Счастье материнства и шторный ангел

– Ты куда? Грех замаливать? – Коноха улыбнулся потолку, выдохнул вверх струйку дыма. Он лежал с закрытыми глазами, курил прямо в постели и просто-таки кожей чувствовал неодобрительный раздражённый взгляд. Улыбался и игнорировал его. – Хочу поужинать и лечь спать, – глухо отозвался Сакуса, сделал многозначительную паузу. – В чистой постели. Зашуршало. Коноха лениво, неглубоко затянулся. Пока докуривал, развлекался тем, что пытался по звукам угадать, что делал Сакуса. Шуршала наверняка его рубашка, потом противное тонкое «звяк» – это пряжка ремня на брюках. Пара негромких глухих ударов – Сакуса надевал носки стоя и попрыгал, чтобы удержать равновесие. К пальцам подбирался жар уголька. Коноха приоткрыл один глаз, посмотрел на Сакусу, который застёгивал манжеты рубашки с таким сосредоточенным видом, будто провод бомбы перерезал, не меньше. – Господи, да тебе же в соседнюю комнату, – Коноха усмехнулся и приподнялся на локтях, раздавил окурок в пепельнице на тумбочке. – Два метра пройти не можешь без полностью застёгнутых доспехов. – Не поминай имя Господа всуе, – машинально отозвался Сакуса. – То есть, трахаться мне с тобой можно, а Господа поминать – нет, – Коноха засмеялся, откинул одеяло и лениво стек с кровати, обнял Сакусу сзади – просто подразнить. – У тебя весь пах ещё в смазке, да? – обреченно спросил Сакуса. – Скорее всего, – уклончиво ответил Коноха и притёрся под громкий страдальческий вздох, привстал на носках и поцеловал Сакусу в затылок. – Ты отвратительно бодрый для того, кто только что со мной трахался. – А ты отвратительно холодный для того, кто только что трахался со мной, – Коноха фыркнул в густую шевелюру Сакусы. Тот мелко дрогнул. Коноха представил, как сейчас по его позвоночнику должны скатываться мурашки. – Ложись спать, – Сакуса повёл плечами, будто сбрасывая с них плащ, и сделал шаг к двери. – «И не сиди полночи за компьютером», я знаю, – Коноха отпустил его и махнул рукой. – Утром дела и всё такое. Сакуса смерил его тяжёлым мрачным взглядом и закатил глаза в ответ на усмешку, но больше ничего не сказал, уходя. Коноха уже представил, как Сакуса громко стучит в дверь где-нибудь в семь утра или даже раньше – он всегда так делал, если был уверен, что Коноха засиделся ночью, и хотел наказать. Не то чтобы Сакуса сам был таким уж жаворонком, просто характер у него был – как соль в сахарнице: и всё время-то ты забываешь и сыплешь её себе в кофе и в тесто для сдобных булочек. Коноха весело фыркнул, снова растянулся на кровати, закурил новую сигарету и притянул к себе ноутбук с тумбочки. Что бы Сакуса ни говорил, Коноха всё-таки работой занимался, и если бы не ночные посиделки, они бы и в половину так быстро и результативно не работали, как сейчас. Если подсчёты Конохи были верны, то они с Сакусой были одним из самых результативных дуэтов Ватикана из тех, что ездили по миру и проверяли чудеса божьи на подлинность. *** От утреннего дерьмового настроения это знание всё равно не спасало. Коноха сверлил своё отражение в зеркале усталым раздражённым взглядом, когда Сакуса стал стучать в дверь. Коноха машинально глянул на часы – семь пятнадцать, ну надо же, так можно даже подумать, что Сакуса сам проспал. – Отвратительно выглядишь, – сообщил Сакуса, едва Коноха открыл дверь. – Спасибо, красавчик с синяками под глазами, в которых ты можешь легко хранить все свои запасы желчи, – ласково поприветствовал его Коноха и вернулся вглубь комнаты. Сакуса уже был в полном облачении, а сам Коноха ещё не натянул сутану. Он прилаживал колоратку, когда до плеча дотронулось что-то тёплое. Коноха заторможено моргнул и глянул на картонный стаканчик. От него явственно тянуло крепким кофе. – Спасибо, – с чувством поблагодарил Коноха и вцепился в стаканчик мертвой хваткой. Сакуса кивнул и пожал плечами, сразу отвернулся и вышел. У Конохи в груди резко потеплело ещё до того, как он сделал первый глоток. Характер Сакусы может и был тяжёлым, и вообще Коноха не мог назвать его самым приятным и заботливым человеком в мире, но иногда, в такие вот моменты, от его внимания прямо-таки щемило от нежности и умиления. – Я говорил, как тебе идет сутана? – Коноха допил свой кофе и выбросил стаканчик уже на улице, догоняя Сакусу. – Чуть более семисот раз, – ровно отозвался тот. Коноха присвистнул. – Ты считаешь? – Я помню, сколько лет назад мы стали с тобой работать, и с тех пор слышу это почти каждый день. Вывел примерное число, – лицо у Сакусы было такое, будто он только что глотнул кислого молока. Коноха только хмыкнул. – А ты вот мне никогда не говорил. Сакуса молчал, и Коноха не стал развивать разговор. До церкви шли молча – каждый переживал свое тяжёлое утро. – Отец Кохей! – едва двери церкви открылись, Коноха засиял улыбкой. Он мог прямо-таки слышать, как Сакуса за его спиной со скрежетом плохо смазанного механизма закатил глаза. И, конечно, остался мрачным. Отец Кохей смотрел круглыми глазами и моргал слегка ошалело и как в замедленной съемке – не то от их с Сакусой контрастности, не то у старика тоже утро не задалось. Коноха по-европейски схватил его за руку и энергично потряс. Отец Кохей проморгался наконец, встрепенулся – вот так-то лучше, а то стали бы кланяться – так бы и заснули все, согнувшись. – А вы… – Отец Акинори, отец Киёми, – Коноха сделал жест в сторону, обозначая не то свою длинную тень, не то Сакусу за плечом. – Из Ватикана. Отец Кохей близоруко сощурился и медленно, аккуратно вытянул свою ладонь из хватки Конохи. – Что, мы не похожи на итальянцев? – Коноха веселился. Кофе начинал действовать, и утро медленно окрашивалось всё более радужными цветами. «Такими радужными, как половина кардиналов», – Конохе пришлось прикусить кончик языка, чтобы не озвучить только что придуманную шутку. – Не очень, – отец Кохей улыбнулся – как-то сонно и лениво, но все-таки благостно, это был хороший знак. – А я думал, вас убедят кудри отца Киёми, – Коноха хмыкнул. Между лопаток фантомно жгло: он прекрасно знал, как Сакуса сейчас сверлил спину взглядом. – Но вы нас раскусили, мы с вами земляки, такое совпадение. – Непорочное зачатие, – сухо напомнил Сакуса. – Да, непорочное зачатие, – отец Кохей быстро стал деловым и похожим одновременно на буддийского монаха и корпоративного топ-менеджера. – Аой-чан… – …уже третья у нас за этот год, давайте ближе к делу, – оборвал гордого отца Кохея Сакуса. – Да, ближе к телу, – не удержался Коноха и даже глазом не моргнул. Ничего такого он не сказал, всё правильно: у девушки тело беременное, даже если от святого духа. Отец Кохей чуть недовольно попыхтел и пригласил идти за ним. Коноха рассматривал витражи церкви и слушал стук шагов: три пары туфель создавали впечатление маленького, но хорошо подкованного отряда пони. Стук каблуков о пол получался очень аккуратным. Это была точно не какая-нибудь имитация из ПВХ и даже не бетон, пол был каменным. Или наливным, но наливной