Будь моим смыслом

Эггзи думает, что в этом году в Лондоне удивительный октябрь. Даже самые грязные и серые районы города кажутся ему залитыми теплым светом, таким же сладким, как золотой сироп, который мама кладет в выпечку по праздникам. Он не уверен, что в этом году они еще хотя бы раз попробуют знаменитый пирог Мишель Анвин, даже на Рождество. Сироп стоит недорого, и раньше зеленая банка с задорно сияющими буквами всегда стояла у них на кухне, но в этом году денег не хватает ни на что, а сладости – это все же роскошь. В отличие от выпивки Дина, очевидно, потому что в ней недостатка в доме не наблюдается. Единственное золотое и сладкое, что остается в жизни Гэри – это совершенно бесплатное солнце, но и оно скоро спрячет свою теплую улыбку за слоями тяжелых облаков и укутается в них, как в огромную шаль. По спине Эггзи пробегает дрожь, будто ему уже сейчас зябко – он вспоминает о том, какой промозглой и холодной может быть лондонская осень. А еще у Дэйзи нет теплого пальто и ботинок, надо бы побыстрее на них накопить, взять больше заказов на портреты – они всегда приносили неплохой доход, хотя и заставляли Гэри чувствовать себя просто ремесленником. Хотелось писать то, что нравится, хотелось волшебства, которого ему в последнее время ужасно не хватало. Однако на чудеса не купишь еду или одежду сестре; они, как и сладкое, недоступная ему сейчас роскошь. Когда перед его глазами расцветает красочная цирковая афиша, похожая на яркий экзотический цветок, внезапно распустившийся в Лондоне под этим чудесным теплым солнцем, Эггзи кажется, что это не просто кусок разрисованной бумаги – для него это скорее дверь в мир, так отличающийся от его повседневности. В самом низу красно-золотого плаката мелкими буквами приписано: «цирку требуется художник-оформитель». Гэри кажется, что это знак судьбы. Адрес отпечатывается в его памяти моментально, и ноги сами несут его сначала домой, за папкой с рисунками – не возьмут же его работать просто так, без примеров работ – а затем в Южный Кенсингтон. Когда Эггзи наконец видит светлое здание цирка перед собой, у него заходится сердце: то ли от быстрой ходьбы, то ли от непонятного волнения, предвкушения, щекочущего внутренности страха. Пальцы сжимают папку так сильно, что по цвету начинают напоминать алебастровые украшения на фасаде. Эггзи набирается смелости, делает глубокий вдох и тянет на себя тяжелую дверь. За этим порогом, если повезет, его ждут чудеса. Чудеса начинаются в кабинете управляющего. Эггзи называет свое имя и пытается выдавить из себя приветливую улыбку, но выходит какая-то жуткая гримаса, а управляющий только сухо кивает головой и представляется самым волшебным именем из всех возможных. – Ого, Мерлин – это ваше настоящее имя? – Осознание бредовости вопроса приходит ровно через мгновение ,и Гэри накрывает стыдом, будто снежной лавиной, а Мерлин только закатывает глаза и просит посмотреть примеры работ. Через тридцать секунд папка захлопывается, и это даже как-то ранит Эггзи: наверняка сюда приходили и более талантливые художники, но полминуты внимания – это уж совсем оскорбительно. – Признаюсь, что вы наименее бездарный из всех, кто приходил к нам за неделю, так что поздравляю. И можно на «ты», раз уж ты теперь с нами работаешь, Эггзи. – На лице у Мерлина непроницаемое выражение, но в темно-зеленых глазах светится одобрение. Позже Эггзи поймет, что такая реакция Мерлина – это, пожалуй, лучшая похвала, которую вообще можно заслужить, ну а пока его с головой захлестывает эйфория: кажется, что его только что впустили в мир, о котором в детстве он мог только мечтать. Эггзи не помнит, как он вышел из кабинета Мерлина и что