насмехалось над ним. Тот факт, что он был одним из лучших суккубов мрака, вдруг стал не ценнее песчинки на морском дне. Все его старания, все годами оттачиваемые приёмы пошли насмарку. Лиза по-прежнему была глубоко, всепоглощающе несчастна. Хнык почувствовал себя слабым и бесполезным. Бесконечно долгий путь из самой бездны показался ему глупой тратой времени. Он остро, почти умоляюще посмотрел на Лизу, выискивая ответ, лазейку, причину своего бессилия. И вдруг, сквозь пелену слёз, сквозь мелочные обиды, сквозь саможаление и самобичевание, сквозь сомнения и метания, сквозь многие и многие слои её печалей… Он внезапно всё понял. Он увидел, как глубоко внутри себя, Лиза упивается своим горем. Как с наслаждением плачет, как смакует собственные страдания. Он увидел её неистовый восторг. Восторг от того, что Хнык оказался суккубом, и от того, что этот факт делает её еще несчастнее. Еще и еще. Делает самой несчастной девушкой на Земле. И Хныку казалось уже, что здесь, в реальности, под проливным дождём, Лиза не плачет, а смеётся. Громко и жутко хохочет, подставив лицо под холодные струи. Он понял, что не смог бы сделать её счастливой, ибо она уже была счастлива. Её подсознание, скрытое даже от неё самой, надрывно кричало: «Бейте меня, ненавидьте меня! Заставьте меня страдать так, как не страдал никто! И тогда, только тогда я смогу ради чего-то жить!» Эйдос в сотрясающейся от рыданий груди Лизы ярко пульсировал и манил к себе. Формально условие суккуба было соблюдено. Он мог беспрепятственно взять голубую песчинку из её груди и пуститься дальше по извилистой дорожке своей жизни. Но Хнык медлил. Он стоял и смотрел на Лизу, казалось, слившуюся с дождём. Он знал, что еще минута, еще шаг – и мрак, свет и людские души смешаются для него в одно и полетят в тартарары. Разум дрогнет, предназначение суккуба отойдёт на второй план, и он останется навсегда прикован к этому замкнутому порочному кругу, рождённому когда-то безобидным пунктиком. И ничего больше не будет иметь значение. Лиза широко развела руки и подставила ладони дождю. И Хнык вдруг понял, что уже целует её шею, ключицы, плечи, обнимает мокрое тело. Лиза тряслась, но она смотрела вверх, навстречу небу, и он уже не видел, плачет она или смеётся. Он видел лишь эйдос – яркий и неожиданно свежий, будто омытый дождём. Вольно! Самое крутое впереди, До него осталось полпути, И мне уже почти-почти не больно, Вольно… Вольно! Можешь разорвать меня на части, Я-то знаю, что такое счастье! И мне уже почти-почти не больно, Вольно…