был бы куда ровнее. Коноха прикинул, что церкви должно было быть уже приличное количество лет. Очень странно: он никогда раньше не видел таких старых и добротных, совсем по-европейски построенных католических церквей в Японии. И ночью, пока копался в информации, даже было подумал, что это ошибка. Обычно японские католические церкви, в которых он оказывался, были очень современными, до приторного уютными. Часто их вообще перестраивали из офисных зданий или старых детских садиков и выкрашивали всеми оттенками бежевой краски, какие находились в ближайшем строительном супермаркете. Бежевыми красками тут и не пахло, зато пахло чем-то сладковатым, что вплеталось в запах ладана и вместе с ним словно въедалось в мрачноватые каменные стены. Коноха принюхался, но так сразу определить, что это, не смог. Увлекшись, он остановился, только когда впечатался носом Сакусе в спину. – Аой-чан, – отец Кохей, проведший их по тёмным даже утром коридорам, стучался в тяжёлую дубовую дверь. – Отец Киёми и отец Акинори из Ватикана приехали поговорить с тобой. Распахнулась дверь, и ангелы запели. Коноха аж сощурился и часто заморгал: Аой-чан, ангел во плоти, ласково улыбалась, и фигуру её объял божественный свет. – У вас что, штор нет? – недовольно спросил Сакуса, тоже щурясь и смешно морща нос. А, ну да. За спиной у Аой-чан, прямо напротив двери, было приличных размеров окно, в которое бил утренний свет. – Нет, – Аой-чан заулыбалась ещё шире. – Пришлось их снять, они очень неудобные. – Ну, вы совершенно правы, доброе утро, а не могли бы вы нас ненадолго оставить, мы поговорим с Аой-чан, отец Киёми проведет первичный осмотр, он врач, – Коноха потер веки и тоже стал улыбаться, зачастил, не делая пауз и не утруждаясь выделять, к кому обращается. Сакуса без слов просочился внутрь комнаты, уверенно оттеснив Аой-чан – как раз ровно так, чтобы Коноха смог закрыть за ними дверь. – А вы правда врач? – Аой-чан присела на край кровати. – Правда, – Сакуса уже надел сетрильную маску, достал из кармана сутаны и надорвал пакет с одноразовыми перчатками. Коноха на секунду даже залип, залюбовался, как он поднял руки и привычными, отточенными жестами натянул латекс на ладони – обтянутые белым, подсвеченные яркими лучами из окна его руки светились не хуже, чем Аой-чан только что. – «Длань свою она открывает бедному, и руку свою подает нуждающемуся», – напевно произнес Коноха и только улыбнулся на чуть недоуменный взгляд и выгнутую бровь Сакусы. – «Миловидность обманчива и красота суетна; но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы», – каким-то чересчур, даже пугающе мечтательным тоном подхватила Аой-чан, покивала сначала Конохе, потом Сакусе. У Сакусы между бровей залегла глубокая складка, взгляд стал ещё тяжелее и мрачнее. Стал обещающим, что-то вроде: «я тебе вечером покажу, кто тут «жена». – Знаешь эту притчу? – Коноха улыбнулся, жестом предложил Аой-чан прилечь. Она снова покивала, опустила голову на подушку и блаженными, почти стеклянными глазами уставилась в потолок. – Конечно. – Юбку вверх, бельё вниз, ноги на спинку кровати, – дежурно скомандовал Сакуса, доставая из кармана ещё и вазелин. Взгляд у Аой-чан резко прояснился, она глянула на Сакусу со смесью паники, животного страха и искреннего, невинного недоумения бесполого ангела. – Ты раньше не была у гинекологов? – участливо спросил Коноха, присел на край кровати и погладил её по волосам. – Нет, – Аой-чан взмахнула длинными ресницами и подняла на него взгляд. Коноха улыбнулся. Сакуса выразительно выгнул бровь и нетерпеливо пошуршал латексом. – И УЗИ тебе не делали? – Коноха изображал само терпение. Аой-чан отрицательно помотала головой. Блестящие густые волосы разметались по подушке живописными волнами. – И с чего ты тогда решила, что беременна? – не выдержал Сакуса. Теперь уже Коноха выгнул бровь и выразительно посмотрел на характерно выпирающий живот Аой-чан. – Мне было явление, – начала она. Коноха снова погладил её по волосам, стал кивать, сам аккуратно уложил на спинку кровати одну ногу, – Во сне, – вторую ногу. – Там был ангел со светлыми волосами и ласковой улыбкой, – Коноха задрал длинную юбку и махнул Сакусе, чтобы занимался делом дальше. Тот поморщился, но согнулся. – И ангел что? – Запутался в занавесках, – Аой-чан ойкнула, глянула туда, где под юбкой скрылся Сакуса, а потом расслабилась и засмеялась. – Он был очень милый. С тех пор я нигде не вешаю штор. Дома сняла, и когда меня забрали в церковь, попросила их убрать. Всё думаю: может, мой ангел снова придет. Коноха с силой сдавил переносицу двумя пальцами и нахмурился изо всех сил. Серьезная история, нельзя улыбаться, нельзя. Он больно прикусил себя за губу, глубоко вдохнул и поднял совершенно спокойное лицо – только губа покраснела. – Так, ладно. А что было до и после того, как… ангел запутался в шторах? – Да всё как обычно, – Аой-чан пожала плечами. – В тот день я была на утренней службе здесь, в церкви, потом собирала рис на поле. На следующее утро снова пошла на мессу и затем на поле. А потом – вот, – она нежно погладила свой живот. – Я знала, что так будет, знала, что достойна, я с детства ждала, что Господь выберет меня. Я чувствовала. Потом меня тошнило, я прибавила в весе, хотя прилежно постилась… Аой-чан загибала пальцы, перечисляя признаки беременности. Сакуса вынырнул из-под юбки, снял перчатки с громкими злыми щелчками, надел новые. Пока Аой-чан увлеченно говорила о счастье материнства и карьере мадонны, поймал её руку и щелкнул ланцетом для забора крови. Коноха задумался, что ещё можно найти в карманах у Сакусы. – А вот теперь и нам пора на утреннюю службу! – когда Сакуса закончил, Коноха прервал поток откровений, хлопнув в ладоши. – А ты отдыхай, Аой-чан, мы помолимся за тебя. Когда за ними закрылась дверь, Сакуса так уставился на Коноху, будто это он виноват, что их вызвали на непорочное зачатие, которое даже на первом этапе обычные врачи не проверяли. – Ну, наш шторный ангел поработал? – усмехнулся Коноха, неспешно шагая по коридору. Сакуса долго молчал, а потом нехотя выдал, медленно снимая с ушей резинки маски: – Технически она девственница. – О, так все-таки правда? – Не знаю, – ответил Сакуса таким тоном, каким обычно говорят «издеваешься?» – В любом случае нужно сделать УЗИ и анализ крови. – А ты вообще не веришь в чудеса, да? – Коноха улыбнулся. – Оба моих дяди были оммёдзи. Сыновей не было ни одного, ни у другого, зато был я. У меня на них аллергия. – На дядь, на оммёдзи или на чудеса? – Без разницы. Коноха рассмеялся и закинул руки за голову. Чем ближе они подходили к главному залу, тем больше его захватывал благостный настрой: в общем-то, даже если Сакуса прав по всем статьям и скатались они совсем зря, то вообще-то не зря. Побывали на родине, в конце концов. Сняли симпатичный домик, отвели там душу – в кельях так-то особо не потрахаешься. На утреннюю службу в церкви собралось прилично