Полночь

"My pretty little face with all the right parts My pretty little face I couldn't keep from the dark I learned from the best as my sorrows grew And then they pulled me out after I introduced them to you" *** - Не плачь, - говорит Вергилий. – Не плачь, это ненадолго. - Кость видна, - шипит Данте, ухватившись за ногу: колено разбито вдрызг, всё красное. – Кровь идёт. В серых глазах стоят слёзы боли, чёрные ресницы вот-вот дрогнут, но если он сморгнёт, то слёзы побегут по щекам. - Я же говорил, не надо было подставлять коленку, когда прыгал. – Вергилий вздыхает и рассматривает покалеченную ногу брата. – Да-а, сильно разбил, - комментирует он. Ребятам по шесть, они прыгали с балкона их общей комнаты, и Данте приземлился весьма неудачно. - Сейчас Доминик придёт, - стонет Данте, покачиваясь туда-обратно и всё держась за колено. – И Оливия… - Доминик толстяк. Толстые ходят медленно. Оливия станет ждать его и это их замедлит. - Он не толстяк! – сверкнув глазами, выкрикнул Данте. – Доминик просто большой! - Нет. Ещё немного – и он будет по-настоящему толстым. - Это мой друг. Друзья не бывают толстым или глупыми, понял? - Да как скажешь, - Вергилий усмехается. - Почему она не проходит? Всё болит и болит… Вергилий поджимает губы, глядит на него, склонив голову. Потом опускается на колени рядом с ним. - Ну, подуй на рану, - говорит он неуверенно. - Я уже подул, это не помогло. - Давай тогда я подую, - предлагает Вергилий, рассматривая рану. - Не помогло же! – раздражается Данте, утерев запястьем глаза. - Но я ведь ещё не подул? Хуже всё равно не будет. Только не плачь, Данте. Плакать не нужно никогда. Данте убирает руку от раны, поведя коленкой. Вергилий чуть склоняется над разбитым коленом брата и осторожно дует, а Данте, сцепив зубы, смотрит, как Вергилий дует. Не то, чтобы это могло помочь, оба знают. Но кажется, что помогает… Птицы заливаются в ветвях раскидистого клёна, под которым сидят двое белокурых мальчишек с удивительно светлыми глазами. Дети настолько похожи, словно они – зеркальное отражение друг друга. На улице стоит июльская жара, а в бездонно-синем небе застыли размашистые мазки белоснежных облаков. - Видишь, кровь уже не идёт, - замечает Вергилий, старший из ребят, а кровь на острой коленке его брата застыла бурыми потёками, но сама рана всё ещё маслянисто-красная. Выглядит не очень. - Доминик не должен это видеть. Он будет спрашивать разное, когда она пропадёт, - шмыгнув носом, говорит Данте. - Ну да, конечно, он заметит, - соглашается Вергилий, прищурившись. – У меня есть идея. - Хорошая? – Данте глядит на него в упор. – Или снова плохая? - Наверное, хорошая, - решает Вергилий, поразмыслив. – Мы просто перевяжем рану. А завтра скажешь, что это было растяжение, поэтому раны нет. Данте соглашается, потому что он и его друг Доминик Маккормик, и их верная подруга Оливия собирались отправиться на остров Сови, поплескаться в Колумбии с родителями Доминика. Эти дети всегда и везде бывали только втроём. Самая крепкая связь на земле бывает лишь тогда, когда ты ребёнок, и жизнь кажется вечной. Данте надеялся, что Вергилий поедет с ними, это было бы весело, но брат сказал, что нет, ему весело не будет. Сказал, ему будет как раз таки скучно, а отец только что научил его правильно держать вакидзаси и пообещал позаниматься фехтованием снова. Если Вергилий освоит вакидзаси за день, отец отдаст ему катану из дайсё. Осваивать маленький меч ради нового, большого – это ведь гораздо веселее, чем купаться в реке. Так Вергилий и сказал. Данте расстроился, но, почесав затылок, согласился. Брату невесело то, что весело ему, Данте, поэтому Вергилий хочет остаться дома. Если Вергилий чего-то хочет, то он всё равно ни за что не передумает, а брать вакидзаси на пляж нельзя. К тому же, там и не потренируешься как следует – кругом люди и «можно кого-нибудь случайно убить. Наверное, Еве это не понравится, и она станет ругаться или даже плакать». Пока Вергилий перевязывает рану бинтом, Данте шипит от боли и стонет, уцепившись в подлокотник дивана. Вокруг – их огромный, пустой и нестрашный дом, светлый и знакомый с самого рождения. Детям кажется, что когда они здесь – с ними ничего плохого не может случиться. - Только не плачь, - просит Вергилий. – Взрослые никогда не плачут. И демоны никогда не плачут. - Я же не демон, - отвечает Данте. - Но ты ведь взрослый. - Я ещё не взрослый, мама говорит. - Но ты им вскоре станешь. Учись не плакать заранее. - Тогда я не хочу им быть! – раздражается Данте. - Но ты им станешь, – со спокойной, взрослой уверенность замечает Вергилий, перетягивая бинт покрепче. Обычно отец говорит в такой же интонации, но Данте отчего-то побаивается, когда папа говорит похожие слова вот так спокойно. Кажется, что это что-то плохое. Но вот когда так же говорит брат, Данте начинает казаться, что это даже в чём-то хорошо. Данте знает, что он – не такой, как остальные дети, что когда-нибудь «в нём проснётся демон», что именно поэтому его сбитые коленки заживают быстрее, чем у остальных, а простуда никогда не длится долго. Все боятся демонов, но только не Данте. И уж тем более – не Вергилий. Для близнецов это слово – «демон» -- не звучит страшно. Просто нельзя об этом рассказывать другим. Это как игра, в которую можно играть только дома. Данте понял уже давно, что демоны не должны, как говорил Вергилий, «слушаться своих слёз». А вот мама говорит, что это неправда, плакать всем можно. Но Данте кажется, что он любит брата больше, чем маму, поэтому склонен доверять ему. Сам Вергилий никогда не плачет. Однажды он целый месяц ничего не видел, но не расстраивался. В тот день, когда произошла беда... Нет. В то утро. В то утро был дождь, Данте хорошо помнит, потому что был проливной дождь и холодно. Близнецы играли на заброшенном заводе, сбежав из дому, и там произошло то, что называется «обрушение конструкции». Оба были под лестницей, когда куски плит и строительного мусора с грохотом и скрипом посыпались вниз. Вергилий был в самом начале под лестничным пролётом, поэтому, подумав, что выбраться он уже не успеет, рванул вперёд, вытолкнул младшего брата в спину, а сам добежать не успел. Данте упал на грязный пол, обернулся... И будто время замедлилось. Он видел, как Вергилий закрывает глаза, приседает на корточки, оглянувшись по сторонам, прикрывает голову руками и вжимает лицо в коленки. Он не кричал и не плакал. Он был спокоен и молчал. А потом сверху грохнулся первый огромный серый камень. А ещё через миг строительный мусор и обломки бетонных ступеней похоронили его под собой. Настала тишина. Только, щёлкая тут и там, проседала куча камней и клубилась пыль. Данте сначала звал Вергилия и разгребал маленькими своими ручонками куски бетона, оттягивал их за обрывки арматуры, но потом понял, что так только делает хуже: при смещении бетонных фрагментов, другие опускаются и падают вниз. А вдруг, они придавят собой Вергилия окончательно? А если у него закончится воздух? Что тогда будет? Данте бросился домой за папой, потому что вызывать помощь им нельзя: тогда все узнают, что они с Вергилием – другие, не как все. Есть только папа и мама. Оказалось, что в тот раз, помимо переломов, у Вергилия была разбита голова так сильно, что даже отец побледнел, хотя Вергилий и сообразил прикрыть её руками, уткнувшись лицом в колени. Из-за этого лицо почти не пострадало, но затылок превратился в кровавое месиво, а хрупкие кости напрочь раскрошились. Отец, кажется, сильно испугался, хотя Данте думал, что тот ничего не боится. Маме «стало плохо». Наверное, не так плохо, как было Вергилию, – её же не придавило ступеньками - но папа так сказал: «Маме плохо». Он даже не стал наказывать сыновей за опасные похождения. Вергилий всё время лежал на кровати и ждал, когда можно будет встать. Но прошло много дней и много ночей, прежде чем он встал… Данте тогда даже не сумел подсчитать, как долго он там лежал. Переломы у брата заживали, но кое-что плохое никак не заканчивалось: оказывается, Вергилий потерял зрение. Данте испугался, что теперь Вергилий не сможет больше ему читать по вечерам. Однако, едва восстановились все кости, Вергилий кое-как поднялся с постели, принёс Данте меч и, глядя почти ему в лицо, но чуть выше невидящими своими глазами, сказал: «Сегодня среда, так? Я много пропустил, но по средам - время тренироваться». Данте опешил, сердце его сжалось от боли и жалости так сильно, что голос стал совсем сиплым, когда он сказал: «Ты же ослеп. Может быть, насовсем, мама говорит. Она сказала: «Твой Джил потерял зрение». Вергилий пожал плечами: «Но слух я не потерял». Данте подумал и сказал: «Ты же не увидишь, как я бью». А Вергилий ответил: «Я надеюсь, что услышу». Вергилий с раннего детства ненавидел игру в поддавки, он чувствовал её моментально. Очень злился и кричал: «Ты специально это делаешь! Так я никогда не научусь слышать врага! Ты делаешь меня слабым нарочно!» Он проиграл шестнадцать раз, был в синяках и ссадинах, падал, но упорно поднимался. Зато в тот миг, когда Вергилий впервые приставил меч к горлу Данте и не толкнул клинок дальше, остановив вовремя бой, он выглядел как триумфатор. «Теперь, если зрение вернётся ко мне, я стану ещё сильнее», - сказал он с довольной улыбкой. И это оказалось правдой. ******** Данте одиннадцать. Он стоит на берегу Колумбии, на острове Сови. Пляж уже пустой и вокруг никого. Солнце садится, и золочёные облака зависли над чёрными вершинами деревьев на том берегу. Вверху ещё столько света, он растёкся по небу, сверкающе-жёлтый и бледно-розовый, но здесь, на земле, уже недвижимо лежат летние сумерки. И скоро станет совсем темно. Данте поднимает камешек, с размаху под углом кидает его в реку и тот скачет по рифлёной сумеречной поверхности воды четыре раза перед тем, как утонуть где-то у другого берега с неслышным плеском. Данте опускает голову. Ему невыносимо грустно. Они с братом приходят на реку поздно, зачастую тогда, когда над Портлендом всходит полумесяц, и бледнеет на небе, будто бы вырезанный из бумаги. - Расстояние не такое уж значительное, - говорит Вергилий, подходя к Данте и складывая руки за спиной. - Расстояние всегда значительное, если преодолевать его занимает больше получаса, - с обидой говорит Данте. – Она уехала навсегда. - Прости. Я не знаю, как нужно утешать. - Тебе и не нужно. Ты в этом нихрена не понимаешь. – Данте отчего-то зол. – Ты ни по ком не скучаешь. - Это плохо? - Вергилий, отстань. Оливия Коллинз уехала. Её отец сменил место работы, поэтому вся семья уехала жить в Нью-Йорк, а это на другой стороне Штатов. Данте дружил с этой темноволосой бестией с самого первого класса, она нравилась ему так, как никогда не нравилась ни одна другая девочка. Они даже уже целовались, стоя на этом пляже. Правда, это не было весело: они сталкивались зубами и не очень понимали, почему в фильмах влюблённым это нравится. Это было около двух недель назад или что-то около того. Они были здесь и говорили о том, что никогда не расстанутся. Единственный раз, когда Доминика не было с ними: он загремел в больницу из-за какой-то проблемы с сердцем, поэтому ребята навещали его ежедневно, когда им разрешили, и теперь он уходил домой пораньше. И вот – они расстались, хотя пообещали, что всегда будут вместе. Слова никогда ничего не означают, если тебе одиннадцать. Тебя же никто не слышит. Взрослые думают, что знают, как тебе будет лучше. Данте вспоминает, глядя на тёмную воду, как сильно Оливия плакала, сидя в машине, стучала ладонями в стёкла, потом обернулась и долго смотрела в заднее стекло. Пока белый хэтчбэк не исчез за поворотам, отрывисто посигналив ребятам на прощание. Доминик и Данте, растерянно глядящие вслед и до конца не верящие, что их Оливия действительно уехала навсегда, всё стояли там и глядели на пустой поворот. - Ты всё ещё безутешен… - комментирует Вергилий, держа руки сложенными за спиной и созерцая сумрачные окрестности. - Тча… - Данте нервно хмыкает. – Просто расстроен. - То есть, ты окажешься плохим соперником сегодня. - Тебе интересно только это, да? – Данте глядит на него обиженно. – Смогу я драться или нет. - Да. Мы за этим сюда шли. А ты ещё заплачь, - криво усмехается Вергилий. - Даже если и заплачу… - Голос Данте на миг срывается. – Даже если… Тебе какое до этого дело?! - Мне нет до этого дела, - пожав плечами, говорит Вергилий. – Но не забывай, что взрослые мужчины и демоны не плачут. - Я… не демон. - Но ты им станешь. - Тогда я не хочу им становиться, - шепчет Данте, глядя на потемневшую реку. - Но ты им станешь, - кивает брат. Вергилий уходит прочь, унося с собой мечи. Он пришли, чтобы размяться, но Данте решил, что не сможет сегодня даже поднять клинок. Отъезд Оливии обезоружил его. Доминик плакал навзрыд, утирая глаза пухлыми кулаками. Он всё же набрал слишком много веса, как и предупреждал Вергилий, и стал не очень-то симпатичным, толстым подростком с кучерявой золотистой шевелюрой. Но зато он мог плакать и никто не напоминал ему, что он станет мужчиной или демоном. Возможно, настоящим мужчиной Доминик и не станет: он не умеет за себя постоять, Данте защищает его от постоянных нападок сверстников. Но Доминик никогда не унывает. С ним всегда легко. Когда Вергилий отходит и Данте перестаёт слышать его шаги, он позволяет себе сглотнуть слёзы обиды и бесконечной грусти. Одна ниточка с миром людей оборвалась. Остался только Доминик. Но его здесь нет, а Вергилий – рядом. Когда Вергилий рядом, он приходит со своим миром, и тогда другой мир Данте оказывается вытеснен. Это жутковатое умение Вергилия, делить жизнь брата надвое: без него всегда яркий день, с ним – таинственная полночь. - Стой, Джил! – негромко и хрипловато выкрикивает Данте, разворачиваясь и на всякий случай шмыгнув носом. – Мы ещё не тренировались. Вергилий, обернувшись, глядит на него. - С тобой всё в порядке? – уточняет он. - Я жив, вроде. – Данте усмехается. Вергилий улыбается ему сдержанно. - Отлично, - одними губами говорит он, а потом идёт на встречу, громко предложив: - Сделаем это быстро. – И швыряет Данте его меч. Данте ловит его и проворачивает за рукоять. - Да-а, быстро, - ухмыляется он. - Я иду с ночёвкой к Доминику, и я должен быть в хорошем настроении от твоего сокрушительного поражения, большой бро. - Позёр, - хмыкнув, произносит Вергилий, провернув в руке подаренную отцом катану из дайсё. - Давай же. – Данте усмехается и поднимает меч. Но ночёвка была заполнена грустью и молчанием, даже не потому, что Данте снова проиграл спарринг брату. Просто Домник был безутешен. Оливия оказывалась единственной девочкой, которая не видела в нём некрасивого толстяка, она была добра к нему, а он – к ней. И всех их прикрывал Данте, к которому не мог бы придраться никто, да и столкнуться с ним особо никто не решался: уже в то время Данте мог драться лучше любого старшеклассника. Доминик шмыгал носом, утирал глаза пухлыми кулаками, заедая своё горе пиццей и шоколадными батончиками, оставленной для ребят заботливой миссис Маккормик. Данте тоже грустил, просто безумно грустил, отпуская свою первую любовь – темноволосую бестию Оливию. Он уныло подбрасывал теннисный мячик и ловил его, снова и снова, сидя на полу у кровати среди расставленной вокруг еды и газировки. И изредка шмыгал носом, так и не рискнув заплакать. Да, первая ниточка оборвана, но день всё ещё в разгаре, только потускнел немного. А вот если и Доминика не станет рядом, будет только Вергилий и его полночь. Заполнит жизнь Данте, и когда-нибудь он не захочет выходить из неё. Ночь ведь всегда красивее дня. ******* Близнецам уже по пятнадцать. Они подросли, Данте – статный и широкоплечий, он выше всех своих одногодок в школе. Мягко очерченные скулы всё ещё отчасти выдают в нём ребёнка, и губы тоже – упрямо изогнутые и тёмно-красные. Когда он смеётся, на левой щеке проступает ямка, и это делает его мальчишеское лицо каким-то почти нежным. Ещё эти волосы, очень светлые, серебристо-белые, чёлка постоянно лезет в глаза. Иногда Данте сам, а иногда брат разве что подрезает ножницами кончики. Вот так Данте и выглядит к своим пятнадцати годам… А ещё у него вздёрнутый подбородок, приподнятая бровь, азартная усмешка, затаившаяся в уголке губ, и тёплое море уверенности в серых светлых глазах. Иногда даже жаль прятать их под волосами. Вергилию в этом плане повезло больше – у него волосы жёсткие, стеклистые. Он зачёсывает их назад от висков – и иссиня-белые прядки остаются так лежать до тех пор, пока окончательно не растреплются во время активного времяпрепровождения. А без дела Вергилий не сидит почти никогда. Доминик говорит, что, хотя близнецы и похожи, он ни за что бы их не смог перепутать. Так и есть: Вергилий, может, и похож на брата лицом, но на этом сходства оканчиваются, стоит ему шевельнуться. Его движения резкие, рафинированные, он весь какой-то состоящий из острых углов и лезвий. Губы эти тонкие, бледные настолько, что почти белые. Острые, высокие скулы и пронзительный взгляд, по которому никогда не ясно, собирается ли он воткнуть нож кому-нибудь в лоб или понимающе склонить свою голову к плечу и потрепать по щеке. Доминик говорит, что когда он видит Вергилия на улице среди других людей, тот напоминает занозу в полированной поверхности. Для Доминика уловить его недобрый взгляд – это как вбить в глаз гвоздь. Да ну к чёрту это! Доминик не то, чтобы боялся Вергилия – вовсе нет, он никого не боится, если рядом Данте – но просто остерегается вывести его из себя. Хотя его подшучивание и осторожная фамильярность с Вергилием отчего-то всё ещё не привели к трагическим последствиям. В некотором смысле, Вергилий даже отчасти благоволит Доминику, краснощёкому и толстому парню, с этой его кудрявой шапкой волос на голове, напоминающей золотистую мыльную пену, с его громким голосом и безудержным хохотом. Как бы то ни было, Вергилий кажется Доминику гораздо старше Данте. Он разговаривает не так, как все его сверстники, и знает просто дохрена. И он очень спокойный. Ну, Данте говорит, что это не так, что иногда Вергилий срывается, мол, вспыхивает, как спичка, но Доминик этих вспышек ни разу не заставал. И вот так, к пятнадцати годам оказалось, что у Данте есть один брат и один друг. Говорят, что друзьям можно рассказать обо всём. Наверное… Но Данте не рисковал: уже тогда он понимал, что не стоит с ним на одной стороне. Доминик был друг, но он не был брат. Настолько близким он никогда не смог бы стать. «Никто не будет тебе ближе, чем я, Данте», - напоминает Вергилий иногда. И Данте знает, что так и есть. Особенно, когда брат при этом расстёгивает пряжку ремня, прибив Данте взглядом к кровати, как энтомолог пришпиливает иглой насекомое. Так, что уже не дёрнешься. И когда Данте там лежит, то понимает, что ближе и правда никого нет, а ледяные глаза Вергилия просто гипнотизируют. Вынимают душу, отбирают способность к сопротивлению… Данте каждый миг учится у брата. Сражаться, терпеть боль, делать что-нибудь ужасное, не бояться слова «демон». И никогда не плакать. Это сложнее всего, но в пятнадцать уже терпимо. И ему всё кажется правильным. *** - Лучше бы я спал, - бормочет Данте. Дождь не прекращается с самого утра, барабанит по отливам, скользит серебряными дорожками по залитым стёклам. Клён за стеклом вздрагивает под порывами ветра, стряхивает капли с зелёной листвы. Данте, стоя в светлой кухне, где пахнет жареным хлебом и кофе, недовольно глядит в окно, упершись ладонями в стол. Сигарета в стеклянной пепельнице выгорела и рассыпалась пеплом, Данте только пару раз затянулся. М-да, скверный день, чтобы выходить из дому, конечно… Доминик завтракает уже второй раз. На этот раз – дома у Данте. В школу они не пошли вдвоём. Наверное, с этим будут проблемы, но Данте не может заставить себя собраться с силами и выйти в эту осеннюю тоску. Она как-то слишком внезапно пришла в этом году. Залила всё дождём, поселила промозглый холод, забирающийся сыростью под одежду, и противную лень и грусть, заползающую под кожу, потом глубже-глубже. А сегодня в школе скучные занятия, к тому же, несколько модулей – в классе отличников, а один – вообще углублённо. Зачем только было выбирать геометрию на углублённом? Или вот изучение Америки – в классе отличников... Тоже глупо. Хорошо хоть избежал испанского в классе отличников. Нужно было взять всё на уровне подготовки к колледжу – и плевать. Ещё и чёртов факультатив. Изобразительное искусство. Изобразительное, мать его, искусство! Рисуют там всякое, ещё пытаются лепить всякие предметы из гипса и глины… В прошлый раз лепили из глины кувшинчики, так Данте слепил такое, что даже Вергилий застеснялся, когда Данте ему показал. Вергилий сказал: «У кувшинов, насколько я знаю, большая округлая полость, плавно переходящая в горлышко. Здесь я вижу крошечную ёмкость, похожую на тестикулы, переходящую в горловину под прямым углом. Весь кувшин – это горло кувшина! Ну ты мог хотя бы не изгибать его… вот так?!». Данте ответил обиженно: «Этот гончарный круг вертится как психованный! Сам бы попробовал». Вергилий покачал головой и уверенно сказал: «Нет. Это не кувшин». Данте с упорством в голосе настаивал. «Это кувшин. Я делал его для тебя», - сказал он и упрямо поджал губы. Вергилий стыдливо отвернулся: «Надеюсь, тебе никогда не придётся рисовать мой портрет. И нет, я не буду ставить это у себя». Данте обиделся, а кувшин перекочевал в его, Данте, комнату, но, оказавшись на полке рядом с золотистыми кубками школьных побед, вся полка стала выглядеть так, будто Данте выиграл главный приз на порнографических соревнованиях, если такие существуют, а кубки стали выглядеть чем-то вторичным. Посмеявшись безумным смехом, Данте с ужасом схватил свой кувшин и отправил его в коробку под кровать, к другим разнообразным уродцам, которые Данте иногда приходилось ваять на уроках искусства. Нужно было выбрать фотографию. Там хотя бы руки остаются чистыми. Хорошо, что есть хотя бы спорт и можно иногда улизнуть на тренировку по бейсболу. Но тренировок сегодня нет. - Дерьмо, - комментирует Данте, сморгнув и не оторвав взгляда от окна. - Нет, это дождь. Но это не делает ситуацию лучше, - подтверждает Доминик, сидя за столом и доедая тост с маслом и клубничным джемом. – Кстати, хотел спросить. А ты не заболел случаем? - А? – Данте оборачивается. - Говорю… - Доминик облизывает нож для завраков, вымазанный в джеме. – Ты не заболел? - Я? Нет, - удивлённо отвечает Данте. – С чего бы мне? - Я не знаю. Ты бледный. - Я бледный? - Ага, бледный. Не слишком, но бледный каким раньше не был. Уже пару дней. - А-а-а, ну да-а-а, наверное, - мнётся Данте. – Я просто ложусь поздно. Уже трое суток родителей нет дома. Уехали куда-то вдвоём. То есть, опять романтика на останках какого-нибудь замка, который что-то значил для отца и всё такое. Трое суток Данте спит в комнате у Вергилия. А утром чувствует себя разбитым и ленивым, будучи не в состоянии встать, принять душ и отправиться в школу. На самом деле, поспать вообще удаётся редко. Днём брат таскает его по всяким тайным местам, затем на тренажёры и на спарринги, а ночью вытряхивает из него остатки самообладания. И, возможно, стоило бы сказать этому «нет», но мысль о том, что нет родительского контроля, просто не даёт Данте покоя. Если никто не слышит и не знает, Данте просто не может этим не пользоваться. Он чувствует себя так, будто обязан проводить время неправильно. Всё должно быть против системы, это где-то глубоко внутри него. - Я всё думаю, когда ты позовёшь меня остаться у тебя с ночёвкой, - говорит Доминик – он такой человек, который всегда говорит прямо. – Три дня ты один, и мы всё ещё не устроили мальчишник! Странно, да? Ну да, но… - Я просто… - Данте отчаянно пытается что-то придумать. – Просто Вергилий – он… Мы с ним постоянно чем-нибудь заняты. И я как-то не подумал. Но теперь я подумаю, да. - Не подумаю, а позову, - поправляет Доминик. Из тостера выскакивает тост, прямо в цепкие пальцы Доминика. Тот ловко ухватывает хлеб и начинает мазать его маслом. Это уже четвёртый, наверное. - А есть ещё ореховая паста? – спрашивает Доминик. - Наверное. Поищи где-нибудь. – Данте пожимает плечами, снова обернувшись к окну и поморщившись дождю. Это было ужасно сложно, выбраться из кровати дождливым ранним утром. Особенно при мысли, что Вергилий всё ещё там и проспит до полудня. Он спит, воспользовавшись освободившимся местом, а Данте приходится стоять на кухне и говорить об ореховой пасте вместо того, чтобы забраться под одеяло к брату, отвоевать себе место у стены – Вергилий не допускает его к краю кровати – и уснуть до лучших времён. Или хотя бы до того момента, когда солнце выйдет. Бессмыслица. Что он вообще здесь делает. И кофе почти не помогает. Доминик выбирается из-за стола, с грохотом отодвигая стул, идёт к хорошо знакомому буфету, где хранятся джемы, ореховая паста и всё прочее, и принимается со знанием дела искать нужную склянку. Стеклянные баночки тихо постукивают друг о друга, передвигаются по полке… Отчего-то Данте это начинает раздражать. - Слушай, тебе действительно стоит есть поменьше, - не выдерживает Данте. – Так много холестерина - это чертовски вредно для твоего сердца. - Для моего сердца холестерин вреден так же, как и любовь, - ухмыльнувшись, отвечает Доминик, вытянув нужную баночку и кое-что ещё. - Да, но любви там всё ещё нет, а холестерина уже просто дофига. Доминик быстро возвращается за стол. - Не так уж и нет, - замечает тот, намазывая пасту на остывающий тост. – Я, например, очень люблю тебя. Данте, делающий глоток кофе, давится, медленно оборачивается, глядя на Доминика с недоверием в глазах. И тут толстяк Доминик начинает громко хохотать, выплёвывая крошки хлеба изо рта. - Видел бы ты свою рожу, - хохочет он. - Блядь, жирный, следи за своей тупой болтовнёй! У меня чуть инфаркт не случился! – Данте выдыхает шумно. - Видишь, дело не в холестерине, а в любви, - всё ещё смеётся толстяк Доминик. - Тише, иначе разбудим Вёрджа. Он спустится и вытряхнет из тебя весь завтрак. - Прикинь, я слышал, Алекс говорил, он серийный убийца, - негромко сообщает Доминик, чуть склонившись в сторону Данте. - Алекс – серийный убийца? - Да какой из него убийца?! Твой брат! - А-а-а, - тянет Данте, а потом отмахивается. – Тча, он и есть серийный убийца, - фыркнув, заявляет он. - Слышал что-нибудь об этом? Говорят, он завалил троих чуваков! - Пятерых, - поправляет Данте. - Шестерых. - Ладно. Шестерых. - И съел, - прыснув со смеху, заканчивает Доминик. Данте отворачивается, тихо посмеиваясь и качая головой, слыша, как дождь шумит по крыше и как шелестит за спиной упаковки из-под чего-то съестного, наверное. А ещё Данте слышит шаги. О, он точно знает, кому эти шаги принадлежат. Это Вергилий. Вергилий спускается по ступеням всегда неторопливо, по пути окидывая взглядом свою собственность и чуть придерживаясь за перила. - Вот чёрт. – Данте даже как-то съёживается. - Мы разбудили дремлющее зло? - Зло – это недостаточно полное определение. А Вергилий уже проходит по просторной гостиной, он всё ближе и ближе. Сейчас начнется сеанс изощрённых издевательств, не так ли? И тогда ничего не остаётся: Данте с готовностью оборачивается, чтобы встретить неприятеля лицом к лицу – Вергилий всегда напоминал, что нельзя быть спиной к угрозе. Угроза – а невыспавшийся брат – это обычно угроза – входит в кухню. Останавливается. Молча смотрит тяжёлым взглядом на притихшего Доминика. Затем на бодрящегося Данте. - Надеюсь, это что-то действительно важное, если вы подняли меня гвалтом в девять часов ночи, - мрачно произносит Вергилий с этой самой тихой угрозой в голосе. - И тебе доброе утро, бро, - с кривой усмешкой отвечает Данте. Вергилий улавливает тонкий запах сигареты. - Ты что, курил на кухне?! - Я только разок затянулся! - Ненавижу это! Не делай так, я просил! Вергилию обычно всё равно, но когда он в плохом настроении, он всегда вспоминает, что не любит, когда Данте курит в помещении. И напоминать ему, что вчера они курили вместе – бесполезно. - Девять часов – это утро, - некстати и запоздало замечает Доминик – и тут же жалеет, что подал голос. Старший из братьев поворачивает голову и глядит на толстяка. Под его взглядом Доминик явно не знает, что сделать: встать и броситься бежать? Или бежать уже поздно, поэтому лучше просто притвориться давно мёртвым? - Ты такой умный, - наконец, с иронией отвечает ему Вергилий. Проходит к кухонному столу, где стоит кофеварка с колбой, полной наполовину. Доминик расслабляется, а Вергилий берёт кружку и наливает в неё кофе. И тут его слух улавливает шелест упаковки. Даже не глядя назад, а просто ухватив первый попавшийся нож, Вергилий с разворота идеально точным движением метает его в стену, и кухонный нож выбивает упаковку фисташек из рук испуганного Доминика. - Ни в коем случае мои фисташки не отправятся в эту неблагодарную утробу, - зловеще говорит он. А пакет с орехами болтается, пришпиленный к стене как раз возле лба Доминика. - Ты что, психопат?! – придя в себя, выкрикивает Данте. - Да, - ровно говорит Вергилий, а потом проходит к столу для завтраков и сдёргивает фисташки, оставив нож в стене, видимо, для напоминания. В глазах у Доминика стоят слёзы настоящего испуга. - Мог бы просто сказать! – восклицает он, всё ещё сжавшись и не решаясь шевельнуться. - Мог бы, - соглашается Вергилий. – Но действие всегда убедительнее слов. Разве нет? – Он глядит на Доминика, а потом вынимает из коробки салфетку и подаёт ему. – У тебя что-то с глазами. Вытри. - Вергилий, вали нахрен! Без тебя со всем разберёмся! – злится Данте. - Но ты ведь не можешь разобраться со всем без меня, брат, - с жалостью отвечает ему Вергилий. – Если бы мог, мои вещи были бы на месте, и мне не пришлось бы решать это самому. Из-за твоей нерасторопности, твой толстый друг сидит и плачет на кухне. – Вергилий потягивается, поправляет чёрную рубашку, небрежно расстёгнутую на три пуговицы. – Кстати, хорошая погода, не правда ли? Почему бы вам двоим не пойти прочь на прогулку и не подхватить, скажем… - Он делает широкий задумчивый жест кружкой с кофе. - Пневмонию? - Сам подхватывай пневмонию! – выпаливает Доминик, и снова съёживается. - Что? Не-ет, я же не дурак, - фыркнув, отвечает Вергилий. Он выходит из кухни и направляется обратно к лестнице, вынимая фисташки из пакета и очищая их от скорлупы, при этой удерживая ещё и кружку. Данте глядит сначала на ошарашенного и испуганного друга, в глазах которого стоят слёзы. В одной руке – салфеточка. Очень мило, Вергилий, это очень мило. Затем переводит взгляд на арочный выход из кухни, за которым только что исчез Вергилий. - Ну всё, конец тебе! – выкрикивает Данте. Он выбегает из кухни, догоняет Вергилия уже на широкой лестнице и дёргает его за локоть. - Не трогай меня, Данте, - раздражается Вергилий, отдёрнув локоть и не обернувшись. А немного кофе из его кружки выплёскивается на мрамор ступеней. Вергилий поднимается вверх, а Данте отчего-то так и замирает внизу. Потом не выдерживает и мчится за братом. Догоняет его уже на повороте в коридор. - Ну всё, с меня достаточно! – сквозь зубы цедит Данте, резко притиснув Вергилия к стене за локти. И тут Вергилий, крепко приложившийся спиной… улыбается. Глядит ему в лицо и улыбается. Такой ужасной, этой своей подначивающей, выжидающей улыбкой, как последний, самый мерзкий провокатор! - Я сотру с твоего лица эту проклятую улыбку, - выдыхает Данте. - Вот как… Сотрёшь… – проговаривает Вергилий задумчиво, чуть склонив голову. - Я просто сейчас… - начинает Данте – и не заканчивает, потому что Вергилий резко подаётся вперёд. Данте сначала думает, что тот собирается ударить его лбом в переносицу, но даже не успевает отпрянуть, поскольку Вергилий прижимается губами к его губам в крепком, честном поцелуе. Данте сначала мычит что-то, пытаясь его оттолкнуть, но руки слабеют, а глаза предательски закрываются просто от мысли, что брат поцеловал его первым. Обычно приходится подстраивать что-то эдакое, а тут – сам поцеловал. Напоследок дёрнувшись, Данте приоткрывает рот и получает самый неожиданно страстный поцелуй за все эти несколько дней, когда ребята были одни и могли вот так целоваться когда захотят. Однако поцеловались вот так они только сейчас. Данте выдыхает, чувствуя, что очень сложно будет теперь остановиться, а руки уже нашаривают пряжку ремня на брюках брата, одновременно пытаясь выдернуть из-за пояса майку и забраться под неё пальцами, чтобы потрогать прохладную кожу. Но так же неожиданно, как всё началось, Вергилий всё и заканчивает: отталкивает его в грудь ладонью, посмеиваясь ему в губы. - Не строй неосуществимых планов, Данте, - говорит он – обычно бледные губы раскраснелись, а глаза застилает поволока. В уголках этих губ затаилась насмешка. – Тебя ждёт друг, разве нет? – Он делает глоток из кружки. Данте прижимает запястье к своим губам, вытирая, а лицо просто горит. - Иди и промакни его слёзы, - посмеивается Вергилий. – Это твоя миссия на утро. – Он ловко выворачивается, но Данте тут же упирается ладонью в стену, преграждая ему выход, а глаза светятся решительностью. Он кусает нижнюю губу и глядит исподлобья. - Держи, - Вергилий проталкивает ядро фисташки ему в рот. – Ну держи, держи! Где твои рефлексы? Данте отдёргивает голову. - Я не из тех, кто тянет в рот, что попало, - говорит он хрипло. В этот момент Вергилию удаётся впихнуть фисташку ему в рот. - Я уже понял, - с насмешкой говорит старший из близнецов. Потом выворачивается из-под его руки и уходит в свою комнату, хлопнув дверью. Данте стоит посреди коридора, сбитый с толку, испытывающий необъяснимую ярость и душевные метания. Ну всё, достаточно этих игр. Это было уже слишком. Чёртов Вергилий, больной на всю его голову! Данте стискивает кулаки и бежит к двери братовой комнаты. Ухватывается за ручку и налегает плечом, будучи уверенным, что дверь закрыта на замок. К чертям всё! Ну выломает замок, сотни раз такое бывало, ха! Он толкает изо всех сил и вваливается в комнату: Вергилий не закрыл дверь, поэтому Данте вбегает в неё, по инерции промчав с полкомнаты, до самого дивана, словно разъярённый бык, атакующий тореадора. Он едва удерживается на ногах, чтобы хотя бы не грохнуться перед братом. Унижение… Он осторожно поднимает глаза и видит, что Вергилий в этот миг тихо смеётся, наклонившись и упершись ладонями в колени. Глаза его сияют абсолютным весельем, когда он поглядывает на Данте. В них сплошной азарт и насмешка. Поняв, что вместо