тот быстро и сухо объяснял ему: вокруг было столько всего, что инструкции, зачитываемые с легким шотландским акцентом, в рейтинге приоритетов опустились куда-то вниз. Высокие потолки, белоснежные колонны, множество фотографий на стенах как будто из другой реальности: все это настолько занимало Эггзи, что он снова чувствовал себя пятилетним мальчиком, которого мама впервые привела в цирк. Тогда цирк был совсем другой – передвижной, стоявший на площади, и билеты туда точно стоили очень-очень дешево. Эггзи вспоминает, как тогда было холодно и как в быстром вальсе кружились снежинки. Оставалось несколько дней до Рождества, и они тогда были очень счастливы с мамой, стоя под ярко сияющими праздничными гирляндами. Мама тогда купила ему подарок, не на Рождество, а «просто так»: большой и красивый снежный шар с горами внутри. Эггзи ужасно им гордился, ведь такого шара ни у кого больше не было: он видел множество разных, с оленями и Сантой, со сказочными замками и деревянными домиками, с елками – но шара с горой не было ни в одной лавочке на той ярмарке. Они смотрели представление, а маленький Эггзи сжимал свое стеклянное сокровище в руках, и все было совсем как в рождественской сказке. А вечером они с мамой узнали, что папы больше нет. Эггзи встряхивает головой, отгоняя от себя воспоминания: сейчас не время, нужно собраться и думать о новой работе, о том, как купить Дейзи зимние вещи… Мерлин говорит, что сейчас Эггзи познакомится с некоторыми артистами, которые сегодня репетируют, и отдергивает синюю бархатную кулису. Глаза слепит сценическим светом после обволакивающей темноты коридора, и Гэри жмурится, но делает шаг вперед. На него обращаются три пары любопытных глаз, и в другой обстановке ему, пожалуй, было бы неловко, но тут все по-другому, тут Эггзи чувствует себя удивительно легко. – Персиваль – знакомься, это Эггзи, наш новый художник-оформитель, – медленно говорит Мерлин, и Эггзи улыбается во весь рот, пожимая ему руку. Рядом лежат два льва и лениво машут хвостами, будто тоже приветствуя нового человека в «команде». – Мерлин, Персиваль… Это у вас такая фишка, да? – Эггзи видит тут тенденцию, и ему очень хочется узнать, почему эти люди не представляются своими настоящими именами. – Это наши сценические имена, – раздается звонкий голос откуда-то сверху, и Гэри резко поднимает глаза к потолку. Под куполом на шелковых отрезах парит девушка. – Мы тут все носим имена рыцарей Круглого Стола. Я Ланселот, – она спускается быстрее, чем Эггзи успевает моргнуть, и протягивает ему руку, – Но можно просто Роксана. А лучше Рокси. У воздушной гимнастки сдержанная улыбка, но очень искренняя, доходящая до уголков глаз. Когда Рокси сжимает ладонь Эггзи в своей, он с удивительной ясностью понимает, что они точно подружатся.        Когда через пару мгновений отодвигается кулиса с противоположной стороны и на сцену выходит высокий мужчина в костюме, для Эггзи, кажется, останавливается время. У человека, который представляется Галахадом, глаза цвета шоколада – любимой сладости Эггзи, сладости, у которой вкус безмятежного детства, праздника и обволакивающего счастья. Галахад со сдержанной улыбкой добавляет, что он свое настоящее имя не скрывает (на эту реплику Мерлин очень выразительно закатывает глаза), и что его зовут Гарри Харт. Для Эггзи – просто Гарри. У «просто Гарри» красивое лицо, идеальная прическа и шикарный костюм, и Эггзи думает что он, наверное, какой-нибудь конферансье или распорядитель… – Я иллюзионист, – Гарри как будто отвечает на незаданный вопрос, и его губы вновь растягиваются в улыбке, на этот раз широкой и теплой. Он достает из кармана пиджака нежный белый пион