Солнце

      — Я понимаю тебя как султан, но все-таки обижен на тебя как брат.       Взгляд Балабана непривычно мягкий, даже какой-то расплывчатый, и привычный огонь в его глазах сейчас больше похож на пламя в камине, чем на жадный степной пожар.       — Я хотел, чтобы ты был рад возвышению Музрака и его независимости, чтобы мы оставались так же близки, как раньше, но… гордыня вышла на первый план. Мне казалось, что я хорошо знаю, как будет лучше для страны, как сохранить и приумножить силу Музрака, как лучше порадовать тебя, ведь я старше и опытнее, но оказалось… вернее, ты мне показал, что я был неправ. Жаль, что я не успел сказать тебе все, что хотел.       У Баязета дрожат руки. У Баязета гулко стучит сердце. Баязет не верит своим глазам и ушам. Старший брат сейчас прямо перед ним, только протяни руку — и дотронешься до красного меха мантии, или, если захочется, до широкой груди. Правда, сделать это почему-то страшно. Баязет молчит и смотрит в желтые тигриные глаза, словно бы заново замечает каждую мелкую черточку в родном лице, даже почти хочет потянуться вперед и заправить за ухо непослушную алую прядь. То, что говорит сейчас Балабан… Баязет что угодно отдал бы, чтобы услышать это раньше.       — Ты ведь рад меня видеть, правда?       Брат улыбается, и уголки его губ подрагивают. Не дождавшись реакции, он чуть наклоняется к Баязету и пристально смотрит, склонив голову на бок. И Баязет не выдерживает.       — Какой же ты чертов дурак, — в сердцах говорит он, кладя ладони на загорелые щеки. Гладит пальцами скулы, проводит кончиками за ушами, скользит по волосам. Чуть давит на затылок, заставляя склониться ближе. Их носы и лбы соприкасаются. — Ты как солнце. Греешь, обжигаешь, тебя можно любить до одури, на тебя можно злиться до пустоты в голове, но жить без тебя невозможно. Конечно, я рад.       — Ну спасибо, братец, — Балабан усмехается, потираясь носом о нос Баязета, как большой кот. — Я рад слышать, что ты меня не ненавидишь.       — Глупости говоришь, — Баязет тихо ворчит. На самом деле он доволен.       Широкие ладони ласково и чуть с нажимом проходятся по спине. Баязет послушно прижимается к брату, попадая в крепкое кольцо объятий. Балабан кладет голову на родное плечо, утыкаясь носом немного ниже уха.       — Ты меня простишь? — тихо, почти шепотом, тепло дыша в шею.       — Это я должен спрашивать, — с негромким вздохом, поглаживая по плечам и спине.       Шеи касаются прохладные сухие губы.       Внезапно все вокруг заливает закатное солнце, и давящий горячий свет бьет в глаза. После краткого мгновенья слепоты Баязет видит себя на обломке скалы, с остывающим телом на руках, и сердце вновь пронзает жуткое, горькое до невозможности чувство потери и боли. Какой-то чужой, панический и болезненный крик вырывается из его груди.       Картина сменяется. Балабан снова перед ним, ладони Баязета на чуть смуглых щеках, но ниже шеи все плывет, и по запястьям стекает ярко-алая кровь. Отрубленная голова улыбается, показывает тигриные клыки, ласково шепчет одними губами: «л-ю-б-л-ю т-е-б-я», и Баязет наконец просыпается от собственного крика.       В комнате темно, и сквозь тяжелые шторы едва пробиваются первые лучи солнца. Под боком кто-то недовольно ворчит, и тяжелая масса слегка пихает Баязета. На него смотрят желтые тигриные глаза. Баязет укоризненно смотрит в ответ.       — Можно было обойтись без неприятных картин в конце.       Аль-Сакал фыркает и тычется широким лбом в плечо нового султана. На миг луч солнца из-за штор подсвечивает огненную шерсть, и Баязету кажется, что это алая макушка. Он вздыхает, протягивает руку и треплет тигра за ушами.       — Так и будешь везде за мной ходить?       — Урр.       — Как хочешь.       Баязет утирает выступившие капли слез, обнимает пушистого преследователя и ложится досыпать.       Ему снится, что брат спит рядом с ним.