крутой разборки вышел очередной позор, Данте распрямляется. Говорить не о чем, хотя он и наставляет на брата указательный палец. Но, так и не сказав ни слова, разворачивается и уходит, яростный и неостановимый, как торнадо. И по дороге задевает рукой чёрную антикварную вазу, которая всё время стояла у двери на миниатюрной гранитной колонне. Вот же чёрт! Она обычно пуста, эта ваза, и лишь иногда в ней лежали ключи от дома и тренировочного зала. Фарфоровые черепки разлетаются по паркету, Данте это слышит за спиной, когда стремительно шагает к лестнице, в ярости утирая рукавом красные губы. Ну и зачем этот мудила его постоянно доводит?! В душе бушует ураган из горечи, ненависти и ледяной жажды мщения. - Ничего-ничего, я тебе устрою, мать твою, - шепчет Данте, сбегая по лестнице. Доминик всё ещё сидит за столом, дождь всё ещё барабанит по стёклам… Ничего не изменилось. Но, Господи, как только этот парень умудряется есть, если ему в висок только что едва ни прилетел нож! - Жирный, ты когда-нибудь треснешь, - не удерживается Данте. - Я заедаю испуг, - комментирует тот, поглощая очередной тост, уже с арахисовым маслом. - Ты заедаешь заедание! Я же говорю, это может плохо закончиться, – нервно говорит Данте, понимая, что, в общем-то, Доминик ни в чём не виноват. Ну да, взял фисташки, но ведь Вергилию не столь важно было, плевать ему на фисташки. Он пришёл, чтобы поиздеваться за то, что его разбудили! Доминик подозрительно поглядывает сначала на арахисовое масло на тосте, потом на Данте. - Тебе жаль еды или ты только что подрался с братом? – спрашивает он. - Ну-у… Не то, чтобы подрался… - Данте вздыхает и опускает плечи. Да уж… - Выглядишь так, будто он шлёпнул тебя чем-нибудь по лбу, - глупо усмехается Доминик. - Не всё так плохо, - отмахивается Данте. – Просто повздорили. Слушай, валим отсюда. Он не в духе, может устроить ещё какой-нибудь перфоманс. - И будет восемь, - кивает Доминик. - Восемь… чего? - Ну восемь убитых им! - Ну, это мы ещё посмотрим. Доминик заталкивает в рот остатки тоста, запивает это апельсиновым соком из стакана и поднимается из-за стола. Уже стоя у выхода в прихожую, Данте слышит голос брата. - Эй, вы там! Вергилий стоит на верхней ступеньке лестницы и усмехается. Данте показывает ему средний палец, набрасывая капюшон футболки и застёгивая мотоциклетную курточку. Вергилий молча запускает ему бумажный самолётик и Данте, даже не оборачиваясь, ловит. - Ну и что это за дерьмо? – всё же спрашивает он, не разворачивая самолётик. - Адрес антикварной лавки, в которой я купил вазу. Найдёшь для меня похожую. Я даю тебе время до полудня, Данте, - объявляет Вергилий, чуть подавшись вперёд, будто бы для большей доходчивости. – Иначе устрою тебе веселье по полной программе. Будешь ходить и обменивать до тех пор, пока я не решу, что купленная тобой ваза похожа на разбившуюся. - Серьёзно? – Данте даже усмехается. - А может, просто поцелуешь меня в задницу? Вергилий тоже усмехается, глядя на него. - Ну разумеется, маленький брат, - с благодушием говорит он, подняв брови. – Только позже. - Чё?! – удивлённо оборачивается Доминик, застёгивающий ботинки. - Ничего, иди! – Данте в ужасе пинает друга под зад коленом, торопя его к выходу и ошалелыми глазами глядя на брата. - Что он сказал? – не унимается Доминик, поднимаясь. - Долго объяснять, ну давай, выходи, жирный! – Данте глядит на Вергилия и резко проводит пальцем себе по горлу, давая понять, что брату конец. А Вергилий просто улыбается тонко ему в ответ. Так мерзко, просто как последний мудак, глядя на брата! Ещё немного стоит, а потом разворачивается и уходит. Данте готов проклясть всё на свете. Чёртов Доминик, который пришёл так рано, чёртов брат, который раздёргал и разорвал в клочки его душевное состояние с самого утра. Доминик о чём-то рассказывает и громко ржёт, а Данте шагает рядом, угрюмо склонив голову. Друга он не слышит. Чёрный асфальт под ногами тупоносых ботинок, опадающие жёлтые листья, мелкие лужи, в которые Данте умышленно наступает… Капюшон давно промок от дождя, капли капают с намокшей чёлки на кончика носа, стекают с него к губам, и Данте молча сглатывает воду. Ребята направляются на Норт-Вест Глиссан стрит в «Теас винтаж», чтобы купить вазу для Вергилия. Сначала Данте собирался послать брата к дьяволу, но потом подумал и понял, что Вергилия подобное не огорчит. Зачем брат ведёт себя иногда как полный кретин?! Зачем у него такое жуткое чувство юмора, которое может к херам раздолбать всю жизнь Данте?! Вергилий – опасное зловещее существо! Как такое вообще могло появиться в жизни Данте?! - Если там не будет чёртовой вазы, пойдём в Пакстон Гейт, - произносит он. - И мы такие с Алексом… А? – Доминик оборачивается, оборвав трёп. – А… Хорошо. Там рядом классный магазин с пончиками, - замечает он. - С Теас Винтаж? - Нет, с Пакстон Гейт. Ну снова это. - Жирный, почему ты всё время ешь?! Даже я столько не ем! – удивляется Данте, утирая воду с лица. - Потому что я… - Тут мимо проезжает уборочный грузовик, заглушивший голос Доминика. - … а не такой как ты. - Какой? – переспрашивает Данте. - Ну-у… - Доминик пожимает плечами. – Сам же видишь. Все девчонки в школе твои. А я просто тащусь сзади. - Чего? – Данте поднимает брови от удивления. Кудряшки у Доминика намокли и потемнели, прилипли к щекам, из-за этого щёки кажутся ещё больше. - Я говорю, что… - Да я слышал, что ты говоришь, - добродушно усмехается Данте, обхватив его за шею рукой и притянув к себе. – В тебе нет эгоизма. Хотя… На самом деле знаешь, сколько времени я трачу на тренировки? - Типа, зарядка или там… бег трусцой? - Ха, бег трусцой, чёрт бы всё побрал, - Данте посмеивается. - Типа там, спарринги на мечах и тренажёры. Да, Данте говорит, что они с братом увлекаются фехтованием и холодным оружием. - Не. – Доминик чешет затылок под капюшоном. – Никогда не думал об этом. - Примерно шесть-семь часов в сутки. Иногда больше. Перед сном, после школы… - Данте пожимает плечами, понимая, что его здоровье не зависит от спорта. А вот хорошая форма – да, это подвижность и тяжёлые тренировки. Когда у тебя такой брат, выбора просто не остаётся. - Я слышал, что секс – это тоже хорошая тренировка, - вдруг замечает Доминик, но потом громко смеётся. В устах Доминика слово «секс» звучит и правда смешно. - Не знаю, - хмыкнув, говорит Данте. – У меня только дважды был секс. Отменная ложь, в которую все верят. В смысле, гораздо больше двух раз. - С Эмили, - добавляет он. Самая страшная ложь заключается в том, что секс был далеко не с Эмили. Да и чёрт его знает, считается ли уединение с родным братом – сексом. - Ну да, я помню. Но Эмили – это высший пилотаж. Потому с тобой она была, а со мной – никогда не будет. – Доминик равнодушно вздыхает, остановившись перед дорогой на светофоре. Данте вынимает Марльборо, вытряхивает зажигалку из мягкой пачки и закуривает. Доминик смотрит с завистью. Курить ему нельзя по состоянию здоровья, Данте следит, чтобы Доминик не курил, хотя знает, как сильно тот хочет приобщиться к «крутым парням», которые курят в школьной беседке в перерыв для ланча. - Но там полно других. Вот Кэтрин, например. – Тут Данте становится ужасно жаль Доминика: и из-за невозможности закурить, и из-за его одиночества. – Кэтрин – она, вроде, сама по себе. - Кэтрин, - Доминик фыркает. – Кэтрин поёт в церковном хоре. Она и выглядит так же. - Не верю я в это. Никто не знает, что в голове у девочек из церковного хора, - ухмыльнувшись, замечает Данте и глядит на сонный, медлительный поток авто, шелестящий мимо ребят по мокрой дороге. - Думаешь? – с надеждой спрашивает Доминик, вынимая из кармана шоколадный батончик и тут же взволнованно откусывая кусок. Кэтрин – не лучший выбор, но зато она внешне даже чем-то похожа на Доминика. В смысле, её тоже тяжело обойти, когда она идёт по коридору. И у неё такие же красивые кудрявые волосы. - Ага. Тебе нужно просто… - Данте выдёргивает у него из руки шоколадку и швыряет в серую металлическую урну. – Есть поменьше всякого дерьма и… - Данте глядит перед собой на ту сторону дороги, капли падают с почерневших ресниц. – О, нам куда-то туда. **** - Сколько?! – неверящим тоном переспрашивает Данте у усатого продавца, одетого в серую «тройку» с расстёгнутой верхней пуговицей на рубашке. – Вот блядь, - шипит он, отвернувшись и не выслушав ответ. Он вертит пузатую вазу в руках. Вроде, похожа, только чуть побольше и с золотистой потёртой линией вокруг. На старой вазе такой полоски не было. - Охуеть просто, это мои карманные деньги на пару месяцев вперёд! – несчастно вздыхает Данте. - Ну-у, должно быть, у тебе много дают на карманные расходы, - почесав кудрявую голову, замечает Доминик, тоже поглядев на ценник. - Кажется, я никогда не куплю мотоцикл, - вздыхает Данте. - Зато купишь хорошее настроение для этого маньяка и он, возможно, тебя не убьёт. Во всяком случае, не сегодня, - резонно замечает Доминик, отпустив ценник. - Ну да… - Данте тоже задумчиво чешет макушку. – Мне даже стыдно тащить с собой эту штуковину! С ней я буду похож на чувака, который украл чужую урну с прахом из крематория. - Я потащу, - миролюбиво предлагает Доминик. – И это похоже на антикварную кастрюльку для супа. - Для праха. - И ладно. Я буду похож на чувака, который любит есть и носит с собой на ланч мамочкин тыквенный суп с добавками антикварного праха. - Ха, боже мой… - Данте посмеивается. – Кастрюлька праха, Дом… Ладно, тогда к херам. Я куплю эту долбанную вазу. – С Домиником всё плохое выветривается так быстро, что иногда Данте боится больше всего на земле, что эта единственная ниточка, связывающая Данте с миром людей, живущим своей размеренной жизнью за пределами их с братом дома, разорвётся. Он часто думает об этом. Без Доминика было бы сложно… Может быть, Данте бы утащил за собой Вергилий, а там, куда он его затащит, Данте точно поджидает что-то ужасное. По крайней мере, именно так это ощущается. Беспокойство… Ожидание чего-то плохого. Пока здесь Доминик, ничего не случится с жизнью Данте. **** - Я вот думаю, - говорит Доминик, прищурившись задумчиво. – Как только Вергилий живёт? Он не ходит в школу, так? Друзей нет, знакомых тоже нет… - Он загибает пухлые пальцы, вместо костяшек – ямки. – Подружки не намечается… У него что, вообще никого нет? Они сидят в полупустом кафе за столиком у витрины, на которой оранжевым полукругом написано: «Пончики Барни». Ваза стоит рядом с Домиником на диванчике. - Ну, у него есть я, - отвечает Данте, потягивая молочный коктейль из высокого стакана через толстую розовую соломинку. - Ха! – Доминик откусывает кусок от пончика, покрытого цветной глазурью. – Это для тебя хорошо или плохо? - Но он ведь уже есть. – Данте пожимает плечами, убрав руки от стакана, зажав в белоснежных своих зубами соломинку и наклонившись над стаканом. – К тому же, чем он может быть страшен мне? Я к нему привык. - Господи, чувак, этот психопат, если ты не заметил, целился мне в голову ножом этим утром! – Доминик тычет пальцем себе в лоб, а Данте, всё ещё держа соломинку зубами, показывает взглядом на официантку, мол, «потише ты». – Ты уверен, что ты с ним в безопасности?! – чуть сбавив тон, но не эмоции, уточняет Доминик. - Эй, он целился туда, куда попал, - замечает Данте, выпустив соломинку. – Если бы он целился тебе в голову – ты сейчас был бы в морге, а завтра я бы уже смотрел на кастрюльку с твоим прахом, и ты бы больше никогда не ел пончики в кафе. И да, я в безопасности, потому что могу дать ему отпор и... – Данте едва ни давится глотком коктейля, потому что на ум приходит мерзкое воспоминание о таком «отпора», который Данте уже «дал» этим утром. – Ну… В большинстве случаев. Сегодня вышло неудачно. Но я не всегда ему проигрываю. Вообще, он… не такой. То есть, не всегда такой, но… - Тут Данте умолкает. И внезапно ловит себя на мысли, что жутко хочет поцеловаться с братом ещё раз. Вергилий непредсказуемый, иногда вызывает желание просто убить его. Иногда – спрятаться от него подальше, чтобы он никогда не нашёл… Но так целоваться, жёстко и ошеломляюще внезапно, может только он. И вот теперь он вызывает желание это повторить. Даже если бы Вергилий, разозлённый на него, потом заставил его сделать что-нибудь ещё, Данте бы согласился. Ну, то есть, не заставил бы, а предложил, потому что у близнецов всё на добровольной основе. Лучше бы быть сейчас в постели с братом. Да-а, было бы так хорошо. Так хорошо… Данте буквально чувствует крепкую хватку брата на своих запястьях и на шее, губы почти начинают саднить. Он стискивает кулак. Желание быть ни здесь, а с братом дома, оказывается столь острым и столь неожиданным, что Данте становится до тошноты тоскливо. Дыхание перехватывает. Данте стряхивает головой. Подносит запястье к губам и вытирает рот рукавом. Ему даже кажется, что он ощущает почти физическую боль внутри, и он растерянно оглядывается по сторонам. А затем оборачивается к стеклу витрины и смотрит на дождливую улицу. Так мало прохожих, так мало машин… Жизнь будто замерла. Дождь спугнул её. Даже здесь, внутри, в уютном кафе. Свет недостаточно яркий, официантка недостаточно быстрая. Цвета блекнут. Всё уснуло этой осенью. А ведь она только началась. Если бы за витриной прошёл Вергилий. Куда-нибудь по своим делам… Прошёл бы мимо, может, даже не заметил бы, что Данте здесь. Это бы так оживило всё вокруг. И тоска бы прошла, и… - Ты чего? – спрашивает Доминик. И тут Данте вспоминает, что он здесь не один. - Я? – голос Данте такой сдавленный и сиплый. - Молочный коктейль был плохой? Или что это? – не унимается Доминик. Ну как это объяснить другу, пусть даже и лучшему? Данте смаргивает, смотрит на него. А потом говорит: - Да так… Просто мне… - он хмурится, пытаясь выбраться из потемневшей бледной реальности в своей голове в реальность настоящую, где в разгаре почти полдень, где машины снуют по вымокшей дороге, где в кафе пахнет кофе и французской выпечкой, а напротив него сидит Доминик, лучший друг, с которым они знакомы с нулевого класса школы. – Просто мне кажется, что… Что нам пора двигать отсюда. Мне нужно на свежий воздух. - Ну да, и чтобы к концу школьного дня я успел заявиться домой. Хотя я всё равно получу от мамочки нагоняй. – Доминик вздыхает. – Скажу ей, что сердце снова схватило. - Не нужно, а то и правда снова прихватит, - советует Данте, а потом говорит: - Доминик, серьёзно. Тебе нужно поменьше есть. Иначе это всё плохо закончится. - О-о, это так мило, приятель, - тянет Доминик, хихикнув. – Твоя забота. - Я просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, - оправдывается Данте, почувствовав себя глупым и сентиментальным. - Ну, даже брошу я есть – и? Я вряд ли стану высоким красавчиком с шевелюрой как снег на вершине Скалистых Гор. – Он беззаботно смеётся. - Но если не бросишь – станешь мёртвым. Ты сам говорил, у тебя сердце не в порядке с рождения. Или снова будешь торчать в клинике, как в тот раз… Как донести Доминику, что он важен для Данте? Гораздо больше, чем тот может себе вообразить. - Да что у тебя с настроением, твою мать?! – удивляется Доминик, откусив пончик. – Ты серьёзно говоришь о смерти? А, может, мне нравится ходить толстозадым крутым ублюдком? Да, и правда, что с настроением, Данте? - Как знаешь, - отмахнувшись, говорит Данте, и допивает свой коктейль, выдернув из него соломинку. – Дожирай этот пончик, поднимай задницу – и тащи мою вазу. - С возвращением, приятель, - ухмыльнувшись, говорит Доминик. **** Дождь прекратился почти сразу, едва они покинули кафе. Доминик нёс вазу и мечтал вслух о подружке, представляя, как всё будет на первом свидании, а Данте иногда давал советы. Данте предложил всё же попытаться подступиться поближе к Кэтрин. И Доминик, вроде, согласился. Хуже ведь не будет? А Кэтрин не из болтливых, в случае провала Доминика, она точно не растреплется об этом подружкам, и тогда самооценка Доминика не пострадает так уж сильно. Максимум, что ему светит – немного депрессии и разочарования. На Двадцать Восьмой авеню их дороги расходились. - Кастрюлька с прахом? – напоминает Данте, протянув руки. Доминик передаёт ему вазу, а Данте внимательно осматривает её на предмет повреждений. - Надеюсь, сработает, - бормочет Данте озабоченно. - Ну, в любом случае, другой похожей нет, - пожимает плечами Доминик. Данте всё рассматривает золотистую линию вокруг пузатой вазы. - Может, замазать её чёрным маркером? – задумчиво предлагает Данте. - Нет, это будет заметно. – Доминик качает головой. – Окей, чувак, увидимся позже? –Он потягивается и поправляет лямки рюкзака на плечах. Данте кивает, поглядев на него. - Просто приходи с ночёвкой, - вдруг говорит Данте быстрее, чем смог оценить ситуацию. - Ага. Чтобы твой психопат-брат снова гонялся за мной с ножом? – криво усмехается тот, мрачно сверкнув голубыми глазами. - Он не гонялся, твою мать! – вздыхает Данте. – Он смирный, ты же знаешь. - Тогда посадишь его на цепь. - Ха, да окей. Если он позволит. - Подкупи его чем-нибудь, - предлагает Доминик. – Древнегреческой амфорой или золотым жуком-скарабеем из гробницы фараона. - На всякую дешёвку он не покупается, - усмехается Данте, уже делая шаг назад, чтобы развернуться и отправиться домой. - Ла-адно, увидимся вечером, братишка, когда я закончу выслушивать от мамочки о важности образования и всю эту муть, - хмыкнув, говорит Доминик. – Надеюсь, мы преступим черту дозволенного у тебя и выпьем чего-нибудь. - Джин с тоником пойдёт? – уточняет Данте. - Тоник у меня есть. Осталось только найти джин. Данте, усмехнувшись, подмигивает, мол, «договорились», и Доминик прижимает пухлую, покрасневшую от холода руку к груди. - Я сейчас даже сожалею, что не родился девочкой, - говорит он. - Ты был бы не самой красивой девочкой, поэтому даже так у тебя побольше шансов. Доминик в ответ хохочет на всю улицу, запрокинув голову. И Данте становится легко. Кажется, вокруг светлеет. ****** - Вергилий! – зовёт Данте, едва войдя в дом. Вокруг тишина. Дом такой большой, что на втором этаже не всегда бывает слышно происходящее на первом. Ну, только если Вергилий прислушивается. Данте проходит наверх, взбежав по ступеням, идёт по коридору в комнату брата и распахивает дверь. - Эй, ты. Любитель антиква… Ты здесь? – Данте оглядывается по сторонам, но комната Вергилия пуста, только тонкие гардины колышутся на приоткрытых окнах. А потом Данте слышит тихий плеск воды. - Ты пошёл топиться из-за того, что сделал утром? – интересуется Данте, направляясь в ванную. – А, вот, ты где. - Вот где я. Вергилий оказывается в своей огромной ванной комнате, выложенной тёмным мрамором, и с огромным зеркалом на стене. Он лежит в ванне, лениво свесив ногу с бортика, и читает книгу в тёмной обложке, на которой, как и почти на всех остальных книгах, которые он читает, ничего не выведено золотым каллиграфическим шрифтом. В тёплом воздухе пахнет чем-то знакомо-пряным, хотя Данте сразу не может понять, что это за аромат. Может, такой гель для душа? - Чем обязан? – интересуется Вергилий, поглядев на брата и отодвинув книгу в сторону. - Я принёс тебе чёртову вазу. – Он демонстрирует вазу, вытянув руки. – Такая – подойдёт? Вергилий бросает взгляд на тёмную вазу, даже не заметив тревожившую Данте золотистую линию, и говорит: - Да. Идеально. Это всё? - Да, это всё. Подавись. Данте делает шаг навстречу ванной и идёт, весь такой гордый и несломленный, с дурацкой этой вазой в руках… - На твоём месте я бы этого не делал, здесь… - начинает Вергилий, снова выглянув из-за книги, но уже поздно: Данте неожиданно поскальзывается на разлитом жидком мыле и падает на колено, приложившись подбородком о ванну как раз рядом с ногой Вергилия. – Скользко, - запоздало заканчивает старший из близнецов, услышав звон керамики о пол. Осколки, разлетевшись по просторной комнате, звенят, кажется, целую вечность, растревожив тишину. И когда тишина возвращается, звон черепков ещё долго звучит в голове у Данте. - Ну вот, - удивлённо комментирует Вергилий. Данте сначала молчит. Ждёт, пока звон выветрится из головы. - Чё-ё-ёрт, - внезапно стонет он, не желая отрывать подбородок от ванной и открывать глаза. – Это дерьмо влетело мне в кругленькую сумму и не прожило даже чёртовой минуты! Скажи, что мне это снится! Но Вергилий уже смеётся, запрокинув голову и плеснув рукой по воде. Данте понимает всю глупость своей ситуации и стонет от разочарования и собственной неудачливости. Но кроме всего остального – ему тоже становится дико смешно. И он, уткнувшись лом в бортик ванной, начинает бесшумно хохотать, так, что плечи вздрагивают. - Это самый дурацкий день из всех, что я переживал за весь проклятый год! – стонет он, стукнув кулаком брата по голой коленке. - Вовсе нет, отличный день, - всё посмеивается Вергилий, прикрыв лицо фолиантом, а потом, отсмеявшись, говорит: - На улице скверная погода, не так ли? Данте вздыхает, отвечая не сразу, а потом всё же говорит: - Дождь уже прошёл. - Ты замёрз? Данте поднимает голову и упирается ушибленным подбородком в бортик ванны. - Не очень, - говорит он, глядя в лицо брату со смешной, наигранной меланхолией. - Но чувствую себя так, что хочу утопиться в этой ванной. - Нет нужды топиться, - отвечает Вергилий. – Забирайся. Данте поднимает брови и поглядывает на брата с подозрением. - К тебе? – уточняет он. – В эту ванну? - Можешь забраться в другую, если видишь её здесь, – хмыкнув, говорит Вергилий. – Так как? Видишь её? - Нет, - глуповато отвечает Данте, оторвав подбородок от ванны и потерев ушибленный подбородок пальцами. - Хорошо, - Вергилий закрывает книгу, откладывает её на серебристый приставной столик возле ванны. – Забирайся. Данте пожимает плечами и тут же начинает раздеваться. На пол летит цветная кожаная курточка, потом футболка, потом, лязгнув пряжкой, опускаются джинсы и тут… - Ты чего так смотришь? – спрашивает он у брата. Вергилий не отвечает, только пожимает голыми плечами. И Данте, оставшись в белом нижнем белье, внезапно начинает испытывать жуткое смущение. Щёки краснеют. Пытаясь не выдать стеснения, он пробует забраться в ванную, не избавившись от белья. Но не тут-то было. - Ты не собираешься снимать исподнее? – интересуется Вергилий, подняв бровь. - А так нельзя? – с надеждой спрашивает Данте, неуверенно щёлкнув резинкой белых транков, а потом в раздумьях почесав затылок. - Так нельзя, - Вергилий подёргивает ногой, рассматривая его, а потом вдруг замечает с ухмылкой: - А ты ничего. Маленький брат. - Спасибо, что заметил, - бормочет Данте, а потом добавляет: - И ничего не маленький! - Я не об этом, глупый. Мне просто нравится, что у меня есть младший брат. - Младший на четверть часа! - И всё же. Данте фыркает, закатив глаза, а потом снова берётся за широкую резинку трусов. - И не забудь вымыть руки перед тем, как забираться в мою ванную, - напоминает Вергилий. Данте вздыхает, но всё же разворачивается, чтобы подойти к рукомойнику с потёртым медным краном как раз напротив ванны. - Куда? – тут же останавливает Вергилий. - Ну… Вымыть руки? – оборачивается Данте. - Сначала сними это, - Вергилий лениво машет рукой в его сторону. - Чего?! - Сначала сними бельё, а потом иди мыть руки. - А в чём разница? Вергилий поднимает бровь, глядя ему в лицо и не повторяя озвученного алгоритма действий. - Кошмар. Я собираюсь сидеть в ванне с извращенцем, - сдавленным голосом комментирует Данте. - Ты всегда можешь уйти, - замечает Вергилий. - Не-е, чёрта с два, - уже со злым азартом усмехается Данте. - Ну тогда не тяни. Снимай это. - Ты просто хочешь, чтобы я их снял! – возмущается Данте. - Зачем? Станешь смотреть на меня голого?! - Разумеется стану, – бесхитростно подтверждает Вергилий. - Ты в последнее время как-то медленно соображаешь. - Иди к дьяволу! – Данте заливается краской, стыдится, потому что обычно они оказываются без одежды, когда в комнате уже темно, а вот так раздеваться… Но мысль о том, что можно погрузиться в тёплую воду, поваляться рядом с Вергилием, подремать… Это как нагнать всё то хорошее, что потерял утром. Вергилий убирает ногу с бортика ванны, а Данте решительно стягивает бельё и швыряет его к валяющимся на полу штанам. Идёт к умывальнику и слышит позади негромкий плеск воды. Данте выдавливает жидкое мыло из серебряного тюбика и пока моет руки, поглядывает в запотевшее по краям зеркало на отражение на брата, а тот довольно глядит на него в ответ, приподнявшись и уложив локоть на бортик ванны и подбородок – на руку. Он даже не пытается скрыть свой живой интерес! Воздух становится таким густым, что скоро можно будет ловить его руками. Данте уже почти прожигает этот взгляд. - Ну прекрати же ты глазеть! – не выдерживает он. - Я всё равно знаю, как ты выглядит твоя нагота, - пожимает мокрыми плечами Вергилий. - Тогда на что ты уставился? - Просто на тебя. В этом мире, насколько я понимаю, слишком много несовершенства. Я не знаю наверняка, разве что читал об этом... – Он хмыкает. – Приятно иногда побаловать себя чем-нибудь совершенным, вроде такого стОящего вида сзади. Понимаешь меня? - У меня стОящий вид? – уточняет Данте, тут же набрав пригоршни воды и лихорадочно умывая горящее лицо. – Я не знаю почему, но мне не по себе, когда я вижу, как ты смотришь на мою задницу, - не выдержав, признаётся он. - Да ла-адно тебе, скромник, уймись. - Улыбка Вергилия широкая и полна азарта, очень напоминает улыбку самого Данте, из-за неё, возможно, Данте наливает пахнущее ментолом мыло в ладони уже в третий раз, что, конечно, по идее, не может ускользнуть от взгляда брата. – Послушай, брат, тебе ведь не грозит будущее хирурга, - вдруг, замечает Вергилий. - И, кстати… - Он снова укладывается на спину, откинув голову назад. - Это хорошая новость для пациентов. - В каком смысле? – сквозь ладони проговаривает Данте, а потом отчаянно оттягивает кожу на щеках, поглядывая в зеркало на брата, беззвучно застонав от усталости и попыток понять ход мысли брата. - В том смысле, что тебе нужды мыть руки по методике Альфельда или Фюрбрингера. Я знаю, что они уже чистые. Забирайся. – Вергилий забрасывает ногу обратно в ванну, небрежно плеснув воду за край. - Я даже не знаю, кто этот… Фюль… бринген? – Данте смешно морщит нос, пытаясь вспомнить фамилию. - Просто один известный анатом и прозектор. По его методике врачи обрабатывают руки, - пожав плечами, поясняет Вергилий. – Иди сюда. - Иду. Данте направляется к ванне, стараясь не думать о том, что брат видит «его во всей красе». Переступает через бортик ванны, усаживается – и тут же попадает в расслабляющие объятия тёплой воды. - О-о-о, классно, - передёрнув плечами, стонет он, тут же перебираясь к брату и укладываясь на него так, чтобы откинуть голову ему на плечо. Он умывает лицо и погружается поглубже, до самых плеч, довольно прикрывая глаза. - Хотел спросить. Чем так пахнет? – спрашивает он лениво. - Эфирным маслом. Это лаванда. Данте хмыкает, не открывая глаз. - С каких пор ты принимаешь ванну с лавандовым маслом? Ты и без всех этих масел хорошо пахнешь. - Мне не нужно лавандовое масло. Мне ведь нет необходимости в снятии стресса и плаксивости. - Тогда какого хрена? Думаешь, мне надо? – Данте открывает глаза и переводит взгляд на брата. - Ты нервный, а лаванда успокаивает. Данте открывает глаза, уставившись в потолок. Ему вспоминается, что когда они с братом были детьми, мама зашивала в маленькие подушечки лаванду. В детстве так пахло в их комнате. Вот, откуда ему знаком этот запах. - Ты знал, что я захочу принять ванну? – внезапно спрашивает Данте. – Да я даже сам не знал! Откуда ты вообще знал, во сколько я буду дома? - Ну… - Мокрая ладонь укладывается ему на лоб, зачёсывает волосы назад. – Занятия длятся до половины третьего после полудня. Доминику понадобилось бы быть дома к этому времени. Ты был не в настроении гулять с кем-то ещё. Соответственно, ты бы всё равно показался дома, а я бы предложил тебе отогреться. - Вергилий усмехается. – Но здесь пахло так хорошо, когда я приготовил ванну, что я не выдержал и решил полежать и почитать сам, не дожидаясь тебя. Хотя ты заявился с идеальным таймингом. Ты весьма предсказуем, брат. - Хитрожопый ты мудак! – возмущается Данте, дёрнувшись, но тут же остыв, а потом он спрашивает: - А зачем мне ванна? - Ну-у… Я не очень хорошо с тобой обошёлся этим утром… - Ага, хотел загладить вину? – Данте усмехается. - Возможно. Данте ощущает, как брат обнимает его, чувствует кожей его кожу. Вергилий кончиками пальцев рассеянно потирает его по шее, возле мочки уха, потом роняет руку в воду. - Твою мать, какой кайф, - бормочет он. – Нет-нет, ещё вот так. – Он находит руку Вергилия и кладёт себе на шею. Вергилий усмехается на выдохе. И Данте становится так хорошо, что даже говорить оказывается лень. Но Данте всё же пытается. - Я когда сидел там… В кафе… Я болтал с Домиником и… Я знаешь, захотел поцеловаться с тобой. Очень сильно… - Вот как. - Ага, - Данте потирает ладонями по его запястью у себя на груди. – Но тебя там не было, а я смотрел в окно и-и… думал, типа, если бы ты прошёл мимо… Просто прошёл бы – всё стало бы лучше… Единороги и радуги… Везде. Всё такое, - он усмехается. – Доминик спрашивал, как ты живёшь, если у тебя никого нет. - И что ты сказал? - Что у тебя есть я. - Так и сказал? - Ну да. Я же так и на самом деле думаю. Что у тебя есть я… Хотя я не знаю, что на самом деле думаешь ты. Может, ты так не думаешь. - Ну конечно, у меня есть ты, - говорит Вергилий, чуть потянувшись. – Я мог бы обойтись и без тебя. Но… Я в конечном итоге, полагаю… Мне повезло. Если бы не ты, я был бы высокомерным, эгоистичным и самолюбивым снобом. - Вергилий… - Данте даже оглядывается на него, а потом начинает беспомощно смеяться. И Вергилий тоже смеётся. - Блядь, Джил… - всё смеётся Данте. И оба знают, почему смеются, это даже проговаривать вслух не надо: Вергилий и есть высокомерный, эгоистичный и самолюбивый сноб, и он об этом знает. - Чёрт возьми… Чёрт возьми, Джил… - Данте всё смеётся, смеётся… И ощущает себя самым счастливым человеком на свете: именно сегодня не оборвалась ни его связь с миром вне этих стен, ни его связь с миром, который спрятан здесь, в доме, с его подземным мрачным тренажёрным залом, похожим больше на пыточную камеру – все сплошь цепи, лезвия и шипы, - со спальней Вергилия, где Данте проводит больше ночей, чем у себя в комнате. Дом с демоном во главе семейства и странной мамой, которая при знакомстве едва ни убила их папочку кинжалами. - Джил? -М? - Ты утром устроил концерт из-за того, что мы тебя разбудили? – Данте находит в тёплой воде его руку и сплетает их пальцы в слабый замок. - Нет. Это из-за того, что ты ушёл от меня. Мне было так тепло. - Прости, я… даже накрыл тебя. – Данте усмехается сонно. – Одеяльцем накрыл тебя. Чтобы ты не замёрз. - Я не замёрз. Просто ты ушёл – и мне стало холодно. - А-а, вот что… - Данте наугад протягивает руку и неловко обвивает его шею. – Ну, я приду сегодня. В какое-нибудь такое… волшебное время. Хочешь? - Волшебное время? - Ну да. В полночь, например. Это волшебное время. Хочешь? Вергилий хмыкает: - Угу. - Только будь дома. Я точно приду в полночь, не забудь. - Полночь - отличное время. - Слушай, я был на прошлой репетиции, так мы играли там новую песню и… - Такую же ужасную, как все остальные ваши песни? - Ага, почти. Так там были слова, типа: «Полночь ничего не забывает, полночь никого не забывает. Полночь не забудет о тебе». И я такой подумал сразу, что это о тебе. Мне кажется, это твоё время. - Правда? - Ну да, полночь. Всё самое классное происходит в полночь. Во всех фильмах так. В книгах ещё… - бормочет Данте, засыпая. – Тоже… Вергилий посмеивается, тоже явно «отрубаясь». - Сыграешь мне потом? - Нет, ты снова будешь насмехаться. Ублюдок. - Обещаю, что не буду. И Данте запоминается только прохладный запах лаванды, тёплая вода – капли звонко падают из крана – и крепкое, весьма удобное плечо Вергилия, которое Данте ощущает своим затылком. А потом Данте засыпает и тело его расслабляется. И его рука соскальзывает с шеи брата. **** - Ах дьявол! – Данте резко садится и оглядывается. Вергилия уже нет, но вода в ванне, вроде бы, не стала холоднее. Он подносит к лицу ладони. Кожа на них порозовела и сморщилась. Он оглядывается на воду, потом снова на руки. - Я суп, - приходит к выводу полудемон, ощущая себя разварившимся куском мяса в бульоне. Кое-как выбравшись из ванны, он наспех вытирается и голым выходит из комнаты. В комнате Вергилия светится только настольная лампа на прикроватном столике и, как всегда, царит холод: окна снова приоткрыты. Кожа у Данте тут же покрывается мурашками, и он быстренько захлопывает все три окна, заодно взглянув на улицу и пытаясь определить, который час. Гардины перестают тревожно колыхаться от ветра; жемчужины шаров-светльников, разбросанных по саду, привычно светятся во мраке. Отчего-то испытывая беспокойство, Данте выходит из комнаты и спускается вниз по лестнице, дважды поскальзываясь по дороге. - Джил! – зовёт он громко. - Я здесь! – доносится из кухни. Данте пробегает через гостиную, заметив, что в камине разожжён огонь. - Джил, какого хрена! – вбегая в кухню трусцой, прикрикивает Данте. - Должен был прийти Доминик, а я там… Ох, ёб твою мать! - Я пораньше пришёл, - улыбается Доминик. - Блядь, жирный, - Данте выхватывает у Вергилия бумажное полотенце и прижимает его между ног. – Я тут вообще-то голожопый! - Данте, я… - начинает Вергилий. - Я не знал, что ты расхаживаешь голым, - в ужасе вжавшись в спинку стула, перебивает Доминик. - Данте, там… - снова делает попытку Вергилий. - Я думал, мы договорились на восемь! – возмущается Данте, прижимая полотенце покрепче. - Данте, полотенце… - снова пытается высказаться Вергилий мрачно. - Но я бы пришёл в восемь, если бы знал, что ты до восьми будешь голым! – всплескивает руками Доминик. - Данте, - потеряв надежду, снова пытается дозваться брат. - Нужно было меня разбудить или… - Данте! – уже громче зовёт Вергилий. Данте хмурится: у него в паху начинает неприятно покалывать. - Но ты спал не у себя, - оправдывается Доминик. - Данте, дьявол и вся преисподняя! – выкрикивает Вергилий. - Да чего тебе?! – рявкает Данте, обернувшись. – Только быстро! - Полотенце, Данте! – так же рявкает Вергилий. – Он рассыпал молотый кайенский перец, я стёр его этим полотенцем! Ты приложил его к причинному месту! Это было достаточно быстро?! Выражение лица Данте становится жалким. Он глядит на Вергилия, хлопая глазами. - Так и… почему ты раньше не