и протягивает его Эггзи. Гэри кажется странно знакомым этот фокусник, и дело тут совсем не в том, что рядом с ним у Эггзи было ощущение, будто он наконец вернулся в какое-то родное место, где всегда ждут, где можно быть счастливым. Дело не в том, что за пару минут рядом с Гарри у Эггзи возникло желание всегда быть рядом с ним. Нет, ему кажутся странно знакомыми эти теплые глаза, от взгляда которых становится щемяще сладко в сердце, и эти холеные руки. Когда Эггзи приходит домой и у себя в комнате на столе видит волшебный снежный шар, он вспоминает цирк на площади, сияющие гирлянды и фокусника, на которого маленький Гэри Анвин смотрел из первого ряда, как на настоящего чародея, и которому после представления он, набравшись смелости, сказал тихое «спасибо». Волшебник мягко и ласково улыбнулся и попросил разрешения взглянуть на волшебный снежный шар. Эггзи тогда был ужасно рад, что даже настоящий маг заметил его маленькое стеклянное чудо. Гэри Анвин крутит в руках шар с мечтательной улыбкой на губах. Он засыпает, сжимая в пальцах целый снежный мир, заключенный в холодное, как лед, стекло. Дни становятся холоднее и короче, но на сердце у Эггзи становится все теплее. Он снова дышит полной грудью, как в первые годы своего занятия творчеством, когда не было еще череды портретов на заказ и мыслей о том, что каждое тщательно выписанное лицо даст ему возможность не голодать. Кисть снова кажется ему продолжением пальцев и легко скользит по бумаге, ласкает ее. Гэри с утра до самого вечера пропадает в цирке и рисует бесконечные афиши: Мерлин говорит, что пока новые декорации не нужны, а яркие, заманивающие зрителей афиши никогда не бывают лишними. У Эггзи не возникает и мысли о том, что рисование плакатов – такой же конвейер, каким были портреты богатых дам и господ; Мерлин не ограничивает его ни в чем, и каждая афиша показывает свой, особенный мир. Он рисует их, кажется, десятками, пухлыми пачками, и нисколько не устает от этого. С улиц города на него смотрят его творения. Персиваль с гордо вздернутым подбородком и золотыми львами у его ног вызывающе смотрит на лондонцев со своей красной, как кровь, афиши. Кей, пухлощекий молодой клоун, от выступлений и легкого характера которого Эггзи всегда остается в неописуемом восторге, на плакате одет в разноцветный костюм и улыбается во весь накрашенный красным рот. На нежно-голубом с серебряными звездами фоне парит на гимнастическом кольце Ланселот в синем платье; сама Рокси считает, что эта афиша совершенно волшебная и крепко обнимает Эггзи, когда он показывает ей плакат. Плакат для Галахада остается напоследок. Эггзи все не может за него взяться, он боится что-нибудь сделать не так, не передать теплого сияния глаз или завораживающей стати. Мерлин ворчит, что это всего лишь афиша, и никто ее не будет разглядывать часами, но Гэри в корне с ним не согласен. Сам Гэри будет. *** Эггзи Анвин понимает, что его сердце бьется о ребра, как птица о прутья клетки, совсем не от того, что ему очень нравится его работа. И уж точно не поэтому ему снится Гарри Харт, который смотрит на него своими невозможными шоколадными глазами и мягко шепчет: «Я тоже тебя люблю, Эггзи». Гэри Анвин знает, что влюбился в фокусника с нежной улыбкой в первый же день. И продолжал влюбляться последние два месяца. Наблюдать за Гарри было мучительно приятно: Эггзи впитывал каждое слово, каждый жест и поворот головы, каждую улыбку, даже если она предназначалась не ему, и сердце сжималось каждый раз, когда он ловил взгляд темных теплых глаз. Разговоры с Гарри были каким-то особенным волшебством. Галахад впервые пришел в маленькую, пропахшую красками мастерскую Эггзи