народу. Коноха мысленно прикинул: да, наверное, половина всей деревеньки, которая, кажется, выросла вокруг церкви, облепила её со всех сторон – даже рядом с церковным кладбищем с удовольствием жили, Коноха успел ночью просмотреть гугл-карты. Коноха занял свое место рядом с Сакусой, кивнул отцу Кохею, который улыбался им, и приготовился слушать службу. Только не услышал толком ни слова. Священника со светлой челкой, который открывал рот, окутывала божественная музыка. Коноха буквально видел её, видел ноты и звуки, видел, как они вплетались в солнечный лучи, пробивающиеся сквозь витражи. Пылинки блестели в свете, и свет окутывал фигуру, и струился внутрь, в самую душу вместе с голосом. Коноха инстинктивно схватился за крест на груди, сжал его в ладони, опустил глаза – казалось, свет пробивался даже из его кулака, в котором было зажато распятие. Ангелы пели, и душа Конохи пела вместе с ними. – Охренеть, – пропел Коноха и с трудом вдохнул. Он всё ещё захлебывался благодатью, когда служба закончилась. Легкие горели, как после долгой пробежки или быстрого жесткого секса, и даже похожее возбуждение мягко гуляло по всему телу, текло по венам. Коноха так и остался стоять на месте. Сакуса рядом выглядел совсем пришибленным – так выглядят люди, которым разорвали разом все шаблоны. – …надо сделать анализ крови, – выдавил Сакуса. Говорил он непривычно сдавленно, хрипло и почти неуверенно, и уходил из церкви тоже не обычной своей размеренной походкой. Коноха развернулся на каблуках, осматриваясь вокруг. Люди уходили из церкви неохотно, но всё же по-тихоньку расползались – медленно, как пылинки в солнечном свете. Большинство прихожан улыбались, тихо переговаривались, держались за руки. – Когда вы планировали рассказать нам об этом чуде? – Коноха поймал отца Кохея под локоток. – Чуде? – тот вскинул брови и снисходительно улыбнулся. – Вы себя прекрасно чувствуете, правда, отец Акинори? Так и должно быть после службы, после хорошей молитвы. Ваша душа тянется к Богу, а Бог тянется к вам. Это нормально, отец Акинори. Коноха вспомнил службы в Ватикане, в Мехико, в Барселоне, Вильнюсе, Солт-Лейк-Сити, Маниле и всех других городах, куда ездил по работе, где присутствовал на грандиозных службах в грандиозных церквях и соборах. Сглотнул сухим горлом. Здесь, в крохотной японской деревне, грандиозности в службе было в разы больше. Не для него одного – судя по лицу сбежавшего Сакусы, с ним происходило то же самое. Судя по лицам местных, они считали это в порядке вещей. – Вы можете поговорить с отцом Ацуму, он обычно ведет утренние службы и с удовольствием общается с прихожанами, – отец Кохей всё улыбался, и от его улыбки Конохе становилось теплее. Воодушевленный, Коноха снова нырнул в церковные коридоры. Отец Ацуму не мог далеко уйти, служба только закончилась, да и вообще все ведь уходили из зала так медленно. Вряд ли этот святой отец решил показать мастер-класс по спринту. – …не успела даже! Говорю тебе, ничего я не делал, – услышал Коноха за углом и тут же затормозил – скорее даже на автомате, чем сознательно. Он привык собирать информацию – что в Интернете, что в бездонной ватиканской базе, что в поле. Несмотря на отголоски ангельской песни в сердце и остатки легкого возбуждения и напряжения в яйцах, Коноха соображал, что всё ещё должен работать. – У нас гости из Ватикана, ‘Цуму. – И я тут ни при чем, – очевидно, жарко оправдывался отец Ацуму. Коноха чуть выглянул из-за угла. Отец оказался молодым, наверное, не старше самого Конохи, разве что немного, но зато прилично выше. Коноха мысленно прицыкнул: вечно ему попадались высокие коллеги, это с Сакусы началась бесконечная череда. И напротив отца Ацуму, спиной к Конохе, стоял такой же высокий мужчина. – Я не говорил, что тебе не верю, я сказал, что у нас проблемы, и назвал причину. – Ты прямым текстом обвиняешь меня в проблемах, – отец Ацуму скрестил руки на груди и мрачно насупился, на глаза легла тень от челки, и он стал выглядеть почти хищно. – А у тебя должно быть достаточно мозгов, чтобы понимать, почему. Мы все под ударом, – собеседник отца Ацуму явно не разделял его запал, говорил тише, размеренно и даже тягуче. Жалко, не было видно лица. Отец Ацуму раздражённо махнул рукой, обозначая, что разговор закончен и бодро зашагал в сторону Конохи. Тот машинально снялся с места, неслышно двинулся туда, откуда пришел. – Я сам с этим разберусь. Ты же этого хочешь, – успел уловить Коноха, прежде чем выйти в главный зал и затеряться среди колонн нефа. Отец Кохей нашелся на крыльце. Смотрел вдаль, чуть щурясь, и глубоко размеренно дышал. Коноха встал рядом и скопировал его позу, заложил руки за спину, чуть запрокинул голову и покачнулся на пятках, улыбаясь. – Поговорили с отцом Ацуму? – Позже, я решил переварить всё самостоятельно для начала. Помолчали. Коноха из-под ресниц наблюдал за двумя парнями, которые перекидывались мячом у ворот церкви. Оба симпатичные, уже рослые, хотя ещё и по-детски угловатые. На вид им было лет по четырнадцать-пятнадцать. Кого-то они Конохе напоминали, да и между собой были похожи, как родные братья. – Мальчики из приюта? – спросил Коноха, вспомнив просмотренные ночью файлы. Отец Кохей умиленно заулыбался. – Громко сказано, при церкви живет всего несколько ребят. Кто-то пришел издалека, кто-то остался без родителей. У нас маленькая деревня, все друг друга знают и все друг другу помогают. – Как насчет госпиталя? Больницы, поликлиники? Насколько я знаю, в таких местах церковь часто выступает и как больница, и как школа. – А я думал, вы уже всё про нас знаете, – отец Кохей покосился с лукавой улыбкой, и Коноха ответил ему зеркально. – В базе Ватикана, может, и много всего, но всеведущим остается все-таки только Господь. Отец Кохей засмеялся и снова перевел взгляд – теперь тоже смотрел на мальчишек с мячом. – Вы правы, отец Акинори. К нам обращаются люди в беде. – Но у вас нет сертифицированного врача. – И снова вы правы! Коноха усмехнулся сам себе. Не будь отец Кохей в таком добром расположении духа, его бы это уже раздражало. Всех раздражало, когда Коноха раз за разом оказывался прав. – Обычно мы помогаем с легкими недугами, все-таки мы здесь кое-что знаем о здоровье, к тому же, если молиться от души, то и лекарства могут не понадобиться. – Ага. Если лечить простуду, она пройдет за неделю, а сама она проходит за семь дней, – пробормотал Коноха себе под нос. Отец Кохей продолжил рассказывать, не услышав, но один из мальчишек почему-то замер с мячом, обернулся к Конохе, как будто услышал свое имя. – С серьезными проблемами мы отправляем в больницу в город, – закончил отец Кохей. Коноха кивнул не то святому отцу, не то самому себе, и махнул мальчишке. Тот скривил снисходительную улыбку. Вот же мелкий засранец. И все-таки какой знакомый – Коноха сделал мысленную заметку подумать, не видел ли он таких юных и наглых семинаристов в Ватикане. – И поэтому Аой-чан не осматривали