сказал? – осторожно отодвигая полотенце, спрашивает Данте. - Я пытался сказать, но… - Твою мать! – стонет Данте, не рискуя заглянуть под полотенце. – Чёрт бы всё побрал! – выкрикивает он, ощутив в полной мере обжигающее пламя, взметнувшееся в паху. И тут Доминик громко захохотал. Так громко, что в комнате ойкнуло краткое эхо. Данте отшвыривает полотенце и бросается вон из кухни. Вергилий не удерживается и начинает тихо смеяться, закрыв рот руками. Через миг он ахает. - Это нехорошо, - шепчет он, подбегая к крану. – Это очень плохо. Доминик распластывается на столе, уставленной тарелками, от хохота. Вергилий выбегает из комнаты, обмахиваясь рукой, поднимается на второй этаж и встречает Данте, который, как выяснилось, не смог бежать достаточно быстро. - Мои стальные яйца плавятся! – жалуется он, схватив себя в паху и согнувшись пополам. – И мой имидж – тоже! А с тобой что? – сипло спрашивает он, увидев, что у Вергилия ладонь прижата к губам. Вергилий убирает руку от лица. Ни намёка на покраснение и ожог. - Ничего, - он усмехается. – Искал вескую причину убраться из кухни. - О… - Иди к себе, я сейчас. Вергилий разворачивается и быстро уходит в комнату родителей. Данте пытается отмыться в своей ванной. Кажется, что уже не жжется, но стоит убрать душ, как всё снова начинает гореть. Где там Вергилий с его помощью, когда он так нужен?! - Данте? – Вергилий пару раз стучит в дверь его ванной. – Ты здесь? - Я временно в отчаянии! – морщится Данте. Вергилий открывает дверь и протягивает ему маленькую фарфоровую коробочку. - Это что? – сипло спрашивает он. - Это Ева делает, она травница. Эта штука облегчает любые страдания тела. Должна помочь и тебе с твоей этой… проблемой… плавления стали, - Вергилий чуть откашливается. - А имиджа? – тут же спрашивает Данте, обернувшись к нему. - Оставлю тебя, пожалуй, - негромко говорит Вергилий, кивнув и уходя. Данте нерешительно окунает пальцы в фосфоресцирующую кремоподобную субстанцию и аккуратно мажет. Облегчение наступает почти сразу. - О-о-о, охренеть, как классно! – громко стонет он, запрокинув голову и прикрыв глаза. Удостоверившись, что жжение оставляет его, Данте закрывает воду и выходит в спальню. Вергилий сидит на его кровати, откинувшись на стену и забросив ногу на ногу. - Ну как? – спрашивает он. - Будто заново родился! – восклицает Данте, воздев руки к потолку в шутливом жесте поклонения чему-то. - Рад оказаться полезным. - Вергилий усмехается и начинает подниматься, но Данте, как есть голый, напрыгивает на него и заваливает на себя, обхватив за шею. - Ты заслужил немного объятий, - смеётся он ему в лицо. - Я думал, там твой друг, - удивлённо замечает Вергилий. - Я знаю тебя. Ты всегда закрываешь двери. - И ты заставишь его ждать? - Мы же просто поцелуемся, это всего минуточку, - уверяет Данте. – Я же не заставляю тебя лапать меня. Вергилий ухмыляется, тут же вытянув его руки вверх к изголовью кровати и прижав их за запястья. - Я не ограничен во времени, - говорит он, коснувшись лбом лба Данте. - М! Тогда можешь полапать. Если только ты вымыл руки от кайенского перца. Вергилий смеётся, склоняясь к его губам. И вот так внезапно Данте сам себя затягивает в полночь. Самое красивое время. Время растягивается, когда близнецы оказываются за закрытой дверью и у них особые намерения. Они не собираются заниматься всем, чем занимаются по ночам, Вергилий даже не раздет, но Данте жутко нравится, как брат его трогает. - Было бы на мне бельё, уже бы снял его, - шепчет Данте. Вергилий прыскает со смеху ему в шею, грубовато потискав его за голое бедро. - Или если бы… Тук-тук-тук – кто-то стучит в дверь. Данте с морщится, выглянув за плечо Вергилия. - А… Д-да, я… сейчас, - выдыхает он, а потом откидывает голову, закрыв глаза. - Ну как? Жив там твой член? – смеётся Доминик из-за двери. Хороший вопрос. Данте поднимает голову и, отодвинув Вергилия, оглядывает себя. - Э-э… Более чем. О да, более чем. - Чё-ёрт, зачем мы только начинали? – тихо-тихо и разочарованно стонет Данте. - Потому что ты полон дурацких идей, - тяжело дыша, шепчет Вергилий, облизнув мокрые от поцелуев губы кончиком языка. - Дурацих? - Таких противоестественных извращённых идей… - А зачем ты соглашаешься? - Люблю такие идеи. Моя задача – добавлять немного фейерверков. Данте глядит ему в лицо. Нервно улыбается. Целует в губы. Потому что он не знает, как высказать всю ту благодарность за каждый из фейерверков, которые Вергилий иногда устраивает в его жизни. - Так и есть… - негромко, немного удивлённо говорит Данте, сморгнув. – Чёрт, нет, я… Мне нужно… - Данте сглатывает ком в горле. – В душ. – Он снова глядит на себя. – В очень… холодный душ. Вергилий неохотно поднимается с него, пытаясь привести себя в порядок. - Нет, подожди. – Данте тоже поднимается, отставляет несколько поцелуев на него губах, потом ещё один – долгий и крепкий. – Ещё разок – и можно валить. Вергилий не противится, замерев на кровати на коленях, стоя как-то очень неудобно. - Я иду! – громко говорит Данте. Вергилий встаёт и отступает в глубину комнаты, поближе к двери в ванную, а Данте, подскочив, быстро надевает первую попавшуюся футболку, выуженную из шкафа – чёрную и на пару размеров больше, - потом ищет бельё и штаны. Одевшись, он подходит к двери. Доминик снова начинает ржать, едва увидев его на пороге. - Скажешь кому-нибудь о перце – выдерну из тебя душу вместе с ногами! – предупреждает Данте, а потом тоже начинает посмеиваться. – Чёрт, я чуть не лишился лучшей части себя. Блядь… - Тут он действительно вспоминает произошедшее на кухне и ему становится действительно смешно. – Я почти обзавёлся небольшим кайенским перцем у себя между ног, - говорит он, уводя Доминика от двери. – А Вёрдж… с тобой? - Он… Короче, он смеялся, подержался за губы и… - Серьёзно?! Сглупил так сглупил, - посмеивается Данте, обернувшись на свою комнату. – Значит, он у себя. И ребята идут к ступенькам. - Я там нашёл замороженную пиццу. И принёс немного джина. Стащил у папочки – думаю, он забыл о нём, - говорит Доминик, а потом вспоминает о кайенском перце и снова начинает хохотать. – Чёрт, Данте, я думал, я умру! - Я, кажется, думал об этом сильнее, - замечает тот, опять прыснув со смеху. - Это ещё круче, чем играть с тобой в бильярд. - Мы можем поиграть. - Класс, я «за»! **** Ребята вынимают пиццу из морозильника, когда Вергилий возвращается в кухню спустя несколько минут. На шею его наброшен чёрный шёлковый шарф. Вергилий опирается плечом о стену, придерживая шарф у горла. Доминик оборачивается. - Ха! Ну, тебе явно не легче, - замечает он. - С чего такой вывод? – спрашивает Вергилий, подняв бровь. - Губы. Всё ещё красные. Данте бросает взгляд на его губы. О, как же он любит, когда они такие красные… - М-да, я… довольно сильно их обжёг, - натянуто улыбается он. - А шарфик зачем? – спрашивает Доминик. Вот же глазастый ястреб, мать его! Затем, что Данте, видимо, оставил там пару синяков, которые не проходят за минуту. - Затем, что… - начинает Вергилий, но тут же оборачивается на трезвон телефона. Он у них в гостиной – настоящий антиквариат, если телефоны такими бывают. С диском и медной трубкой. Вергилий с облегчением разворачивается и направляется к кофейному столику. Поднимает трубку, а Данте прислушивается, замерев возле открытой духовки. - Ева, - сразу говорит Вергилий, а потом внимает. – Да. Нет, потому что он не один. Да, конечно. Я передам ему. – Тут он поднимает бровь, услышав что-то интересное. – Сейчас? – слушает. – Отлично! То есть… непременно посмотрю. Да, буду осторожен. Удачного вечера, разумеется. И мы тебя. Мама. – Вергилий слушает какие-то напутствия с равнодушным выражением на лице, затем кладёт трубку и бросает взгляд на Данте. – Я отлучусь ненадолго, - говорит он негромко. – Ева сказала, отец попросил… кое-что сделать для него. О, нет! Кое-кто пропускает вечеринку. И этот кто-то – Данте. - Помощь нужна? – тут же спрашивает он с надеждой. - Нет, не думаю. Это… просто мелочи. Данте опускает плечи. - Доминику привет от Евы, а ты, Данте, получишь нагоняй за пропущенную школу. - Ничего нового, - хмуро говорит он, почёсывая затылок. - Приятного вечера, - говорит Вергилий, разворачиваясь. Данте становится грустно… - Джил, а ты… Вергилий оборачивается. - Ты придёшь… ну, к полуночи? – с неловкостью спрашивает он. - Я буду раньше, - уверяет тот, а потом хмыкает. – Ни за что не пропущу эту полночь. Данте улыбается ему тепло и едва ли не с откровенной щенячьей любовью в глазах. - Тогда я… - А как выставить здесь нужную температуру? – перебивает Доминик. - А… - Данте оборачивается. – Хер его знает. Так. Дай разобраться. - Не сожгите дом! – напоминает Вергилий, стоя на верху лестницы. - Не могу ничего обещать, - бормочет Данте, разглядывая духовку. – Кажется, вот так. - А потом говорит громко: - Бро, тебе оставить пиццу?! - Нет уж, уволь! – доносится со второго этажа. Доминик разглядывает фото пиццы на коробке. - Дары моря, - говорит он. – Кто у тебя ест пиццу с дарами моря? - Вёрдж есть. Иногда. Он у нас… - Данте открывает духовку и зачем-то заглядывает внутрь. - Эстет. Серьёзно, если пиццу – то что-то странное. Там есть другие, покопайся. - Морепродукты – это не так уж и странно. То есть, я беру пиццу Вергилия? – Доминик выглядит несчастным. – Он не всадит мне мясницкий топорик в лоб? Я всё ещё не уверен насчёт случая с фисташками. - Не-е, он всё равно не любит полуфабрикаты. Вергилий очень быстро возвращается назад, уже одетый в свою одежду, в которой чаще всего отправляется на охоту: плотный жилет поверх шёлковой рубашки, заправленной в хорошо сидящие брюки. Он выглядит весьма серьёзным, спускаясь с лестницы. Сосредоточен на чём-то совсем другом. Но потом неожиданно решает поторопиться и просто перепрыгивает через перила на пол, тут же нырнув под лестницу: там находится вход в «оружейку», в библиотеку отца, в тренировочный зал; и ещё там есть чёрный ход. - Вёрдж, а можно нам взять вино из отцовского погреба?! – не унимается Данте, включая духовку. - Только не с нижних полок! – не выглядывая из-под лестницы, отвечает Вергилий. - Принял! В ответ ему звучит тяжёлый скрип двери и гулкий лязг, кода она закрывается. - Вино? – оборачивается к полудемону Доминик: он только сейчас понял, что под лестницей – не только тренажерный зал и «пожарный выход», но и винные запасы. - Вино полезно для сердца, - кивает Данте и подмигивает ему. - В моём сердце – только ты! – восклицает толстяк Доминик, глядя, как зажёгся свет за стеклом духовки. - Ха! Дом, я знаю, что ты в меня влюблён, - подняв бровь, сообщает Данте. – В меня все влюблены. - Так и есть. – И Доминик прыскает со смеху. – А ты в кого влюблён? - Я? – Данте задумывается. – Я – ночной житель, я влюблён в полночь, - говорит он. Не то, чтобы он был влюблён, но иногда ему казалось, что так и есть. - Мудак, ты должен был сказать, что в меня! – возмущается Доминик. «Ты ведь не полночь. Ты – просто белый день. А самое красивое бывает только ночью». - О, ну, прости. Ты немного… жирноват. Но если похудеешь – получишь моё благоволение. - Нахуй мне благоволение чувака, который натёр себе яйца перцем чили?! – стукнув Данте кулаком в плечо, смеётся Доминик. - Кайенским! – поправляет Данте, подняв палец. – Это был кайенский перец. Может, я так пытался привлечь твоё внимание. - Ага, но привлёк разве что внимание брата-маньяка, который за тобой побежал. - Это был… побочный эффект. Всегда, знаешь ли, привлекаю маньяков. Вот тебя, например, привлёк. - Больной, блядь, - прыснув со смеху, комментирует Доминик. – Данте, ты точно психопат, почти как твой брат! - Напомни мне, кто из нас уже третий раз за день признаётся мне в любви? – Данте прищуривается, поглядывая на него. - Но я же в шутку! – ужасается тот. - А что, если я не понимаю шуток? – Данте резко подаётся к нему. - А? Доминик откашливается, поправив серую толстовку, которая зрительно делает его ещё толще. Грозит пальцем в предупреждающем жесте. - Ну знаешь ли… Я как-то не готов отдаться тебе вот так запросто, - сообщает он. - «Четыре сезона»? – Данте поднимает бровь. - Ты повышаешь ставки! - Семейная «Четыре сезона». - А вот это другое дело! – Доминик смеётся. - Да брось. Иногда мне кажется, что ты готов отдаться и за «Маргариту», - отмахивается Данте. - За «Маргариту» – нет, не готов! - А за «Неополитанскую»? – Данте разводит руками. – Семейная «Неаполитанка», Доминик. Доминик задумывается на миг, а потом чешет за затылке копну своих волос. - Ну… Это сложный выбор. - Деш-шёвка! – усмехается Данте. – Я так и знал. - Но это вызов, ты должен понимать меня! – с возмущением говорит Доминик. - Это никакой не вызов! Ты готов отдаться за любую пиццу. Разве что, кроме «Маргариты»! - Можно подумать, ты не готов! - Я? Ха! – Данте фыркает, а потом говорит: - Только за «Диаволо». - За «Диаволо», значит, - прищуривается Доминик. Данте прыскает со смеху: - Но я бы нахрен умер от испуга, если бы ты сейчас вынул из-за спины коробку с чёртовой Дьяволо! - А ты – с «Неаполитано». Взаимная неожиданность. Ребята смотрят друг на друга – и вскоре начинают хохотать. - Жирный, серьёзно… - выдыхает Данте. – Серьёзно, ты ужасен, надеюсь, ты знаешь об этом. - Знаю! И даже горжусь этим! – хмыкает тот, показав большой палец. - Фу, блядь, мерзко, - Данте отсмеивается, а потом шмыгает носом и хлопает ладонью по подставленной ладони Доминика. – Ты действительно ужасен. Фу-у-ух… - Об обмахивается ладонью. – Окей, давай сюда дары моря, - решает он, когда духовка звенит, сигналя о набранной температуре. - А вот об этом меня не нужно просить дважды! – потирает толстые ручонки Доминик. - Ну, жирный, так ты никогда не похудеешь, - вздыхает Данте, снова поражённый его воодушевлением. - У меня широкая кость, - оправдывается тот. - Самая дурацкая отговорка из всех. - Ты испортишь мне аппетит и мне придётся всё сожрать без него. Поэтому просто поставь эту охренительную пиццу с мёртвыми креветками и всем таким в духовку и заткнись. - Роджер. Но тебе всё равно вредно столько холестерина. - Ну Данте, не болтай. Тот вздыхает. - Хорошо. Просто… беспокоюсь о тебе. - Не стоит. Я в полном порядке. **** Так уж вышло, что в школе у Данте почти сразу образовалась своя, достаточная большая компания крутых парней. Эта компания стояла вроде как на вершине школьной эволюции и пищевой цепочки. А на вершине этой вершины стояли Данте и Доминик. Доминик иногда говорил об этом. О том, что не понимает, почему такой крутой парень как Данте, таскается с таким неудачником, как Доминик. Обычно так бывает, что лучшие друзья похожи: внутренним миром, интересами и – обычно внешне они тоже похожи. Но что делает красивый и атлетичный Данте рядом с таким далеко не самым симпатичным и чрезмерно упитанным Домиником – это всегда оставалось загадкой. Данте сам не очень-то и понимал. Но Доминику он говорил, это потому что он не только крутой парень, но ещё и хороший парень, который не любит, когда над другими смеются. Он-то понимал, что, не будь его рядом, буллинг Доминику был бы обеспечен: Доминик острый на язык, и кто-нибудь непременно захотел бы укоротить его болтливому, но физически слабому парню, несимпатичному, с кудрявыми рыжеватыми волосами, напоминающими шапку, связанную из бежевого мохера, с блеклыми веснушками на носу, с громким хрипловатым голосом, одышкой и с явным лишним весом. Парню, который, к тому же, уже успел перенести две госпитализации, связанные с не самым здоровым сердцем. Возможно, Данте просто не любит, когда задевают слабых. Не то, чтобы он был во всём идеален, но кое-что в нём есть: Доминик думает, что Данте склонен к состраданию. Что он добряк. В глазах Доминика Данте именно такой. А Доминик в глазах Данте – самый преданный ему человек. Разумеется, после Вергилия. Но Вергилий – не очень-то и человек, поэтому Данте его не засчитывает. Доминик – по-прежнему одинокая хрупкая ниточка, связывающая его и мир людей. Это для Данте белый день. Немного тусклый, но всё же свет. Данте жизненно необходим свет после сумерек, он не хочет быть поглощённым ночью, какой бы красивой и таинственной она ни была. Данте должен держаться Доминика, этого нелепого, толстого, язвительного мальчишки-неудачника, чтобы не забывать, что и таких людей тоже ему придётся защищать, что не только красотки с глянцевых обложек и крепкие парни из спортивных журналов достойны его усилий по защите. Доминик – его последняя ниточка, Данте важно удержаться за эту ниточку. Если его не будет, какая-то часть его сострадания к этому миру отомрёт, потому что мир вдруг окажется безумно несправедливым! Ах, если бы только он мог рассказать об этом Доминику… Но друзьям всё так же нельзя рассказывать обо всём. Полночь всегда рядом с Данте: завораживающая, увлекающая, посверкивающая тысячами блуждающих огоньков, нашёптывающая на ухо страшные истории. Она – бросающая вызов его страхам, раскрывающая ужасные секреты и развёртывающая перед Данте такой тёмный, необъятным мир, таящийся в сумраке. Там так много всего! И до неё так близко… Так просто добраться. И из неё так сложно выбраться обратно в светлый день – неказистый, тусклый, лишённый мистики, секретов и призрачных блуждающих огоньков… - Ты чего? – Доминик тычет Данте в грудь кием. - Задумался, извини, - бормочет Данте, тряхнув головой. – Мой удар? - Ага. - А… Окей… - Данте соскакивает со стола для карамболи, на котором всё ещё остались разметки мелом. – Ладно. Данте берёт свой кий, прислонённый к столу без луз, подходит к столу с пулом восьмёркой, оценивает ситуацию. - Шестой возьму? - прикидывает он вслух. - Ну давай-давай, - кивает Доминик. – Шестой. Глаза у него блестят от выпитого джина с тоником и вина, выражение лица становится каким-то комично-ироничным, а лицо уже горит. Данте прицеливается, за пару мгновений рассчитав удар. Раз – биток со щелчком касается полосатого шара. Два – шестёрка катится вперёд, отбивается от борта и катится по диагонали. Три – шестёрка в лузе. - Ха, - Данте довольно усмехается. – Заказывай. - М-м-м… - Доминик прищуривается. – Третий. - Третий… - повторяет Данте. – Без проблем. – Удар. – Третий готов. - Какого хрена! Пятёрка! – Доминик делает три глотка вина из горлышка бутылки. - Лови, неудачник. – Биток катится вперёд, но отскакивает от борта и задевает «пятёрку», которая катится-катится… - Эй! Давай-давай… Так-то! - Шар ударяется о борт и Данте делает глоток джина с тоником – стакан стоит на бортике стола. – Пятёрка теперь, - повторяет Данте, обойдя стол. Пятёрка оказывается в лузе спустя пару секунд. - Четыре, - мрачно говорит Доминик, наблюдая за этим своим убийственным взглядом. - Четыре, - повторяет Данте, снова обойдя стол и склонившись поближе. Цок! – Держи. - Первый. - Принял. Проходит ещё пару минут, полосатых шаров становится всё меньше, биток катается по тёмному сукну стола – вот и шар под номером восемь забит. - Сыграно. – Данте подмигивает и распрямляется. – А теперь – перекур. Чё-ёрт… Сигареты остались у Вёрджа в ванной. - Я думал, он не любит курить в помещении, - замечает Доминик, допивая джин с тоником из стакана. - Ему плевать, на самом деле. Я оставил их там вместе со штанами. - Ты купаешься у него в ванной? - А у меня… сломалось что-то. У меня перекрыта вода, - врёт Данте. – А у Вёрджа охуеть, какая классная ванна. - Зачем ему такая охуенная ванна? – фыркнув, интересуется Доминик. Данте усмехается, подаётся вперёд, подставив лицо поближе к его лицу и поманив пальцем. Доминик тоже приближает лицо, желая узнать какой-то огромный секрет. Данте загадочным взглядом скользит по его лицу, покрытому испариной так сильно, что чёлка прилипла ко лбу тёмными завитками. - Он иногда принимает ванну из крови девственниц, - шепчет Данте. – Так что тебе туда лучше не заходить. Сам понимаешь. - Блядь, Данте! – злится Доминик, оттолкнув его в плечо. – Тупой у тебя юмор! Данте смеётся, сделав глоток из своего стакана и отстраняясь. - Признайся, ты уже писаешься от страха, - говорит он глумливо. - Да нихрена! Почему я должен обоссаться от страха?! – Доминик икает, поглядывая на Данте пьяными глазами. - Из-за ванны из крови девственников, конечно, - удивлённо отвечает Данте. - Я нихрена не боюсь! – отмахивается тот размытым жестом который даёт понять, что Доминик уже пьян и смел. - Да? На твоём месте я бы п… - Я! Нихрена! Не боюсь! – повторяет Доминик, ткнув в сторону Данте пухлый палец. – Я прямо сейчас пойду в эту чёртову ванную! – Он отбрасывает на стол стакан, который тут же переворачивается на сукно, и пару капель таки вытекают из стакана. Доминик отправляется прочь из бильярдной, решительно распахивая ногой двери с витражом. – Я прямо вот так войду туда и… - Не-ет, это плохая идея, Вёрдж выпотрошит тебя, – Данте, не оставив кий, выходит следом и заявляет, стоя в дверях бильярдной комнаты: – И за одно – меня. За то, что допустил посетителя в его эти… покои. – Видя, что тот не останавливается, Данте следует за ним. – Дом, к чему нам эта боль в заднице? - Покои, хе-хе… - Доминик, заметив преследование, оказывается неожиданно вёртким, он несётся через гостиную и бросается к ступенькам. - Стой! Данте стоит внизу у лестницы, посреди гостиной, а Доминик глядит на него. Данте вдруг оборачивается, осматривается по сторонам. В камине горит огонь, напротив него – глубокие мягкие кресла и кофейный столик; витая кованая люстра высоко на потолке, черная, «под старину», а может, и правда старинная, почти такая же, как в комнате старшего из близнецов, только большущая, ярко освещает гостиную и столовую. Вокруг так светло и как-то… знакомо, что, глядя снаружи на окна этого внушительного дома, думается об уюте, и так и хочется заглянуть на огонёк. Всё кажется таким нормальным и правильным в этом доме. Но Данте знает, что внизу, под полом гостиной, прямо на том месте, где он сейчас стоит, находится тот самый тренировочный зал, похожий на пыточную. Ещё, как раз под кухней - оружейная отца, а под бильярдной комнатой – библиотека, откуда Вергилий таскает все эти книги без названий. Там, внизу – много чего ещё… Весь этот дом сам по себе – уже как перекрёсток миров. Как зеркало с неправильным отражением. Верхние этажи – это просто искажённое отражение того, что происходит внизу. Для Вергилия всё, что внизу – настоящее. А здесь, вверху – просто дорогостоящие декорации. Наверху – день. Здесь огромные окна, тёплый камин, чайные сервизы за стеклом на кухне. Но внизу – ночь. Та самая, непреодолимая и неизбежная. Внизу нет окон, там холод и железо, там слабые светильники на стенах, но они почти не дают света. Это всё можно изменить. Заменить светильники, прогреть помещения. Но это просто незачем: это не изменит сути этого дома и семейства, которое в этом доме живёт. И, стоя вот так перед этой лестницей, Данте впервые посещает мысль, что он-то думал как раз таки наоборот. Для него – здесь всё настоящее. Наверху. Это его жизнь. Но теперь, глядя, как посторонний человек идёт туда, куда ходить нельзя, он понимает, что скрывать ему приходится даже больше, чем он думал раньше. - Не ходи туда, - говорит Данте, снова поглядев на Доминика. - Но ты ведь везде бываешь, когда приходишь ко мне, - замечает тот. Справедливо… - Но… - Данте вздыхает. – Вёрдж просто ненавидит вторжения в его прайвеси, - поясняет он. – И никогда их не допускает. - Но сейчас – его же нет? - обернувшись, Доминик уже ступает на лестницу. - Он может заявиться в любой момент, он точно придёт до полуночи, а уже… - Данте бросает взгляд на наручные часы. – Почти одиннадцать. «И всего час до моей полночи». Отчего-то по позвоночнику пробегает острый холодок, а волоски на теле будто бы шевелятся. - Я туда – и обратно, - обещает Доминик примирительным тоном. - Если увижу там трупы на крюках, буду молчать до момента, когда мой прах развеют над «Пицца Хот». - Ты и так будешь молчать, потому что он развеет твой прах уже через минуту над приютом для животных. - Ну теперь я просто… Ик! Обязан! – Доминик поднимается по лестнице. Идёт выше и выше, а Данте – за ним. – Обязан пойти… Это будет, типа, экскурсия, сечёшь? - Это экскурсия в один конец, – пожав плечами, говорит Данте и замечает, что отцовское вино оказалось чересчур крепким. – А потом он придёт и вышибет тебе мозги. - Нет, - едва ли не с удивлением говорит Доминик, взявшись за перила. - Со мной будешь ты. - Я уже был с тобой этим утром, но нож оказался совсем рядом с твоей головой, - напоминает Данте. - Рядом, - кивает Доминик с хитрой усмешкой. – Но не в ней, не так ли? – А потом вздыхает. – Да ладно тебе, я всего разок посмотрю на покои настоящего психопата. - Ты не поверишь, что он – психопат, когда их увидишь. Ты скажешь что-то, вроде: «Ну и что необычного в этих апартаментах?» – уверяет Данте. - Их владелец – уже самое необычное. – Доминик приглашающе кивает в сторону. – Один разок. Это же как легенда, понимаешь? Типа, я видел комнату серийного убийцы, прикончившего… Сколько их там было… Пятеро? - Семеро, вроде, - хмыкнув, поправляет Данте. – Так ведь о нём говорят? - Да, именно так, - Доминик с азартом усмехается, щёки его просто сияют румянцем. - Если что – скажу, это была твоя идея, - предупреждает Данте. - Я знаю, что не скажешь. – Доминик ухмыляется, разворачиваясь и взбегая по ступенькам на второй этаж. Он знает Данте с самого детства. Но он ни разу не был в комнате Вергилия. Никто, кроме Данте и других членов странного семейства, там никогда не был. Если бы ни Ева, то можно было бы сказать что-то, вроде «туда никогда не ступала нога человека». Данте даже становится смешно. Доминик останавливается в коридоре, шумное дыхание слышно даже на середине лестницы: с таким избыточным весом и не самым сильным сердцем одышка гарантирована после малейших усилий, даже после покорения вполне пологой лестницы. - Идем, - сипит Доминик, отдышавшись. – Не дрейфь! Данте иронично разводит руками. - Ты мне говоришь не дрейфить?! – фыркнув, уточняет он, поднявшись на второй этаж. – Джин явно странно на тебя влияет. - Он делает из меня того, кем я являюсь под личиной беспомощного толстяка, - ухмыляется тот. – Комната в конце коридора? - Ну допустим. - Данте кивает, приподняв брови. Доминик тут же направляется туда. В комнату прямо по коридору. Аккуратно приоткрывает дверь и заглядывает в образовавшуюся щель, словно пытается удостовериться, что там нет капкана при входе. Капкана нет, поэтому Доминик раскрывает дверь и входит. Комната Вергилия холодна и объята сумерками, только блики от электрического камина рассыпаны по полу оранжевыми осколками. Пахнет дождём, и тонкие гардины танцуют с ветром, заметая по полу. Доминик поёживается от холода. Данте заходит и включает свет. Свет здесь неяркий, рассеянный, льющийся из светильников по углам, а витая кованая люстра на потолке не светит в полную силу. Но даже так видно, насколько просторна эта комната и во сколько могли обойтись предметы её антуража. - Охрене-еть! – тянет Доминик, стоя посередине комнаты и вертя головой по сторонам. – Даже камин есть! - Он ненастоящий, - отвечает Данте, устало потерев лоб. – Он здесь больше для освещения. Вергилию не нужно лишнее тепло, он любит прохладу. У него здесь всегда чертовски холодно, видишь? – Данте кивает в сторону открытого окна. Доминик потирает себя по плечам пухлыми ладошками, поглядывая на окна. Окна в комнате Вергилия едва ли ни во всю стену в длину, с тонким «зубастым» переплётом наверху. Их много и все они по ночам открыты, из-за чего вся комната – это просто выстуженная светлая зала с камином, который почти не греет. Ну, возможно ещё, с коваными канделябрами и всякими резными тёмными предметами интерьера, стоившими кучу денег. Но то, что в ней обычно холодно – это её главная характеристика. И в ней всегда пахнет дождём и свежестью из сада. - В такой комнате я бы устраивал вечеринки хоть каждый день, - замечает Доминик. – Только окна бы закрывал. - Самая стильная комната в доме, - ухмыляется Данте. – Но в ней никогда не бывает вечеринок. Разве что очень приватных, вроде как для нас двоих. - И что вы тут делаете? Ну, на этих вечеринках… для двоих… - Доминик рассматривает тонкую книжную стойку, трогает пальцами корешки книг. - Тебе было бы скучно, - усмехается Данте. – Просто… болтаем или он помогает мне с учёбой. Разное. «Или трахаемся на его диване». Доминик проходит к массивному тёмному письменному столу, возле которого стоят напольные часы из чёрного дерева, чей маятник неподвижен, а стрелки замерли на четверти третьего, и разглядывает предметы на столе. Здесь графин с водой и стакан, стопки старинных книг, какие-то пожелтевшие карты… Ещё отполированный кинжал с ручкой из слоновой кости, на клинке которого вдоль края выгравирована надпись на странном незнакомом языке – буквы похожи на витые стрелки – и всё такое прочее. - Ничего там не трогай! – предупреждает Данте, едва заметив, как друг тянется к чернильнице, возле которой лежит самая настоящая золочёная чернильная ручка, и Доминик отдёргивает пальцы, будто обжёгся. – Ты, кажется, хотел посмотреть на ванну, так? Она вот здесь. – Он открывает дверь ванной и кивает в её сторону. – А там её нет. Доминик оборачивается и торопится к нему, а Данте ошеломляет мысль о том, как же ужасно плохо смотрятся все остальные в этой комнате. Он ведь даже представить себе не мог кого-то ещё в этих стенах. Округлое, широкое тело Доминика смотрится здесь так неуместно, как-то неправильно. В этих покоях всё идеально и привычно, всё на своих местах, только содержимое столешницы время от времени меняется – другие книги, другие карты и предметы на ней, – и кажется, что сами стены этой комнаты отторгают, не принимают чужого человека, не позволяют стать частью этой атмосферы. Отчего-то Доминик в комнате Вергилия действует на Данте болезненно-раздражающе. Абсурдное зрелище. Могла бы у Данте болеть голова – она бы непременно заболела. Доминик, не замечая угрюмого взгляда своего друга, проходит мимо него, по пути болтая: - Многовато места для одной персо-о-о-твою ма-ать! Данте оборачивается, заходит следом. - Нихуя себе! – комментирует Доминик, пребывая едва ли не на грани эмоций, схватившись за голову. – Да эта ванная в два раза больше моей комнаты! - Она как раз такая же просторная, как вся моя комната вместе с ванной, - Данте даже усмехается. Доминик оглядывается. Повсюду – это чёрное с позолотой. Ванна – округлая, на медных лапах, стоит посреди комнаты, и огромное зеркало в серебристой раме. Доминик видит себя в полный рост, а позади стоит Данте. Доминик приунывает: в чёртовом зеркале, кажется, отлично просматриваются все недостатки его объятого сотнями лишних фунтов тела. Но само зеркало в потёртой серебряной раме выглядит весьма стильно. - Винтаж, - кивает с уважением Доминик, оглядевшись. – Два зеркала, ничего себе… – А потом, снова поглядев в своё отражение и на отражение Данте, вздыхает: - Ну я, конечно, выгляжу как полный мудак. Эх… - Он чешет макушку. – Это – нарочно состаренное? Зеркало это. - Не-е, это антикварное зеркало, его откуда-то на заказ привозили. Здесь почти всё такое. В единственном экземпляре. Представляющее интерес… Что-то, вроде этого. - Ну да… Кстати, а кастрюлька с прахом? – Доминик оборачивается к нему. Фу, чёрт! Ваза… Данте и забыл о ней! Когда он выбегал из ванной, осколков уже не было – видимо, Вергилий их убрал. - А-а, ну-у… - Данте вздыхает, мнётся, потом говорит: – Не знаю, где она. Я не спрашивал. - Ну это, конечно… - Доминик снова переключается на ванную. – На твоём месте я бы себе попросил такую комнату, да-а, точно. - Я бы попросил, но-о… Она уже занята Вергилием, - усмехнувшись, ответил Данте, подходя к ванне и подбирая свои валяющиеся на полу штаны. Он рыщет по карманам, находит сигареты и ему становится хорошо, даже присутствие Доминика в комнате брата раздражает чуть поменьше. Но уже в следующий миг Данте начинает терзать какое-то мерзкое предчувствие. Доминик, словно ощутив, поворачивается к нему: - Слушай, а ты… - начинает он. И в этот миг гаснет свет. - Блядь, что это. – Голос Доминика подсказывает, что он заметно взвинчен. - Ш-ш-ш. – Данте подносит палец к губам. Какой-то тихий стук в комнате за дверью. - Это окно. Он забрался через окно, - шепчет Данте. Потом глухие шаги и вот слышен металлический лязг – Вергилий оставляет оружие прислонённым к стене за напольными часами. - Блядь, он нас убьёт? – спрашивает Доминик шёпотом. - Ха, я думал, ты дохрена отважный. - Я был. Но на это я не рассчитывал. Данте оборачивается, хотя уже точно знает, кто там. - Искренне надеюсь, что вы хотя бы не пытаетесь дышать в моей ванной комнате. Это голос Вергилия. Разумеется. Доминик становится за спиной у Данте. - Защищай меня. Не позволь ему повесить меня на крюк! – требует Доминик. Данте становится смешно. Окно широко распахнуто, обнажая весь мрак дождливой ночи, гардины вокруг окна всё танцуют полупрозрачными привидениями. - Я просто заскочил за своими сигаретами, - поясняет Данте, который безумно рад видеть брата, но в тот же момент – ему ужасно не по себе из-за чужого присутствия здесь. Вергилий, склонив голову, стоит напротив окна, свет из ванной едва ли дотягивается своими беспомощными объятиями до него, поэтому сейчас старший из полудемонов просто тёмный острый силуэт. И этот силуэт хмыкает. - Ясно. Вергилий проходит в через всю комнату напрямик в ванную, заодно щёлкнув тумблером возле прикроватного столика, на котором стоит лампа, и генератор запускается. Моргнув, тут же загорается свет, сразу же делая всё лучше, и уже там, при свете, Доминик замечает кровь на лице Вергилия. - Это… - начинает он, указывая пальцем. - Это не моя. Ввязался в неприятную историю, - сразу поясняет тот, не дожидаясь вопроса. – На пути домой. - Опять?! – удивляется толстяк. – Это ведь уже было недавно. Вергилий усмехается и разводит руками. - Такова моя суть. Люблю ввязываться в истории по дороге домой. – Он бросает взгляд на Данте. – Но я легко выпутался. Помощь мне не понадобилась. Младший из братьев чуть кивает, уловив скрытый смысл отчёта. - Теперь мне хотелось бы… - продолжает Вергилий, балансируя на одной ноге и стягивая ботинок. – Хотелось бы знать, как вышло, что в моих покоях находится посторонний. – Он ставит ботинок в угол возле двери ванной и берётся за второй. Снимает и его. - Я просто… хотел посмотреть на крюки с… с трупами, - Доминик пьян, поэтому честен. Вергилий закатывает глаза. - Ты настолько глуп, чтобы поверить, что я храню крюки с трупами в своей ванной?! – спрашивает