через неделю после того, как его приняли на работу. – Не против, если я зайду? – у Гарри немного осипший голос: уже ноябрь, и он, должно быть, простудился. – Да-да, конечно, я только уберу краски… – Эггзи безумно рад, что Гарри зашел к нему, и руки немного трясутся от непонятного волнения. Когда он встречается глазами с Гарри, из рук на рассохшиеся доски деревянного пола падает тюбик синей краски. – Я хотел посмотреть, как ты работаешь. – Гарри улыбается устало и немного щурит глаза без очков. –Если я не помешаю, конечно. – О. То есть да, конечно, я только счастлив буду, а то очень скучно бывает тут одному сидеть весь день, ну не весь, я же выхожу смотреть как вы все репетируете, а то от запаха краски голова болит, ну и мне же надо знать, что рисовать, да и вообще тут все так красиво, особенно ты. То есть твои номера, да! – Эггзи и сам не понимает, что он только что протараторил, зачем он вообще открыл рот, и почему его не засосало прямо в пол, чтобы избавить его от жаркого чувства неловкости. Гарри только улыбается шире и долго смотрит ему в глаза. Они говорят до самого вечера: о цирке, о тонкостях профессий артиста и художника, о любимых книгах и местах в Лондоне, о своих семьях. Гарри рассказывает, что в молодости хотел изучать бабочек, но началась война, а после нее как-то не сложилось с поступлением в университет: слишком много было забот, тяжело заболела мама, а потом и умерла… При упоминании матери у Гарри в глазах появляется такая тоска, что Эггзи кажется, что его ударили под дых. Он хочет сказать что-то, но находит силы только сжать руку Гарри, утешая, говоря я с тобой. Он и сам рассказывает о себе, о маме и сестре, одним словом упоминает о Дине, вспоминает свое детство и отца. – А знаешь, я тебя раньше видел, когда был ребенком. Меня мама отвела на площадь перед Рождеством, посмотреть на цирк… Ты тоже там был. Я на тебя смотрел, открыв рот тогда, – Эггзи усмехается. – Тебе в тот день еще понравился мой стеклянный шар, и я ужасно этим гордился. Он и сам не замечает, как за разговорами дорисовывает очередную афишу, и с нее на него смотрит Гарри, такой, как нужно: с расправленными плечами с которых спадает фиолетовый плащ, как у настоящего мага, с еле заметной улыбкой и лучистым взглядом карих глаз. – Ну вот, ты тут настоящий волшебник – Эггзи неловко улыбается и указывает рукой на плакат и отводит взгляд: ему очень страшно, что Гарри не понравится. – О нет, Эггзи, настоящий волшебник – это ты. Гарри кладет руку на его плечо и в его глазах светится одобрение. Эггзи готов умереть от затопившего его жаркой волной счастья. Они разговаривают теперь каждый день, иногда часами напролет, и у Эггзи с каждым днем все больше и больше вдохновения: ему хочется написать что-то необыкновенное, такое, от чего у всех захватило бы дух, и когда за месяц до Рождества Гарри говорит, что для его новой программы нужны и новые декорации, Эггзи радуется, как ребенок. У него в голове идей больше, чем иголок на праздничной елке, и он с ослепительной улыбкой заверяет Гарри, что сделает для него нечто особенное. – Спасибо тебе, Эггзи. За все. – Прежде чем Эггзи успевает уточнить, за какое «все» его благодарят, Гарри выскальзывает за дверь быстро и бесшумно, словно тень. Эггзи еще какое-то время смотрит в темное, как безлунная ночь, пространство дверного проема. Он начинает работать на следующее же утро, вытребовав у Мерлина материалы для декораций. Когда Эггзи видит перед собой огромные белые куски фанеры, он думает, что за две недели на этой снежной поверхности расцветет целый мир, который он подарит Гарри. Он работает с утра до позднего вечера, в глазах режет от напряжения, а