толком, – Коноха глянул на отца Кохея, потом на небо. Сквозь пушистое дырявое облако пробивались лучи, образовывая «ангельскую лестницу». Вокруг было чисто, больше ни одного белого клочка, но Коноха отчетливо улавливал ощущение будущей грозы. Сакуса в такие моменты обычно фыркал и закатывал глаза: «У тебя слегка падает давление перед дождем, предсказатель». – Аой-чан особенная, – вздохнул отец Кохей. – Она отказалась ехать в город, говорит, не может далеко отойти от церкви. Ей здесь хорошо и спокойно, а там – там большой враждебный мир, понимаете? Она всю жизнь тут живет, её даже младенцем в церковь носили каждое воскресенье, потом она стала приходить уже сама, каждый день. Нечасто встретишь такую преданность, такую мощную веру, согласитесь. Коноха предпочел согласиться молча. Ещё немного постоял, покачиваясь с пятки на носок. Мальчишки бросили мяч и куда-то убежали, перешептываясь, дергая друг друга за рукава рубашек и края шорт. Уходя, Коноха вспоминал свои шорты, себя-мальчишку и ностальгически вздыхал. Уже почти отойдя от ворот, он обернулся – сам не понимал, зачем. Просто… хотелось вернуться в зал, посидеть в нефе, просто прогуляться. Подышать – казалось, самой благодатью. На крыльце уже не было отца Кохея. Стоял отец Ацуму, рядом – один из тех игравших мальчишек. Такие похожие: Коноха даже прикинул, не может ли парень быть сыном отца Ацуму. Мальчишка как-то странно, нехорошо щурился. Отец Ацуму показал Конохе «Викторию». Коноха едва удержался, чтобы не послать воздушный поцелуй, ограничился тем, что отсалютовал двумя пальцами. Шагая к домику, который они с Сакусой сняли, Коноха задумчиво щипал себя за нижнюю губу и перебирал картотеку памяти, вспоминал всех, о ком ночью читал. Недовольно прицыкнул языком: сам себе враг, рассматривал молодых, уже под утро, когда глаза совсем слипались. Сакуса дома возился со своей мини (хотя Коноха мог бы поспорить насчет этой приставки) лабораторией. Никаких признаков того, что он совсем недавно смотрел широко распахнутыми глазами куда-то в бесконечность и хапал воздух ртом от переизбытка эмоций. Коноха навалился сзади, бессовестно саботируя рабочий процесс. Было очень удобно, что Сакуса сидел так согнувшись над своими пробирками, можно было положить ему подбородок на макушку. – Мешаешь, – глухо произнес Сакуса в свою новую стерильную маску. – Отложи, кровь никуда не убежит, и Аой-чан тоже, – Коноха зарылся лицом в густые волосы Сакусы, потерся щекой о затылок и глубоко вдохнул. – У меня полное сердце божьей благодати, таким надо делиться, – добавил Коноха, уже нащупывая застежки сутаны Сакусы. Тот чуть расслабил плечи, после паузы обернулся даже и поднял голову. Коноха приоткрыл глаза, сфокусировался, аккуратно подцепил резинку маски рядом с ухом. Он любил этот момент, любил открывать лицо Сакусы, как будто там, под маской, была какая-то интрига. Были, конечно, только теплые губы, которые Сакуса обычно сжимал в жесткую линию, но в поцелуях губы у него становились мягкие, и Коноху это устраивало более чем, даже больше, чем какая-нибудь интрига. Целоваться было одурительно сладко, Коноха жмурился и всё больше наваливался на Сакусу, вообще ни о чем не думая. В голове была блаженная пустота. В какой-то момент стул Сакусы покачнулся, они оба чуть не упали, инстинктивно вцепились друг другу в плечи. – Стой, – нетвердо произнес Сакуса, чуть отстраняя Коноху от себя. – Стой же. Открывать глаза не хотелось. Хотелось целоваться, хотелось притереться всем телом и кончить – может, даже одновременно с Сакусой, вот была бы романтика, и песни их душ зазвучали бы в унисон. Коноха очнулся от того, что у него горела щека. Несколько раз моргнул и удивленно прижал к щеке пальцы – и правда горячая. – Ещё? – Сакуса хмурился, но не мрачно, как обычно, а обеспокоенно. – Тебе захотелось попробовать БДСМ или что? – Коноха выпрямился и обиженно поморщился, потирая щёку. Рука у Сакусы была тяжёлая. – Я совсем не против, но давай как-нибудь в обычный день, а не когда у меня настроение делиться душевным теплом? – Если ты ещё не очухался, могу добавить, – сообщил Сакуса и продемонстрировал ладонь – всё ещё в латексной перчатке. – Тебе бы в волейбол играть с таким ударом, – вздохнул Коноха, подвигал занывшей челюстью. Умел же Сакуса сбивать – в прямом смысле – настрой. – Просто это… – Сакуса откинулся на спинку стула, посмотрел в потолок невидящим взглядом, сцепил на животе пальцы. Характерно зашуршал латекс. – Не то, чего я ожидал. Чего ожидаю обычно, – Сакуса тщательно подбирал слова, Конохе было видно, как тяжело ему это давалось. – Хочешь сказать, у тебя разрыв шаблонов и полное переосмысление в процессе? – Коноха улыбнулся уголками губ и присел на край стола. Тут же получил резкий удар в бедро и соскочил, шикая. Сакуса ревностно покосился на него и отодвинул подальше от края свою мини (Коноха всё ещё мысленно оспаривал эту приставку) лабораторию. – Нет. Не совсем. Наверное, – Сакуса снова уставился в потолок. – Чувствуешь, как колеблется твоя аллергия на дядюшек и чудеса? Сакуса скривился. – Для тебя всё так легко, да? Есть чудо – нет чуда. – Я агностик, если уж на то пошло, – Коноха пожал плечами. – Хотя обычно просто скептично ко всему отношусь. Сакуса молчал. Коноха практически мог чувствовать, как у Сакусы внутри тяжело ворочалось, больно терлось о ребра осознание чего-то – чего-то невероятного, может быть. Принятие чего-то неприемлемого. Сакуса перевел взгляд – теперь уже задумчивый и будто оценивающий – на Коноху. – У меня есть идея, – Сакуса потянул Коноху к себе за запястье одной рукой и сунул вторую в карман сутаны. Зашуршало. *** Коноха проснулся посреди ночи от звуков бомбежки. Сразу подскочил, проверил наличие распятия на груди, схватил штаны и бросился в бомбоубежище. Застыл посреди коридора босой, поджимая мгновенно замерзшие пальцы ног. Определенно, документалка про бомбардировки Дрездена на ночь была лишней. Что-то там ещё было мутное про Дрезденский сланец, нужно было сразу выключать эту антинаучную ересь, но очень уж увлекательно там рассказывали, к тому же, это вполне могло оказаться чудом – жаль, что Коноха не в то время родился, чтобы расследовать это дело. Коноха от души зевнул, все-таки натянул штаны, раз уж захватил их с собой, и пошлепал к двери. «Бомбежка», как оказалось, шла сразу по двум фронтам: в окно били косые струи дождя, а в дверь – чьи-то кулаки. – Аой-чан! – пришлось открыть её и сразу отшатнуться, чтобы отец Кохей не постучал по инерции ещё и Конохе по лбу. – Нет, я отец Акинори, – Коноха снова зевнул. – Аой-чан у вас в церкви. – Аой-чан убивают! Коноха глубоко вдохнул и снова сорвался с места, не дожидаясь, пока отец Кохей перестанет безумно вращать глазами и расскажет, что к чему. Нужно было успеть в церковь, пока место преступления не испохабили окончательно, иначе они с Сакусой никаких зацепок уже не найдут. Будить Сакусу Коноха даже не посчитал нужным. Сон у