он, подавшись к Доминику. - Да нет, я даже не… - Я храню их за этим зеркалом! В секретной комнате, глупый. - А… - Доминик выглядит совсем несчастным. - Ну Джил, - вздыхает Данте. - Хочешь… - Вергилий растягивает бледные, перепачканные кровью губы в улыбке, а глаза его почти светятся. – Взглянуть на них? - Я буду защищаться! – неожиданно выкрикивает Доминик, попытавшись стать в какую-то совершенно бесполезную псевдобоевую стойку, а по сути – просто подняв кулаки к своему пухлому лицу. - Ну Джил-и! – снова вздыхает Данте, опустив плечи. Вергилий хмыкает. - Что ж, - говорит он. – Если никто не хочет лицезреть… трупов в моей секретной комнате за зеркалом, буду вынужден просить вас удалиться. Я собираюсь принять душ. Доминик глядит на Данте всё ещё несчастными глазами, в которых читается что-то похожее на «бежим нахрен!» - Джентльмены? – Вергилий берётся за шейный платок и начинает развязывать его. – Мне нужно немного уединения прямо сейчас, а терпение – это не самая сильная из моих сторон. Не заставляйте меня повторять. - Идём, Данте! – требует испуганный дурацкой шуткой Доминик, который как-то неожиданно резко растерял всю свою отвагу. - Да-а, я-я… сейчас, - рассеянно кивает Данте, не сводя глаз с Вергилия. – Ступай, хорошо? Можешь вынуть из морозильника ещё одну пиццу. - Но ты не задерживайся тут! – просит Доминик, с облегчением разворачиваясь. – Я жду! - Ты отличный парень, Доминик, - натянуто улыбается ему Вергилий. – Но ты был бы гораздо лучше, если бы в тебе было побольше такта. Тот тут же оборачивается и… тоже улыбается. Только открыто, тепло… И говорит: - Я никогда не верил, что здесь есть трупы и крюки. Я думаю, что ты – отличный парень. Не верю, что ты убил шестерых… - Семерых, - тут же привычно поправляет Данте. Вергилий благосклонно кивает. - Рад, что ты не из тех, кто легко верит в сплетни, - говорит он весьма убедительно и спокойно. – А теперь – если позволишь. Я буду говорить с братом. Доминик гордо стучит пухлым кулаком по груди и разворачивается, чтобы оставить близнецов вдвоём. Данте бросает взгляд на двери ванной, откуда только что торопливо ушёл Доминик. Вергилий тоже поглядывает на дверь, потом усмехается брату, развязав шейный платок и теперь расстёгивая плотный шёлковый жилет, надетый поверх рубашки. И выглядит брат таким красивым… Ещё бледнее обычного, а взгляд – острее. Чёрная полоска чужой крови на лице заставляет его выглядеть опасным… до притягательности. Данте закладывает руки за спину и опирается спиной на стену. - Хотел спросить. Почему ты… так добр к нему? – неожиданно спрашивает он, глядя на брата. - Вовсе нет. Я добр к тебе, - отвечает Вергилий, быстро снимая уже рубашку, отбрасывая одежду поверх книги на приставной столик и оказываясь с голым торсом перед Данте. – К нему я снисходителен. - Почему ты к нему снисходителен? – Данте рассматривает его красивое, строгое лицо. - Потому что я добр к тебе. Разве это не очевидно? – Вергилий пожимает голыми плечами, взявшись за пряжку ремня и поглядев на неё. Тут он снова переводит взгляд на Данте. – Я думал, ты должен идти к своему другу. - Да. Я… должен идти, - качает головой Данте, а потом усмехается, потерев глаз тыльной стороной ладони: - Он там… пьяный совсем. Забавный. - Так ступай. - А ты спустишься? – спрашивает Данте. – Мы там в бильярд играли… У нас там бильярд… вино… - И женщины, - подхватывает Вергилий, и хмыкает, расстегнув пряжку. - Нет, нет, никаких женщин, - посмеивается Данте, указав за спину большим пальцем. – Там только он, а с ним едва ли светит шанс найти женщин. Вергилий ахает и смеётся тихо, потом кивает ему. - Ступай, Данте. Я спущусь, когда приведу себя в порядок. Это была… - Он сдёргивает брюки, оставшись в чёрном белье. – Краткая, но честная битва. Жаль, что всё так быстро завершилось. Данте склоняет голову. - Дерьмо, - сквозь зубы цедит он. – А я там не был. - Ну, ты много, где ещё не был. Кроме того, если бы пошёл, схватка стала бы ещё короче. - Вергилий пожимает плечами. – Это бы едва ли порадовало меня. Поэтому – не кори себя. Не в этот раз, маленький брат. Данте ощущает какую-то безысходную тоску, обрушившуюся на него. Он делает порывистый шаг к брату и… утыкается лбом ему в плечо, не выдержав волны захлестнувшей его необъяснимой обжигающей нежности. И Вергилий треплет его по волосам, потом потирает по шее... - Ну ступай же! – посмеивается старший брат. – Что с тобой, папино вино? - Да… Н-не знаю. Может, и так. Но ты придёшь? - Да, договорились, я приду. И тогда Данте зачем-то находит его руку, подносит её к губам и быстро касается губами костяшек его пальцев. - Приди, хорошо? - шепчет он, а потом отпускает его руку. - Просто дай мне отмыться. - Ага… Данте отступает, всё ещё кивая и поглядывая на него. Скоро наступит середина ночи. Время идёт, но Вергилий так и не явился в бильярдную, как обещал. Доминик стоит у стола без луз и глядит совершенно пьяными глазами на расчерченное мелом сукно. Данте испытывает грусть и досаду, оттого, что не может провести время с братом. Тот даже не явился, хотя и обещал. - Это…зачем? – спрашивает Доминик, взмахнув куском пиццы и выдернув Данте из своих размышлений. - Карамболь? – Данте тоже откусывает кусок от свежеиспечённой полуфабрикатной пиццы. - Карамболь, - кивает тот. – Это ты играл… в кара… мболь? - Нет. Я не играл, Вёрдж играл. – Данте тоже не очень-то трезв. - И что вот это всё… типа, значит? – Доминик указывает на чертёж. - Пять фишек. Игра. - А-а-а, пять фишек… А ты? – он кивает в его сторону. – Умеешь? Данте качает головой. - Не, - говорит он. – Игра для умников. - И где умник? – уточняет Доминик, чуть накренившись вперёд. – Данте отталкивает его назад, чтобы тот не упал. - Умник… - Данте пожимает плечами, чувствуя жуткую горечь. – Не пришёл. – Тут он нахмуривается, прислушиваясь. – Стой здесь, хорошо? - Ты куда? – пожевав губами, спросил Доминик. - За умником. Он бродит неподалёку. Он научит нас играть пять фишек. - Приведи его. – Доминик показывает большой палец. – Он отличный парень. Он не серийный убийца, Данте. - Правда? Доминик пожимает плечами. - Иногда пугает до усрачки, но свой чувак, это сразу видно. Мне нравятся такие. Был бы он убийцей, мы бы уже висели на крюках. Но мы всё ещё не висим на них, потому что их нет. Хотя люди и болтают… всякое… - Когда-нибудь набью им рожи за это. - Данте прихватывает бутылку папочкиного вина с запрещённой верхней полки – это покрытая пылью тяжёлая бутылка из красноватого стекла, на которой нет этикетки. Из неё Доминик не пил. Он пил простое шардоне. - Жди меня здесь, - приказывает Данте и оставляет друга одного, следуя на звук, доносящийся из гостиной. Данте видит, что в гостиной – никого. Тогда он выходит в кухню и… не ошибается. Вергилий действительно находится на кухне, и занят тем, что нарезает для себя твёрдый сыр и кладёт его на деревянную доску, где уже лежит небольшая кисть зелёного винограда из вазы. Данте сначала смотрит на него, стоя в проходе, а только потом зовёт: - Эй? Вергилий не оборачивается на голос, только кивает в знак того, что слышал обращение. - Хочешь выпить? – спрашивает Данте. Вергилий молча поднимает бокал с вином, показывая, что он и без того пьёт. То же самое вино, что у Данте, почти чёрное, горькое. Папочкино вино, сделанное если и из винограда, то из весьма странного винограда. - Ты не пришёл… - говорит Данте, опершись на стену и поглядывая на брата. – Почему? - Решил не мешать вам, - Вергилий, наконец-то, оборачивается. Вергилия трудно испортить какой бы то ни было одеждой. Даже простая чёрная футболка с длинным рукавом и домашние брюки сидят на нём идеально, всё всегда по фигуре. Он салютует Данте бокалом, Данте ему – бутылкой. И оба делают по глотку. - Почему ты не пришёл на самом деле, Джил? – спрашивает Данте. – Там Доминик и он… - Потому что я не… Тут раздаётся грохот и ругань. Данте оборачивается, глаза распахиваются. - Дьявол, жирный! Ты в порядке? – Он бежит к Доминику, который не заметил кофейный столик и перевернул его, рухнув сверху. – Не расшибся? Вергилий отставляет бокал на столешницу и, сложив руки на груди, глядит на происходящее из кухни. - Будь осторожен, Доминик, - советует Вергилий издалека, но в глазах – ничего хорошего. Доминик оборачивается к нему и… начинает смеяться. Данте, глядя на него, тоже. Вергилий едва заметно улыбается, чуть кивнув. - Посмотри на меня, с моей-то аварийной подушкой, - смеётся он, хлопнув себя по животу. – Я в порядке, чувак… С помощью Данте он поднимается на ноги и кое-как переползает на диван. - Фу-ух, - поёрзав по шёлковой обивке, выдыхает он. Вергилий неторопливо подходит к ним, а Данте поднимает столик и ставит телефон обратно. - Не ушибся, надеюсь? – спрашивает Вергилий, а потом говорит брату: - Мой совет – сделай ему чашку крепкого кофе, не то твой друг окончательно потеряет почву под ногами. Данте кивает и быстро идёт в кухню. Доминик глядит на Вергилия, потом расплывается в улыбке. - Ты… очень клёвый, - произносит он, щуря синие глаза, утопающие в пухлом лице, и всё глядя на Вергилия. – Я ведь никогда не верил, что ты психопат. Даже утром, когда ты… ха! Метнул в меня нож. Хотя сначала я чуть не обоссался от страха. Вергилий усмехается ему, глядя сверху вниз. Отвечает он не сразу. - Я польщён, - наконец говорит он. - И всё же постарайся не испачкать этот диван. Он мне нравится. - В смысле, думаешь, я сблюю? Не-е-е. Я не сблюю, - уверяет тот. - Очень на это надеюсь. В таком случае, если позволишь. – Вергилий разворачивается и направляется к Данте на кухню. Младший из близнецов торопливо готовит кофе, позвякивая кружкой и склянкой с кофе. Машина для эспрессо сломана – это Данте её сломал три дня назад – поэтому приходится пользоваться обыкновенной кофеваркой. - Вёрдж, - говорит он в знак того, что заметил, засыпая кофе из жестяной банки. Вергилий не отзывается. - Ха! – Данте усмехается, нажав на кнопку кофеварки. – Я всё равно хочу знать… - Он наливает воду в резервуар кофеварки и оборачивается к брату. – Тебе ведь он нравится? Ну, хоть немного… Только скажи как есть. Вергилий глядит на него, затем берёт доску с виноградом и сыром, переносит на стол для завтраков, где всё ещё стоит его вино, и поднимает бокал. Молча делает глоток. - Ты хочешь правду, - наконец, произносит он, поглядев на чёрно-красную жидкость в бокале. Кофеварка начинает шипеть, а через миг кухня заполняется ароматом кофе. - Только правду и ничего, кроме правды, - кивает Данте с усмешкой на этих мягких своих губах. - Боюсь, она тебе придётся не по нраву, - задумчиво говорит Вергилий, а потом чуть пожимает плечами. Данте нахмуривается и внимательно поглядывает на него. - Мне многое не по душе. Говори как есть, - повторяет он. – Он тебе не нравится, так? Вергилий хмыкает. - Он? – Вергилий теперь криво усмехается и поднимает на Данте светлые глаза, в которых искрится лёд. – Сказать, что я испытываю к нему противоречивые чувства, было бы ложью. - Ха, - Данте нервно усмехается, кивнув. – Вот как. - М-да, - кивнув, подтверждает Вергилий. – И даже если я скажу, что он мне глубоко несимпатичен или, что я испытываю к нему неприязнь – я всё равно солгу. – Он кивает на доску с закусками. – Угощайся. Данте тут же потягивает руку и отрывает виноградину, отправляет виноград в рот. В чашку в кофеварке начинает литься тонкой струйкой крепкий кофе. - Ну так и что тогда? – спрашивает он. - Что тогда… - Вергилий фыркает, поглядев на Доминика на диване, отсюда похожего на безжизненную тушу. – Он мне противен. Откровенно говоря – я ненавижу этого человека. Ты спрашиваешь, почему я не пришёл? – Вергилий усмехается. – Находиться с ним в одних стенах – слишком затратно для моей выдержки. Почему я не говорил этого раньше? Потому что тебе с ним хорошо. Ты цепляешься за этого человека, он важен тебе. – Вергилий качает головой. – Я стараюсь быть благосклонным к нему только потому чтобы ты не чувствовал давления с моей стороны. На деле – меня тошнит от него. – Вергилий поднимает бровь, поглядывая на дёрнувшегося Доминика на диване. – Примерно так же, как его сейчас стошнит на нашу мебель. Вергилий усмехается и берёт кусочек сыра, нарезанный кубиками. Ест и смотрит. - М? – Данте оборачивается и выглядывает в гостиную. - Ему плохо, - Вергилий всё усмехается, созерцая, а потом качает головой и берёт виноградину. – Какое неприглядное зрелище, Данте… Убери его прочь с моих глаз, иначе он превратится в тыкву ещё до полуночи: я выну из его утробы внутренности и поставлю туда свечу, как будто сегодня Хэллоуин. Кстати, кофе готов, кажется. Но Данте душит чудовищная обида, такая, что горло перехватывает. Он смотрит убийственным, мутным взглядом, наполненным досадой и внутренней болью. - Что ж ты раньше не сказал? – голос такой хриплый. – Надо было сказать! - Я говорю: кофе готов. - Какой к чертям кофе, Вергилий! - А, ты всё ещё об этом… Я уже объяснил тебе, почему не озвучивал своей позиции. Я хорошо играл свою роль, не так ли? – Вергилий усмехается, подбрасывает ещё одну виноградину и ловит её ртом. – Я не настаиваю, я не собираюсь отбирать у тебя друга. Но тебе придётся прощать мне мои выходки, когда моё терпение достигнет своего предела. И ему придётся прощать. Иногда это происходит даже со мной, эти моменты потери самообладания. Впрочем, - он берёт кубик пармезана, разглядывает его зачем-то. – Ты уже имел честь наблюдать это сегодня утром. Не так ли? Данте складывает руки на груди. - Но ты сдержался, ха? - он чуть подаётся вперёд и с сарказмом усмехается. – Не так ли? - Сдержался? - Вергилий фыркает. – У меня всё ещё нет прогресса с метанием ножей. – Тут он задумывается и смаргивает. – Как только я намерен управляться с призванными мечами, если не могу попасть в жирную руку без прицеливания? – Он вздыхает и подбрасывает кусочек сыра, ловит его зубами и начинает жевать. – К чёрту. Когда-нибудь непременно попаду. Данте приоткрывает рот от возмущения и ужаса. - Ты… хотел его ранить? В руку?!– чуть ли не выкрикивает он, а потом зажимает рот рукой. - Ты что, спятил? – шипит он. - Я не спятил, я всегда таким был, - без эмоций говорит Вергилий. - Разве ты не внимаешь слухам, которыми полнится земля? Слухами обо мне. Разве ты не предполагаешь, кто может их распускать, пусть даже сам того не желая? Люди склонны к пустой болтовне. – Он пожимает плечами. – Хотя, будучи откровенным, мне нравятся эти слухи. Скольких там я убил? Пятерых? Шестерых? - Семерых, - мрачно произносит Данте уже чисто автоматически, убрав руку ото рта. Вергилий усмехается и кивает, потом делает глоток вина и поясняет спокойно: - Весьма сложно, знаешь ли, тренироваться самому. Ведь ты так занят в последнее время. Мне едва удалось заполучить тебя для спаррингов в эти три дня, что мы без мамочки. Я надеялся, что ты сдержишь слово, и в полдень мы отправимся в тренажёрный зал, но… снова не вышло. - Ты. Хотел. Попасть. Ему. В руку, – тупо повторяет Данте. - Даже если ты ещё немного попорцеллируешь, это не сделает твои слова весомей. Твои слова уже ничто не сделает хоть сколько-то весомыми, Данте. – Вергилий хмурится. – Чёрт, это вино – ещё крепче прошлого, – Замечает он, а глаза как-то незаметно застелила хмельная поволока. – Или мне только кажется? - Ты чудовище, - шепчет Данте, качая головой. Вергилий хмыкает. - Да, спасибо, - говорит он, отсалютовав ему бокалом и допив до дна оставшееся вино. – И ты ещё даже не представляешь себе, насколько. – Тут он поднимает брови от удивления. – О, нет. Лучше избавь меня от этого зрелища, Данте. Иначе в этот раз я точно не промахнусь, но целиться буду прямиком между глаз! - Что ещё? – пугается Данте. - Убери его отсюда! - Блядь, да что же… Данте выглядывает в гостиную и видит, как содрогается в рвотных спазмах тело Доминика, привставшего на локтях на диване. Вергилий чуть морщится, глядя на это. - Унеси его прочь с моих глаз, - настаивает он, а потом хмыкает. – Представляю, как должно быть отвратительно. Подбирать за друзьями непереваренные креветки и мидии... Что там ещё в составе? Осьминоги. – Он берёт виноградину и кладёт её в рот. - Кальмары… Вроде бы. - Как только ты можешь при этом есть?! – бросает ему Данте, убегая в гостиную. Вергилий усмехается, пережёвывая виноград, и пожимает плечами, а потом спокойно оборачивается к кофеварке. - Я возьму кофе себе, если не возражаешь, – сообщает он Данте, который к этому моменту частично стягивает тяжёлое тело Доминика с дивана, чтобы рвота не попала на светлую обивку. – Как я вижу ты не возражаешь. Данте придерживает друга за плечо. Лицо у Доминика красное, как зрелый помидор, а изо рта его выбрасывается омерзительная жёлтая жидкость с кусочками пережёванных морепродуктов и прочего. Данте едва не передёргивает от отвращения и жалости. - Чува-ак, как же мне… - стонет Доминик сипло, снова дёрнувшись и выблевав ещё немного пиццы и джина на светлый паркет. - Дом, тебе не стоило так много пить, - сетует Данте, отодвигаясь подальше. - Я сейчас умру, - сипит тот. - Не, вряд ли, - говорит Данте, который понимает, что всё это придётся кому-то убирать. И этот кто-то – далеко не Доминик, который вообще нетрудоспособен сейчас и, разумеется, – не Вергилий. Доминик всё ещё блюёт, подёргиваясь, а Данте злится. В то же время ему жаль приятеля: пить Доминику нельзя, он никогда и не пробовал. Потому перебрал. Однако это не отменяет факта, что убирать это будет отвратительно. Даже судя по запаху. Возиться в блевотине – это то, что Данте точно не планировал сегодня ночью, а ждать до утра, когда тот проснётся и уберёт всё сам, невыносимо. Вергилий выходит из кухни и направляется к лестнице, унося с собой кофе и доску с виноградом. - После того, как уберёшь – спрячь его куда-нибудь подальше, чтобы я его не видел. – Приказывает Вергилий, поднимаясь по лестнице. – Здесь не оставляй: он может снова вывернуться наизнанку, и в этом случае утром нас будет ожидать весьма «приятный» сюрприз. - Отстань, Вёрдж! – в отчаянии дёргается Данте. - Или захлебнётся в своей же блевотине... - Просто уйди! Я вообще не могу сейчас говорить! Не видишь, что ли?! Вергилий посмеивается, уходя. - Вижу, - глумливо говорит он. - Что он сказал? – спрашивает Доминик – за кудряшки его прямо возле щёк зацепились кусочки мидий и непереварившегося теста. – У меня в голове звенит. Нихера не слышу. Данте качает головой. - Да так, это он мне. Не слушай, - просит он. Вергилий звонко смеётся на верхнем этаже, а Данте бросает наверх злобный, беспомощный взгляд. - Чтоб тебя! – рычит он, глядя на второй этаж. - Меня? – сипит Доминиик. - Жирный, ну при чём здесь ты?! Доблёвывай спокойно, - со вздохом говорит Данте. - Ладно, блюю. И как по команде, Доминик возвращает прямо на пол порцию джина, пиццы и желчи, так, что Данте едва успевает отскочить. - Э-это будет тяжёлая ночь, - вздыхает Данте. **** Стоя в душе, Данте кажется, что он насквозь провонял чужой рвотой. Он вымылся уже дважды, но было по-прежнему как-то… неприятно. Когда он убирал в гостиной, его самого чуть не стошнило, а Доминик валялся на диване. К волосам и побледневшему лицу пристали кусочки еды, он вяло шевелился, а Данте ползал по полу, отчищая пол от склизкой массы и ненавидя всех вокруг. Поднявшись кое-как, Доминик побрёл в кухню и прихватил бутылку с вином, забытую там Вергилием. И додумался сделать несколько глотков. После чего рухнул на пол и затих. Данте пришлось нести Доминика на руках по лестнице, а тот что-то бормотал и очень плохо пахнул. Доминик, конечно, не подарок, но, пожалуй, на первом месте по количеству ненависти, в эту ночь оказывается Вергилий. Хотя он-то и был меньше всего виноват в унизительном положении Данте. Но почему-то откровения Вергилия бесили его больше всего остального, произошедшего за этот ужасные вечер. - Вот урод, - говорит он, упершись ладонью в стену и подставив голову горячему душу. – Будь ты проклят… Вода стекает с волос, бежит по переносице, капает с кончика носа, Данте глотает её. Доминик спит на полу, накрытый одеялом. Как раз там, куда отец должен был поставить бильярдный стол, чтобы Данте мог играть с братом здесь. Сначала полудемон хотел затащить друга на свою кровать, но тот упрямился и нетрезво ругался, а тело его было неповоротливо, выпадало и выскальзывало из захвата. Данте забеспокоился, что тот может рухнуть ночью с кровати на пол, поэтому оттащил подальше от кровати, снял с него грязную футболку и просто накрыл одеялом. Когда направлялся в ванную, то спросил, куда это Данте собрался. «В душ», - кратко ответил Данте, на что Доминик справедливо заметил: «Он ведь сломан, нет?». Данте вздохнул и предложил ему «просто уснуть нахрен». Доминик с чувством выполненного долга заснул ещё до того, как Данте успел вытащить чистое нижнее бельё из платяного шкафа. И вот теперь – Данте стоит в душе, расстроенный и злой, а рядом с его ногой стоит бутылка с вином, которую он отнял у Доминика и позже притащил к себе. Он наклоняется к бутылке, выливает немного на пол, так, чтобы горлышко попало под струю воды: надо ведь отмыть после того, как заблёванные губы Доминика касались стекла. Багрово-чёрная жидкость, вихрясь, уходит в водосток вместе с водой. - Отличный вечер, - Данте салютует бутылкой никому и делает пару глотков. Морщится и делает ещё один. Ноги начинают подкашиваться почти сразу. Вот тебе и «только не бери то вино, что хранится на нижних полках». Одна бутылка у него, одну взял Вергилий… Ещё и пьяный друг распластался на полкомнаты. Отлично погуляли, ничего не скажешь. Лучше бы сейчас они с братом охотились или трахались. Хоть какая-то польза. С другой стороны – какая польза от бестолкового траха? Ну… В этом случает Вергилий бы не излил всю грязь своей души, лицемерный ублюдок. Данте со зла делает ещё один глоток и выпускает бутылку из ослабевших пальцев. Кое-как выбравшись из ванны, почти не вытеревшись и всё ещё находясь в дурном расположении духа, Данте в одних трусах, с болтающейся в руке полупустой бутылкой, бредёт к постели, широким шагом переступив через спящего Доминика. Тот отбросил одеяло и теперь внушительное бледное брюшко лежит на полу, белеет почти что рядом с Домиником, будто что-то чужеродное. Будто тесто от всей той пиццы, которую они за сегодня съели. А может, тесто подошло бы и для гораздо большего количества… Данте забирается в постель и прикрывает глаза, укрывшись по горло. Кровать кренится, вертится… Данте резко упирается ногой в матрац, чтобы стало лучше и, чтобы мир выровнялся. Наступает благословенная тишина… Данте поёживается. И Доминик издаёт храп, похожий на рычание какой-то гигантской твари. Данте тут же распахивает глаза и глядит и тёмный потолок. Время идёт, Доминик безудержно храпит. Данте страдает. Раздражается. Опускает руку на пол и поднимает теннисный мяч. - Заткнись, блядь! – шипит Данте, метко запустив мячиков Доминику в ухо. Тот вскрикивает хрипло, потом чавкает и умолкает. Данте выдыхает в воцарившейся тишине. Слушает тайную песню ветра в водосточных трубах, внимает тайным шажкам дождя, топающего по крыше. Убаюкивающие колыбельные осенней ночи… Умиротворение длится недолго, спустя пять минут он снова скрипит зубами уже спустя пару минут: Доминика надолго не хватило, и дикий храп взмётывается в полумрак с новой, безудержной силой. Данте готов расплакаться от ненависти к каждой минуте сегодняшней ночи! - Хуже просто быть не может! – шепчет он потолку. И вот тут-то дверь и открывается. - О… Может, окей, - быстро проговаривает Данте, прикрыв лицо рукой от света, зажжённого в коридоре и часто моргая. В дверном проёме стоит, замерев, зловещая фигура Вергилия. В одной опущенной руке что-то поблёскивает, а в другой – точно бокал. Данте зажмуривается, решив притвориться мёртвым. Вергилий наклоняется и ставит бокал на пол, возле своей босой ноги. - Лучше не делай вид, что спишь, - после долгой паузы, наконец, говорит Вергилий сипловатым голосом. – Звуки его храпа разносятся по всему дому. Наверняка, даже в оружейной их было бы слышно. Данте вздыхает. - Чего тебе? – спрашивает он негромко, покосившись на спящего Доминика. Вергилий подбрасывает и ловит нож, тот самый кинжал, который лежал у него на столе всё это время. - Большие часы пробили двенадцать раз. Знаешь, что это означает? – интересуется он. - Э-э-э… Теперь я превращусь обратно в Синдереллу? Всю в грязном платьице? - Просто падёшь жертвой Маски Красной Смерти. Один, как я вижу, уже пал, - Вергилий криво усмехается, кивнув в сторону Доминика. Данте трёт лоб. - Постой, постой, - бормочет он. – Ты зачем пришёл? Вергилий, кажется, тоже не очень-то и трезв. Стоит там в брюках и с голым торсом, а на шею наброшено полотенце. Он таким обычно не бывает. - Затем, что полночь ничего не забывает, - говорит Вергилий. - Блядь! – Данте буквально подскакивает на кровати. – Нет, ну ты же не серьёзно! Вергилий, ты же не… Вергилий! Стой, где стоишь! - Нет. – Вергилий поднимает бокал и угрожающей походкой направляется к нему, проворачивая в руке нож. – Мы договорились, и я пришёл за своим. - Мы не так договаривались! – Данте отодвигается подальше к изголовью. - Мы не так... Чёрт бы тебя, уйди! Вергилий, нет... Доминик, смешно хрюкнув, прерывает храп, а потом начинает снова. - Джил, нет! Но тот, уже через миг оказавшись рядом, хватает Данте за шею и с силой валит на подушки, притиснув к постели локтем за горло. Делает глоток из бокала и отставляет его на прикроватную тумбочку, заваленную всяким барахлом: от журналов до каких-то ключей и солнечных очков. - Будешь капризничать – научусь метать ножи прямо этой ночью. Мишень весьма удобная. – Вергилий показывает глазами на Доминика, в полумраке блестят белки его глаз. Данте пытается сопротивляться, но выпитое вино делает его слабее, а Вергилия – сильнее. После бесполезных, но отчаянных попыток вырваться, Данте совершает последнее, на что ещё оказывается способен: бьёт коленом в пах. Удар оказывается смазанным из-за выпитого, но достаточно сильным, чтобы вывести Вергилия из себя. Он закусывает губу, сверкнув глазами, и… - Нет! – шипит Данте, а потом мычит, кусая губы от острой, орущей боли: нож, что Вергилий держал в руке, оказывается вбит ему в ладонь на три дюйма, отчего рука пришпиливается к кровати. Кровавое пятно тут же расползается по чёрной простыни – ну, хотя бы не так заметно будет утром. - Так – хорошо? – спрашивает Вергилий, приблизив своё лицо к его лицу. – Просто хочу, чтобы ты понимал: я не шучу. На лбу и над верхней губой у Данте выступила испарина, он беспомощно пытается сдерживаться. - Будешь смирным? Не так ли? – уточняет Вергилий. Данте, ужасно боясь разбудить Доминика, молча кивает и неотрывно глядит в ледяные глаза брата. Рана в ладони пульсирует и горит, но кровь останавливается. Отметина продержится чуть меньше суток – рана ведь сквозная. Ещё и в кость попал… Вот урод! - Обещаешь. Данте снова отчаянно кивает, глядя ему в глаза. - Хорошо, маленький брат, - соглашается Вергилий, выдернув лезвие ножа из руки и прикрыв рот Данте своей ладонью. Нож он вбивает в низкое деревянное изголовье вертикально. Чтобы всегда был рядом, но, чтобы Данте так уж сразу не дотянулся до него. Стягивает полотенце со своей шеи и небрежно обматывает им руку брата. Больше просто вешает его на ладонь. Данте осторожно сжимает полотенце ослабевшими пальцами. Глаза Данте распахиваются, когда он слышит в этой незаконченной тишине звук расстёгиваемой молнии. Когда рука Вергилия, весьма властно и собственнически огладив его бедро, решительно стягивает с него бельё, Данте уже с беспомощной ненавистью хнычет в его ладонь, предчувствуя неизбежное. - Ш-ш-ш, - снова склонившись к его лицу, говорит Вергилий. – Твой друг – всё ещё мой заложник. Не будешь покладистым – отщипну от его жирного брюха немного лишнего. У него ведь ещё много останется. М-м? Поэтому лучше снимай сам. Так будет быстрее. Данте убийственно глядит на него горящими глазами, ладонь у Вергилия уже вся мокрая от тёплой слюны. В тишине тикают настенные часы, показывая фосфоресцирующее зеленоватое начало первого. - Ты медлишь, но это не делает твоё положение хоть немного лучше, - миролюбиво замечает Вергилий. – Ты лишь затягиваешь предварительные ласки. Данте прищуривает свои серые глаза, источая почти осязаемую ненависть. Глядит, глядит! А потом берётся за бельё, начиная послушно его снимать. Вокруг стоит полутишина: капает дождик по отливам за окном, ветер гудит где-то в доме – может, сквозняк гуляет. Но даже сквозь эту тишину слышно, как шелестит одежда и простыни. Данте стягивает бельё, выдернув из него ногу, оставляя чёртовы трусы болтаться позорным белым флагом на другой. - Нет-нет, полностью снимай, - шепчет Вергилий. Данте опускает глаза и послушно высвобождает себя от белья, помахав ими в руке перед его глазами и отбросив куда-то за кровать. Вергилий усмехается. Вторая рука у Данте болит, но боль теперь ноющая, противная, больше похожая на лёгкие спазмы. Боль заживления. Отвратительная. - Вот так, - говорит Вергилий с усмешкой. Данте глядит на него презрительно. На эту мерзкую усмешку на тонких губах, искажающую красивое лицо. Какая же Вергилий дрянь, если заглянуть ему в душу поглубже. Какой же он мерзкий ублюдок… Какой же он психованный, нечеловечески отвратительный…. красивый ублюдок. Самый красивый психопат из всех, кого Данте встречал за свою короткую жизнь. Как же ему к лицу быть таким ледяным жестоким мудаком. - Влюбился? – с иронией интересуется Вергилий. Чёрт! Да он же всё замечает! Данте разве что смаргивает медленно и показывает средний палец. И Вергилий шёпотом смеётся ему в лицо. И Данте хмыкает. Отпускает ему подзатыльник, не требуя убрать руку от его лица. - Позволь мне начать, - говорит Вергилий низким негромким голосом, от которого Данте не знает, попытаться ли бежать сразу, претвориться ли снова мёртвым или отдаться сразу. – Ну давай же, Данте, пока ещё ситуация не слишком-то способствует. Мне что, самому заниматься этим насилием? Данте поднимает брови и удивлённо глядит на брата. Потом до него доходит. Он протягивает руку, скользнув ладонью по поджарому крепкому животу брата, опускает руку ему в пах. Ну да, всё приходится делать самому, даже заводить всю эту машину. Приходится самостоятельно возбуждать собственного насильника! Это даже смешно! Ужас, что за абсурдная ситуация, если посмотреть со стороны. А вот с другой стороны – это всё ещё близнецы братья, которые не первый раз занимаются этим, поэтому ничего необычного для них не происходит. Только вот для посторонних глаз – всё только ещё хуже смотрится. У Данте же ноет другая рука, ему вовсе не хорошо, а брат мало, что готов сделать для него в эту ночь. Всё ведь должно было быть иначе… - Вот та-ак, хорошо, - довольно комментирует Вергилий, когда Данте, преданно глядя ему в глаза, сгоняет тонкую кожицу вверх-вниз, методично, беспечно. Потом Вергилий скалится, цедит воздух сквозь зубы. – Умеешь, - усмехается он. Данте фыркает ему в ладонь. - Стоп, - негромко командует Вергилий, приподнимаясь, и вертит пальцем в воздухе, мол, «перевернись». Убирает руку от его рта впервые за это время, внимательно глядя ему в лицо. И Данте молчит, поглядывая в ответ. Ничего не говорит, не психует, не бросается в драку. И так же молча он переворачивается лицом вниз, поджав колено. Вергилий пристраивается очень быстро. Была бы ситуация иной, можно было бы сказать что-то, вроде, «дело отлично спорилось». Было бы и правда отлично, если бы это первое движение не было таким резким. Данте едва ли не икает. Потом понимает, что Вергилий не собирался делать всё так, чтобы ему понравилось. Спустя полминуты, Данте утыкается лбом в подушку и глухо стонет, кусая губы, а Вергилий не снижает оборотов и продолжает от души вдалбливать Данте в изголовье кровати. Ну да, своё дело он знает на отлично, а также знает, что и Данте это знает. Поэтому действует, не заботясь о том, что теперь-то нож в досягаемости для Данте. Впрочем, Данте тоже больше не беспокоится о ноже. Его больше беспокоит, что эта монотонная долбёжка лишает его всякой надежды почувствовать себя хоть немного хорошо. - Бо…о…о…льно… - шипит он, пытаясь выговорить в промежутках между ударами внутри. - Ну… по… терпи… - шепчет Вергилий, упершись ладонями у подушку. Данте чувствует его разгорячённое тело, когда тот ударяется о него сзади. Потом – когда тягуче, медленно прижимается, забираясь поглубже. А потом – снова быстро. Данте слышит ритмичные шлепки коже и кожу, глаза его прикрываются, он не замечает, что слюна стекает из уголка рта. Не то, чтобы было хорошо, но уже не так уж и плохо. - Ты-ы… Я не знаю, что стану делать с тобой, - тихо стонет Вергилий. Данте уже плевать, честно говоря, но он чувствует, что Вергилий оставляет его тело, и это трезвит его. Вергилий бесцеремонно переворачивает его на спину. - Иди сюда, - зловеще шепчет Вергилий, склоняясь к нему, потом вытирает пальцами слюну в уголке рта Данте. Данте посмеивается. Вергилий входит, ухватив брата за приподнятое бедро, и продолжает. Ребята смотрит друг на друга, пытаясь не усмехаться так глумливо. Но теперь это уже выглядит не насилием. Теперь это похоже на слаженную работу двух синхронно действующих механизмов. Он двигаются вместе, одновременно, прямо таки со знанием дела, глядя друг на друга спокойно, зная, чего они собираются добиться. Разве что иногда Данте запрокидывает голову, жмурясь, а Вергилий выдыхает, стискивая зубы. - Мог бы и помочь… маленькому брату, - шипит Данте, отбросив скромность и решив, что пора бы догнать Вергилия, чтобы не остаться ни с чем. - О, прости, - отзывается тот. – Я увлёкся. Он кладёт руку Данте между ног и ритмично, грубовато ласкает. - Подождёшь меня, - быстро шепчет ему Данте, обнимая его за шею. Всё ещё влажная рана пачкает Вергилия кровью между лопаток. Вергилий склоняется к его лицу и целует в губы, словно бы напоминая о себе, но не останавливаясь и очень вовремя задев брата изнутри. - М! – мычит Данте, ухватив Вергилия за взмокшие волосы на затылке. Вергилий отвечает рваным выдохом. - Ещё-ещё-ещё-ё! – шёпотом кричит Данте. – Вот сюда, да-а. - Я помню, - сквозь зубы отвечает Вергилий. Ритм ускоряется, Данте прижимает его за спину к себе покрепче. Ещё, ещё немного. - Теперь? – срывающимся шёпотом спрашивает Вергилий. - Да-а-а, - тихонько стонет Данте, откидывая голову на подушку и прогибаясь под ним. - Ч-чёрт, ты… - Вергилий резко подаётся вперёд – и замирает. Тело напряжено до предела, нервы звенят, в ушах шумит кровь, и Данте кажется, что