пятна краски не оттираются с пальцев. Кисть становится продолжением руки в самом прямом смысле этого слова, Эггзи даже не думал, что такое и правда бывает: ему становится физически некомфортно не ощущать тяжесть инструмента в пальцах. Он даже просит Харта не заходить в мастерскую, чтобы не испортить сюрприз: они встречаются в коридорах или за обедом, и каждый раз Гарри с беспокойством говорит о тенях, залегших под глазами Эггзи; он отмахивается, улыбается искренне и отвечает, что это все ерунда, но внутри него расцветает первыми нежными цветами апрель. Гэри до ноющей боли в сердце не хватает присутствия своего волшебника, когда он работает, но он понимает каким-то внутренним чутьем художника, что самая большая его работа должна предстать перед Галахадом завершенной – и поразить его. По крайней мере, Эггзи на это надеется. Гэри видит картинки во сне, и каждое утро бежит по еще темным улицам Лондона до цирка, залетает теплым весенним ветром в мастерскую и пишет. Из-под его кисти вылетают волшебные птицы самых невероятных расцветок, расцветают нежные цветы и растут деревья, на ветках коротых благоухают золотые яблоки. Эггзи почти слышит рокот ручьев, шум ветра, цокот копыт серебристых лошадей в своем нарисованном мире. Видит мерцание звезд и холодное сияние Луны, ощущает тепло ласкового Солнца, почти слышит голоса маленьких жемчужнокрылых фей, сидящих на полупрозрачных лепестках цветов. Он отдает этому миру свое сердце, и этот мир он отдаст Гарри. Когда, наконец, Эггзи прорисовывает последний лист на дереве, до Рождества остается неделя. Он и правда горд собой: на четырех фанерных листах день перетекает в ночь в магическом лесу, и кажется, что все в нем и правда живое, настоящее, нужно лишь протянуть руку. Ему не терпится показать свою работу Гарри, Эггзи хочет увидеть выражение его лица и глаз, но он так ужасно нервничает, как будто должен признаться Гарри в любви. «Впрочем, так оно и есть», думает Гэри. Когда Гарри входит в зал, весь свет в нем выключен, за исключением маленькой лампочки над центром сцены, которая выхватывает из холодной темноты фигуру Эггзи на стуле. У него нервно переплетены пальцы, а глаза блестят лихорадочно, Гарри кажется, что даже ярче этой самой лампы… – Привет, Гарри. – Голос у Эггзи немного подрагивает. – Я закончил делать для тебя декорации, взглянешь? Гарри только коротко кивает головой. Когда Эггзи включает сценические софиты, море ослепляющего света потоком обрушивается на собранные воедино части декораций, и у Гарри на несколько мгновений выбивает воздух из легких: он будто оказывается в мире из сказок своего детства, которые нежным голосом перед сном читала мама. Все кажется таким реальным, что он, не отдавая себе в этом отчета, подходит ближе, протягивает руку – и натыкается на фанерные листы. – Ну, как тебе? – Гарри понимает, что молчал слишком долго. – Невероятно. – Других слов подобрать не получается, но от искренности в его голосе у Эггзи на лице расцветает счастливейшая из всех улыбок.– Ты и правда настоящий волшебник, Эггзи. Спасибо. Гарри знает, что это несдержанно, но ничего не может с собой поделать – и обнимает Эггзи, крепко держа его за плечи. Объятия длятся, пожалуй, слишком долго для дружеских, но это его благодарность, его признательность, которые он не может выразить иначе. Это не просто декорации, их так не выписывают – это и вправду волшебный, бесценный подарок, и у Гарри от него внутри что-то переворачивается. – А, да не за что! – голос Эггзи искрится напускной веселостью. Без тебя бессмысленен весь мой труд– вот что крутится у него в голове, но он просто улыбается. Ему ничего не нужно, даже ответных чувств, он