того был ещё более чутким, так что задержаться он мог только по двум причинам: решил, что незачем вставать, раз Коноха всё равно вскочил, или захотел для начала одеться. Или то и другое. Когда Коноха наспех застегивал рубашку и втискивал ноги в туфли, Сакуса уже был в полной готовности и жестко держал отца Кохея под локоть. Вот же – и даже сутану надеть успел. Даже колоратку не забыл! Коноха вздохнул и закатал рукава своей черной рубашки, плюнув на расстегнутые манжеты. – Вы же сказали, что её убивают, – чуть запыхавшийся Коноха привалился плечом к косяку двери. На кровати лежала Аой-чан – бледная, но явно живая. – Почти. Я нашел её бездыханной! Совсем! Успел оказать первую помощь, а потом сразу побежал к вам. Тут присматривали послушники, – отец Кохей дыхал ещё тяжелее и прижимал ладонь к сердцу, другой рукой сделал жест в сторону растерянных парней. – А почему она так спокойно спит сейчас? – Коноха недоуменно посмотрел на кровать, потом на послушников. Послушники недоуменно посмотрели на него. – Так я всё поправил, – отец Кохей моргнул. Коноха чуть не завыл – вот этого он и боялся. – Я иногда прогуливаюсь по церкви ночью, у меня бывают бессонницы. Услышал шум тут, решил проверить, всё ли в порядке. А когда вошел, одеяло и подушки были разбросаны, Аой-чан металась по кровати, сбросила Библию с тумбочки, почти задыхалась – ужас просто! Словно демон вселился, захватил нашего ангела, окрасил её крылья черным и красным, – отец Кохей сжал сутану напротив сердца. – Дьявол наверняка испытывает девочку, шлет к ней своих слуг, чтобы помучили. Коноха сжал переносицу двумя пальцами. – А потом? – Потом она перестала метаться и дышать, я сделал искусственное дыхание, непрямой массаж сердца и уложил её как подобает, – прозаично закончил отец Кохей. Сакуса за спиной Конохи громко втянул воздух сквозь зубы, тихо цыкнул и твердым плечом оттеснил отца Кохея, чтобы пройти в келью, зыркнул на послушников, давя аурой – жалко ему было словом прогнать, что ли? Коноха улыбнулся мысли. Сердце и дыхание успокаивались, Аой-чан была жива, всё налаживалось. – Не расслабляйся, – Сакуса словно тут же почувствовал, как у Конохи стал меняться настрой, и зыркнул уже на него. И сам тоже напрягся явно специально, держа картину перед собой в фокусе. – Я в норме, в норме, – Коноха потер глаза и тряхнул головой. – Отец Кохей, кто обычно у вас исполняет обязанности врача? Ну, когда люди приходят с простудами и всем таким? – Любой из нас, в принципе. Чаще отец Ацуму, он больше знает о лекарствах. – Вот и славно, отец Ацуму нам понадобится, – Коноха тоже прошел в келью, но к кровати приближаться не стал. Сакуса сам со всем справится, он уже не первый раз колдовал над почти-умершими и прекрасно знал, что делать. – Честно говоря, перед тем, как побежать к вам, я стучался в келью отца Ацуму, – замялся отец Кохей. – У него было заперто, и дверь никто не открыл. Я подумал, крепкий сон после тяжёлого дня… Коноха сощурился. Отец Кохей пожал плечами. – Понятно. Попробуйте поискать отца Ацуму ещё разок, – подбодрил Коноха. – Пойдешь искать сам? – спросил Сакуса, как только перестали быть слышны шаги отца Кохея, гулким эхом отдававшиеся в каменных стенах совсем притихшей ночью церкви. Коноха только хмыкнул и выше, аккуратнее закатал рукава. Он выскользнул через окно, тут же вымочил туфли в мокрой траве и брюки – в мокрых кустах. Дождь продолжал лить, хотя уже не такой сильный, и противно прибивал челку ко лбу. Коноха глянул на черное небо, на ещё более чёрный шпиль церкви на его фоне и вздохнул. Ему везло на такую погоду: вот когда они ездили расследовать мироточение в Вильнюс, там тоже была такая шняга, ещё и молнии сверкали, подсвечивая грандиозный собор. Как по заказу молния блеснула и здесь. Коноха кивнул сам себе: полный комплект, – и стал пробираться вдоль стены церкви, оглядываясь вокруг и осторожно заглядывая в окна первого этажа. Парочка горела – один из больших учебных кабинетов, если Коноха верно помнил план церкви. Ещё одно на втором этаже – келья отца Кохея. Коноха задумался на секунду и двинулся ко входу на кухню, чтобы не привлекать внимания. Уже взявшись за ручку тяжёлой двери, краем глаза он уловил едва заметное свечение. Оно будто шло по контуру фундамента, выделяло границу между камнем здания и землей. Коноха перевел взгляд на вход в подвал. Вздохнул. Стоило начинать с этого, всегда стоит начинать с подвалов, как он ещё за столько лет не уяснил? Вскрыть ржавый замок было нетрудно, вряд ли кто-то здесь рассчитывал, что в Ватикане умеют орудовать шпильками и ножиками, и даже носят из с собой в карманах. У Сакусы были свои рабочие принадлежности, у Конохи – свои. Чем ниже он спускался по каменной лестнице, тем больше уверялся: подвалом давно никто не пользовался. Или этим входом никто не пользовался. Или кто-то увлекался декорированием подвалов паутиной, пылью и мхом. Достигнув дна, Коноха замер и прислушался. Сначала было совсем тихо, но он отчетливо уловил запах, который привлек его ещё утром. Сейчас из-за дождя наверху его совсем не было слышно, всё перебивали запахи озона, мокрой травы, прибитой пыли. Здесь, внизу, отчетливо пахло ладаном и тем самым, что Коноха не смог определить утром. Потом зашуршало. Слева, где должно было быть основное подвальное помещение, доносился легкий шелест. Коноха повертел головой, и – да, именно слева кое-где были подсвечены, поблескивали стыки каменных плит между стенами и потолком. Он достал зажигалку, чиркнул совсем рядом с одной из стен. Тонкая блестящая полоска дрогнула, скукожилась и погасла, будто испугалась. Коноха тронул стык камней пальцами. На ощупь – как подпаленная трава или мох. Чуть поколебавшись, Коноха решил не повторять подвиг Альберта Хофмана и пальцы только понюхал. За характерным жженым запахом угадывались уже знакомые ноты с ладаном и чем-то таинственным. Коноха мысленно сплюнул. Кажется, аллергия Сакусы передавалась при обмене телесными жидкостями, потому что у Конохи точно стала развиваться аллергия на таинственность. Двигаясь дальше налево и подсвечивая себе зажигалкой, Коноха думал, что нужно будет сковырнуть этого мха Сакусе на экспертизу. И очень надеялся, что ножик ему сегодня понадобится только для взлома и порчи церковных стен. Чем дальше Коноха продвигался, тем сильнее становился запах и тем спокойнее ему было. Сакуса рядом – ну, почти – и они в стенах церкви, отец Кохей готов помочь в случае чего, парни-послушники тоже показались очень милыми. Коноха остановился, глубоко вздохнул и на секунду прикрыл глаза, наслаждаясь умиротворением. Тут же дал себе пощечину, прикусил нижнюю губу так, что в рот хлынул характерный металлический привкус. Слюна тут же стала соленой и вязкой от крови. Коноха поморгал, снова чиркнул зажигалкой и пошел дальше. Губа саднила и не давала отвлечься на теплое чувство в груди, легкость в голове и сладкое напряжение в паху. Через несколько метров Коноха замер