у него самого из глаз сейчас посыплются звёзды. Излившись, Вергилий аккуратно оставляет его и шумно выдыхает. Данте поглядывает на него. Первое, что он делает сразу после – подаётся вперёд и ударяет Вергилия лбом в переносицу. Голова Вергилия запрокидывается. - За всё, - комментирует Данте, тяжело дыша и потирая лоб. Вергилий молча держится пальцами за переносицу, потом опускает голову и хмыкает. Тянется к своему бокалу. Данте же опускает руку и поднимает бутылку вина, которая всё это время одиноко стояла на полу у кровати. - За всё, - говорит Вергилий, приподняв бокал. Данте приподнимает бутылку, и ребята осторожно стукаются стеклом о стекло, а потом делают пару глотков. Этот тихий звон оказывается последним, что приснилось Доминику, который лежал там и видел ужасающий сон о том, как его лучшему другу родной брат вонзил кинжал в руку, потом изнасиловал, потом друг сам позволил это насилие, а потом они ещё и примирительно стукнулись бутылкой и бокалом, чтобы отметить весь этот кошмар. Такое не может происходить на самом деле. Такого ведь не бывает. Доминик не лежал всё это время, боясь пошевелиться, чтобы его не заметили. Он не видел ничего. Это ему просто приснилось. И это последнее «дзынь» - это ведь тоже приснилось. Этого не могло случиться на самом деле! Доминик прикрывает глаза, убеждаясь, что это и правда сон. Сквозь сон он слышит, как Данте поднимается с кровати, шлёпает босыми ногами по полу, направляясь в ванную. Тут Доминик открывает глаза и спрашивает: - Ты куда? Данте оборачивается. Пожимает плечами удивлённо. - Отлить. - М-м, - Доминик кивает, снова прикрыв глаза. Доминик не в первый раз ночует у Данте. Странно, что Данте никогда ещё не ходил по комнате с голой задницей. - А что случилось? – спрашивает Данте, выглянув из ванной комнаты. - Просто… странный сон какой-то, - морщится тот, ложась на спину и раскидывая руки в сторону. – Нет, кошмар приснился. Или хуже. Данте смотрит на него внимательно. Потом неопределённо кивает и закрывает дверь ванной. Через пару мгновений в душе начинает шуметь вода. - Отлить, да? – повторяет себе Доминик. Но сонливость из-за выпитого алкоголя таки берёт верх. Спустя несколько мгновений Доминик неожиданно для себя самого засыпает. ***** Данте с задумчивой мрачностью глядит на порез на своей ладони. Сегодня пасмурно и всё за окном затянуто густым туманом. Мир будто стал чёрно-белым. Или серо-коричневым… Дождь заставил цвета поблекнуть, вытянул жизнь из целого города, и небо без солнца висит над садом бесцветным полотном. - Ева не оставила нам замороженных претцелей? – интересуется Вергилий, заглянув в морозильник. Из-за тусклого сумеречного дня, на кухне пришлось включить свет. Хотя Данте всегда испытывает неприятную меланхолию, когда приходится зажигать свет средь бела дня. В общем-то, день ещё не наступил, сейчас пока ещё субботнее утро, свободное от топота школьников по тротуарам и сонного шелеста автомобильных шин по асфальту. Данте не отвечает, всё глядя на свой порез. - Данте? - Чего? – Младший из братьев оборачивается. - Претцели. Ты их видел? – Вергилий поднимает бровь. Данте вздыхает. - Доминик задавал так много вопросов… - Данте качает головой. – Он точно не спал. - Если он не оглашал округу своим храпом, это ещё не значит, что он не спал, - резонно замечает Вергилий. - Да нет же, бро! – Данте вздыхает. – Я сказал ему, что душ не работает, а он спросил, куда я иду. И я такой весь, как последний дурак: «В душ». Правда утром я… Я перекрыл горячую, скажу ему, что только холодная есть. - Весьма недурно, - кивает Вергилий, так и не обнаружив претцели. – Но не думаю, что его мозг такой же вместительный, как его ненасытная утроба. - Он считает, что это был сон. Что-то он всё же видел. - Подтверди, что это был сон. - Чёртов порез не зажил. Если он видел и это, то он непременно спросит о ране на руке. – Данте криво усмехается. – А она – вот здесь. – Он показывает ладонь, на которой краснеет глубокий шрам. Вергилий глядит на шрам, прищуривается. Тут в гостиной раздаются шаги. Вергилий бросает взгляд на выход из кухни, потом – на Данте. - Я знаю, что сделать, - негромко говорит он. – Надеюсь, что до этого не дойдёт, но если придётся – будь готов сделать то, о чём я попрошу. - Э… Я уже готов испытать паническую атаку, - предупреждает Данте. - Не стоит, - отвечает Вергилий и негромко смеётся. – Будет лишь немного больно. Данте морщится и с кислым видом глядит на брата: - Только не нужно трахать меня при нём, - умоляюще просит он. – После вчерашнего моя задница переживала не лучшие времена всю ночь. - Ты страдал? – уточняет Вергилий, решив взять яблоко из вазы с фруктами вместо претцелей. - Я страдал, - кивает Данте. - Хорошо, - Вергилий откусывает яблоко. - Что хорошего?! – возмущается Данте. Прожевав яблоко, Вергилий поясняет: - Самопознание приходит через самоистязание. - Это не было самоистязание! – возражает Данте. – Это было просто истязание! Не приписывай мне того, на что я не соглашался. Вергилий усмехается и кивает. - Не соглашался, - с иронией повторяет он. - У меня не было выхода, - быстро говорит Данте и глядит на вошедшего Доминика. – О, привет, Дом. Проснись и пой? Доминик, одетый в футболку с принтом, принадлежащую Данте, на которой нарисован чёрными небрежными линиями фрегат, угрюмо глядит на друга. - Мне как-то не очень хорошо, - бормочет он. - Жизнь среди людей вообще тяжела, - со вздохом соглашается Вергилий. – Будешь завтракать? Данте только что закончил, а я ещё не начинал – для меня это слишком рано. Доминик оглядывает стол, на котором стоит тарелка и чашка, апельсиновый фреш в графине, молоко, коробка с сухим завтраком, тостер, чтобы жарить в нём нарезанный хлеб, ожидающий в плетёной корзине, сливочное масло в фарфоровой маслёнке, ореховая паста и арахисовое масло, скляночка с клубничным джемом, ещё какие-то мясные нарезки и мягкий жёлтый сладковатый сыр… Всё, что угодно, только чтобы Доминиик забивал себе брюхо едой, а не голову – интересными воспоминаниями о прошедшей ночи в комнате у Данте. Доминик молча усаживается за стол и выглядит чернее тучи. - Может, примешь душ? – предлагает Данте. – Мне всегда помогает. - Там вода холодная, я пытался. - Он сломан, но мыться можно и в холодной. В этом суть! Доминик качает головой. - У меня сердце этим утром не в порядке. Мне нельзя. - Если честно, ты скверно выглядишь, - замечает Вергилий. – У тебя ничего не болит? - Голова болит… - признаётся тот. Данте прищуривается. - Ты хорошо спал? Доминик отчего-то впадает в бесконечное уныние. - Да так… Приснилось что-то. Данте настораживается. - Кошмары? Доминик задумывается, рука его останавливается над коробкой с сухим завтраком. - Хуже чем кошмары, - решает он, затем берёт хлопья и насыпает их в тарелку. – Странные сны… Вергилий поднимает бровь. - Ты пропустил весьма странное утро, в которых кошмары были наяву, - говорит он. Данте, ничего не понимая, натянуто усмехается. - Ага… Ещё какие, - подтверждает он, поглядывая на брата. - И какие? – уточняет Доминик. - Я учился метать ножи. В Данте. - Э-э-э… Ага. – Данте выглядит несчастным. - М-м-м… - Доминик кивает, проглотив ложку хлопьев с молоком. – Данте, налей мне воды, ужасно сушит во рту, - говорит он, обернувшись к другу. Данте разворачивается, чтобы взять кружку из буфета, но Доминик его останавливает. - В стакан, - просит он. – Иногда по утрам я пью воду из стакана. Привычка от мамочки. Данте поднимает брови, но потом берёт чистый стакан со стола, наливает в него воду. - И принеси мне, хорошо? – спрашивает Доминик, улыбнувшись. Что-то не так в этой улыбке… Что-то незнакомое. Данте переводит взгляд на брата, а тот указывает взглядом на стакан. Стакан прозрачный, сквозь него видно ладонь, шрам кажется просто огромным. Вот зачем ему стакан с водой: хочет убедиться, виден ли шрам. Но делать нечего. Не идти же на попятную. Данте разворачивается, несёт стакан Доминику и тут Вергилий неожиданно говорит: - В этот раз – точно! Выдергивает нож из каменной подставки и запускает в Данте. Нож врезается точно в стакан. Пробивает его и впивается точно во вчерашний шрам у Данте на ладони. Красные брызги разлетаются Данте в лицо, звон осколков выходит неожиданно громким в этой сонной кухне. Данте оказывается мокрый, залитый собственно кровью и водой, а в руке поперёк ладони торчит нож. Боль едва ли невыносима, но чертовски резка. Донышко стакана выпадает из его окровавленной руки, за ним падает нож прямо к ногам Данте, и тот хватается за запястье. - Ты… - начинает он, ошеломлённо глядя на Вергилия, но тот молча, с нажимом глядит в ответ. – Хотя бы раньше предупредил! Я бы успел убрать руку! - Прости, я тебя поранил? – спрашивает Вергилий с деланным сожалением. - Охренеть, как поранил! Ладонь вся раскурочена! - Правда? Данте оборачивается к Доминику и говорит ему с возмущением: - Ты видал, что натворил?! Тут он замечает, что Доминик сначала бледнеет, потом зеленеет. - Я… не выношу вида крови, - с несчастным видом говорит он. Глаза его закатываются, блеснув белками, и вся его немаленькая туша сползает со стула на пол, прямо под стол. Данте айкает, стиснув запястье покрепче, и удивлённо поглядывает на бессознательного Доминика. - Есть ли что-нибудь, от чего этому человеку не бывает дурно? – фыркнув, спрашивает Вергилий. - Блядь, подай лучше салфетку! – шипит Данте, придерживая себя за замястье. А кровь капает ему под ноги крупными каплями: в ладонях всегда крови больше чем где-нибудь ещё. Вергилий проходит к нему, по пути прихватив рулон бумажных полотенец. Бумага сразу намокает, пропитываясь красным. - Перевяжем – и готово, - говорит Вергилий, кивнув а потом глядит на Доминика под столом. – Плохие новости в том, что парень не верит, что ему снился дурной сон. Он ищет доказательств. - Одно ты только что уничтожил, - морщится Данте, отбегая к раковине и подставляя руку под холодную воду. – Ты бы ещё взял чёртов топорик! – обернувшись, замечает он недовольно. - Ну прости. Мне попался только мясницкий нож, - хмыкнув, отвечает Вергилий. - И что теперь будем с ним делать? – Данте глядит на брата. - Предлагаю разделать его и устроить вечеринку с барбекю, - криво усмехается Вергилий. - Эй, я серьёзно сейчас! - Я могу сказать, что тоже серьёзно. Я ведь психопат. Ты что, забыл, что говорят посторонние? - Плевать на посторонних, - отмахивается здоровой рукой Данте, отмечая про себя, что кровь-то всё ещё не останавливается. Под столом подаёт робкие признаки жизни несчастный Доминик, пока ещё не замеченный близнецами. - Ну что там? – спрашивает Вергилий, подойдя к раковине. - Ничего хорошего, - Данте смешно морщит нос. Он показывает брату ладонь. В глубокой ране моментально собирается кровь, стоит убрать руку из-под воды. Вергилий проводит указательным пальцем по ране и пробует кровь на вкус, будто это шоколадная паста, оставшаяся после приготовления торта. - Горькая, как полынь, - замечает он. - Это от того вина с нижних полок. - Да. Обычно слаще. – Он снова пробует немного. И в этот миг Доминик снова отрубается под столом, задев рукой стул. Ребята оборачиваются. - Вот теперь – вообще заебись, - комментирует Данте, глядя на Доминика и озадаченно почесав серебристый затылок. - Согласен, - тоже глядя на бесчувственное тело на полу, кивает Вергилий и закладывает руки за спину. – С другой стороны, если попробует распускать сплетни – его будет легко припугнуть, чтобы он молчал до гробовой доски. Данте глядит на него с укоризной. - Это всё ещё мой лучший друг, - напоминает он. - Боюсь, что уже не совсем лучший, - замечает Вергилий. - Вот блядь, - Данте вздыхает в отчаянии. – Зачем только ты вчера не подождал?! - Мне извиниться? – Вергилий переводит взгляд на брата. - Было бы неплохо. - Это что-либо исправит? - Едва ли. - Тогда не вижу смысла в пустой трате слов и эмоций. Особенно, учитывая, что я не чувствую себя виноватым и вчерашний приём показался мне весьма... тёплым. Если не сказать больше. Данте ударяет его в плечо кулаком и фыркает, а Вергилий усмехается. - Молчи, Джил, - предупреждает Данте. – Просто молчи. - Он приходит в себя, - комментирует Вергилий, проигнорировав просьбу Данте. – Надеюсь, в этот раз он будет радовать нас своим присутствием более чем пару секунд. - Доминик, - шепчет Данте, отбегая к нему и прижимая пораненную руку к груди. - Мне плохо, Данте, - морщится тот, тоже почему-то прижав ладонь к груди. - Дать… Этого… Как же его… - Данте почти никогда не запоминает названия лекарств. - Аспирин? – любезно подсказывает Вергилий. - Точно, вот его. – Данте помогает ему подняться на ноги, придерживая за плечо. - Нет, - хмуро отвечает ему Доминик. – Я просто хочу домой. Ничего не произошло. Доминик просто хочет домой, что в этом странного? - В понедельник я буду в школе, - обещает Данте. Но Доминик не отвечает. И тогда внутри у Данте что-то обрывается, а потом становится тяжело дышать. Кажется, его белый день заволокло грозовыми тучами. ***** Доминик уже третий день старательно избегает Данте и их шумной компании, держась особняком. В классах отличников по всемирной литературе и изучению Америки, где друзья пересекаются, Доминик теперь сидит не на соседней парте; с испанского класса подготовки к колледжу он сумел перевестись в класс углублённого изучения, а с углублённого изучения геометрии ушёл в класс отличников. Ясно, что он просто не решается вступать в открытый конфликт, потому что перевес всё равно всегда будет на стороне Данте: тот ведь стоит на вершине вершин, а вокруг, на вершине пониже – его компания крутых ребят, в которой Доминик едва ли мог бы претендовать на самую нижнюю ступень по шкале «крутости» ребят. Все завязаны спортом и «кадрением» девочек, а Доминику никогда не светило ни одно, ни другое. И вот Данте всё так же непоколебимо стоит на вершине, но стоит он там теперь один, а вот Доминик отправился туда, где всегда должен был быть – к «середнячку» и планктону. Иногда Данте думает, что было бы, если бы Доминик не был слабаком? Если бы он имел вес в их компании, как, например, Алекс или Райан, или Коди и все прочие – там полно ребят. По большому счёту, в Доминике никогда и не было нужды. Парни играют в школьных командах: бейсбол, регби, постоянный, пусть и локальный, но всё же триумф после соревнований с другими школами. Джейсон – школьный ди-джей, Эдди играет на ударных в школьной рок-группе, а Данте иногда, ради шутки, играет там же на гитаре, кстати, довольно неплохо с ней управляясь, и дважды они даже выступали на каких-то дурацких школьных мероприятиях. Данте таскался с Домиником только из бесконечной своей доброты: они ведь вместе с пяти лет, но развивались по-разному. И всё же Доминик был из тех, кто всегда был готов тащить за него любую «кастрюльку с прахом», если Данте стеснялся. Он действительно всегда был рядом со своими дурацкими шутками и нелепыми советами, которые никогда не помогали, но был открытым и стремившимся к полному доверию со стороны Данте. А теперь Доминик разве что кратко кивает ему в знак приветствия, если отвернуться некуда, и тут же торопится уйти, прошмыгнув как можно тише. И это разбивает Данте сердце. Вот так, будто и не было ничего. Ни отъезда Оливии, ни дней напролёт на острове Сови, ни ночных посиделок, ни тайн, ни шуток, откровенно попахивающих чем-то совсем уж непотребным и пошлым, ни разных там «кастрюлек с прахом». Всё рухнуло, словно и не существовало никогда. Данте страдает, каждую секунду ощущая, что его белый день превращается в вечер. А там уже и до ночи не так далеко... Вот это уже печально, конечно. - А ты неплохо поёшь, - замечает Вергилий. – И вполне сносно овладел гитарой, - он кивает на красную электрогитару на колене у Данте. - Ты же обещал не высмеивать! – обижается тот. - Я даже не пытался, - удивляется Вергилий. – Конечно, чтобы быть настоящим музыкантом придётся или переродиться уже с талантом, или приложить невероятно много усилий, но для того, чтобы стать звездой в мире людей – у тебя все шансы. - Ты так плохо думаешь о мире людей? – Данте вздыхает. Вергилий пожимает плечами. - Люди – животные, ведомые исключительно глазами и эмоциями. Ты одарён достойной внешностью, они оценят это. И следом – они примут то, что ты предлагаешь им помимо твоего ангельского лица. - Ангельского? Ангельского лица, Вёрдж? – Данте почти смеётся. - Люди считают, что ангелы похожи на нас. Они изображают их такими. Поэтому… считаю, что, возжелай ты начать карьеру музыканта, ты будешь востребован. – Вергилий хмыкает. Тут Данте вспоминает о том, как тяжело было сегодня в школе, и его хорошее настроение улетучивается. Он хмурится и умолкает, склонив голову и дёргая за струны. Не желая мешать брату в его момент тишины, Вергилий встаёт с письменного стола, отходит к корзине со спортивным инвентарём Данте и вынимает футбольный мяч. За окнами стоит тихий осенний мрак позднего вечера, а в доме, после окончившейся песни про полночь, которая ничего не забывает, тревожной и меланхоличной, воцаряется тишина, разбавляемая тиканьем часов, редким цокотом дождя по стёклам и шелестом деревьев за окном. Вергилий начинает набивать мяч на колене, потом увлекается и забывает, что в комнате сидит Данте. Часы всё идут и идут, подгоняя минуты, подгоняя грустный, отчего-то одинокий вечер, хотя близнецы в доме, даже в этой комнате – вдвоём. - Доминик меня избегает, - наконец, негромко говорит Данте, побарабанив пальцами по лаковой поверхности своей электрогитары. Вергилий бросает на него краткий взгляд и снова возвращается к мячу. - Не знаю, что я сделал конкретно ему, - продолжает Данте. – Ты же не его трахнул. - Разумеется, не его. Мой вкус всё ещё не достаточно извращён. А вот ты разрушил его убеждённость в полном доверии между друзьями, нет? – предполагает Вергилий, набивая на колене футбольный мяч уже четверть часа. Жаль, что в этой стране не играют в соккер: благородная игра с интересной стратегией и возможностью постоянно быть в движении. Вергилию соккер нравится, как и всё редкое и недооценённое, и в соккере он хорош. Данте, кстати, тоже любит погонять мяч с братом. - Мне… так жаль, - говорит Данте, не умея высказать всё то, что должен, нервно дёргая жёсткие тихие струны гитары. – Мне так тихо без него стало. Он чувствует, что чего-то не хватает теперь в жизни. Будто кусок паззла, выпавший из общей картины. Опустел ещё один закоулок его и без того не самой солнечной души: души демонов не бывают слишком уж светлыми. Но Данте думал, что бывают. Он всё для этого делал, а теперь вот... - Мы только что были на руинах, там стоял адский шум и рёв, но для тебя вокруг всё ещё слишком тихо, - усмехается Вергилий, с колена посылая мяч брату. Данте легко отбивает головой, пасуя его обратно, и Вергилий ловит мяч в руки. - Ну это другое, Вёрдж! – раздражается Данте. – В этом плане всё в порядке. Но у меня есть ещё и другая жизнь. Я ведь не то, что ты, чёртов затворник. - Я далеко не затворник, и в этом суть, брат, - Вергилий, не глядя, отбрасывает мяч в сторону, и он падает точно в корзину к остальному спортивному инвентарю в комнате Данте. – Ты не можешь жить как человек, будучи демоном. Твоё преимущество перед людьми слишком заметно. Со временем ты будешь крепнуть, станет лишь сложней скрывать свою сущность. Тогда придётся загонять себя в весьма тесные рамки. Твой демон родится – и замрёт в тебе, будучи невостребованным. Мне заранее жаль его: ведь он ещё не знает, на какие страдания ты его обрекаешь. - Страдания, да? И что мне делать? – Данте глядит на него явно недобро. - Я не знаю, что тебе делать. – Вергилий пожимает плечами. – Это сложно. Я не могу сделать твой выбор за тебя. Ты должен внутренне до него… дорасти. Осознать и расставить приоритеты. - Вергилий качает головой и усаживается на стол, где Данте недавно навёл порядок, выбросив всё ненужное в мусорную корзину. Кстати, и неудачный кувшин – тоже. И правда, выглядел «кувшин» недвусмысленно. – Я думаю, тебе стоит отгородиться от Доминика, чтобы не цепляться за прошлое. Твоя жизнь всегда будет меняться. По сути, ты – человек без истории и воспоминаний. Тебе нельзя сближаться с людьми, которых ты станешь защищать в будущем. Стой поодаль, будь любезен с ними или холоден – как захочешь. Но будь готов прожить одинокую жизнь, брат. - Эй! Я не хочу одинокую жизнь! – возражает Данте. - Одинокую – не значит наполненную тоской и лишённую мирских благ. Совсем наоборот. – Вергилий потирает глаза устало. – Преимущество отстранённости в том, что никто не станет третировать или осуждать, что бы ты ни совершил, потому что рядом не будет тех, кто мог бы осудить. Как это вышло с Домиником. – Он кивком указывает куда-то в сторону. – А когда ты станешь сильнее, никто и не осмелится. – Вергилий рассматривает комнату Данте, просторную, немного захламлённую, со светлыми стенами, увешанными плакатами с красивыми девушками и рок-звёздами и одним единственным тяжёлым резным стулом, чёрт знает откуда привезённым и похожим на трон. Этот предмет мебели кажется здесь лишним, да, но зато добавляет определённый шарм Данте, обладателю комнаты. Ещё немного, и Вергилий назвал бы интерьер «эклектичным». - А сейчас. Завтра – что мне делать? – спрашивает Данте. - Ничего. Если будет болтать – поставь его на место. Если будет молчать – оставь, как есть. Я не лучший советчик в плане отношений между людьми. Я же сноб, ты что, забыл? - Не, не забыл. Болтовня с Вергилием всегда приносит какое-то успокоение. - Всё наладится, маленький брат, - уверяет Вергилий. – Ничто не вечно. Кроме моего совершенства по сравнению с тобой, разумеется. И со всеми остальными тоже. Данте прыскает со смеху, а Вергилий ухмыляется ему в ответ. И Данте начинает искренне надеяться, что со временем всё решится, что ниточку можно восстановить, и он не лишится связи с миром людей. Он жутко этого не хочет. И очень боится, что это может случиться. В таком случае у него останется только одна дорога. Он поглядывает на Вергилия украдкой, но тот потягивается, зажмурившись, и выглядит так, будто у него всегда и всё будет хорошо. *** - Ты куда? – спрашивает Вергилий. - На учёбу, - лениво говорит Данте. - Ты там вчера был. Ничего не изменилось. - На учёбу нужно ходить каждый день. В комнате холодно и темно, камин отбрасывает одинокие тёплые блики на чёрный пол. - Ясно, - Вергилий выдыхает и обнимает его покрепче под одеялом. – Тогда иди. - Окей. - Но попробуешь выбраться из постели – переломаю тебе ноги. Ты знаешь, я могу. Данте удивлённо оборачивается к нему. - Как в таком случае мне идти? - В таком случае, никак. - Но мне, твою мать, надо учиться! Меня скоро нахрен выставят из школы за прогулы! - Куда ты собрался идти? Ты что, не понимаешь, что мне будет холодно? - Давай я поставлю камин на обогрев. Или хотя бы окна закрою, - предлагает Данте. - Закроешь хоть одно окно в моей личной комнате – переломаю тебе ноги. - Я знаю, ты можешь. - Точно. Данте начинает смеяться. Вергилий хмыкает, уткнувшись лицом ему в шею. - Спокойной ночи, Данте, - бормочет он. - Уже чёртово утро, - мрачно сообщает тот. - У меня всегда ночь, добро пожаловать в мой мир. Данте вздыхает. - Только руку с горла убери: ты меня задушишь, - ворчит он. - Дело не только в том, что мне будет холодно. Мой совет – не идти сегодня, - не убирая руку, говорит Вергилий. - Ева меня убьёт… - Это лучший из вариантов. - Я не понимаю, что ты задумал. Ну руку убери, Джил, ты меня душишь! Вергилий убирает руку, и Данте, сонно глядит перед собой в тоскливую темноту раннего утра, а за арочными окнами комнаты замер тёмно-синий рассвет. - Потом поймёшь, - вздохнув, уверяет Вергилий. - Да ну тебя! Рассвет всё не разгорается, и Данте засыпает спустя четверть часа, слушая ровное дыхание брата. День проходит в тренировках на цепях внизу, потом небольшое сражение на руинах Госпиталя, потом – жестокий нагоняй по телефону от Евы за прогулы Данте, хотя Вергилий, как всегда, берёт всю вину на себя, мол, шантажировал чем-то Данте. Затем была совместная ванна с бутылкой вина с маминой полки – и сон в комнате у Данте для уже в начале девятого. Да, комната Данте потому, что там тепло, и Вергилий не будет капризничать утром, а значит, Данте сможет выдернуть себя из его цепкой хватки старшего брата, чтобы позавтракать и пойти в школу. Хороший день, в принципе. **** На большом перерыве пятеро ребят из одной большой компании болтают в столовой, сидя за столом. Все они обсуждают предыдущую игру: послезавтра они соревнуются с «Резвыми Псами» из соседней школы. Заклятые соперники, которые идут с ними ноздря в ноздрю. Доминик сидит отдельно, за другим столом. Есть свой завтрак из коробки для ланча, заботливо приготовленный мамой, и болтает о чём-то с Кэтрин, той самой пухлой кудрявой девчонкой из церковного хора. Коди – высокий темноволосый парень, кетчер команды, оборачивается и глядит на парочку, ухватившись рукой за спинку пластикового стула. - Да что с ним не так? – удивляется он, отворачиваясь. - Спятил от любви, - предполагает Дэмиен, попивая кофе – его тарелки на подносе уже пусты. - Странный тип, ага, - бормочет Коди. Ричи, ничем не примечательный, кроме своего слишком высокого роста щели между передними зубами, постукивает карандашом по столу. - Как-то это неправильно, Данте, - вдруг, произносит он после молчания. - М? – Данте переводит на него взгляд. - Ты торчишь дома, один… Даже ни разу не пригласил нас сыграть в бильярд. – Он пожимает плечами. – Жирного пригласил, а нас – нет. Доминик. Не умеет держать язык за зубами, чёрт бы его подрал. - Он напился и блевал. Жирного я позвал, потому что вы недавно были у Джоша, а его не взяли с собой, - тут же сбалтывает он. - Эй! Его отец построил у себя тренажёрку! Думаешь, Доминику было бы весело? – тут же возмущается Алан. – Мы и тебя звали, но ты, вроде как, стал домоседом, ха? - Дома же никого нет, ты бы им не стал? – удивляется Данте. - Только твой брат дома, - кивает Алан, хмыкнув. «Только не это». - Он всегда дома, - уже мрачно напоминает Данте. – И он ненавидит все мои вечеринки. - Ну, он, кажется, никогда не был нормальным, - замечает Коди. - Так мы будем обсуждать моего брата? – интересуется Данте. – Что на этот раз? Опять убил кого-то? Ричи почёсывает белёсую макушку. - Жирный проблевался и уснул у тебя в комнате? – спрашивает он, а потом добавляет: - Вот неудачник. - Да, так и было. Спал на полу моей комнаты, потому что не смог заползти в кровать. Что в этом во всём странного? – настаивает Данте. Чёртов Доминик. Трепло. - Ничего, - сразу уверяет Ричи. - Новые часы? – Дэмиен тянется и поднимает рукав футболки Данте. - Те же часы, - ровным тоном отвечает Данте, мрачно глядя на него. - И правда, те же. Что-то здесь не то. Тут Данте улавливает, что Дэмиен и Алан осторожно переглядываются. - Это что за дерьмо? – серьёзно спрашивает Данте. – Я, по-вашему, полный идиот? Что за кружок по интересам? - Ну… - Коди отмахивается, проглотив вилку салата. – Просто слышал странные вещи. Про твоего брата. Данте закатывает глаза. - Опять страшные сказки про серийного убийцу? - Нет, больше про… Ну, короче, странные. Странные вещи. Ленивые посиделки заканчиваются весьма внезапно, будто все спали – и вот проснулись. - У меня сейчас история, мне нужно подготовиться, - заявляет Алан, поднимаясь. – Увидимся на поле, парни. – Он берёт свою куртку, перекинутую через спинку стула. - Вот это уже интересно, - признаётся Данте, поглядев на Алана, светлого до рыжины, с большим передними зубами. Когда Алан говорит, то у него чуть приподнимается верхняя губа и поэтому произношение всегда такое, будто во рту – горячая картофелина. Впрочем, Данте уже привык. Сердце у Данте в этот миг колотится так, что он думает, оно сейчас выпрыгнет из груди и шлёпнется Коди в тарелку поверх салата. - У меня факультатив. Чёртова фотография, - сообщает темнокожий Дэмиен, который отличается тем, что постоянно меняет сногсшибательные причёски, заплетая волосы в умопомрачительные косички на самый разный манер – сейчас все его косички идут справа налево вдоль черепа. – Флетчер, ты идёшь? Флетчер глядит на часы Данте. - Флетчер? Ричи Флетчер запоздало кивает приятелю и поднимается с места: они оба на факультативе по фотографии. Они уходят, а Данте молча провожает их глазами. - Окей, чувак, - моментально доев салат, говорит Коди. – Нужно успеть забрать кое-что у Гудмана. – Он поднимается, но Данте ухватывает его за запястье. - Нихрена. Больше никто никуда не уходит, - произносит Данте холодно, глядя ему в глаза. - Ты – расскажи мне, что происходит. Коди выдыхает. Потом мнётся, явно не сильно-то и желая говорить на эту тему, зачёсывает густые свои волосы руками. - Мой учебник у Гудмана и… - Мне это похер. Мимо проходит Эмили, подмигнув Данте. Хорошенькая. Тёмные волосы завязаны в два высоких хвоста и одета в красно-зелёную униформу чир-лидера. Данте поднимает руку, приветливо улыбнувшись, но, едва она проходит, Данте снова становится мрачен и устремляет взгляд на приятеля. - Коди? – с угрозой в голосе, тихонько напоминает о себе Данте. Коди вздыхает и с грохотом падает обратно на стул. - Говори, - приказывает Данте, заметив, что когда-то успел научиться у брата этим мягким командам, которые невозможно не выполнить. - У тебя с собой сигареты? – наконец, спрашивает Коди. – Не хочу здесь болтать. О таком. Данте молча кивает в сторону выхода. Звонок давно прозвенел, и торопливая разношёрстная толпа оживлённо разбежалась со школьного крыльца и беседки, торопясь внутрь здания. Коди выкурил уже вторую сигарету, прежде чем произнёс: - Никто особо не верит, конечно… - Что, снова серийный убийца? – закатив глаза, уточняет Данте. - Нет, больше как… Я даже не знаю, как сказать. – Коди краснеет, потерев лицо руками. В принципе, можно уже ничего не говорить, но доиграть эту роль до конца Данте очень важно. - Говори по делу, - раздражённо отвечает Данте, уловив момент, чтобы сглотнуть ком, ставший в горле, незаметно для Коди. Голос почти подвёл, но, кажется, обошлось. Коди поднимает на него взгляд. - Покажи руки, - внезапно говорит он. А-а, вот как. - Что? – удивлённо переспрашивает Данте. – Часы те же! Коди кивает в его сторону. - К чёрту часы. Руки. Покажи. Данте делает вид, что сбит с толку. Он неуверенно протягивает руки, переворачивает их ладонями вверх. Коди рассматривает его ладони, а потом выдыхает, кивнув. - Что это было? – спрашивает Данте. Это был умник Вергилий, который позволил ранам получить время на заживление, чтобы подстраховаться от сплетен Доминика, вот, что это было. Коди качает головой, потом говорит: - Короче, если ты… Ну, если вдруг… - Он умолкает, а рот остаётся приоткрыт. Взгляд его карих глаз совершенно безумный, застывший на лице Данте. Данте понимает, что это, возможно, конец всему. - Проклятье, да просто скажи, что собирался! Ты сейчас морочишь мне голову! – здравый смысл подсказывает, что главное – убедительно сыграть это позорное шоу, нигде не проколовшись. Вергилий уже написал сценарий и всё продумал. Коди кивает, затянувшись почти истлевшей сигаретой. - Твой брат… Он… ничего не сделал? – спрашивает он. - А что он должен был сделать? Что он убил ещё кого-то? Коди вертит головой, мол, «нет». - Говорят… Он даже… - Снова это. Коди «зависает», как сломанная техника. Но в этот раз сам приходит в себя. – Я тебе вот, что скажу. Если тебе нужна помощь… Любая – просто скажи. Мы умеем тут держать язык за зубами. Мы сможем разобраться. - Помощь… для чего? – «недоумевает» Данте. – Разобраться с Вергилием? - Для того, чтобы ты мог как-то… Ну знаешь, противостоять. Своему брату. Данте фыркает. - Нечему противостоять, - раздражённо говорит Данте. – И даже если бы и было – это наше семейное дело. Мне не нужна помощь, чтобы решать проблемы с братом. У меня нет никаких чёртовых проблем! Оставь его в покое, усёк? - Усёк, - тихо шепчет тот, а потом кивает, не сводя взгляда с Данте. Видимо, играет Данте и правда хорошо, потому что тот долгим-долгим взглядом смотрит ему в лицо, а потом вдруг говорит спокойно: - Короче, вот какая история, Данте. Кое-кто распустил слух, что… - Он задумывается на миг. – Что твой брат… Он… Что он спит в твоей постели. Врубаешься? Данте хмурится, недоверчиво глядит на Коди. - В смысле, спит в моей постели? – негромко уточняет он, подняв бровь. Коди снова становится не по себе, он снова мнётся. Вдавливает окурок в мокрую землю. - В смысле, он спит с тобой в твоей постели, - настойчиво пытается донести Коди. - Э-э-э… - Говорят, что твой брат… плохо с тобой обращается. - Плохо со мной обращается, - повторяет Данте, качая головой, разыгрывая полную невинность. - Да, очень. Очень. Плохо. Данте усмехается. - Вёрдж, конечно, не подарок, но он не может плохо или хорошо со мной обращаться – я же не ребёнок. - Твою мать, Данте! Говорят, вы с ним спите! Он что-то вроде… Типа, он… принуждает тебя или как-то так. – Коди снова «сдувается», выпалив то, что собирался, под действием эмоций, и теперь с несчастным и глупым видом смотрит на Данте. А Данте, если честно, уже ничего не испытывает. Триумф от зажившей ладони мелькнул и погас. Внутри всё давно охладело, остыло, избавилось от переживаний. Так же Данте ощущает себя на руинах, когда понимает, что начнётся бой, который он выиграет любой ценой. Ему становится жаль Коди. Данте рассматривает его лицо так, будто биолог изучает новый вид насекомых. - Коди, ты болен, - негромко сообщает он. - Да нет, послушай, я и не поверил, просто если… - начинает Коди. - Если что?! – выкрикивает Данте ему в лицо, перебив. – Если ты не поверил, то тогда откуда это «если»?! Твою мать, ты что, псих? Ты вообще понимаешь суть твоих обвинений? - Предположений, - поправляет тот. - Нихера это не предположения, раз ты уже успел предложить помощь! И ты ещё говоришь, что у моего брата с головой не в порядке?! Что за чертовщину ты себе надумал?! - Да это не я! Это не я, мать твою! – то ли пугается, то ли раздражается тот, подавшись вперёд, на лице – красные пятна. - А кто тогда?! – тоже подаётся к нему Данте, с горящими глазами. - Я сам точно не… - Коди? – Данте гипнотизирующее заглядывает ему в тёмные глаза и вопросительно поднимает брови. – Не пытайся даже. - Окей. Доминик. - Доминик, - криво усмехается Данте. – И что же сказал Доминик? - Ну… Он не прямо-то и сказал, он… - Коди лихорадочно убирает чёлку с глаз, заглаживает тёмные волосы за уши. У Коди пронзительно синие глаза, обрамлённые чёрными длинными ресницами. – Говорит, что боится за тебя. Что