будет счастлив всегда, пока Гарри рядом. До Рождества пять дней, и Мерлин становится похож на опасную змею: он бесшумно появляется на репетициях, на всех шипит и так же быстро уползает к себе в кабинет. Никто на него не обижается: на нем висит все, что происходит в цирке, потому что Артур занят более глобальными вопросами вроде финансирования. Эггзи уверен, что свое имя Мерлин получил заслуженно: чтобы умудряться организовывать всех и все накануне самого важного выступления года, нужно и вправду быть великим магом, но на глаза ему Гэри все равно старается попадаться как можно реже. Вечером, когда Эггзи забегает в зал за забытой на одном из кресел шапкой, он видит то, что не предназначалось для его глаз. Рокси парит под куполом на своих полотнах, будто на крыльях, одетая в синее со звездами платье – она сама сказала, что заказала его у костюмера к рождественскому выступлению после той самой афиши Эггзи – и она сегодня по-особенному красива, как фея или нимфа. На краю сцены стоит Мерлин, задрав голову вверх, и неотрывно смотрит на изящные движения Рокси. Из его груди вырывается резкий выдох, и он как-то совсем задушенно говорит: – Ты самое прекрасное, что есть на свете. Эггзи почему-то не может отойти от двери, и смотрит на то, как Рокси спархивает, будто диковинная птица, с высоты на землю и подходит к Мерлину, обвивая своими тонкими руками его шею. У нее в глазах сияют звезды, и Мерлин целует ее так, будто Рокси сделана из тончайшего стекла. Эггзи кажется, что их любовь сейчас можно потрогать руками, и ему немного стыдно, что он украл этот момент, но радость за подругу перевешивает все. Когда он вдруг вспоминает Гарри, в сердце что-то сжимается, и Эггзи выбегает на улицу. Морозный воздух обжигает легкие. Эггзи точно решил, что подарит Гарри уже в начале декабря: когда он увидел серый кашемировый шарф в витрине одного из магазинов на Сэвил-Роу, то сомнений в том, что это тот самый подарок, не осталось. Теплая шерсть бы нежно обнимала шею Гарри, согревая его от любых холодов и не давая в очередной раз простудиться – и, будучи неспособным согреть Гарри лично, Эггзи был готов отдать за такое любые деньги. Даже если это все, что у него оставалось после покупки зимней одежды для маленькой Дейзи. Дейзи успевает простудиться за пару дней до праздника, и Эггзи отдает свои последние деньги на таблетки, микстуры и сиропы от кашля не задумываясь. У Дина, как и всегда, денег нет – и спрашивать, куда они делись, Гэри даже не хочется. Дейзи лежит в постели, и на ее щечках расцвел лихорадочный румянец, а глаза блестят нездоровым блеском. Доктор заверил его, что болезнь неопасна, обычные последствия переохлаждения, но Эггзи в этот вечер все равно ни на шаг не отходит от сестры. – Эггзи, расскажи сказку, – хриплым голоском, ноющей болью отзывающимся в Гэри, жалобно просит Дейзи. И он рассказывает, не может же он ослушаться своей маленькой принцессы? Он в красках описывает ей мир рыцарей, один из которых укрощает свирепых львов, другая (да-да, Дейзи, не смотри так! Я сам удивился, когда узнал, что один из рыцарей – это прекрасная дева!) умеет летать, третий может рассмешить даже самого угрюмого из людей, а четвертый умеет творить чудеса не хуже мудрого волшебника Мерлина. Когда дыхание сестры выравнивается, Эггзи целует ее в лоб и обещает, что познакомит ее со всеми рыцарями. Дейзи улыбается сквозь сон. Гэри до слез обидно, что теперь он не сможет купить так понравившийся ему шарф в подарок Галахаду. Нет, ему ничего не жалко для сестры, просто в этот раз его как-то особенно ранит безразличие Дина к собственной дочери, и он не сдерживается – выговаривает отчиму все, что накопилось