снова, уронил челюсть и чуть не выронил зажигалку. Он вышел к огромному залу, амфитеатру даже. Вниз спускались две лесенки: одна заросшая, что была перед Конохой, и ещё одна напротив. По его прикидкам, выйти туда можно было только из главного зала, и дверь должна была прятаться где-то за алтарём. Размер амфитеатра впечатлял: здесь поместилась бы парочка нефов, как наверху. Всё пространство мягко светилось, зеленовато поблёскивало, и запах здесь забивал ноздри и сильно мешал думать. Коноха сделал шаг вперед и тут же поскользнулся. Вниз он съехал моментально, как по ледяной горке. Отбитая задница болела, а ещё, кажется, Коноха в чем-то вымочил брюки. Он поднялся на ноги и потер зад, обернулся – дорожка, проделанная его собственными ягодицами, светилась чуть сильнее, чем всё остальное вокруг. Коноха чувствовал себя совершенно по-идиотски. «Грёбаная эльфийская поляна с флуоресцентным водопадом», – отстраненно подумал он. Что бы это ни было, оно было везде вокруг, мягко светилось и слегка шуршало – очевидно, здесь была вентиляция, и слабый ветер долетал до самого амфитеатра. Пройдясь по кругу, Коноха задумчиво оценил дорожку от своей задницы, потом глянул на вторую – чистую лестницу. Выбор показался ему очевидным и удачным, но уже на середине подъёма он так не думал. За дверью слышались приближавшиеся шаги. Последние ступени Коноха практически пролетел. Тронул дверь, определяя, с какой стороны петли, и замер с той стороны, зажав себе рот рукой. Ему казалось, что дыхание слишком громко отдавалось в амфитеатре, а ещё чем больше он хватал воздух ртом, тем больше запах вытеснял из головы всё здравое, оставляя только доброе и светлое. Уже потом, бегом пересекая главный зал, Коноха думал, что ему крупно повезло: у вошедшего на эльфийскую поляну отца Ацуму не было привычки открывать двери с ноги, иначе он бы разбил Конохе нос. И Коноха был не очень уверен, что, заметь его кто, он бы не стал эльфом этой поляны навсегда. Сакуса нашелся у ворот церкви, ходил туда-сюда. Где-то уже раздобыл зонт. Коноха влетел под него и сразу вцепился Сакусе в плечи. – Отец Ацуму – грёбаный эльф, – четко и членораздельно произнес Коноха, глядя Сакусе прямо в глаза. И тут же пригнулся, чтобы увернуться от жёсткой пощёчины, в прошлый раз ему не понравилось. – Я нормальный! У меня даже реакция в норме, видишь! – возмутился Коноха. Сакуса смотрел недоверчиво и тяжело, потирал пальцы подушечкой большого, явно раздумывая, не замахнуться ли ещё раз. – Я разговаривал с отцом Ацуму пять минут назад, и он показался мне достаточно похожим на обычного человека, чтобы попытаться врезать тебе для отрезвления ещё раз. – Как пять минут назад? – опешил Коноха и бессильно опустил руки. Сакуса тоже руку опустил – видимо, передумал бить. – Так. Отец Кохей нашёл его почти сразу после того, как ты вышел в окно, я ждал совсем недолго. Пообщались, ещё раз проверили пульс и дыхание Аой-чан, – Сакуса пожал плечами. – Да не может быть, я же его видел на эльфийской поляне! Сакуса снова поднял руку. Коноха снова отшатнулся от потенциальной пощёчины. – Так, ладно, раз с Аой-чан всё в норме, идём домой, расскажу по дороге. Тем более, я тебе образцы для анализа принёс, – Коноха развернулся спиной и продемонстрировал испачканные брюки. Наверное, они ещё должны были даже немного светиться. *** Сакуса снова возился со своей мини (и Коноха уже почти злился на эту приставку) лабораторией. Дело есть дело, Коноха прекрасно это понимал, но не мог избавиться от какой-то иррациональной ревности. Сакуса держал в руке колбу, просматривал на свет и щурился, а Коноха думал, что этими пальцами так нежно ему стоило бы держать что-нибудь другое. – Пей больше воды, чаще ходи в туалет, – посоветовал Сакуса в ответ на его тяжёлый вздох. – Сам знаю, – огрызнулся Коноха. Сакуса покосился на него поверх пробирки. – Откуда? – Окончив старшую школу, я решил стать юристом. Считай, в последнюю секунду. Потому что когда нарушаешь закон, нужно знать, как его обходить и как действовать в случае чего, – Коноха поднял палец вверх. – Ты знал, что некоторые грамотные преступники знают закон лучше многих дипломированных юристов? – То есть, ты употреблял по малолетству. – Не так уж мало лет мне было, – обиделся Коноха. – Чего ты тогда сунулся в церковь? Ты даже не веришь, ты агностик, – Сакуса склонился над микроскопом, как будто его вообще не интересовал ответ, но Коноха знал: раз он уже расщедрился на вопросы, то будет впитывать информацию. – Знаешь, чтобы быть хорошим адвокатом, не нужно даже верить тому, кого защищаешь. Тебе нужны быстрый ум и живое воображение, хорошо подвешенный язык и толковая память. Наглость ещё, – Коноха улыбнулся и рухнул в кресло, наблюдая за сгорбленным Сакусой. Конохе нравилось смотреть, как он работал, хотя ревность к мини (да чтоб её) лаборатории никуда не пропадала. – В нашей работе всё примерно так же. Вообще я думал, что стану адвокатом дьявола, но так вышло даже веселее. Путешествую, опять же, мир смотрю, всё такое. Мне интересно. Работа ничем не хуже других. Звякнула очередная колба, тихо загудела работающая центрифуга. Коноха глянул за окно – уже должен был заняться рассвет, но за тучами солнца совсем не было видно, небо только едва посерело. И то, может, ему просто хотелось так думать. – А ты? Ты тоже не рассказывал. Я имею в виду, я хотя бы агностик, ты же вообще в чудеса не веришь, – Коноха снова негромко заговорил, когда Сакуса устало опустился в соседнее кресло, стащил с лица маску и нажал пальцами на веки. Под глазами у него уже чётко обозначились ещё более глубокие и тёмные, чем обычно, круги. – У меня два бездетных дяди-оммёдзи и любящие родители. Как думаешь, сколько мне было, когда все родственники стали заводить разговоры о женитьбе и моих будущих детях? Коноха сочувственно покачал головой. – Двенадцать. Мне было двенадцать, – Сакуса вздохнул, закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Коноха проследил, как плавно опустился кадык, когда Сакуса сглотнул. – А когда ты понял, что гей? – Примерно в одиннадцать. «Дорогие мама и папа, у меня не будет детей, потому что мне вера не позволяет» звучит лучше, чем «потому что меня не тянет вставлять член в вагину». Помолчали. Коноха тоже закрыл глаза и слушал, как тихо гудят приборы Сакусы. – Как иронично, церковь порицает гомосексуальность, и в то же время в ней прячется столько гомосексуалов, – Коноха улыбнулся потолку. *** Утро началось с новой бомбёжки. То есть, опять со стука в дверь. Коноха глянул на часы – он умудрился задремать почти на час. Сакуса шумно пил горячий кофе и складывал свою мини (а сложенной она действительно казалась маленькой и безобидной) лабораторию в компактный чемоданчик. Из города доставили аппаратуру для УЗИ, запрос на которую Коноха отправил в Ватикан вчера. Хорошо всё-таки было работать на такую большую международную организацию: везде у них были связи, даже в почти-не-христианской