твой брат тебе… делает плохо, а ты… не можешь противостоять. Просто он вот так сказал. Что, мол, был у тебя, играл в бильярд и напился какого-то дерьма. - Джина с тоником, - поправляет Данте. – И абсента. Далеко не абсента, но пусть лучше так. - Уснул на полу. – Продолжает тот. – Ну и вот спит он, спит ночью, значит. И… то ли ему показалось, то ли так и было, но он видел, что, мол, приходит твой брат. Ну, приходит и… - Коди чуть кивает в сторону, изобразив неясную гримасу на лице. - И что? – поднимает брови Данте. - Ну, вроде как… грубо с тобой обращается. Говорит, сначала воткнул тебе в руку нож. Чтобы ты не дёргался. Короче, так и получилось: он пришёл и… Тебя… Того. - Что «того»? Трахнул, что ли? – просто уточняет Данте. Коди глядит на него с облегчением. - Он боится за тебя, так он сказал. - Боится за меня, - с издёвкой произносит Данте. – Так боится, что… - Данте качает головой. – Ну, жирный… Данте поднимается на ноги, оттолкнувшись ладонью от земли. - Да нет, он не со зла! Просто боится! Сказал, если понадобится помощь… - начинает Коди, вытянув к нему руку. - Кому? – спрашивает Данте. - Тебе? - Го-осподи, чува-ак! Ты что, веришь в это дерьмо? - Да нет, но если… - Пошёл ты нахуй, Коди! – Данте резко пинает друга в бок носком ботинка и отходит, а потом оборачивается и тычет в его сторону пальцем: - Пошёл, - снова указывает пальцем. – Нахуй! - Эй, ты куда?! – спрашивает Коди, тоже поднимаясь на ноги и направляясь за ним. - Пойду, вышибу из жирного придурка его остатки мозгов. Чтобы болтал поменьше, - зло говорит Данте, легко направляясь к школе. - Да забей ты! – просит Коди, трусцой добегая до Данте. - А ты бы забил?! – Данте резко разворачивается к нему, так, что мотоциклетная расстёгнутая курточка разлетается. - Данте, да к чёрту это всё, ну извини! – Коди разводит руки в стороны. – Извини, окей?! Просто всё это показалось… странным, понимаешь? Он ото всех отгородился, ни с кем не говорит, потом мы подошли просить, всё ли окей, а он такой… - Коди вздыхает, поглядывая в сверкающие глаза Данте. – Мы выловили его после уроков. Он держался за сердце, ему плохо стало. Он почти заплакал там, прикинь? И он говорит, мол, происходит что-то странное с тобой, а он не может помочь, потому что боится. И ты боишься. - Кого?! – Данте отчего-то не проняла забота Доминика. – Кого в этом мире я могу бояться?! - Ну… Вергилия, - тот пожимает плечами. – Говорит, ты так выглядел. Что боишься. А потом утром ещё он… - О чё-ёрт! – закатив глаза, тянет Данте. – С меня хватит. Я выверну этого кретина жиром наружу. - Нет-нет, Данте, не делай глупостей! – просит Коди, снова пытаясь догнать его. - Глупости – это верить всем подряд! Ты, например, совершил непростительную глупость! Ты больной, ты это понимаешь?! Поверить в такое… - Данте выдыхает и качает головой. – Не иди за мной, вали нахрен! Там ещё дофига сказок, которые можно рассказать! И дофига людей, которые с удовольствием послушают! Да как ты вообще… - Ну прости, Данте! – Коди выглядит несчастным. – Я просто… испугался и… - Не иди за мной, твою мать! – рычит Данте. – Я не хочу ходить рядом с психопатом! Да чтоб вас всех! – Он отталкивает Коди и мчится по дорожке к школе. Вне себя от злости и досады, Данте забегает в школу. И ещё ему больно. Вот так, друзья, которые могут знать о тебе всё. Всегда поймут, мать их. Коридоры пусты, в них стоит тишина… Данте шагает по белому коридору тихо-тихо. Он знает, где сейчас Доминик, знает, что тот выходит первым из классной комнаты. Данте останавливается у дверей кабинета факультатива археологии. Прислоняется к стене, складывает руки на груди, упирается каблуком ботинка в стену и молча ждёт. Он не знает, что скажет, не думает, что ему ответят. Всё потом. Сначала – увидеть. Вергилий так всегда делает перед боем. Просто увидеть – а после выбрать тактику и победить. Звонок звенит спустя четверть часа, и Данте оглядывается, чтобы рассчитать, как далеко идти до туалетов. Всё это время Данте стоял у стены, не двигаясь, и ждал. Двери открываются… - Поболтаем? – Данте широко улыбается Доминику, склонив голову к плечу. Доминик опускает голову, стараясь смешаться с неторопливой толпой школьников. С кем-то из них Данте мило здоровается, кивая. А потом ухватывает Доминика за шиворот и волочит за собой в туалет. - Данте, пусти, - лепечет тот, едва успевая перебирать ногами. – Данте, мне нужно… принять лекарство! Это последний модуль, все расходятся по домам… В туалете никого не будет. - Это ненадолго, - уверяет тот. Данте зашвыривает его в туалет, заталкивает в кабинку, захлопнув дверь, прижимает к стене, выложенной кафельной плиткой, и хорошенько встряхивает. - Доминик, до меня дошли кое-какие слухи, - начинает Данте. – И я точно знаю, кто растрепался. - Данте, я… Только помочь хотел. Я видел, что твоя рука… - Послушай меня, ты, трепло, - цедит Данте сквозь зубы, ухватив его за шею, а потом поднимает распрямлённую ладонь напротив его лица: - Где?! – выкрикивает он сквозь зубы. Ладонь совершенно чиста: рана зажила вчера, не оставив и следа. Доминик поднимает ошеломлённые глаза. Хватает ртом воздух, потом у что знает: здесь должна быть рана, сквозная рана, с рваной кожей, вывернутыми мышцами, раздробленными костями или что там есть внутри ладони? Но всё чисто. Ни намёка на разрубленную руку. - Нет, не-ет, - нервно уверяет он. – Нет, я видел кровь. Я видел… - Что ты видел?! Где она, ты, болван?! - Но я видел! – с безумными глазам убеждает Доминик. – Я видел это… полотенце. В крови. Я видел простынь в крови, у тебя в ванной! В чёртовой корзине для белья! И утром! Он разбил стакан! Я видел, что он разбил стакан у тебя в руке! – Доминик чуть не плачет. – Нож в руке! В ладони! - Ты уверен, что психопат здесь – всё ещё Вергилий? – уточняет Данте. - Не-ет, так не может… быть… Я видел… - всё шепчет тот. – Я видел простынь… И утром, он метнул нож! Я хотел… помочь. Чтобы они… - Он начинает задыхаться. – Чтобы мы… Я… хотел помочь… - Охуенно помог, - криво усмехается Данте. – В чём ты собираешься мне помогать? Ты же опасный, как пирожное! – с жалостью говорит он. – Ты должен был держать язык за зубами и сидеть тихо. Но ты бесполезен даже в таком простом деле, как молчание! Доминик бегает взглядом от руки Данте к его лицу. Снова и снова. - Я видел, как ты пытался вырваться, - с маниакальным упорством произносит он, глядя Данте в глаза. – Он сказал: «Не дёргайся». Как-то так… И вбил нож в руку, а потом в изголовье. Отметина осталась в деревяшке… Я видел утром. Я знаю, что твой брат тебя… - Не усложняй мне жизнь! – выкрикивает Данте, а потом выдыхает тяжело. – И не смей больше никогда распускать язык по поводу Вергилия. Я запрещаю тебе. – Данте выдыхает. – Иначе в следующий раз он не промахнётся. - Он просто не собирался попадать! – выкрикивает Доминик, дёрнувшись. - Да-а, я тоже так думал, - с горечью усмехается Данте. – А он, оказывается, просто промахнулся. Поэтому - попытаешься влезть в мои семейные дела ещё раз – и он станет тренироваться на тебе. Всё понял? Доминик прищуривается, громко сопя. - Не всё. Даю слово подумать, но… - он неотрывно глядит на Данте, а потом качает головой. – Ничего не обещаю. - Твои обещания нихрена не стоят. Пей своё лекарство и проваливай отсюда. – Данте резко отпускает его, подняв на прощание руку, ту, на которой не осталось и намёка на шрам. Он уходит прочь, не видя перед собой толпы и не слыша её гомона. Коди молча глядит на него, о чём-то переговариваясь с Аланом. Но подойти к нему никто не решается: Данте в плохом настроении, можно и в зубы получить. Тем более, после того, как они поверили сплетням испуганного школьника, не увидев никаких доказательств. Данте всегда думал, что разрывать эту нить с миром людей будет тяжелее. Думал о грусти и безграничной печали, которая окутывала его ещё вчера. Которая поселилась в нём с того момента, как Оливия прощалась с ними, молча глядя в стекло белого хэтчбэка, увозившего её за тысячи миль от Портленда. На деле же оказалось, что он не испытывает ничего, кроме разочарования, злости и досады. И это совсем не те чувства, которые могу заставить кого-либо пожалеть о своей утрате. А печаль, которая жила в нём с одиннадцати лет, просто сгорела в один миг. Выгорела так стремительно и жарко, что даже пепла не осталось. Он даже не остыл. Просто нечему оказалось остывать. ***** Полумрак комнаты освещает только настольная лампа и оранжевые блики камина. Данте заканчивает перебинтовывать бедро. Он так увлёкся сегодня на руинах, что пропустил мощнейший удар, отшвырнувший его к противоположной стене. Какая-то тварь, которую он даже не видел в темноте, пробила ему бедро и подцепила весьма ловко, дёрнув вверх и бросив в сторону, как тряпичную куклу. Ну да ладно, за это тварь уже поплатилась своей проклятой жизнью, а Данте почти уцелел и сидит теперь в прохладной комнате, у брата на кровати, подтянув одно колено к груди, и рана на другой ноге уже начала понемногу заживать. Он только что был в душе, волосы ещё мокрые, а на коже проступили мурашки от осеннего холода, сквозящего снаружи. - Джил, да закрой ты эти чёртовы окна! – раздражённо говорит Данте, скинув голову. Вергилий, который был в душе после Данте и только вышел, смотрит на него странно. Обёртывает широкое полотенце вокруг бёдер, а потом молча идёт закрывать окна. - Спасибо, - хмуро бросает Данте, возвращаясь к своей бинтовке. - Голоден? – спрашивает Вергилий, поглядывая на него с прищуром и сложив руки на груди. - Нет. – Данте прижимает палец к красному пятну на бинте, кровь всё ещё идёт, пропитывая бинт при нажатии на рану, но это чистая кровь, никакой заразы. Данте поднимает голову, бросив взгляд на брата. – На что ты уставился? Вергилий заходит в ванную, выходит оттуда уже одетый в чёрный мужской халат, тот чёрный, из какого-то дорогущего шёлка, с золотой острой вышивкой на спине. Неторопливо завязывает пояс, обувает свою домашнюю обувь. - На тебя, - запоздало и мрачно, наконец, отвечает Вергилий, а потом разворачивается и выходит из комнаты. - Ого… - тихо говорит Данте, который уже и забыл, что Вергилий может носить свой чёрный халат. Он в нём такой… миролюбивый, почти домашний. Когда Вергилий начинает надевать халат, Данте всегда хочется начать его с него снимать. Чтобы вот так с плеч можно было сдвинуть, а там тёплая кожа… Только вот что-то с братом сегодня не так. - Джил! Данте тут же хватает с прикроватного столика серебряную вазу и швыряет в дверь. Стукнув, ваза падает на тёмный паркет, а дверь открывается. - Что ты делаешь? – раздражённо спрашивает Вергилий, стоя в дверях. Данте прячет руки за спину. - У меня для тебя кое-что есть, - сообщает он. Вергилий оглядывает его, пожимает плечами. - Выбери руку, - говорит Данте. - Правая, - сразу говорит Вергилий и склоняет голову к плечу. Ага, так, заинтересовался. Данте вытягивает руку со сжатым кулаком. - Хорошо, тогда бери. Вергилий сначала подозрительно смотрит на него. Потом решается и подходит своей прямой летящей походкой. Данте переворачивает кулак и раскрывает руку. - Надо же! – усмехается Вергилий, глядя ему в руку. – Какое изысканное ничего! - Да, но зато оно может делать вот так, - Данте смеётся и ухватывает его в паху. - Эй-эй! – Вергилий становится на цыпочки. – Что за… - Не нравится? – удивляется Данте, от души потискав. - Я хотел сказать, что за прекрасный подарок. - Не стесняйся, у меня ещё есть. Данте ухмыляется и, отпустив у него в паху, обнимает его за талию. - Иди, иди… - бормочет Данте, затаскивая брата в кровать. - Что с тобой? – спрашивает Вергилий, приподнявшись на руках как раз над ним. Во-от, отличный шанс стянуть с его бледных крепких плеч халат. Данте так и делает. Сначала его разденет, потом уложит на спину, а дальше – как пойдёт. - Ну а что? – удивляется Данте, запустив пальцы в его влажные волосы и глядя ему в лицо. – Я спел тебе серенаду недавно. Поиграл на гитаре… Могу ещё шоколадку купить. Вергилий смеётся, высвобождаясь. Поднимается на ноги, но от кровати не отступает. Данте лежит, отбросив руку в сторону. - Ни сколько не умаляя твоего… музыкального дара, - говорит он, деловито поправляя халат на плечах и оглядывая, хорошо ли одежда сидит. – Было бы неплохо, если бы ты исполнил что-нибудь простенькое на каком-нибудь… другом инструменте. - Ха, ну я могу попробовать, - Данте пожимает плечами, лениво откинув вторую руку. – Я, вроде, быстро врубаюсь, что к чему. Давай сюда этот инструмент. - Бери, - ровно говорит Вергилий и развязывает халат. - А-а-а! Чёрт! Ты об этом! – Данте начинает смеяться. – Да, хорошо, хорошо, на нём я уже умею играть. – Он всё ещё смеётся. – Что-нибудь… простенькое, так? - Как угодно, - тихо посмеиваясь, Вергилий пожимает плечами. - Ладно, «как угодно», окей. Тогда я начну, ха? - Данте поднимается и садится перед братом. - Ещё одна серенада, значит. - Нет, прошу, только не пытайся петь при этом. - Бля-я, ну Вергилий! - Данте тихо смеётся, прикрыв рот рукой. Вергилий тоже. - И ты уже давно покорил моё сердце без всяких серенад, всё ещё посмеиваясь, говорит Вергилий. Данте удивлённо поглядывает на него снизу вверх, почти сразу прекратив смеяться. - Ну тогда я… Тогда я, пожалуй… Сыграю для тебя что-нибудь посложнее, - говорит он. Вергилий чуть разводит руками: - Я весь твой, - сообщает он. - Хорошо сказал, бро, - отчего-то уронив руки на колени ладошками вверх вместо того, чтобы начать что-то делать. – Хорошо, - говорит он уже уверенно, подняв руку, ухватив пальцами и аккуратно отведя в сторону полу шёлкового халата. – Да, окей. Данте также аккуратно трогает у него в паху, будто бы, чтобы убедиться, что там именно то, что должно быть. Там, конечно же, именно то. Вергилий тихонько прыскает со смеху, поглядывая на брата сверху вниз. - Момент. Мне нужно… сосредоточиться, - откашлявшись, сообщает Данте. – Но ты тоже там… не строй из себя мальчика из церковного хора. - А, вот, о чём ты. Вергилий без лишней скромности опускает руку, чтобы ласкать себя. - Сосредотачивайся уже, - говорит он, кивнув ему с глумливой благосклонностью. – Но не слишком долго, - тут же добавляет он, прижав ладонь к его затылку и притиснув его к себе. - Ай, ты чего! – отпрядывает Данте возмущённо – волосы растрепались, глаза сверкают, но обиженным он всё равно не выглядит. – Ла-адно. Иди сюда. – Он склоняется к его паху, для устойчивости ухватив его за бедро, и касается разомкнутыми губами. - Во-от, да-а, - довольно комментирует Вергилий. Не то, чтобы Данте был хоть сколько-то спецом в деле ублажения мальчиков. Вообще-то, он ничего об этом и не знает. Но зато он большой спец в деле ублажения Вергилия. Данте не знает, правильно он делает или нет, потому что правил он не знает. Главное, что брату хорошо, ему всё нравится. Вергилий, закусив губу, лениво поглядывает на то, как старательно Данте ласкает. Кто бы мог подумать, что смотреться это будет настолько органично с самого первого раза? Вергилий выдыхает, запрокинув голову и поглаживая его по волосам, чтобы чем-нибудь занять руки, а Данте, зажмурившись, скользит губами туда-обратно. - На меня смотри, - негромко говорит Вергилий. С самого первого раза Вергилий понял, что ему нравится, когда брат смотрит. Потому что это добавляет Данте исключительной невинности или простодушия во взгляде. Данте открывает глаза, поднимает на него взгляд… - Потрясающе, - выдыхает Вергилий, нервно усмехнувшись. Данте неудобно, потому что приходится нагибаться слишком низко. Вергилий аккуратно высвобождается и делает шаг назад от кровати. Данте тут же соскальзывает на пол, ухватывает брата в паху рукой и как-то нетерпеливо продолжает. Всё заканчивается гораздо быстрее, чем оба рассчитывали. Данте вытирает запястьем растёртые губы, а Вергилий запахивает халат. - М-да. Это оказалась… простенькая мелодия, – комментирует младший из близнецов, сидя на полу. - Возможно, ты прав, - говорит Вергилий, усмехнувшись. – Но я являюсь поклонником её исполнителя. - Мне оставить свой автограф у тебя на заднице? - хохотнув, уточняет Данте, а потом поднимается на ноги и уходит в ванную почистить зубы, по пути получив благодарный шлепок по ягодице от брата. – Давай пить кофе! Вергилий делает кофе со сливками для себя и Данте в больших стаканах, так, что кофе получается светлым, почти кремового цвета. Голода ни у кого из братьев нет, поэтому кофе со сливками – самое то после полуночи. - «Умирая в предвкушеньи темнотой пленить меня. Тени полночи сгорают в свете яркого огня. Но они-и приду-ут за мно-ою-ю! Полночь ничего не забывает!» - весело и громко поёт Данте, спуская со ступеней и направляясь на кухню, одетый в красные с пёстрым рисунком шорты для серфинга. Кровавое пятно на повязке так и сияет. – Эй, Вёрджи? – Он проходит через гостиную и тут же крепко прижимается к Вергилию со спины и утыкается подбородком ему в плечо, поглядывая на стаканы. - Данте, умоляю! – стонет Вергилий, услышав «Вёрджи». - Сладкий? – не обращая внимания, спрашивает Данте. - Кто? – опешивает Вергилий. - «Что»! – смеётся Данте. – Кофе – сладкий? - Да. Я долил тебе вишнёвого сиропа. - Ты помнишь! Это так мило, бро-о, - мурлычет Данте, поцеловав его в шею. - Данте, ты странный, - говорит Вергилий, подобрав стаканы и развернувшись к нему. – Держи вот этот. - Странный? – он берёт стакан, который отливает красноватым. Близнецы стукаются стаканами. - Ты странно себя ведёшь. Я думал, опасность миновала, когда ладонь оказалась зажившей. – Вергилий делает глоток из своего стакана. Данте усаживается на столешницу, поглядывает на свой стакан в руке. - Нет, всё не так. – Он грустно качает головой. – Дело не в ладони. Я пока не хочу об этом говорить. Давай пока… не говорить о Доминике. - Хорошо. - Блядь, мне… обидно до жути! – сразу же не выдерживает Данте. – Твою мать, да я просто не знаю, куда себя деть от этой чёртовой обиды! Я же так старался! Я старался, но выходит, я сделал ставку не на того человека. И ждал чего-то всё это, мать его, время! – Данте умолкает и вздыхает несчастно. - Едва ли в мире есть тот человек, на которого ты мог бы сделать ставку, - замечает Вергилий. – Кроме меня, разумеется, но… - Он качает головой. - Я знаю тебя и знаю себя… Думаю, тебе стоит просто забыть об инциденте, притворившись, что это было не больше, чем недоразумение. Кроме того, - он делает глоток кофе из стакана. – Это опыт. - Да это ужасный опыт! Меня будто в дерьмо окунули! - Это и есть опыт. Данте задумывается. - Мне кажется, теперь Доминик станет под меня копать, - кивая, произносит Данте. – О, да, он ни за что не спустит это на тормозах, я всегда чувствую такое. - Хм. Я бы посмотрел, что он накопает. Сведения давно и надёжно спрятаны. Остались только легенды. О Рыцаре Спарде. Но их никто не читает. Данте глядит на брата и прищуривается. - Знаешь, что? Мне всегда было интересно. Почему эту легенду забыли, а в другую – верят. - Какую? – поднимает брови Вергилий. - Ну ту. Про доброго парня, который всех хотел спасти, а его убили те, кого он спасал. Есть ещё книга о его похождениях. - А… - Вергилий пьёт кофе. – Ну… Потому что в легенде о Спарде не хватило жертвенности. Протагонист не погиб в финале, поэтому нечем взывать к чувству вины. А люди любят жертвы в честь себя, страдания героев и чувство вины. - Хорошее объяснение, - усмехается Данте, откидываясь назад, на столешницу и запрокидывая голову – позади окно и тёмный сад с погашенными жемчужинами светильников. Данте укладывает больную ногу на плечо брата и тот трёт его по колену. А потом глаза Данте расширяются. А в следующий миг за окном щёлкает фотоаппарат. – Вспышка справа! - Что там? – прищуривается Вергилий. - Там жирный, и у него полароид! - А он упорный, отдаю ему должное. - Он мудак! Данте соскакивает со стола и убегает в прихожую через гостиную. Впрыгивает в свои ботинки и ногой распахивает дверь. В саду тихо и темно. Беззвучно моросит мелкий, невидимый дождик, а по дорожке, ведущей от дома, ползёт туман. - Домини-ик! – зовёт Данте, поглядев по сторонам и оставив дверь открытой. – Хватит прятаться, давай поговорим. – Он выходит на дорожку, этим отрезая путь к выходу для Доминика. Вокруг тихо. Затаился где-то, ага. - Вёрдж, он прячется и не хочет выходить, - говорит Данте громко. – Ты у нас серийный убийца. Поищи-ка в саду жирного. - Не надо! – Доносится откуда-то из глубины сада. - Доминик? – Данте оборачивается. - Звал? – Вергилий, обув ботинки брата, выходит следом. - Он где-то здесь, но я не вижу его, - сообщает Данте. - Не нужно Вергилия! – надрывается Доминик из сумрака мокрого сада. Вергилий входит в дом и щёлкает тумблером в прихожей. Шары-светильники в траве зажигаются дневным светом, тут же разбавив мрак. - Видишь его теперь? – спрашивает Вергилий. Данте проходит в сад, ступая по намокшей траве. - Доминик? – проходя дальше, зовёт Данте. - Здесь! Данте шагает быстрее, а потом останавливается у перевёрнутой лестницы, валяющейся в траве. Лестница была здесь, потому что Данте иногда приходил на балкон к брату не подтягиваясь, а забираясь по ступенькам, чтобы не было шанса увидеть его из гостиной, пока он будет залезать наверх. Данте поднимает глаза и натыкается взглядом на притихшего Доминика, ухватившегося за мокрые ветки клёна. Сначала он видит пухлую руку, обхватившую скользкую ветку, и только потом – лицо. - Бросай, - говорит Данте, вытянув руку. Доминик сопит, решая, сдаваться или нет. - Ну же, давай сюда! – настаивает Данте, раздражаясь. – Или просидишь здесь до утра. Доминик, видя, что ничего не поделать, молча бросает ему полароид. - Вёрдж, я нашёл! – обернувшись, громко сообщает Данте, подняв камеру и повертев ею в воздухе. – Осталось вытрясти из него фото с… Вергилий тут же оказывается рядом – какого хрена так быстро и тихо?! - и зажимает ему рот рукой. - Если он пришёл в полной экипировке, то, возможно, он вооружён не только камерой, - говорит Вергилий ему на ухо. – Не говори ничего, что могло бы стать достоянием школьной общественности. – Вергилий пинает лестницу ногой, она подскакивает и прислоняется к дереву. – Спускайся. Доминик, посопев и прикинув свои шансы, спускается по лестнице. Данте поглядывает на Вергилия, тихо посмеиваясь, и делает вид, что сбивает лестницу ногой. Едва его ботинок касается земли, Данте хватает бывшего приятеля за плечи и начинает рыскать у него по карманам. Находит фото. Целых три! Рассматривает их. - И что это за компромат? – пожимает плечами он, спрятав одно фото в карман – самое последнее. Вергилий кивает в сторону Доминика, и Данте вынимает маленький диктофон из кармана куртки Доминика. Держит его в руке и говорит: - Мне просто интересно, откуда столько дерьма? А? Доминик? Вергилий молча разворачивается и направляется прочь, оставляя их одних. - Я должен… найти доказательства, - сипло говорит он, наконец. - Доказательства чего? - Того, что твой брат плохо с тобой обращается, – с убеждённостью говорит Доминик. – Ты боишься, но не хочешь помощи. Данте качает головой. - Помоги для начала себе. – Он переворачивает на Доминике тёмную кепку «Нью-Йорк Янкиз» козырьком назад, а тот склоняет голову и отворачивается. – Это что? Доминик молчит, отвернувшись, шумно дышит. - Что, ударился о дверь? Доминик резко трёт глаз, но молчит. - Коди, ха? – Данте усмехается, снова поглядев на огромный чёрный кровоподтёк под глазом. – Видишь, за болтовню приходится расплачиваться, жирный. - Я видел то, что видел! – сквозь зубы цедит тот, подавшись вперёд и толкнув Данте в плечи. – Я видел! Он пришёл ночью и трахнул тебя! Он разрезал тебе руку! И утром! Утром снова! Чтобы я не увидел! Данте усмехается и пожимает плечами. - То есть, ты пришёл, чтобы найти доказательства своей больной фантазии, потому что за ложь из тебя выбили всё дерьмо, ха? - А что?! Что мне с этим делать?! – выкрикивает тот, указав на подбитый глаз. - Я думал, ты хотел помочь мне, - замечает Данте. – Ты ведь так сказал в самом начале. - Данте, чёрт бы всё подрал… - Доминик вздыхает, потерев лоб, покрытый испариной. – Понимаешь… - Данте! – зовёт Вергилий, стоя в дверях. Тот оборачивается. И Вергилий кивает на двери в дом приглашающе. - Иду, Вёрдж! – отзывается тот, а потом поворачивается к Доминику. – Время за полночь. Валил бы ты отсюда, - ровно говорит Данте. – Может, тебе стоит начать прямо завтра лечить свою больную голову? Он возвращает ему диктофон, ни разу не выключив его за время беседы, и полароид. - Убирайся к дьяволу, Доминик. Пока дьявол сам не пришёл за тобой. Ты доиграешься, - говорит он напоследок окончательно сникшему другу, а потом разворачивается и уходит по дорожке к дому. Вергилий терпеливо ждёт его у двери, пропускает внутрь, а потом пристально смотрит на Доминика, пока тот не разворачивается и не уходит в другую сторону. Жемчужины-светильники гаснут и в саду воцаряется мрак. Данте сидит в гостиной на диване, обхватив колени. - Они дали ему по роже, - со вздохом говорит Данте. – За то, что он им солгал. - Заслуженно, полагаю, - пожав плечами, отзывается Вергилий, который сидит рядом, уложив ногу на ногу и задумчиво листая огромный старый фолиант, который притащил из отцовской библиотеки. - Незаслуженно. Он им не солгал. - Заслуженно, потому что был слишком болтлив. - Он думал, что может мне помочь. - И не подумал, что, если бы ты в ней нуждался, ты бы сам попросил о ней. Насколько я понимаю, это довольно… деликатный вопрос, и не посторонним поднимать эту тему. - А прийти и выебать меня в комнате со спящим другом было достаточно деликатно?! – выкрикивает Данте и глаза у него загораются. – Расхерачить мне руку ножом – это было достаточно деликатно?! – Он чувствительно ударяет Вергилия локтем в рёбра. Вергилий не реагирует на удар, а лишь поднимает бровь и оборачивается к нему. - Неужели ты ожидаешь извинений? – интересуется он, а в уголках губ затаилась ироничная усмешка. – От меня? - Я уже ничего от тебя не жду, - сквозь зубы цедит Данте. - Это хорошо, - кивает Вергилий, возвращаясь к чтению. – Кстати, будущее этого человека в любом случае печально: его будут продолжать третировать, он будет продолжать принимать зелья, чтобы его сердце продолжало работать… Но в какой-то момент эмоции возьмут своё. – Тут Вергилий пожимает плечами. – Думаю, это лучший выход для твоего дорогого друга: он, к тому же, просто сказочно безобразен. Если мне не изменяет память, самый уродливый из всех твоих… коллег. Прервать его мучения – это оказалось бы благородством, ты не находишь? - Не говори так о нём! – выкрикивает Данте, оттолкнув его в плечо. – Не все такие как ты! Не всем дано то, что у тебя в избытке! Не все такие… сильные! Вергилий снова оборачивается, смеряет его взглядом и кивает. - М-да. Это точно, - говорит он. - Да пошёл ты! – выкрикивает Данте, а голос ломается. Он вскакивает с дивана и в ярости уходит наверх. Вергилий прыскает со смеху, усаживается поудобней и включает торшер, стоящий у дивана, погрузившись в чтение. В комнате Вергилия окна закрыты, камин включен на обогрев, а Данте… спит на краю дивана. Вергилий удивлённо подходит к нему и хмурится. - Отбыл к стене. Живо! – командует Вергилий, пнув его под зад. - Чё? – тот оборачивается, сонно моргая. - Ползи на то место, которое я выделил для тебя, или убирайся из моей комнаты! Данте лениво поднимает руку и показывает брату средний палец. Вергилий заскакивает в постель, укладывается поперёк дивана и из всей силы толкает брата ногами в живот. Тот, ахнув, скатывается с дивана и, выругавшись, падает на паркет. - Пиздец тебе, - шипит он, переборов боль и угрожающе поднимаясь на ноги. Он забирается обратно и нападает на брата, скрипя зубами. Вергилий не сопротивляется в полную силу, потому что ему отчего-то смешно. Для него весь этот гнев и ярость брата – не больше, чем игра. Все его переживания и страдания… - Тебе плевать, да? – с горящими глазами шипит Данте, прижав локоть к его горлу и притиснув к кровати. – Когда мне плохо, когда мне… тяжело! Тебе плевать, да?! Ты не помогаешь! Тебе плевать! Тебе смешно, Вергилий?! Вергилий беззвучно смеётся ему в лицо, а блики от камина сверкают в его глазах. - Я сейчас не знаю, что сделаю с тобой! – в бешенстве рычит он. – Всё-ё верну тебе! Вергилий разве что упирается ладонью ему в плечо, но смеяться не перестаёт. Он, наверное, знает, что Данте сделает. Данте нервно дёргает за пояс его халата, потом отбрасывает в сторону полу и сдёргивает бельё. - Данте, не нужно, это же низко, - выдыхает Вергилий. - Ещё как! Тебе понравится, - губы Данте искажает злая широкая усмешка, пока он возится с собой. – Вздумаешь сопротивляться – перегрызу тебе глотку! Понял? Кивни, если понял! Вергилий, в чьё горло всё ещё упирается чужой локоть, кое-как молча чуть кивает. - Понятливый бро, - ухмыляется Данте, ухватывая его за бедро и дёрнув к себе. Всё время, что Данте не знает жалости, или пытается её не знать, надрывается и стонет сквозь зубы, дёргая Вергилия как тряпичную куклу и протягивая по постели, тот не издаёт ни звука, только шипит что-то иногда, как рассерженный кот. Данте убирает руку у него с горла. - Ну давай! – рычит Данте, ухватив его за скулы. – Тебе же не нравится! Вергилий бесшумно смеётся ему в лицо, доводя до белого каления. - Ну Вергилий! – уже просит Данте, чувствуя, что впадает в некоторое отчаяние, потому что ужасно хочет остановиться: это ведь его Джил! Тот не поддаётся и стоически терпит и свою боль и отчаяние брата. Ну да, чёртов стоик. - Ладно, - шепчет Данте зло. Он старается выбить из брата хотя бы какие-то эмоции, кроме этой готовности ко всему, но тот остаётся терпелив и непробиваем. А вот Данте чувствует, что терпеть больше не может – уже почти что больно. Но когда он заканчивает, никакого умиротворения это ему не приносит. Потому что это не приносит умиротворения брату… Данте, весь раскрасневшийся, с горящими глазами, глядит ему в лицо. Вергилий смотрит в ответ, спокойно, но Данте кажется, что вот-вот – и он улыбнётся. Данте сдаётся ему. Кладёт руку ему в пах. - Только заткнись, ладно? – неохотно ворчит он, хотя за всё это время Вергилий не сказал ни слова. Он ласкает его, больше не глядя ему в глаза, ненавидя себя за свою мягкотелость: ведь он всегда такой. Только что был в ярости, а потом приходит это проклятое сострадание. С Вергилием такого не происходит. Он непредсказуем с самого начала, делает так, как считает нужным, и ни о чём никогда не жалеет, готовя себя к чему-то большему. Раздумывая о собственном несовершенстве, он не сразу замечает тёплое скользкое семя у себя на ладони. Данте мрачно поглядывает на брата, а тот лежит, забросив руки за голову и прикрыв глаза. Чёртов потребитель! - Замечательно, - говорит он, глубоко и довольно вздохнув. - Чё?! – возмущается Данте. - Не вздумай вытереть свою руку о мою простынь, - говорит Вергилий, поднимаясь с постели и потягиваясь. Растрёпанный халат падает с его плеч, но тот не обращает внимания. – Я в душ. - Иди к дьяволу! - После душа, если не возражаешь, - мурлычет Вергилий, направляясь к дверям ванной. – Кстати, тебе необходимо уладить непонимание с Домиником. Жалко смотреть на твои душевные метания. Ты не такой, как я, ты должен таким оставаться. Думаю… - Он оборачивается, оглядев Данте. – Именно это меня и привлекает в тебе. Мне не нужно отражение меня самого. Мне нужен… достойный противник, а не поддержка. – Вергилий зачёсывает волосы от висков. Данте неверяще ему усмехается. - Ты хочешь, чтобы я ему… рассказал?! – уточняет он. – Ты совсем рехнулся? Ты понимаешь, что это сделает меня изгоем?! Вергилий запрокидывает голову и тихо смеётся, а потом качает головой и говорит: - Данте, ты говоришь это будущему Тёмному Убийце, изгою изгоев, которым никогда не было ни пристанища, ни прощения. - И… Ты так просто… об этом говоришь? - Просто? Да, разумеется. Быть изгоем – это просто. Никто не ставит тебе условий и не ноет о том, насколько неправильна сама суть твоего существования. – Вергилий открывает дверь ванной, блики от камина выхватывают его фигуру, замершую у стены. – Такое положение вещей меня радует. Внутренний покой, тишина и темнота. И всё это – моё. - Нет, - Данте качает головой. – Нет, меня это нихрена не радует. - Вот потому – поищи способы примирения с твоим близким другом. Говоря обобщённо – в моём мраке тебе не место. – Он пожимает плечами. - По крайней мере до тех пор, пока у тебя есть шанс на свою толику света. – Он кивает. - А теперь с твоего позволения – я в душ. - И я! – Данте тут же выбирается из постели и расхлябанной походкой идёт за братом, шлёпая босыми ногами по паркету. ***** На следующий день ребята из команды выглядели виноватыми. Нет, они извинялись, не говоря ни слова: всё извинения было написано на лице у Доминика, чёрно-синим цветом, как раз под глазом. Они все делали вид, что ничего не было, потому что проще избавиться от гадливого чувства вины. И Данте был почти триумфатором. Но никак не мог совладать с мерзким чувством жалости, подтачивающим его сердце, когда он думал о слабаке Доминике, не сумевшем дать отпор. Его так легко обидеть… Наверняка, он даже не пытался отбиться. А потом запивал это всё своими лекарствами, а миссис Маккормик кудахтала над ним, как мама-курица. Ну, по идее ему вернулось то, что могло бы приключиться с Данте, расскажи он всю правду, как она есть. Это злило его. Необъяснимо злило. Особенно то, что все, начиная от Коди и заканчивая Ричи-молчуном, отыгрываются на беззащитном толстяке за свою легковерность и свои ошибки. Разве не легче обвинить кого-то другого в своих собственных проколах? Но как бы то ни было - Данте злит эта беззащитность, которая проявилась во все красе, едва Доминик вылетел из своей «высшей лиги». Он даже не пытался защищаться! И поэтому после занятий, когда вся команда направлялась по коридору на тренировку по бейсболу, Данте не смог не задеть Доминика плечом. Хотя, признаться, вид совершенно потерянного толстяка, прижимающего к груди учебники и угрюмо глядящего в пол, заставляло его сердце биться как-то медленнее, оно словно вязло в горячем мутном песке, которым наполнялась грудная клетка при виде этого зрелища: Доминик и этот огромный синяк со ссадиной на пухлом щекастом лице под знакомыми завитками чёлки. Данте знал, что, задев его плечом, тот посмотрит на него угрюмо снизу вверх. Так и вышло, Данте почти ощутил этот взгляд. - Э-эй, а кто тут у нас? – спрашивает Алан, который идёт позади Данте. – Жирное трепло тут у нас. – Он усмехается, ухватив за рукав угрюмого Доминика и отводя его в сторонку. – Эй, парни, посмотрите, жирный хочет нам что-то рассказать. Давай, приятель, расскажи нам ещё немного историй об убийцах и плохом обращении. - Пусти, - без особой надежды просит тот, не глядя ему в лицо. Данте оборачивается и смотрит на происходящее. - А хочешь ещё немного плохого обращения? – спрашивает Алан. – Эй, Коди, посмотри, этот чувак хочет ещё немного. Думаешь, это хорошая идея? - Да. Он ведь жирный. С ним точно ничего не случится, - Коди смеётся, направляясь к ним. – Ну как, приятель? Ещё немного историй? Кто-нибудь? – Он треплет его по кучерявым волосам. – Нет? Никаких историй сегодня? Толстяк Доминик всё так же угрюмо молчит, не поднимая головы. - Жирное трепло, - хмыкнув, подаёт голос Ричи. - Но ты ведь поверил, - внезапно отвечает Доминик, посмотрев на него мрачно. - О! Да ты снова научился болтать, ха? – Алан поднимает белёсые брови, а потом резко толкает Доминика в плечи, отчего тот отлетает к стене, смешно крякнув, а учебники валятся из рук. – Ничего не хочешь сказать? Вроде как, «Данте, прости, я жирный урод». Ну, говори-говори… Данте, эй, он собирается сказать что-то тебе! Данте не двигается с места, только склоняет голову к плечу. - Давай же, жирный, - подначивает Алан. – «Данте, я…» - Я не буду говорить, - негромко отвечает Домник, угрюмо глядя под ноги, на рассыпанные книги. - А если я ударю? – интересуется тот, упёршись рукой в стену как раз возле головы Доминика. - Я всё равно не буду. - Не могу не проверить, - говорит тот, улыбнувшись. Он заносит руку, а Доминик закрывает глаза, но в этот миг Данте принимает решение, подбегает к ним и удерживает Алана за локоть. - Оставь его, - спокойно, но весьма убедительно говорит он, глядя светлыми глазами в его глаза. – Он уже получил своё. Не делай всё ещё хуже. - Даже не хочешь выслушать его извинения? – удивляется тот, а Коди взирает на Данте. А ты не хочешь извиниться за то, что поверил? - Мне нахрен не сдались его чёртовы извинения. Это уже ничего не изменит, а чувак «загнётся» - у него сердце ни к чёрту. Забыл? – говорит Данте. - Я вообще давно забыл, кто это, - фыркнув, отвечает Алан. – И мне настолько плевать на его сердце, что… - Это всё ещё Доминик Маккормик, и у него больное сердце, - отчётливо говорит Данте, мрачно глядя ему в глаза. - Если с ним что-нибудь случиться, угадай, кто, окажется, довёл его до этого? Что, если за это имеется какое-нибудь наказание или что-то в этом роде? Ты об этом думал? - Да как скажешь, - то ли разочарованно, то ли раздражённо отвечает тот, убирая руку и отступая. – Мне вообще плевать. Данте разворачивается и, не поглядев на Доминика, уходит. Тот собирает с пола свои рассыпанные учебники, а глаза на мокром месте. Доминик молча всхлипывает, а потом начинает торопливо искать лекарство в кармане своей белой толстовки, которая только делает его ещё толще. Но руки трясутся, таблетки рассыпаются на пол. Данте слышит, как они скачут по полу, как Доминик шёпотом ругается, собирая их. - Окей, пора надирать задницу настоящим врагам, - хлопнув Данте по плечу, говорит Дэмиен. – Ты готов? Данте не слушает его. Он слушает, как таблетки, собранные с пола, отправляются обратно в склянку. - Данте? - А? – Тот промаргивается. - Тебя расстроил этот толстяк? – удивляется тот. Данте вздыхает. - Вроде того, - признаётся он. - Да брось, с ним всё будет в порядке, - отмахивается тот. – У нас сейчас есть дела поважнее. Данте кивает, потянувшись. - Я готов всех спасать на поле, сопляки, - хмыкнув, говорит он. - С возвращением, чувак, - усмехается Алан. Дела поважнее, ха?