за месяцы молчания. Дин очень пьян и очень зол, и Эггзи уже смирился с синяком под глазом, но оказывается совершенно не готов к тому, что лапища Дина возьмет с тумбочки его волшебный снежный шар – Гэри всегда доставал его на всеобщее обозрение к Рождеству – и швырнет об стену. С оглушающим звоном на острые осколки разбивается его чудесный мир, и Эггзи неверяще смотрит на его остатки. Мама задушенно вскрикивает, и сил ни на что не остается: Гэри опускается на колени и судорожно подбирает осколки, которые тут же режут ему руки. На пол и на острое стекло капает горячая алая кровь, но Эггзи наплевать, теперь уже на все наплевать. Только что разбилось его счастливое воспоминание, и, кажется, его сердце. На следующее утро в цирке Гарри замечает изрезанные ладони Эггзи, и спрашивает, что случилось. Гэри не хотел жаловаться, но слова льются из него против его воли, и в его голосе столько горечи и обиды, что Харту хочется бесконечно гладить его по волосам и целовать в макушку, повторяя какие-то утешающие глупости. Но вместо этого он просто берет руку Эггзи в свою и мягко проводит по неглубоким ранам пальцами. У Эггзи перехватывает дыхание. Завтра Сочельник. На улицах царит предпраздничная суета, весь Лондон сбежался в магазины за продуктами и подарками, и люди только и думают, что о волшебном празднике. Рокси в спешке довязывает зеленый шерстяной свитер для Мерлина: она проболталась об их отношениях пару дней назад, и Эггзи пришлось изобразить на лице удивление, но радость была самой искренней. – Зеленый так пойдет к его глазам! – мечтательно вздыхает обычно всегда собранная Рокси, и Эггзи не удерживается от смешка. Мерлин осторожно спрашивает у Гэри мнения о сережках для Рокси – внимательный шотландский змей тогда все же услышал скрип половицы, когда Эггзи уже уходил, «но не отвлекаться же мне на всяких любопытных сопляков» – и нежные сапфировые серьги, сверкающие, как россыпь ночных звезд, действительно будто созданы для их будущей обладательницы. Эггзи влюбленный Мерлин кажется безумно трогательным. Но все равно ему тошно. У него нет никакого подарка для Гарри, денег занять не у кого… Когда взгляд падает на пятно кобальтовой краски на руке, его осеняет. Он может сам сделать подарок. Эггзи пишет портрет Гарри всю ночь. Пастель нежной пыльцой ложится на бумагу, и в каждый штрих Гэри Анвин вкладывает бесчисленные я люблю тебя.Первые лучи солнца ласково касаются завершенной работы. С картины на Эггзи с легкой улыбкой смотрит Гарри, и в его глазах искрятся теплые золотистые блики. В его руках большой стеклянный шар, внутри которого, припорошенная белым пушистым снегом, раскинулась рождественская ярмарка. У Гарри на портрете такой нежный взгляд, что Эггзи не выдерживает, и еле ощутимо касается нарисованного лица подушечками пальцев. Утро в цирке выдается шумное и напряженное: все готовятся к вечернему выступлению, Мерлин, кажется, одновременно находится во всех местах сразу, а артисты в последний раз прогоняют программу. Рождественское выступление получается и вправду волшебным. Мерлин и Эггзи тоже смотрят, стоя в самом конце партера, и им обоим кажется, что они видят каждый номер впервые. Кей, наряженный как эльф Санты, сегодня особенно хорош, и все зрители искренне хохочут над его шутками и забавными кривляниями; да что там, даже Мерлин пару раз рассмеялся в голос. Персиваль в бордовом фраке выглядит очень торжественно, и то, как одним жестом он превращает своих свирепых златогривых львов в ласковых послушных котят, и вправду впечатляет. Рокси в своем наряде со звездами и сама выглядит как звезда: ее светлые волосы завиты в легкие локоны, ее босые ноги кажутся