Японии. Зевая, Коноха расписался за доставку, и уже через полчаса Сакуса подключал аппаратуру в келье Аой-чан. – Как ты себя чувствуешь? – Коноха улыбнулся ей. Аой-чан с любопытством следила за манипуляциями Сакусы. – Сонной, – она потерла глаза кулаком. – Немного болит голова и слегка мутит, но в целом неплохо. – Как лёгкое похмелье, отходнях? – Что? – Аой-чан недоумённо моргнула. – Прости, забыл, что ты праведная молодая девушка, – Коноха поднял руки, сдаваясь. – Ложись и ни о чём не думай, всё будет нормально. Отец Киёми всё сделает быстро. И нет, это не вредно ни для тебя, ни для ребёнка. Аой-чан расслабилась и закрыла глаза. Коноха задрал на ней свободную рубашку. Зашуршало. Сакуса привычно натягивал новые перчатки. Через пару минут Коноха заглянул Сакусе через плечо. Тот всё ещё водил датчиком по животу Аой-чан, поблёскивавшему гелем. – О, – выдал Коноха. Сакуса поддержал его многозначительным молчанием. – А такое бывает?.. – Бывает, – оборвал его Сакуса и тут же стал всё сворачивать. Коноха подал Аой-чан салфетки. – И что будем делать? – Всё в порядке? – Аой-чан приподнялась на локтях и обеспокоенно переводила взгляд с Сакусы на аппаратуру, с аппаратуры на Коноху и снова на Сакусу. Коноха тоже посмотрел на уже мёртвый чёрный экран. – Технически – да, – протянул Коноха. – Не переживай. *** На двери в подвал был новенький блестящий замок. – В прошлый раз было проще, – пробормотал Коноха, аккуратно орудуя ножичком. Ржавую старину вскрыть было куда проще. – Они знают, что ты там был, – предостерегающе и очень весомо уронил Сакуса. – Нет, они знают, что там кто-то был, это разные вещи, – замок наконец поддался, тихо щёлкнул, и Коноха с улыбкой распахнул дверь. – Прошу. Когда они добрались до эльфийской поляны, Коноху начало уже привычно крыть. Судя по мутноватому спокойному взгляду Сакусы, его тоже. Коноха сунул руку в карман его сутаны. – Мы же не собираемся делать это прямо здесь? – Сакуса вроде бы и язвил, но как-то без огонька, и особо не сопротивлялся. Коноха даже стал колебаться: может, правда?.. Он снова цапнул себя за прокушенную губу. Ранка открылась, нежную кожу защипало. Коноха поморщился и выудил наконец из кармана Сакусы два шприца-ручки. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, и здравого смысла, – пробормотал он и вколол препарат сначала Сакусе в плечо, потом себе. – Аминь, – Сакуса чуть поморщился, потирая плечо. В голове прояснилось, мысли стали почти физически тяжелее – тяжесть привычная, Коноха решил, что она как раз и должна быть связана со здравым смыслом. Они застыли у входа в амфитеатр. В церкви сейчас как раз должна была идти утренняя служба. Пришлось подождать совсем немного: в какой-то момент вся эльфийская поляна засветилась чуть сильнее, словно приподнялась и набухла. А потом воздух заполнил зеленоватый туман. Он быстро рассеивался, растворялся. Сакуса быстрым отточенным движением нацепил дежурную медицинскую маску. Коноха полностью положился на препарат. Вдох за вдохом текли секунды, божья благодать всё не нисходила на него, и член спокойно лежал в левой штанине. Ничего особенного. Коноха вздохнул поглубже, успокаиваясь окончательно. – Я знал, – чужой голос не был такой уж неожиданностью, но Коноха всё равно вздрогнул. – Гости из Ватикана, значит. Добро пожаловать. Отец Ацуму вышел из тени в центр амфитеатра – всё-таки неверного, тусклого и мягкого света от этой дряни вокруг не было достаточно, чтобы заметить всё. Коноха сжал губы, Сакуса рядом недовольно цыкнул. – Отец Ацуму. Вы сейчас должны вести утреннюю службу, если я не ошибаюсь, – Коноха скрестил руки на груди. – Отец Ацуму и ведёт службу, – тонкие губы мужчины дрогнули. Если это он так улыбался, то Коноха определённо не хотел знать, какой должна быть его широкая улыбка. – Меня зовут отец Осаму. Спускайтесь, пообщаемся. Отец Осаму вдруг присел, запустил руку в светящиеся заросли, а в следующую секунду за спинами Конохи и Сакусы выросла стена. Выход был заблокирован. Коноха тоскливо посмотрел на заросшую лестницу перед собой: свежи были воспоминания о катании на копчике. На этот раз соскользнуть вниз вышло на своих двоих, гораздо удачнее. Коноха поправил колоратку, прочистил горло. – Отец Осаму, значит. Чего-то такого мне стоило ожидать. – Как так? – отец Осаму склонил голову набок. Спокойное лицо ничего не выражало, и Коноху это нервировало. – Я, знаете, любопытный, – Коноха коротко неприятно улыбнулся. – Просматривал записи о вашей церкви. Вообще было подумал, что что-то напутал, но я юрист, не путаться – это профессиональное. Отец Осаму чуть закатил глаза. Коноха улыбнулся ему шире и ещё неприятнее. – Записи об отце Ацуму – и отце Осаму тоже – действительно были, только в последний раз эти имена упоминались в документах лет восемьдесят назад. Братья-близнецы, надо же. Какой оригинальный поворот сюжета. – Что-нибудь ещё интересное и оригинальное, отец Акинори? – Ну, я так предполагаю, эти заросли – ваше богатство. – Грибы, – подал голос Сакуса. – Ну да, грибы. В первое же утро отец Киёми взял анализ крови у Аой-чан, а потом и у меня тоже, я дольше него находился в церкви. И помимо прочего он нашёл у меня в крови неизвестное вещество, а у Аой-чан его концентрация была раз в пять больше. Грибы выпускают споры по утрам, как раз во время службы, и какая-то их часть доходит до поверхности – очень впечатляет, мне понравилось, честно скажу, а у меня есть, знаете, некоторый опыт. И устроились вы неплохо, церковь – всегда отличное прикрытие, говорят, в Джакарте так прикрываются даже самые крупные группировки. Хоть наркоферму, прячь, хоть склад оружия, хоть целый цех по производству фальшивых долларов. Очень удобно. – Высокая оценка. Очень хорошо, что вам понравилось, – отец Осаму кивнул и достал из кармана точно такой же шприц-ручку, какими недавно воспользовались Коноха с Сакусой. – Значит, концентрат вам тоже понравится. Сакуса вцепился Конохе в плечо. Тот сжал в кармане свой ножик. Отец Осаму поднял руку ладонью вперед. – Не убий. Я следую этой заповеди. В больших количествах концентрат только вызывает частичную амнезию. – Вот что вы хотели сделать с Аой-чан, – пальцы Сакусы сжались сильнее. – Я видел точку от укола на её шее. Отец Осаму чуть поморщился. – ‘Цуму выбрал неудачное время и не ввёл концентрат до конца, обычно он работает гораздо чище. – Аой-чан даже не беременна, – Сакуса нахмурился. Отец Осаму, который было сделал шаг к ним, остановился. Нечитаемое выражение сменилось раздражённым. Коноха знал это чувство – раздражение на самого себя и весь мир, когда вдруг перестаёшь понимать, что происходит. – Человеческий мозг – удивительная штука, он может заставить самого себя верить практически во что угодно, и тело будет подчиняться этой вере. Поразительно: мозг заставляет организм вырабатывать определенные вещества, перестраиваться. Даже анализ крови подтвердил, что Аой-чан беременна, и только на УЗИ мы