… Данте не так уж и любит бейсбол. Каким-то образом чувствует, что сама игра ему не подходит. Ему скучно. Если честно, он вообще не любит этот дурацкий вид спорта. Просто больше в школе заняться нечем, а соккер, в который он любит поиграть с братом, считается слишком уж чопорной игрой. Будто это какой-нибудь крикет или гольф, мать его. Или вообще поло. Может, стоит заняться плаванием или там… Вот хотя бы регби? Тренировка была так себе. Как и игра вообще – так себе. Ничто не сделает бейсбол лучше. Сейчас Данте идёт по светлому длинному коридору один: все давно разошлись, а он собирался подождать брата здесь до закрытия библиотеки, в которой сегодня – ни одного человека. Просто он намеревался пересечься с Вергилием, который шёл в Госпиталь, и, скорей всего, они бы отправились вместе, по дороге забежав перекусить пончиками в «Малиновый Блюз» - кафе неподалёку от школы, где обычно днём толкутся школьники, заказывая молочные коктейли, а вечером – местная молодёжь из колледжа. Пью чего покрепче, заедают снеками и слушают там музыку, которую можно заказать, бросив монетку в охренительно красивый джугбокс при входе. Лампы дневного света мигают и потрескивают, будто в напряжённом фильме, и кажется, что вот-вот из-за угла коридора выйдет мёртвый школьник с неопрятными волосами и уставится на тебя своим чернильно-чёрными склерами. Данте усмехается, подумав об этом и поправив рюкзак. Посмотрел бы он, что останется от этого школьника, выйди он прямо сейчас. И школьник выходит. Только не тот, о котором Данте думал. А совсем другой, живой и вполне себе упитанный. Этого школьника уж точно как-то совсем невозможно представить мёртвым. Данте прищёлкивает языком и закатывает глаза. - Данте… - глухим голосом зовёт Доминик, а эхо гулко гуляет по коридору. - Жирный, прочь с дороги, - ворчит Данте, не сбавляя хода. - Подожди, - говорит тот, ухватив Данте за курточку. - Эй, руки, - предупреждает тот, угрожающе остановившись. - Я хотел поговорить, - шепчет Доминик. - Не о чем говорить, - разводит руками Данте, высвободившись из хватки Доминика. – Я так и думал, что ты попытаешься рыться в грязном белье, но я не думал, что ты сделаешь всё так топорно. Твоя вина. - Нет же! – Доминик снова хватается за его куртку. – Всего пять минут, чтобы я мог сказать! Я только хочу знать! - Не старайся. Ничего нового ты не узнаешь, - говорит Данте. - И я сказать что-то хочу, - просящим тоном говорит тот. – Пять минут! Данте поглядывает на него, вздыхает… - Две минуты, - ровно говорит он. - Окей, две минуты, - Доминик кивает. Вынимает из кармана вчерашний диктофон, который сейчас отключен, и бросает его на пол к ногам Данте. Вот как… Доминик смотри Данте в лицо, а тот сначала глядит на него, а после – на серую коробочку на полу. Снова поднимает взгляд на лицо Доминика. - Что ты хотел сказать? – наконец, спрашивает он. Домник выдерживает его взгляд. Кивает. - Только то, что я не хотел тебе вредить. Я хотел тебе помочь. - Вот как. Помочь, - с усмешкой говорит Данте. – А тебе не приходило в голову, что ты мог бы для начала спросить у меня? - А ты бы мне ответил? – Доминик хмыкает. - Если бы ты спросил, а не стал проводить чёртово расследование в моей комнате – да, я бы. И, возможно, ответил. Не рассказал бы всего, зная, какое ты трепло, но что-нибудь мог бы сказать. Я же всегда тебе отвечал. Доминик опускает голову. - Я просто подумал, что ты… боишься его. - Вёрджа? Доминик поглядывает на него виновато и кратко кивает. - Я не боюсь его – он же мой брат! – Данте фыркает. – Было лишь одно, чего я боялся. Но оно произошло, поэтому теперь мне бояться нечего. Можешь включить свой диктофон. – Данте качает головой. – Мне плевать. Нужно было ещё вчера всё тебе сказать. Но не думаю, что ты прославился бы на века. Слава болтунов очень недолговечна. - Ты не понимаешь! – выкрикивает Доминик. – Вчера я был там не потому, что хотел узнать! Но они… сказали мне: «Если не принесёшь доказательств к утру, устроим тебе сладкую жизнь». И печать поставили. – Он указывает на синяк под глазом. – Я поэтому и пошёл к тебе! Думаешь, я сам не понял, что мне лучше больше не лезть? Данте замечает только сейчас, что белок глаза у Доминика залит кровью в уголках. - Я пошёл туда, потому что боялся их… - Плохого обращения? – подсказывает Данте. - Да. Но они хотят знать правду не для того, чтобы растрезвонить это на каждом углу. Они тоже хотят помочь. Они хотят… знать точно, что я не зря это сболтнул. - Ну, доказательств ты не принёс, так? - Да, и они дали бы мне в рожу снова, если бы ты не вступился. А я чуть ни обделался от страха, выронил книги и затрясся! – Он качает головой. – Я всегда выгляжу смешно, когда ты не стоишь у меня за спиной. – Он вздыхает. – Знаешь, почему я боюсь драться? - Потому что нихрена не умеешь. - Потому что моё чертово сердце постоянно напоминает о себе. Сильнее, сильнее… Теперь я уже два дня не забываю о нём. – Он качает головой. - Я не боюсь умереть – нас много, таких неудачников. Будет кто-нибудь ещё. Но я же маменькин сыночек, так? Если я умру, то она… расстроится или… - тут он запинается и голос обрывается. Данте кивает, потом хватает его за плечо и тащит за угол, в другой коридор. Со вздохом садится на пол, откинувшись на стену и вытянув длинные ноги. Доминик садится напротив, тоже вытягивает ноги. Сначала пытался обнять колени, но не смог, потому что у него слишком большой живот и он мешает. - Спрашивай, - спокойно говорит Данте, кивнув. - Э-э-э… - Доминик, кажется, неожиданно теряется. – Прямо так? Данте пожимает плечами. - Ну ты же хотел знать? Вот он, твой шанс. Доминик кивает, на лице появляется испарина от волнения. Он спрашивает: - Твоя рана на ноге – она ещё там? Данте молча подтягивает штанину, дёрнув повыше. На бледной коже остался только фиолетовый рубец размером с серебряный доллар. Данте опускает штанину. Доминик не удивлён. Он лишь кивает задумчиво. - Я не знаю, что думать, - сипло говорит он. – Я знаю, что видел. Я видел это. И я видел у тебя раны. Раны от ножа. Раны от чего-то ещё. Которые просто исчезали на следующий день. Как это? - Возможно, на мне быстро всё заживает. – Данте усмехается. - Нет, так не бывает. Ещё я видел, что он точно той ночью приходил к тебе. Я видел, что он… делал с тобой, и я так понимаю, что… - Это можешь пропустить, - поморщившись, говорит Данте. - Но я не понимаю, как так получается. Так ведь не должно быть, да? - Что именно? Доминик подаётся вперёд и выдыхает: - Обоего. Всего этого. – Он снова откидывается на стену и говорит растерянно: – Я знал тебя – и не знал. Всё это время. И сейчас – я тоже не знаю тебя. - Да, это у нас взаимно, - с сарказмом замечает Данте. – Если это было всё, я пойду. Вёрдж в «Малиновом Блюзе». Чертовски не люблю заставлять его ждать. - Нет, постой… - Доминик вынимает из рюкзака клубничную газировку и откручивает крышку, делает несколько глотков. Вокруг начинает пахнуть клубникой. – Я хотел тебе сказать: я знаю, что струсил. Тогда, когда не решился тебе сказать, что видел. Я должен был спросить, но я… - Он вздыхает. – И тогда, когда пришёл к вам ночью и как полный кретин застрял на дереве, я… Думал, выну пару скелетов из чужого шкафа – и всё само собой уладится. Но видишь же, ничего не уладилось. - Это потому что ты бездарность, жирный, - не удерживается Данте. - Это потому что… Я снова струсил. Я думал, ты меня прибьёшь. Я до сих пор не понимаю, почему ты меня защитил от них. - Такова моя судьба – защищать слабых. Каким бы дерьмом они ни были, - фыркнув, говорит Данте. - Судьба, конечно, не самая лучшая, - замечает Доминик. – Но я хотел сказать… Я тогда подумал, что… Всё сделал неправильно. Я не должен был идти у них на поводу и подставлять тебя только из-за того, что сам слабак. Я подумал, может, я и не слабак, просто никогда не пытался казаться сильным – ты же был всегда рядом… Ты ничего не боишься. Вместо меня. - Есть вещь, которой я боялся. Но она уже случилась и прошла, - он качает головой. – Мы боимся только до того момента, когда страшное начинает происходить. А когда оно произошло, оно уходит вместе со страхом. И всё заканчивается. И начинается совсем другое. Новые горизонты, мать их… Доминик смаргивает, уставившись на него. - Ты чего-то боялся? – неверящим тоном спрашивает он. – Я не верю. Ты даже не боишься прогуливать школу! - Побаиваюсь. – Он усмехается. - Мама тогда устраивает мне вечера под названием: «Ты обязан» и «Ты вырастешь полным олухом!» Когда думаю о них, меня бросает в дрожь. - Ха, и это всё, чего ты боишься? - Нет… - Данте качает головой. – Я боялся потерять связь с… - Он вздыхает. – К чёрту. Ты всё равно не поймёшь меня. К тому же, это уже пройдено. У тебя есть ещё вопросы? Доминик кивает и снова берётся за газировку. - Слушай. Только не думай, что я псих, - просит он. – Я вот, что понял: ты и твой брат – близнецы. Вы спите друг с другом. У вас раны заживают быстрее, чем должно быть. За день то, что должно проходить месяц как минимум. Я подумал… Ну… - Он смаргивает. – Я подумал… - Он нервно отхлёбывает из бутылки. – Я хотел узнать… Хотел спросить… - Жирный, не тяни, - морщится Данте, прекрасно понимая, о чём его спросят. - Хотел сказать… Я… - Доминик становится несчастным. – Я всё ещё не знаю… что ты. У тебя какая-то история, я знаю, ты не обязан рассказывать. Но у меня такое чувство, что я влез в какое-то серьёзное дерьмо, куда… не должен был. Мне кажется… что ты… ну… Понимаешь, не такой, как я. И-или как все вокруг. Мне кажется, есть какая-то тайна. Что-то… называй как хочешь, но, вроде как… Оккультное. Я ничего не смыслю в эзотерике или в этих оккультных штуках с доской Уиджа и вызовом духов, всё такое. Но я хочу понять. Хоть что-нибудь, потому что… Данте улыбается и качает головой. - Уверен, что хочешь? - Мне кажется, я должен знать, во что влип, - признаётся тот. - Не должен. Можешь просто не думать об этом. - Да? – тот усмехается. – Я думаю об этой каждый раз, когда подхожу к зеркалу! – он тычет пальцем на синяк под глазом. - Что-то подсказывает мне, что ты просто уписаешься от страха, если узнаешь, жи-ирный, - насмешливо тянет Данте. Но Доминик серьёзно глядит на него голубыми своими глазами. - Чем бы ты ни был, – хоть самим дьяволом, – это не ты ударил меня. Ты всегда стоял рядом. Я не могу бояться того, кто защищает меня от людей после того, как… Как я сам заварил всю эту кашу. Я должен знать, кто защищал меня… всё это время. - Хоть сам дьявол, - подначивает Данте. - Хоть сам дьявол, - кивает тот уверенно. - Вот как. – Данте задумывается. В принципе, правда такая странная, что всё равно никто не поверит, даже если Доминик и попытается проболтаться. Да и вообще, Вергилий редко бывает неправ, и он не был против озвученной правды. Данте чуть разводит руками. - Хорошо. Доминик неожиданно настораживается. - Мне уже начинает казаться, что ты дьявол, - бормочет он. - А ты уже намочил штанишки? – ухмыляется Данте. – Ты когда-нибудь думал, что я могу сказать: «Да, я дьявол»? Ты понимаешь, что я могу ответить утвердительно? - Нет, я… Доминик уже потеет. Его белая толстовка промокла на груди, внизу подмышек уже виднеются серые круги, в завитки волос кольцами прилипли к мокрому лбу. - А ты… ответишь утвердительно? - Возможно. - Господи, - бормочет тот, зажмурившись и отпивая из бутылки. - Во-от как, - прищуривается Данте. - Данте, прости… - шепчет Доминик сдавленно. Но Данте чувствует разочарование. Вот так и пытайся открывать правду людям… До Доминика начинает доходить вся опасность ситуации. Он начинает соображать, что, возможно, остался в пустом здании один на один с... - Сердце, - выдыхает Доминик. Данте сначала становится смешно. Доминик нервно хлопает себя по карманам в поисках лекарств. Находит скляночку, резко выдёргивает из кармана, но его начинает бить крупная дрожь, руки дёргаются. Он открывает таблетки, но они рассыпаются, точно так же, как в тот раз, днём. Доминик пытается подобрать их пухлыми пальцами, но руки так дрожат… Данте собирает несколько сам и потягивает ему. Доминик нерешительно берёт у него таблетки и, тут же забросив их в рот, запивает водой. - Если ты… как дьявол… Если ты… - Доминик утирает запястьем холодный пот, плёнкой покрывший его лицо. – Почему ты был… добр? Ко мне и… ко всем? Данте думает, что бы ответить. «Я не был» или «Я ждал момента». Но только то, как изменился Доминик, подсказывает ему, что тот просто не выдержит такой шутки. - Потому что мой отец был добр к людям. Даже под угрозой всякого дерьма, типа изгнания и прочего… - Данте пожимает плечами. – Он восстал против своих же, чтобы защитить людей и... - Твой… отец? – сипит Доминик. - Его почти никогда нет здесь, он часто торчит на той стороне, он… - Данте разводит руками. – Это долгая история, но он пытается… заметать следы. Нас постоянно ищут. Когда-нибудь найдут и… - Постой-постой! – Доминик тычет ему в грудь пальцем. – Кто, ты говоришь, твой отец? - Забудь. – Данте отмахивается. – Ты вряд ли слышал эту плохую сказку. - Демон-повстанец! – говорит Доминик громко. – Демон-повстанец! Он был рыцарем! - Ага. Тёмный Рыцарь, - кивает Данте. - Тёмный Ры… - Доминик перевозбуждается, глаза просто светятся. – Я искал легенды о Гильгамеше. Человек, который искал бессмертие, знаешь? - Слышал о них. - Ну и вот… Я перечитал много разных сказок. Одна из них была о Тёмном Рыцаре-повстанце, который… - Доминик прикрывает рот пухлыми руками, поглядывая на Данте ошалело. – То есть, всё это время меня защищал… с… с-сын… - Сын Спарды. – Данте кивает. - Господи Иис… То есть, прости, не это… Данте смеётся. - Не страшно. У меня иммунитет от любых религий, - говорит он. - Вот это я вли-и-ип, - тянет тот. – Вот это я… - Он качает головой. – Теперь понятно, почему ты ничего не боишься. - С чего ты взял? – спрашивает Данте. – Я же говорил, у меня был страх. Но я пережил его. - Скажи! – просит тот. – Скажи мне, чего ты боялся?! Данте берёт у него газировку и делает пару глотков. Она до невозможности сладкая. Он с подозрением глядит на этикетку. Потом вздыхает, думая, говорить или нет. Но он уже так много сказал, что, в принципе, плевать. - Я боялся, что потеряю связь с миром людей, - произносит полудемон, склонив голову к плечу и устало глядя на Доминика. – Есть Вёрдж, который всегда со мной. Он… всегда стоит в темноте и… Это его путь. Он уходит. Когда-нибудь, он оставит меня и уйдёт навсегда. В свою темноту. – Данте ощущает, что горло сжалось от горечи. Но потом отпускает. – А я так не могу, но… Ты не знаешь Вёрджа, так сложно устоять... И поэтому я всегда пытался удерживаться на плаву. Я держался… за тебя. И я боялся, что эта нитка, которая держит меня, это звено – когда-нибудь разорвётся. Я тогда ещё не знал, что стану делать. – Он пожимает плечами. – Честно – я и сейчас не знаю, что делать. Но всё уже случилось, а я ещё здесь. Я всё ещё на плаву. Только я… думаю об этом постоянно. Думаю о том, что с братом мне лучше, чем с остальными здесь. – Он усмехается. – Его вечеринки гораздо веселее моих. А здесь – только чёртов бейсбол. - Я думал, ты любишь бейсбол, - неожиданно удивляется Доминик, стараясь не спрашивать об услышанном, о главном. - Я люблю соккер. Футбол, так ещё говорят. Бейсбол – это не моё. – Он качает головой. Доминик молчит, переваривая услышанное. - Данте, - зовёт он осторожно. – Я думал, у демонов есть хотя бы… рога. - Ха, жирный, ну какие рога? – Данте смеётся. – Вёрдж говорит, нам пока рано, нужно ждать. Мы, вроде как… маленькие ещё. До рог нужно дорасти. - Но они будут? – пугливо спрашивает тот. - Ты видел моего отца? - Видел. В смысле, у тебя дома – видел. - Ты видел у него рога? - Э-э-э… Нет. - Когда он обращается – они есть. Но в мире людей они ни к чему. Я и сам у него их всего разок видел. – Он усмехается. – Мама тогда была вне себя. Злилась на него. - Охренеть… - шепчет Доминик как зачарованный. – То есть, демон… защитил меня от людей? - Выходит, так. Я защитник, - хмыкнув, говорит Данте. – Такова моя суть. - Да, ты… - Ну и ещё – я просто крутой парень. - Да… Крутой парень, - шепчет Доминик, а потом поднимает бровь и глумливо добавляет: – Хотя ты всё равно спишь со своим братом. - Это не делает меня менее крутым, - фыркнув, отвечает Данте, а потом задумывается и говорит. – Это произошло, а потом мы ничего не помнили… Какое-то время. - Но вчера вы помнили. - Ну да. Это ведь уже произошло, - удивлённо говорит Данте. – Почему бы не продолжить? - Но… А ты… - Доминик откашливается. – Он же… ну… грубый. Данте хмыкает. - Мы просто играли. Доминик кивает, потом краснеет… - Слушай… - бормочет он. – Ты только не подумай там чего-нибудь… Мне только… Я просто… Мне просто интересно. Ну, в смысле… Как оно? - Что именно? - Ну… - Доминик становится просто пунцовым, почти как футболка Данте под курточкой, а Данте это ужасно забавляет. – Это. - В смысле, секс? - Не в смысле, «секс», а в смысле, как это… Ну… Секс с… Ну, ты понял. Данте посмеивается. - Жирный, если ты не можешь даже выговорить, значит, ты ещё не дорос. - Ну секс… Понимаешь? - Он выглядит уже несчастным, наверное, жалеет, что вообще спросил. – В смысле, ты… и он? Ну, как это, спать с… ну… мальчиком. - «С мальчиком»! – Данте уже смеётся. – Жирный, ты очень милый, правда, - говорит он сквозь смех, а, отсмеявшись, говорит. – Понятия не имею. У меня, кроме Вёрджила, никого не было. Я не знаю, как это «с мальчиком». Знаю, как с ним только. - Ну… и как? – пытливо спрашивает тот. - Да что ты доебался?! - Ну ладно, не отвечай, - Доминик, кажется, обижается. - Мне – нормально, - наконец, говорит Данте. – Хотя ты зря спросил меня о нём. С тобой у него всё равно ничего не будет, так что, оставь эти пустые надежды. - Вот больной! – возмущается тот. Данте снова посмеивается. Доминик поднимает на него глаза. - Данте… Слушай. Может… В смысле… Как думаешь, ты смог бы меня простить? - Простить? - Простить. За то, что я повёл себя как законченный мудак. - Ну, не знаю, - Данте пожимает плечами. – Ты слишком много болтаешь. Доминик смотрит в пол, а потом поводит плечом. - Думаешь, я всё ещё смогу много болтать? После всего… - Он с досадой сжимает пухлый кулак. – Но тогда я… Я стану самой крепкой твоей этой… ниточкой. Я могу! Я смогу стать сильнее. Ты думаешь, я никчёмный толстяк, но я смогу! Защитить тебя. - Ты? – удивляется Данте. – От чего? - Ну вот, типа, от той… темноты, в которую ты можешь упасть. – Он глядит ему в глаза. – Чувак, я тут как влюблённый прошу: давай начнём всё сначала. – Он решительно кивает. – Проверь меня. Я больше тебя не подведу. - Пф-ф! Дай подумать. - Я даже не признаюсь Вергилию, что знаю, как вы иногда отсасываете друг другу, – хохотнув, уверяет он. - Тча! Охренеть, нашёл чем пробрать. Вергилию вообще плевать. – Данте фыркает и усмехается. – Даже если бы его поймали за этим делом на Пайонир Кортхаус. - Ему что, плевать на… последствия? – ужасается тот. - Вергилию? – Данте бросает на Доминика взгляд, прищурившись. – Ну да. Он не живёт этим всем. Вергилий – он здесь и не здесь. Весь этот мир – это… что-то, вроде проходного этапа для него. – Данте качает головой. – Он готовит себя для большего. Поэтому – ему плевать. Он делает, что хочет, его не наказывают, потому что… - Данте умолкает от нахлынувшей грусть, а потом отмахивается. – Я не хочу об этом говорить. Может, когда-нибудь потом. – Он качает головой, и выражение лица Домника меняется: оно становится внимательно-печальным. - Ты можешь не отпускать его, - говорит он тихо. - Не могу, - хрипло и тихо говорит Данте, глядя сквозь стену перед собой. – Не могу пойти с ним и не могу заставить его не уходить. Вергилий… Он не как я. Он не отсюда. Он совсем другой. Ему здесь не место. Он это знает, я это знаю… - Данте качает головой. – Но если бы кто-нибудь знал, как мне хуёво, когда я об этом думаю. Доминик кивает. - Я знаю. Теперь я знаю. Не знаю, как это ощущается, но знаю, что тебе очень хуёво. И если ты дашь мне шанс – я… - Ты никогда не сможешь заменить мне Вёрджа, - неожиданно мрачно говорит Данте, метнув на друга острый взгляд. - Но зато я смогу тебя удержать, - говорит тот просто. – Я не знаю, какие правила у демонов. Не знаю, почему у вас так получается… Ну, что он уходит. Но если он уйдёт, ты хотя бы не останешься один. Я был сам по себе всего пару дней. Чувак, я думал, сдохну от скуки! Данте поглядывает на него без раздражения. Потом усмехается. - Я бы, наверное, тоже охреневал, - признаётся он. – Окей, жирный, мне пора бежать, иначе брат начнёт меня ненавидеть. - А я пойду домой, встречусь с Коди – и он выбьет из меня всё дерьмо, - усмехается тот. Данте поднимается на ноги. - Я отведу тебя домой, - говорит он. – Всё равно, эту проблему с парнями нужно решать. - Нет, - говорит Доминик, остановив его рукой в грудь. – Нет, Данте, – решительно повторяет он. – Я должен, наконец, стать сильным. Я должен научиться прикрывать. Не только ждать прикрытия. Я должен стать сильнее. Мне важно не продолжать жить как торт из желе. - Ты и есть торт из желе. Но как насчёт того, что у тебя болит сердце? – напоминает Данте. - Я всё равно должен, - упрямо говорит «торт из желе». – Если переживу это… Если… преодолею, то всё изменится. - А если нет? – с сомнением уточняет Данте.- Если не преодолеешь. - Ну тогда… всё равно не за чем жить дальше, - признаётся тот. – Должен преодолеть. Просто скажу ему, что не хочу в этом участвовать. Наверное, подобьют мне второй глаз, но завтра всё решится. После всего… Теперь – я готов принять этот бой. Данте смеётся. - Не надо вот так, - возмущается Доминик. – Я тут впервые выхожу на арену гладиаторов! Данте тут же отбирает у него газировку. - Если хочешь быть гладиатором, прекрати употреблять столько сахара для начала. - Сэр, да, сэр! Ребята выходят из коридора, идут к дверям. Данте по пути забирает диктофон и отдаёт его Доминику. Едва они проходят половину пути, как входные двери в конце коридора открываются. - Добро пожаловать в старшую школу, - бормочет Данте. Вергилий входит внутрь и разводит руками. - Чем объяснить такую непунктуальность? – интересуется он. Данте почёсывает затылок. - Ну-у… Мы тут с Домиником… заболтались. И я случайно сказал ему о том, что мы спим. - Блядь, ты чего! – шипит Доминик за его плечом. - Видимо, детализация соития была предельно доходчива, если заняла у тебя столько времени, - отвечает Вергилий, криво усмехнувшись. – Я ждал тебя двадцать минут. - Ну прости, - вздыхает Данте. - Не было никакой детализации! – уверяет Доминик с жаром. Вергилий фыркает. - Можно подумать, что я бы залился стыдливым румянцем, если бы имела место быть. - Ну… Я просто, к тому, что её не было. - Заткнись. Данте, у меня совсем мало времени, - обращается к брату Вергилий. – Отец должен явиться. Нужно замести следы. - Папочка дома?! – ужасается Данте. – Отлично сходили в кафе. - Отца ещё нет, но он в пути. А вот Ева уже прибыла. Иди и прикрывай меня. Вергилий обычно «подчищал» заброшенный госпиталь, чтобы отец не узнал, сколько раз на самом деле его дети навещали плохо залатанный портал. - Роджер! – отвечает Данте. Вергилий разворачивается и уходит вперёд. - Я всё же проведу тебя, - говорит Данте Доминику. - Я сам! Ты что, не понял ничего?! – уже раздражается тот. - Да к чему это геройство?! – удивляется Данте. - Мне важно! – Доминик стучит кулаком себе в грудь. – Мне важно побыть героем хоть немного! Хотя бы раз! Не только демоны могут быть героями. - Эй! У демонов не болят сердца! - Вот поэтому вам так просто быть героями. – Он качает головой. – Я хочу сам. Плевать, чем всё обернётся. Я точно останусь жив. Я докажу тебе, на что способен. - Окей. Как знаешь, даже если это полный идиотизм, - разводит руками Данте. – У тебя больное сердце, ты не можешь геройствовать. - Эй, если у меня больное сердце, это ещё не значит, что я хуже остальных! Это не значит, что я ни на что не способен, понял?! – злится Доминик, а щёки его краснеют от гнева. - Ладно, ладно, не кипятись! – Данте отгораживается от него ладонями. - Данте! Почему ты такой медлительный?! – оборачивается Вергилий, стоя поодаль. - Уже в пути! – уверяет тот, а потом говорит Доминику. – Просто скажи им, что завтра разберёмся. Больше ничего не говори. Ясно? - Тебя ждут, Данте, - сварливо говорит Доминик. – Проваливай. - Окей. – Данте разворачивается и бежит трусцой за братом. – И, Дом?! - Ну чего ещё?! - Постарайся поменьше жрать. Особенно сладкого! Это ужасно вредно для тебя! Домник ухмыляется и разворачивается, отмахнувшись. И Данте глядит, как он надевает капюшон на свою кучерявую голову и уходит. Такой весь какой-то округлый и приземистый… И ни на что, в принципе, не способный. Возможно, Данте и сделал глупость, но чёрт возьми, он впервые поговорил о том, как скучает по брату уже, ещё до того, как то начнёт встраивать свою дорогу во мрак. Возможно, так действительно лучше, и Вёрдж был прав вчера вечером. Доминик сворачивает за угол и вот его уже не видно. Почему-то Данте приходит на ум момент, когда белый хэчбэк выезжает к повороту, чтобы навсегда забрать у него Оливию. Он оборачивается к брату и подносит палец к губам. Вергилий вопросительно кивает, а Данте отмахивается, мол, «иди-иди». Тот фыркает, но уходит вперёд. Вергилий идёт по своим делам, заметать следы. А Данте решает красться за Домиником. Он просто не может позволить ему получить ещё раз, чтобы не получить осложнений с сердцем. Что ни говори, а этот толстяк со смешными волосами ему очень дорог. Данте бесшумно крадётся следом за Домиником по рассвеченному фонарями кварталу. Сейчас уже рано темнеет, поэтому вокруг стоят настоящие сумерки, словно на дворе глубокая ночь. Редкие авто, везущие домой запоздалых путников, иногда шуршат по асфальту, скользя по залитой оранжевым светом дороге. Белая фигурка Доминика движется по тротуару, а Данте, ухватившись рукой за огромный декоративный претцель, наблюдает за ним с крыши одноэтажной пекарни, давно закрытой на ночь. Потом, по мере отдаления друга, Данте спускается и крадётся следом, вскоре снова взобравшись на чужой балкон трёхэтажного жилого «пряничного домика», чтобы свысока оглядывать округу и быть в курсе маршрута приятеля. Вот и перекрёсток. Доминику нужно будет свернуть направо. И… едва он сворачивает, из сумрака выступают две фигуры повыше. Данте, конечно сразу их знаёт: темноволосый Коди и рыжий Алан. Данте, подтянувшись, спрыгивает на землю и тихо идёт к ним. Останавливается за углом магазинчика фруктов, вслушиваясь в разговор. Доминик говорит о чём-то, но до Данте долетает совсем немного. - … если бы ему была нужна помощь. Я сам с ним разберусь. Алан говорит: - Сначала говоришь полное дерьмо о чуваке, который всё время прикрывал твою жирную задницу, а теперь так и не приносишь доказательств о том, что у него проблемы. - Я просто подумал, что, если бы ему было так хреново, он бы сам рассказал. - Ну и что ты за трепло? А? – наступает на него Коди. - Вот такое я трепло… - Доминик явно боится. – Просто был зол. - Ах, ты был зол… - посмеивается Алан. - Ну, не то, чтобы зол, но я… - О, я тоже очень зол за то, что ты заставил меня испугаться до усрачки за чувака, который мне как брат. – Коди ухватывает Доминика за шиворот и дёргает к себе. – Подбить тебе второй глаз? Или дать в челюсть? - Тронешь меня – пожалеешь, - сипит Доминик. Данте прямо оттуда слышит, как колотится его сердце. - О-о, вот это круто, - посмеивается Алан. – Коди, на твоём месте, я бы проверил, чувак. Данте решает вмешаться прямо сейчас. Коди заносит руку, целясь в челюсть с бокового, но тут неожиданно Доминик чуть подаётся назад и резко ударяет лбом ему в лицо. Куда он хотел попасть – непонятно, но в итоге удар пришёлся возле глазницы. Коди выкрикивает, а сам Доминик хватается за лоб. Данте выскакивает из укрытия и бежит к ребятам. - Эй, парни! Алан давится от смеха, глядя на Коди, а Доминик отступает на пару шагов, прижимая ладони ко лбу. - Мы просто… хотели немного поговорить, - сообщает Алан. - Вы поговорили, - кивает Данте, останавливаясь возле них. – Серьёзно, давайте оставим всё, как есть. На сегодня. - Данте, ты – не лезь в это! – выкрикивает Доминик, всё ещё держась за лоб. - Недоразумение исчерпано! – заявляет Данте, поглядывая на всех по очереди. – Просто забудем это. Окей? Доминик в ярости отталкивает Данте в грудь. - Я… должен был сам! Сам это решить! – выкрикивает он ему в лицо. – Ты сделал меня чёртовым неудачником тогда, когда я сам мог всё это решить! Ты сделал это… - И тут он всхлипывает. – Снова! Данте становится как-то стыдно. И правда. Может быть, не стоило вмешиваться? Но чёртово больное сердце Доминика не даёт ему покоя. И ему начинает казаться, что лучше уж потерять дружеские связи, чем всего Доминика. - Дом? – зовёт он, пытаясь привести друга в чувство. – Я не хотел. Просто переживаю, что… - Пошёл к чёрту! – орёт тот ему в ответ на весь квартал. – Ты не хотел! Ты… всё испортил! Чтоб тебя… - Решишь это всё сам в другой раз, ладно? - растерянно просит Данте. - Это не твоё дело, когда мне решать! Не лезь в наши дела! Ты не должен! Мы все и всегда разбираемся сами! Такие как ты… не должны лезть в дела таких, как я! Это вы делаете нас слабыми… – Голос Доминика ломается, он вот-вот – и расплачется. – Вы… ходите среди… н… нас… - Он тяжело дышит. – Думаешь, мы слабее вас? Мы не слабее. Я! Не слабее! Я думал, ты понял… - Может, слишком сильно ударил? – предполагает Алан. – Что он несёт? Коди, приоткрыв рот, глядит на Данте одним глазом – второй уже закрыт вспухшим веком. Данте лишь неопределённо пожимает плечами. - Жирный, ты рехнулся, - говорит Алан, отпуская тому пинок под зад. Доминик отлетает вперёд, потом разворачивается и рвётся в бой… Но его останавливает Данте. А Алан посмеивается. - Всё это время в тебе дремала сила! – смеётся он. - Заткнись, Алан! – выкрикивает Данте. Доминик с рыком бросается на Алана, ударяет в лицо смазанным ударом, попав в уголок губ. Разбивает. Ахнув, Алан отшвыривает его на асфальт, Доминик оседает, как мешок с тряпьём, и Алан пинает его ногой. Раз… Другой… - Жирный, тебе пиздец, - комментирует Коди, шмыгнув носом, видимо, готовый присоединиться к Алану. - Да отстаньте вы от него! – выкрикивает Данте нервно, оттягивая его за плечо. – Отвали от него, понял?! – Он снова дёргает на себя Алана. - Тебе вообще какое дело?! – оттолкнув его локтем в живот, орёт Алан. Сам весь взвинченный, рыжие волосы стоят торчком, губы побелели. - Не лезь, Данте! Проваливай сам! – орёт Доминик, с трудом поднимаясь на ноги. – Какого хрена ты вообще здесь делаешь?! Иди домой! Проваливай! К своему брату и… - Доминик, не зли меня, - предупреждает Данте негромко, но отчётливо. - Или что?! – спрашивает тот, зло усмехнувшись. – Что ты сделаешь? А? Он бледный и злой, какой-то жутковатый весь, будто и правда сошёл с ума и сейчас бросится в горло, чтобы перегрызть. Данте кажется, что это всё сон. Да, отлично поговорили в школе. Так хорошо поговорили, что