фарфоровыми в ярком свете софитов, а глаза сияют так ярко, что их блеск видно даже с последнего ряда. Она творит что-то невообразимое там, под куполом, переворачиваясь и кружась в воздухе, и, когда она, наконец, спускается на сцену по гладким отрезам шелковой ткани, зал взрывается аплодисментами. Мерлин кричит «браво» громче всех и улыбается во весь рот, а Рокси шлет ему со сцены воздушный поцелуй. Номер Гарри завершает выступление. Когда на сцену выносят декорации, Эггзи с гордостью улыбается: да, это действительно отличная работа, достойная Гарри. Галахад сегодня одет в синий бархатный фрак, мягко переливающийся на свету, и на фоне волшебного леса он сам кажется Эггзи чудесным видением. Гарри заставляет исчезать людей и животных, превращает билет дамы в первом ряду в белую лилию, а заколку ее дочери – в золотое яблоко, взятое будто с декорации. Он творит чудеса так легко и непринужденно, что у всех в зале на устах играют счастливые, расслабленные улыбки – люди верят этому волшебнику из чудесного леса, и больше всех ему верит Эггзи. Всем своим сердцем, всем своим существом – он, в конце-концов, отдал ему свое сердце и душу. Со сцены публика провожает Галахада стоя. Когда кулисы опускаются, Мерлин бежит искать Рокси, чтобы отдать ей свой подарок. Через пару минут Эггзи слышит ее счастливый визг, а затем умиленное «спасибо» Мерлина – ему, очевидно, очень понравился свитер. Гэри, крепко прижав к груди раму с портретом, ищет Галахада по всем хитросплетениям коридоров – и находит его в пустом зале. – Я… Я тут тебе приготовил подарок, ты прости, что на нормальный денег не хватило, у меня просто сестра заболела, а лекарства – сам знаешь… Ну и вот. – Эггзи зажмуривается и разворачивает раму. Сначала он слышит удивленный вздох, а через мгновение чувствует теплую руку на своей щеке. – Не может быть подарка лучше, чем этот, – у Гарри немного подрагивает голос, и Эггзи хочет раствориться в его глазах, прикосновении его теплой руки и в этом моменте. Гарри осторожно берет раму и рассматривает каждый штрих. В его взгляде так много сладкой нежности, что Эггзи кажется, что его сердце сейчас не выдержит. Гарри поднимает глаза, и от этого ласкового взгляда у Эггзи подгибаются колени. – Я тоже приготовил для тебя подарок. Даже три. – Глаза у Гэри загораются совершенно детским восторгом от этих слов. Гарри вынимает из нагрудного кармана платок, сжимает его в руке, а когда разжимает ладонь, на ней лежит марципановая оранжево-черная бабочка. Эггзи удивленно ахает. Он даже не успевает ничего сказать, а Гарри уже достает откуда-то из-за спины золотистую коробку с красным бантом. – Открывай. Когда Эггзи добирается до содержимого коробки и видит, что это, ему начинают жечь глаза горячие слезы. Дрожащими пальцами он вынимает стеклянный шар, в котором снег медленно кружится вокруг маленькой горы. Это тот самый шар из детства, и Эггзи понятия не имеет, где Гарри мог его достать, ведь он ни разу в жизни ни на одной из ярмарок больше не видел ничего подобного. Но на то он и волшебник. – О Боже. О Боже, Гарри, ты даже не представляешь, как я счастлив, это просто что-то, у меня даже слов нет… Спасибо. Когда сухие губы Гарри ласково накрывают рот Эггзи, ему кажется, что мир взрывается миллионом ярких праздничных фейерверков. Свободной рукой он обнимает Галахада за шею и прижимается к нему всем телом, и от этого Гарри улыбается в поцелуй. – Ты и представить не можешь, как я тебя люблю, Гарри. – Я люблю тебя больше всего на свете. Они произносят это почти одновременно, и их голоса переплетаются, вторя друг другу, и Эггзи счастливо смеется, смотря в лакричные глаза Гарри. Сегодня и вправду ночь чудес.