Двое не спят

      Снег пушистыми хлопьями мягко падает на землю. Бесшумно и плавно. Гилберт спешит, считает шаги. Вот он знакомый подъезд и «девять шагов до заветной двери». Давит пальцем на кнопку звонка, слыша его приглушенную трель. Дверь со скрипом открывается, и немец видит его. Шарф, который он не снимает даже летом, небрежно наброшен на шею, глаза тускло поблескивают в полумраке, оглядывая Байльшмидта. — Я думал, ты с Лизой отмечаешь, — протянул русский, почесывая затылок. — Я тоже так думал, но планы поменялись, — буркнули ему.       Иван посторонился, давая альбиносу пройти, а потом закрыл дверь. В прихожей пахнет обувным кремом, Гилберт постоянно начищает ботинки, с кухни доносится запах мандаринов и чего-то спиртного. Покосившись на сожителя, он нудно пробормотал: — Опять собрался нажраться? — Новый Год ведь, — фыркнул тот ему в ответ, пожимая плечами.       Стянув куртку и повесив ее на вешалку, альбинос прошел на кухню. Печка весело трещит горящими дровами, настенные часы мерно отсчитывают секунды до заветного часа. На столе «джентльменский» набор. Водка, оливье, мандарины и рюмка. — Мог бы хотя бы раскошелиться на что-то более солидное водки, в честь праздника. — Сразу видно, что ты не русский, — философски заметил Иван, усаживаясь на табуретку. — Так что с Лизкой? Опять поругались? — Нет, — замялся прусс, усаживаясь на соседнюю табуретку и ставя на стол пакет. Русский только тихо вздохнул, мол, все понятно, ничего нового, и кивнул в сторону того самого пакета: — А там что? — Шампанское. Отпраздновать же хотел. — Лопух ты, Гилка. — А тебе сестры звонили? — внезапно ухмыльнулся прусс, замечая, как русский понурил голову. — И кто из нас лопух?       …Считанные минуты до Нового Года. По старенькому телевизору уже привычно передается поздравление от президента или ВВП, как его эта двоица шутливо называла. Оба сидят уже довольно поддатые, рядом пустые стаканы и почти выпитая бутылка водки. За столом сидят два одиночества. Один молчит, что его бросила девушка, второй, что его оставили горячо любимые сестры. Молчат, потому что оба знают это без слов. Но вот, речь президента сменяется боем курантов. Пьют на брудершафт, уже по сложившейся традиции. — Хоть бы я избавился от тебя в этом году, — тоже традиция, хотя в душе в тайне друг от друга загадывают совершенно другое.

А двое не спят. Двое дымят папиросой любви. Им хорошо. Станем ли мы нарушать их покой.

      Еще некоторое время они просидят вдвоем на кухне, допивая несчастную бутылку. Потом еще час споют старые песни, под аккомпанемент гитары. А потом, вдребезги пьяные, разойдутся по соседним комнатам. И вроде надо заканчивать эту маленькую зарисовку, но… Иван некоторое время поворочается в кровати, дождется, пока по его мнению его сосед уснет, а потом встанет и тихо проберется в его комнату. Уже на протяжении двух лет он так приходит, сидит на краешке кровати прусса, порой убирая со лба белоснежные пряди, а через несколько минут или может часов (влюбленные минут не замечают) уходит к себе, напоследок касаясь своими губами губ Гилберта и трогательно шепча поздравление с Новым Годом. И все в этот раз было точно также. Те же прикосновения, тот же поцелуй. Вот только, когда Иван снова ушел к себе, альбинос открыл глаза и еще очень долго смотрел в прикрытую дверь. Им еще очень многое стоит обсудить завтра. Но это все будет завтра…

А так — всё идет: скучно в Москве и дождливо в Крыму, И всё хорошо, и эти двое уснули давно…