добились правды. Коноха воодушевленно взмахнул руками. Такой тотальный эффект плацебо его действительно сильно впечатлил. Сакуса же выглядел скорее недовольным этим фактом – он всегда не любил такие непредсказуемые вещи. – Это всё объясняет: Аой-чан девственно чиста, но ей так хотелось быть избранной Господом, так хотелось этого ребёнка, что её мозг породил удивительную фантазию об ангеле и шторах… – Да ради всего святого, я ничего не сделал тогда! Все трое резко обернулись к оставшейся незаблокированной двери. Утренняя служба закончилась. Отец Ацуму, как две капли похожий на отца Осаму, закрывал лицо ладонью. – Я тебе уже сто раз сказал, ‘Саму, ну влез, но как влез – так и вылез! Господи, чёрт возьми, Боже! – он быстро спускался вниз. – Не поминай имя Господа всуе, – машинально сделал замечание Сакуса и получил сразу три взгляда: весёлый – Конохи, недоумённый – отца Осаму и злой, неверящий – отца Ацуму. – Эти грёбаные шторы – может, если бы не они, у меня и была бы отличная ночь с милой наркоманкой с детства, а так у меня был только синяк во всё колено, это, знаешь, сбило к чёртовой матери весь настрой, – отец Ацуму скрестил руки на груди и поджал губы, сверля отца Осаму взглядом. Сейчас, когда они стояли так близко, Коноха ни за что их не спутал бы. В глаза бросались мелкие различия, которые складывались в две разные картины. Но в другое время и будь они порознь, Коноха, как и раньше, определённо не понял бы, кого из двоих видел. – Они не знают, что ты сделал антидот и мы не ослаблены наркотиком. На счёт три, – шепнул он и незаметно дёрнул Сакусу за рукав сутаны. – Раз… Сакуса сорвался с места сразу же, бросился в сторону отца Осаму. Коноха оценил траекторию и рванул к отцу Ацуму. Падая, Коноха краем глаза заметил, как повалились Сакуса и Осаму. К счастью, шприц-ручка отлетел куда-то в заросли, в сторону лестницы. Сам же Коноха прикрыл глаза на мгновение, чтобы примириться с судьбой: ею было уготовано вечно поскальзываться на наркотических грибах. Он падал гораздо менее изящно, и если Сакуса в падении сбил Осаму и заносил кулак для выверенного удара, то Конохе удалось только пнуть Ацуму под колено. Впрочем, вполне удачно – тот тоже рухнул. А в следующую секунду падать стали все четверо. По крайней мере, так показалось. Коноха инстинктивно вцепился – оказалось, одной рукой прямо в грибы, второй – в лодыжку Ацуму. Сакуса застыл, сидя верхом на Осаму, так и не опустив занесённый кулак. Круглая платформа, которая была центром амфитеатра, опускалась вниз. – Господи, чёрт возьми, боже, – ровно, без всякой интонации выдал Сакуса, оглядываясь по сторонам. И резко ударил. Хрустнуло. Коноха поморщился от звука – наверняка у Осаму теперь был сломан нос. Тот лежал без сознания. Коноха выбросил тело вперед, придавил Ацуму, который было дёрнулся, и первым дотянулся до шприца с концентратом наркотика. – Тих-тих! – он прижал предплечье к горлу Ацуму, и тот вцепился ему в руку. Горячий ненавидящий взгляд Коноха воспринял как комплимент. А потом сосредоточился наконец на картине вокруг и чуть было не ослабил хватку. – Что за грёбаный «Престиж»? – выдохнул Коноха. Вокруг всё было по-прежнему подсвечено мягким зелёным, но теперь это были не грибы. Под подвалом оказался ещё один подвал, и здесь вдоль стен стояли огромные стеклянные колбы, десятки колб. В каждой плавало – нет, плавал кто-то. Гуманоидные существа побольше и поменьше слегка покачивались в жидкости, изредка вдоль их тел поднимались вверх пузырьки. – Это одна из самых старых церквей в Японии, самая удобная, – скривился Ацуму. – Мы это давно поняли. И она давно наша. – Лет так восемьдесят? – вспомнил записи Коноха. Ацуму ухмыльнулся. – Когда мы с братом обнаружили это место и эти грибы, было… круто, знаете. У нас отлично шли дела. Европейцы строили тут свою церковь и ничего не знали, а нам было удобно с ними сотрудничать. Они так радовались, когда мы с ‘Саму захотели стать священниками, – ухмылка Ацуму стала шире. Конохе показалось, что фигуры в колбах тоже стали ухмыляться. Живое воображение иногда доставляло проблемы – как сейчас, когда по спине Конохи скатился противный липкий холодок. – А это всё… – Коноха обвёл шприцем колбы. – Мы можем доверять только себе и друг другу, – в голосе Ацуму появилась сталь. Он нехорошо сощурился. – Наркотик, который выделяют грибы, – это не просто средство, чтобы покайфовать или что-то забыть. Вещество позволяет выращивать людей – до определённого момента. – Какого хрена вам вообще понадобилось выращивать людей?! – не выдержал Коноха и повысил голос. – Мы тщательно изучали Священное Писание, и пришли к выводу, что вечная жизнь – это здорово, но менять жизнь здесь на неопределённые райские кущи – так себе выбор. И нашли свой способ жить вечно. Каждый Ацуму и каждый Осаму, который здесь рождается, помнит всё, что помнили мы десять, двадцать, восемьдесят лет назад. Все мы. Я и Осаму. Если бы не случайность с Аой-чан, не её жуткое воображение и фанатичная вера, никто бы не узнал. У Конохи в горле встал липкий ледяной ком. Зелёная подсветка, он знал, теперь точно грозила являться ему в кошмарах. Он вспомнил мальчиков с мячом во дворе, похожих на Ацуму. И Осаму, раз уж на то пошло. – Меня сейчас стошнит, – выдавил Коноха. Сакуса вдруг выхватил у него шприц-ручку и всадил дозу Ацуму в шею. Тот забрыкался, сбросил Коноху с себя. Метался, выгибаясь, будто в него демоны вселились – видимо, о чем-то таком говорил отец Кохей, когда рассказывал про Аой-чан – но быстро замер. Коноха осторожно склонился и прислушался – Ацуму дышал быстро и поверхностно, но ритмично, сердце тоже билось чаще обычного, но все-таки нормально. – Ты что сделал? – Коноха бессильно плюхнулся на задницу. – Проявил акт милосердия, – мрачностью Сакусы сейчас можно было церковные свечи гасить. Коноха посмотрел на шприц в его руке и малодушно подумал, что, пожалуй, сам не отказался бы от дозы. Зашуршало. Из-за одной из колб выглядывали, смотрели круглыми глазами мальчишки. *** – Аой-чан? – Она в городе. Пока помещена в психиатрическое отделение клиники. – Отец Кохей? – Ничего не знает. Официальная версия Ватикана – отцов Ацуму и Осаму вызвал Папа. С ними в Ватикан забрали мальчиков. – А мальчики?.. Коноха улыбнулся. Сакуса смотрел исподлобья, был насупленным и словно обиженным. Беспокоился. Может, в Бога он и не верил, но Коноха всё равно знал, что он добрый. Как минимум, потому что с плохим человеком спать бы не стал. Коноха удобнее устроился в кровати, – Они все действительно в Ватикане. – Так себе утешение. Помолчали. – Ты хочешь знать, что с ними сделают? – Мне крепкий сон важнее этого знания, – Сакуса вздохнул и прикрыл глаза. Коноха вслепую нашарил его руку и переплел их пальцы. Во сне Конохе виделся подсвеченный зелёным алтарь церкви. Весь зал был заполнен пускающими слёзы умиления близнецами в одеждах оммёдзи. А они с Сакусой шли к алтарю – оба в белых подвенечных платьях.