так и не поняли друг друга. Осталось только, чтобы Доминик заорал про то, что Данте спит со своим братом. Хотя… едва ли теперь кто-нибудь ему поверит. Необъяснимая тоска захлёстывает сердце Данте: демоны берут верх над людьми настолько ощутимо, что даже благи намерения оборачиваются полной катастрофой. Данте хотел как лучше, но... Выходит, умалчивать о своём происхождении, настолько же разрушительно, как и говорить о нём правду. Ну и зачем тогда был этот разговор? Если бы Данте не открыл правду, Доминик не стал бы пытаться доказывать что-то. Он просто не понимает, что дорог Данте таким, какой есть. Или Данте чего-то не понял о людях. Не понимал всё это время. - Доминик, подожди и послушай, - говорит Данте, бесстрашно приблизившись и пытаясь придумать, как бы так поговорить с приятелем при всех, чтобы поняли только он и Доминик. – Я не… - Пусти! – тот вырывается, а потом сам хватает Данте за вырез футболки и глядит в глаза, жутковато скалясь. Данте замечает, что у Доминика губы потемнели. – Ты не поверил в меня… Когда мне было это нужно. Когда я сам… в себя поверил. Я должен был сам… защитить себя… и тебя. Данте смаргивает. - Я поверил. Ну, в тебя, - негромко и сипло уверяет он. – Просто сам испугался. - Значит, ты ещё больший трус, - шепчет тот и кивает, глядя ему в лицо. – И ещё больший лжец. - Жирный, мать твою, мой чёртов глаз чуть не вытек! – подаёт голос Коди, потрогав заплывшее веко пальцами. – Предупреждал бы, что можешь так долбануть! - У меня ещё много чего припасено, - злобно отвечает тот. - Ну извини, серьёзно, чувак, - чувствуя себя ужасно нелепо, говорит Данте, и глядит на него невесело. - Пошёл ты, - шепчет тот сквозь зубы, отталкивая его. – Уходи, Данте. Уходите все! К дьяволу… И тут Доминик садится на корточки и начинает тихо-тихо плакать, шмыгая носом. Данте ошеломлённо глядит на него, садится напротив и трогает за плечо. - Чёрт, приятель, да ты… - начинает он. - Уйди! – рычит тот, отталкивая, но только падает сам на свою толстую задницу. Данте переглядывается с Аланом и едва заметно кивает в сторону, мол, «уходим». Тот пожимает плечами и делает шаг назад, а Данте поднимается на ноги. Данте чувствует себя так мерзко, как ему редко доводилось себя чувствовать. Сердце не на месте. Он так расстроен, как не бывает расстроен даже когда ссорится с братом. Коди, Алан и Данте стоят ещё немного, глядя на разбитого Доминика, а потом тихо отступают. Данте оглядывается несколько раз, сердце его просто останавливается от предчувствия чего-то ужасного. Доминик вынимает свои таблетки, высыпает несколько в ладонь и забрасывает их в рот. И сидит там на холодном асфальте в свете фонарей, совершенно одинокий и несчастный. - Наш жирный окончательно спятил, - негромко замечает Алан. - И чуть не выбил мне глаз, - поддерживает друга Коди, снова потрогав глаз. - Коди, просто отъебись с этим чёртовым глазом, - хмурится Данте, раздражённо отталкивая его. – Нужно было не лезть в это! - Да мы только помочь тебе хотели! – оправдывается тот. Данте прищёлкивает языком с досадой. - Если бы мне нужна была помощь, я бы первым к вам пришёл. Я бы не стал скрывать такое дерьмо от друзей! – Он вздыхает. – Бедняга жирный… - Завтра поговорим с ним и всё уладим, - уверяет Алан, глядя под ноги. – Мне даже жаль его… - Да, - сипло, почти не слышно говорит Данте. – Мне тоже… О да, ему жаль. Ему очень-очень жаль. Он и сам готов расплакаться, если бы ему было можно плакать. Но Вергилий говорит, что нельзя. - Заскочим в «Блюз»? – предлагает Алан, отдышавшись. - Да ну нахер это, с таким глазом, - расстраивается Коди. Данте качает головой. - Я не могу, у меня сейчас будут крупные неприятности: родители вернулись внезапно, - признаётся Данте. - Хьюстон, у нас проблемы, - усмехнувшись, комментирует Коди. - Чувствую, что буду нести большие потери, - невесело усмехнувшись, кивает Данте. - Тогда валим по домам, - разводит руками Алан. – Дерьмовый день, ха? - Тренировка была что надо. Обожаю, мать его, бейсбол! – Коди стучит Данте в спину. - Да, бейсбол – это дело, - усмехнувшись, соглашается Данте. «Ненавижу чёртов бейсбол! Особенно теперь, особенно сегодня!» Дойдя до первого перекрёстка, ребята неторопливо расходятся. И Данте готов биться об заклад, что все чувствуют себя странно. Но Данте единственный, кто возвращается, чтобы проверить, как там Доминик. Только Доминика уже нет. Вокруг пусто, а холодный ветер трогает стеклянный пузырёк, внутри которого остались таблетки, чуть сдвинув его с места. Так тихо вокруг, будто квартал внезапно вымер. Лишь цветные окна и фонари вокруг. Замерли и смотрят. Пузырёк с таблетками катится, катится по дороге, и Данте наклоняется и подбирает его, чтобы отдать завтра Доминику. Скорей бы завтра, чтобы поговорить с ним. Иначе так и будет беспокойно и пусто внутри. Оглядевшись по сторонам, Данте разворачивается и бежит домой. Ему срочно надо выйти туда, к главной авеню, где машины всё ещё шуршат по дороге, и фастфуд со светящимися вывесками всегда открыт для запоздавших посетителей. А там – через перекрёсток – и домой. Дома уже пахнет ужином. Сегодня он будет поздним. Всегда, когда мама дома, Данте становится даже лучше, чем когда дома только брат. - Мам?! – сразу зовёт Данте, швырнув рюкзак и курку в угол прихожей. – Ма?! – Он вбегает в гостиную. Камин натоплен, и телевизор работает без звука. - Это пахнет стейком? Рибай? – с надеждой спрашивает Данте, направляясь на кухню. Ева оборачивается, прикрыв духовой шкаф – оттуда вырывается облачко пара и сногсшибательный аромат. - Да, потому что отец скоро будет дома, - отвечает Ева не очень-то дружелюбно. Она стоит там, одетая в чёрное домашнее платье, а длинные волосы убраны в небрежный хвост. Странно. Ева будто бы помолодела. - Надеюсь, в другой жизни я стану стейком, чтобы так же офигенно пахнуть, - говорит Данте, чувствуя, как во рту собирается слюна и удивляясь, почему им с братом ни разу не пришло в голову заказать стейк из ресторана. - Но в этой жизни тебе придётся стоять здесь и отвечать на мои вопросы, чтобы избежать серьёзных проблем, - говорит Ева мрачно. - Ну, Ева, я там… - Данте не знает, что сказать, только указывает за спину большим пальцем. - У меня два вопроса и на оба ты отвечаешь честно, - без шуток говорит Ева, сверля сына взглядом. – Да? Данте поднимает брови, невинно глядя на мать, и несколько раз кивает. - Хорошо. – Ева склоняет голову к плечу. - Что означает эта кровь на твоём постельном белье? – спрашивает она, прищурив серые глаза. - А-а, это… Ну это просто… Мы с Вёрджем… Подрались. – Он рассеянно чешет серебристый затылок. – И я знаю, о чём ты спросишь потом. Но я был сегодня в школе! – уверяет он сразу. – И у меня завтра игра! Я был, - он кивает. – Можешь проверить! - Сколько дней ты пропустил? Ты посчитал? – спрашивает Ева. Данте морщится, глядя на него. - Ну мам… - вздыхает он. Они кивает, закусив нижнюю губу, и рассматривает Данте. Тот заметно краснеет под её изучающим взглядом. Данте кажется, что Ева видит его насквозьи всё знает о нём и Вергилии. - Это он, так? – больше утверждает, чем спрашивает Ева. - Нет! – с жаром восклицает Данте, а потом стонет, снова поморщившись, будто от зубной боли, и неохотно признаётся: – Да… - Ну и сколько ещё ты намерен идти у него на поводу? – подняв тонкую светлую бровь, интересуется Ева, а потом берёт со стола кусок лист сельдерея и откусывает. Данте морщится. - Ты собираешься меня пытать?! – спрашивает он, глядя на то, как мама жуёт сельдерей. – Он ужасно пахнет! - Так сколько? – Ева снова откусывает кусочек, а потом протягивает ему. – Хочешь? Данте отшатывается. - Я просто хотел побыть с братом, ты сама говоришь, что… - Он пугливо косится на сельдерей. – Ева, ну прекрати это есть! О господи, ну я просто хотел провести с ним время. В другие дни я не вижу его, я почти уже ничего не знаю о нём! – Данте стискивает кулаки. – С тех пор, как он занялся какой-то оккультной фигнёй, все эти книги… Думает что-то, вечно сам по себе… Я должен быть в курсе его дел! Разве нет? – Данте заискивающе всматривается в лицо Евы, явно будучи уверенным в своей правоте. – Ты сама говорила. Типа, присматривать за ним и всё такое. Ева фыркает, закатив глаза. А потом тычет ему в лицо стеблем сельдерея. - Откуси-ка, - говорит она. Данте скашивает глаза, поглядывая на неприятно пахнущий стебель, уткнувшийся ему в губы. - Вот это сейчас странно выглядит, - бормочет он, пальцем указывая на зелёный стебель, упёршийся ему в губы. - Не знаю, о чём ты. Он очень полезен. Кушай, - непреклонно говорит Ева. - Нет, пожалуйста, ну что я сделал, ма-ам?! – стонет Данте. - Грызи, - мстительно говорит Ева. Данте, чуть ни плача, откусывает кусок и с мучительным выражением лица жуёт. Жуёт ещё. - Мне ещё долго нужно грызть? – спрашивает он убитым голосом. - Пока не сгрызёшь весь, - триумфально и ядовито улыбается мама, которая не самая хорошая домохозяйка, но зато с ней бывает весело. Хотя иногда она может устроить пытки плохой едой, как сейчас. - Весь?! Да я… Бо-оже мой! – стонет Данте, раздражённо отнимая у неё стебель. - И в субботу поможешь мне испечь печенье, - сообщает она. - Я?! Печенье?! Попроси Вергилия! – возмущается Данте так сильно, что выплёвывает кусок сельдерея, а потом вытирает рот рукавом. - В нашем семействе твой брат – плохой парень, - отмахивается Ева. – Плохие парни не пекут печенье. А вот ты, как я вижу, очень хороший. И хочешь проводить время с членами семьи. - Но почему именно чёртово печенье! – недоумевает Данте. - Потому что я часто обжигаюсь о духовку, а у тебя всё быстро заживает. Или так, или я разговариваю с отцом по поводу твоего поведения. Данте вздыхает, уныло откусывает кусок сельдерея. - Фу-у, ну и дерьмо эта трава, - говорит он устало. – Кстати, у тебя сейчас сгорит стейк, - замечает он. - Вот чёрт! – Ева резко оборачивается и распахивает духовку. Оттуда вырывается облако пара, и Ева начинает махать полотенцем, рассеивая пар. – Как ты узнал? – спрашивает она удивлённо, обернувшись к Данте. - Потому что стейки, как и барбекю – вот это мужское дело. А ни чёртово печенье, - злобно бросает он, разворачиваясь. - И ты доешь весь этот сельдерей! – бросает ему Ева вслед глумливо. - Отстань, Ева! – ворчит Данте. Ему кажется, что Ева посмеивается ему в спину. Данте сидит в своей комнате, поглядывая на пузырёк с оставшимися таблетками. Всё, что произошло сегодня вечером, просто вывернуло его наизнанку. Это была катастрофа вместо триумфа справедливости, говорящей о том, что «по справедливости лучшие друзья должны знать о тебе всё». Ну вот узнал лучший друг. И что? Сразу сказал, что таким как Данте здесь не место. Что они делают людей слабыми… Он помнит, как у Доминика потемнели губы. Может быть, снова с сердцем неполадки. Но до его дома было недалеко. Дома точно всё смогут решить. Поскорей бы завтра, чтобы как-то разрешить это всё. Данте кажется, что произошедшее сегодня во многом перевернуло его представления о людях вообще. И ещё понимает, что… таким как он и правда не место среди людей. Он ведь недооценил Доминика и его стремления стать лучше… Так и есть. И лучше этим никому не сделал. Ни-ко-му. Так-то. Внутри как-то мерзко и больно. Те дурацкие муторные моменты, когда не знаешь, чем заняться, а сердце так и не знает покоя, чем бы ни пытался занять разум. Данте выдыхает, оглядываясь по сторонам. Облизывает губы… - Фу-у, - морщится он, ощутив вкус сельдерея, а потом оборачивается к двери настороженно: внизу голоса, вот кто-то торопливо взбегает по ступенькам. Стук в дверь. - Не заперто, - откликается Данте. И в комнату входит Вергилий. Останавливается чуть поодаль, спрятав меч в ножнах за спиной. Вооружённый мечом, одетый в короткий чёрно-синий тренч с погонами и обутый в высокие ботинки, он больше ничем не похож на того Вергилия в чёрном шёлковом халате, которого Данте видел вчера. Просто мастер перевоплощений, мать его. - Чё надо? – мрачно спрашивает Данте, поглядев на него. - О! Сельдерей, - говорит Вергилий. - Нет, это Данте, как слышно. - Слышу тебя хорошо, приём. Вергилий проходит к столу и берёт оставшуюся половину стебля, которую не смог осилить Данте. Откусывает и Данте отворачивается. - За что эти пытки?! Вы с Евой сговорились? - Эта трава позволяет держать под контролем вес. Хотя тебе уже поздно, толстяк. – Вергилий усмехается, а потом становится серьёзен. – Хорошо, отложим разговор о ненужном. Такая история, Данте, - начинает он задумчиво. – Я шёл через Двадцать Пятую Авеню, потому что там вечерами безлюдно. И кое-что привлекло моё внимание. - И что же? – угрюмо спрашивает тот. Вергилий кладёт меч на плечо и внимательно смотрит на Данте. - Возле дома Маккормиков стоит карета неотложки. Я не различаю эти автомобили, не знаю, приезжает ли на вызов какая-то особая бригада, поэтому не могу сказать точно, что там произошло. Но… там что-то стряслось. – Он пожимает плечами. – Это всё. Просто подумал, ты должен это знать. Данте сглатывает ком в горле. Потом поднимает бровь. Но не знает, что сказать. - А… Доминик? Ты его видел? – наконец, сипло спрашивает он. - Если бы видел его, доложил бы и об этом. – Он усмехается. – Но что-то подсказывает мне, что ты облажался. Ну, или он оказался слишком чувствительным. Что ты сделал или сказал? А? – Вергилий поднимает бровь. - Я… Да, я облажался, – выдыхает Данте, тотчас поднимаясь с кровати. – Мне нужно туда. Вергилий пожимает плечами, мол, «как хочешь». Данте вынимает из шкафа и быстро натягивает старые походные ботинки, которые хранятся в шкафу на случай как раз таки похода, и даже забывает набросить курточку, оставшись в красной футболке с длинным рукавом. Прихватывает пузырёк с таблетками. - Скажешь Еве, что я буду чуть позже, - говорит он, обернувшись к брату и стоя у окна. – Хорошо, Джил? - Непременно, - кивает Вергилий. - Спасибо, бро. Данте распахивает окно и, усевшись на подоконник, отталкивается руками и спрыгивает вниз со второго этажа. Вергилий тут же подходит к окну, поглядев, как брат встаёт на ноги. - Я возьму, - сообщает ему Вергилий, помахав на прощание стеблем травы. - Не смешно, Джил! – сердито выкрикивает тот на бегу, пересекая ухоженный задний двор. Мистер Маккормик – крупный, с русой бородой и в клетчатой рубашке. Когда он смеётся, кажется, что слышно до самой Пайонир Кортхауз. Он похож на лесоруба из каких-нибудь сказок или даже на викинга, если надеть ему на голову рогатый шлем, но работает он на самом деле в службе спасения. А вечером, как многие остальные, расслабляется с парой бутылок пива. Когда Данте прибежал, Мистер Маккормик был во дворе. Один. К тому времени неотложка уже уехала. И увезла Доминика. Кажется, мистер Маккормик даже стал как-то ниже ростом… Он стоял на ступенях своего дома, растерянный и не очень понимающий, как такое могло произойти. Когда Данте открыл калитку их дома, которая не запиралась на ночь, мистер Маккормик будто бы даже и не увидел его. Данте прошёл по знакомой дорожке мимо двух маленьких топиари в виде собак, сторожащих дорожку с обеих сторон – мама Доминика занимается чем-то средним, вроде садоводства и архитектуры, а называется это ландшафтным дизайном, как помнил Данте. Но участок возле этого дома слишком невелик, поэтому два топиари, два фонаря, похожих на фонари Белиши, только с белыми шариками, и маленькие розовые клумбы, облетевшие сейчас до жёстких колючих остовов – это всё, что миссис Маккормик смогла себе позволить. Миссис Маккормик всегда любила симметрию, у них и дома так же: всё на местах, всё одинаково и уютно. Как и в этом подобии то ли лужайки, то ли сада. И вот когда Данте остановился между топиари и собрался сказать хоть что-нибудь, оказалось, что его всё же видят. - Его… увезли, приятель, - голос мистера Маккормика звучит глухо. – Так что не ищи его. Полудемон от удивления едва ни вздрагивает. - Да, я… Мне брат сказал. Что здесь была неотложка, - Данте откашливается, чувствуя себя как-то совсем странно, хотя объяснить не мог. – Мистер Маккормик, - тут он впервые поднимает голову и смотрит на человека напротив. – Это серьёзно? Тот разводит руками, мол: - «понятия не имею», - и роняет их, хлопнув ладонями по бёдрам. - Видишь, в чём загвоздка, Данте, - произносит он как-то глухо. – Я стольких людей успел спасти… Не только людей, вообще… Многих, кто просто хотел жить. Но вот как мне спасать кого-нибудь дальше, если никто не сможет спасти его? «А мне как?» - проносится в голове у Данте. - Значит, это серьёзно, – больше утверждает, чем спрашивает Данте, а в голосе его скользит разочарование. Мистер Маккормик вздыхает. - Не знаю, что на него нашло. Последние пару дней он чувствовал себя… героем! Конечно, я хотел, чтобы он был как другие парни… Когда пришёл с подбитым глазом, сказал ему, мол, - «Ты сильный. Отстаивай то, что тебе дорого». Он так и не сказал, что было ему дорого, но сказал, что сделал какое-то дерьмо, и жалеет. Я ему говорю: «Если чувствуешь, что сделал это, лучше не уходи с головой, а вовремя вынырни. Иначе только хуже станет, никому так просто не сдавайся». Но я не думал, что… он вот так серьёзно всё это… - Мистер Маккормик качает головой. – Как же так вышло, Данте? – он печально глядит на полудемона, а ветер колышет его расстёгнутую красно-чёрную клетчатую рубашку, размером больше похожую на небольшой парус. - Ну… - Данте кусает губы, раздумывая, что бы сказать. – Просто… У нас была вечеринка, мы там вдвоём у меня дома играли в бильярд, всё такое… Ну… Моих родителей не было дома, я… - Он вздыхает и признаётся: - Пропускал школу. А потом я пришёл и оказалось, что он повздорил с парнями. Даже не знаю, из-за чего. – Лгать Данте жутко не любит. – Я хотел ему помочь, но он отшил мою помощь. Говорит, сам справится. Сказал, что хочет быть героем. Сказал, что настало время что-то решать самому. Типа, взрослеть. Не позволил мне пойти за ним, поэтому я… не знаю. – Он с горечью качает головой. – Я… должен был что-то сделать или… надо было пойти за ним, чтобы… - Нет. – Тот тоже качает головой. – Ты не должен был. Это парень должен был стать сильным. Он хотел этого. Всегда этого хотел. Не думаю, знал ты об этом или нет. Но ты был рядом, может быть, это стесняло его. Или не было в этом нужды. Теперь уже и не скажешь наверняка. Знаешь… - Маккормик поглядел на Данте голубыми своими, безмерно добрыми глазами. – Спасибо, что не пошёл за ним. Думаю… если бы пошёл, он не смог бы ощутить себя тем сильным парнем, каким хотел быть. Хотя бы на миг. – Он ошеломлённо и с горечью усмехается. – Ты представить себе не можешь, как много значат маленькие вот эти мгновения. Когда вот так – раз! – и всё переосмыслилось. Это будто щелчок в твоей голове. Но ты ещё совсем пацан. Может, тебе тоже придётся что-нибудь переосмысливать, хочу, чтобы ты знал: если услышишь его, этот щелчок, то знай: всё верно. Слушай его. – Он вздыхает, а на губах появляется светлая улыбка, и мистер Маккормик оглядывает свой маленький сад, который то и дело тревожит осенний ветер портлендской ночи, а потом Маккормик смаргивает. – Ты можешь зайти. Знаю, время не лучшее для визитов… Тревожное. Но всё не так этой ночью. Данте качает головой. «Спасибо, что не пошёл за ним. Отлично, блядь. Не за что, мистер Маккормик». - Нет, я… - Данте указывает за спину на кованую чёрную калитку, которая так и осталась распахнутой настежь с тех пор, как Данте вошёл. – Я пойду. Я пойду домой, и… - Он вздыхает. – Если… Ну, если что-то станет известно… Вы дадите мне знать? Даже ночью, когда угодно. Потому что… Я должен знать! Хорошо? – Данте впивается взглядом во взгляд отца Доминика. – Да?! – нетерпеливо спрашивает он. - Разумеется, Данте. Я позвоню тебе. – Он кивает. – Я обещаю. Данте замечает, как странно блестят его глаза в свете белых фонарей. Он плачет. Такой большой, взрослый мужчина, который не хуже Данте или вообще отца Данте; который помогает другим и ничего не боится… Данте кивает в ответ и разворачивается. Идёт к калитке по каменной дорожке. Потом не выдерживает и оборачивается. - Мистер Маккормик, вы что, прощаетесь? – спрашивает он. Тот глядит на него в ответ – и, кажется, не знает, что сказать. - Вы ведь… спасаете людей, - говорит Данте. – Я слышал, что добро здесь всегда возвращается. - Ха! – тот как-то нервно усмехается. – Я спасаю, потому что это моя работа. И знаешь что, парень… Не верю я в спасение. И в добро тоже. Был уже один парень, который спасал людей. Знаешь, как он закончил? Все только и говорят об этом, снова и снова. Поют ему песни. Отмечают его… день рождения. Вот скоро снова оно. Чувствуешь в этом доме приближение Рождества? - Ну при чём здесь это?! - Данте, а знаешь, что? Нихрена это не помогает, никакое добро. Ему не помогло. И он не поможет. Может, он просто зол на нас всех, раз такое случается с людьми. Думал когда-нибудь об этом? Данте отрицательно качает головой. Нет, об этом он не думал. - А если Доминика спасут? – спрашивает Данте. - Если его спасут – я поверю в добро, - кивает тот. - А если… Ну… Вы что, больше не станете спасать людей из горящих домов? Или там вытаскивать их из заклинивших машин после аварий? Тот задумывается, поглядев в тёмное небо. Ветер швыряет прядь волос ему в лицо. - Это моя работа, - говорит он безжалостно. – Я буду делать свою работу. Мне плевать, что случится дальше с этим миром. Я буду просто делать свою работу. И ты потом – тоже просто делай свою работу. Всё равно, никто ничего не ценит. Всем плевать, Данте. – Он кусает губу задумчиво, потом смотрит на подростка. – Ты уже думал над тем, чем станешь заниматься в жизни? - Я буду спасателем. Буду примерно как Вы, - сразу говорит Данте. – Или… стану солдатом. Наёмником, - он впервые улыбается. Да, это что-то среднее между тем, чем ему предстоит стать в жизни. - Вот как… - Тот кивает. – Неплохой выбор для такого боевого парня как ты. Так вот послушай меня… наёмник. Делай свою работу. И просто возвращайся домой. К чертям эту веру в добро. И это бесполезное самопожертвование. Ночи, Данте. Тут мистер Маккормик резко разворачивается, открывает дверь – в прихожей тускло горит свет – и уходит в дом. Хлопок, с которой дверь закрылась, отрезала нить разговора так неожиданно, что Данте чуть ни вздрогнул. Он покидает Маккормиков с мыслью о том, что нужно бы стать где-нибудь и заорать. Громко так заорать. Завыть от злости. «Спасибо, что не пошёл с ним…», «Этот парень хотел стать сильным»… - Твою мать, а! – Данте едва ни плачет от злости. – Вот чёрт! Он бежит по дороге, тупоносые ботинки глухо колотят по асфальту, холодный ветер скребёт кожу, забираясь под тонкую футболку, и кожа будто бы деревенеет. Он уже едва ли видит куда бежит. Бежит, бежит чисто по привычке, потому что его ноги сами помнят эту дорогу от дома Маккормиков к его дому – дому, где живёт семья демонов и одного человека. Он бежит, не видит ничего перед собой, а глаза щиплет то ли от холода, то ли от чего-то ещё. И он всхлипывает, зло утерев глаза рукавом футболки. А потом что-то резко темнеет перед глазами, и на весь квартал раздаётся скрежет тормозов – Данте, взмахнув руками, чтобы удержать баланс, рассеянно отскакивает на шаг назад. Из автомобиля выскакивает какой-то огромный чёрный парень, бросается на него. Данте, стиснув зубы, отталкивает его в грудь, бежит вперёд и перебегает по капоту машины, надеясь, что оцарапал краску своими ботинками. Тогда из тачки выскакивают ещё трое парней и бросаются в погоню, сыпля ругательствами, от которых Данте становится весело. Происходящее отрезвляет его, отсыпает прилично адреналина в кровь… О, как же он любит это чувство! Как же отлично оно заглушает горе, точащее его изнутри. Данте несётся по тротуару, заводит парней за собой в парк и останавливается. Те тоже останавливаются, что-то говорят ему. Угрожают, наверное, потряхивая бейсбольными битами. А Данте ухмыляется, поглядывая на них и совершенно не слушая никого: не всегда нужно слушать. Иногда нужно просто давать в зубы без лишних разговоров. И Данте так и поступает, бросаясь в драку с тремя громилами. Драка заканчивается предсказуемо быстро тремя валяющимися возле искусственного пруда телами, битами, мирно плывущими по тёмной воде и уткам, собирающимися вокруг бит. А ещё разорванной футболкой Данте. Горловина разорвана почти до груди, капюшон оторван начисто, рукав - только до половины, но Данте дорывает остаток. Он копается в кармане парня, который тут же притворяется мёртвым, стоит Данте подойти. Данте находит в его кармане пачку «Марльборо», а зажигалку находит у другого парня, который мёртвым не претворяется, но и встать пока не решается. После чего, тихо напевая, Данте спокойно шагает домой. Крепкий дым от сигареты царапается в груди, застревает в горле терпким першащим комом, а холодный ветер рассеивает сизый дым. - «Умирая в предвкушеньи темнотой пленить меня. Тени полночи сгорают в свете яркого огня. Но они-и приду-ут за мно-ою-ю!», - напевает Данте, понимая, что это самая плохая песня из всех, что он только слышал, и как же хорошо, что в школе у всех такой ужасный вкус. Наверное, Вергилий всё же лгал тогда, когда Данте ему пел, чтобы сделать брату приятное. Или в надежде, что брат сделает что-нибудь приятное ему за чуточку лести. – «Полночь ничего не забывает! Полночь никого не забывает! Полночь не забудет о тебе-е!» - Данте стряхивает пепел на асфальт, замечая, что вокруг-то похолодало ещё сильнее. И что горе, терзавшее его вначале, и правда будто бы заглохло внутри, вытесненное выбросом в кровь адреналина. – «Полночь не забудет о тебе!». Вот и их дом. Окна светятся только внизу – жёлтым тёплым светом люстры и настенными светильниками в кухне. Их зажигают после ужина, погасив яркий свет ламп на потолке. А вот – угловое окно Вергилия, зелёное призрачное свечение от жутковатой настольной лампы. Вергилий… Надо бы поговорить с ним. Он-то уж точно знает, что делать. Он, может быть, скажет, как пережить всё это. Данте решает забраться к брату в комнату через балкон, как он иногда делает по ночам, если возвращается за полночь. Но в комнате Вергилия нет. Камин светится, лампа тоже, постель убрана. Ванная также пуста. Ах да, поздний ужин… Все, наверное, давно в столовой. Может быть, ужин уже окончен – Данте ведь долго бродил по округе, переживая внутри себя этот страшный вечер. Он выходит из комнаты, идёт по коридору. Да, вот голос Вергилия, который спрашивает: «Ну что ещё?». Вот негромкий голос Евы, только что она говорит, пока не разобрать. Потом Вергилий произносит отчётливо: «Что ж. Это станет ударом для моего брата». Ударом? Да что там ещё стряслось?! И так вечер был полным дерьмом! - Вергилий! – зовёт Данте, ускоряясь и выбегая к широкой лестнице, обрамлённой тонкими коваными витыми балясинами, держащими на себе чёрные аккуратные перила. И тут же улавливает взгляд Евы. Ева кладёт на рычаги трубку их винтажного старинного телефона. - Что? – непонимающе усмехнувшись, спрашивает Данте, перебегая взглядом с лица мамы на лицо брата. Данте сбегает вниз по ступеням, по дороге спрашивая: - Ну что?! Тревога терзает его сердце, но он не хочет ей сдаваться так уж просто. Хотя уже ясно, что это конец. - Что уставились?! Что там?! У меня что-то на лбу написано?! – уже кричит он. - Отлично выглядишь, - хмыкнув, замечает Вергилий, смерив его ироничным взглядом. – Неужели шёл и споткнулся о шредер? Данте непонимающе смотрит на него… Ах да, он же в разодранной одежде. Он торопливо утирает лицо на случай, если там кровь. - Нет, просто прогулялся, - говорит он. – А что стряслось? – Он вглядывается в лицо брата, потом смотрит на маму. Снова на брата. – Джил?... Кто-нибудь? - Данте, - начинает Ева, глядя на него неуверенно. – Так вышло, что… Я знаю, что это тяжело, но так… вышло, что… Вергилий бросает на мать недовольный взгляд и фыркает раздражённо. - Около десяти минут назад медики констатировали смерть Доминика Маккормика, - докладывает он. И добавляет: - Люди смертны. Ещё более смертны, чем ты и я. Так что – держи себя в руках и не делай глупостей. Данте растерянно чешет затылок, глядит на Вергилия, всё ещё тупо улыбается. - Как это? – фыркнув, спрашивает он. – Как это, «констатировали смерть»? Ты что несёшь? - Это как «умер от остановки сердца», что врачи и «констатировали». Обширный инфаркт или что-то в этом роде. – Вергилий разводит руками. – Его едва успели довезти, так мистер Маккормик сказал Еве. Я… Мне очень жаль, брат. Данте смаргивает, потом качает головой и снова усмехается. - То есть… Ты хочешь мне сказать, что жирный… В смысле… Совсем умер? - Данте, если человек умирает, то обычно это значит, что совсем, разве нет? – Вергилий непреклонен, хотя голос лишён привычного скользящих в нём гладких, звонких металлических ноток. - Ага… И всё? Это конец? – спрашивает Данте, чувствуя, что вообще не очень понимает, что происходит. Может, это какая-то ошибка? Вергилий поднимает бровь. - Конец чему? – уточняет он. - Ну… Всему, - произносит Данте. Вергилий неопределённо разводит руками. - Данте, мне очень жаль, - тихо и исключительно искренне говорит Ева, глядя на сына полными сострадания глазами. И Данте смотрит в её глаза. И медленно, очень медленно до него доходит, что нет, это никакая не ошибка. Он кивает, вроде бы спокойно. - Мне тоже, - всё ещё кивая, глухо говорит он. – Я пойду к себе. – Он указывает большим пальцем за спину. Разворачивается и медленно поднимается по ступеням. В ушах стоит звон, щёки горят. Ева порывается последовать за ним, но Вергилий останавливает её, ухватив за локоть. - Нет большей мудрости, чем своевременность, - говорит он. - Это ты так считаешь? – криво усмехнувшись, спрашивает Ева. - Это старина Фрэнсис Бэкон так считает, - хмыкнув, произносит тот. – А я, в свою очередь, считаю, что он более эрудирован, чем я, отдавая дань хотя бы его жизненному опыту, который приходит с возрастом. – Вергилий разворачивается. – Так я могу доесть свой стейк или ты предпочтёшь уморить меня голодом, мама? Когда Вергилий говорит «мама», Ева готова простить ему что угодно. - Идём, я накормлю тебя, - говорит она. Данте стоит у стола, упершись коленом в стул и уронив голову на грудь. Во всём нём, внутри него, звенит пустота, в этой пустоте гулко стучит его сердце. Мелькают какие-то кадры, несуществующие звуки… Смех Доминика звенит в его голове. Вот Доминик плачет… Им по одиннадцать, Оливию увозят, Доминик плачет, плачет. Данте не плачет – демоны не могут плакать, не могут, потому что так Вергилий говорит, а Вергилий никогда не ошибается. Вот Доминик смешно подтанцовывает в столовой, ритмично двигая своей толстой задницей. Так смешно это выглядит, что Данте тогда смеялся и принялся ему подражать – у него это смотрелось почти так же грациозно. Вот Доминик, который за обе щеки лопает десерт здесь, в их доме, на кухне. Вот Доминик громко хохочет… Господи, у него такой громкий голос, иногда это начинало раздражать. А вот Доминик тащит вместо Данте «кастрюльку с прахом». Дождь закончился, от земли пахнет водой и бензином… Так много всего! Слишком много… Когда Данте только вошёл в комнату, думал, что начнёт выть и орать, может, разгромит что-нибудь. Ну хотя бы зеркало или оконное стекло разбить-то можно? Но на деле он просто вошёл, колени подкосились, он сел на пол, обнял колени, уткнулся в колени лбом – и просидел так недвижимо битый час. Часы фосфоресцирующе показывали квадратными цифрами сначала одиннадцать вечера, потом – четверть двенадцатого. Тридцать минут до полуночи… Четверть часа до полуночи… Данте поднялся, зачем-то отошёл к столу, упёрся коленом в стул, уронил голову на грудь… Слёзы жгут глаза, перехватывают горло, разговаривать сейчас было бы больно. - Доминик, какого чёрта… - шепчет Данте, а тиски в горле смыкаются, и он умолкает. Данте кажется, он так и простоит здесь до утра и больше ничто не заставит его сдвинуться с места. Ничто, никто и никогда. Ближе к полуночи в дверь стучат. Данте не может даже отозваться. Он лишь оглядывается на дверь и начинает быстро вытирать слёзы рукавом, шмыгая носом. Нельзя, чтобы Вергилий увидел. Данте этого не хочет. Вергилий воспринимает слёзы как слабость. - Я могу войти? – спрашивает Вергилий, приоткрыв дверь. Не решаясь говорить, Данте кивает как-то немного рассеянно. Вергилий подходит к нему, останавливается за его спиной. - Данте, - откашлявшись, произносит он негромко. – Мне жаль, что так вышло с твоим другом. Данте качает головой. - Не с другом. Со мной, бро… - Голос выдаёт почти сразу, что только что он проливал здесь слёзы, как маленький. – Со мной. - Тогда мне тем более жаль, - говорит Вергилий честно. - Тебе… правда жаль? – откашлявшись, спрашивает он. Вергилий думает с пару мгновений. - Ты ждёшь утешения или искреннего ответа? – уточняет Вергилий. Данте качает головой, зажмурившись, потому что слёзы, кажется, слёзы снова застилают глаза. - Вергилий, я не знаю, - не выдержав, он вздрагивает и всё же начинает бесшумно плакать. – Я не знаю, чего жду! – он стискивает кулак. Вергилий вздыхает, подходит ближе. - Мне не жаль его, но искренне жаль тебя. Твоё сердце, должно быть, разбито, - говорит он. - Как повезло тебе, что… Что твоё сердце никогда не бывает разбито. – Его плечи вздрагивают. - Ты так думаешь? – Вергилий чуть усмехается. – Тогда что я, по-твоему, здесь делаю? - Джил, как же так?! – Данте кажется, что его сейчас просто разнесёт на молекулы от избытка разъедающей горячей боли внутри, от жуткого чувства нахлынувшего одиночества. Так вот, как ощущается на самом деле, когда та самая нить рвётся. Всё хуже, чем он даже представлял. - Как я говорил, люди смертны. Это то, с чем тебе предстоит иметь дело, - говорит Вергилий. – Как бы то ни было – надеюсь, ты примешь мои искренние соболезнования. - Нет, мне плевать на соболезнования! – он снова шмыгает носом. – Я всё равно знаю, что ты скажешь! Скажешь… Скажешь, что демоны не плачут! Вергилий пожимает плечами. - Но ты не до конца демон, - говорит он. - Взрослые не плачут. - Но ты ещё не взрослый. - Мужчины не плачут… - Но ты не до конца человек. - А можно… - Данте не знает почему, но чувствует, что ему глупо хочется улыбаться сквозь слёзы. – Я приду к тебе? - Если хочешь. – Вергилий пожимает плечами. – Только оставь слёзы в этой комнате. Не носи горечь за собой, куда бы ни шёл, словно это груз. Иначе нигде не найдёшь успокоения. Данте оборачивается, вытирая слёзы запястьем, и глядит на него. Вергилий говорит: - Если позволишь, я теперь вернусь к Еве в гостиную: видишь ли, уже целых полчаса она отдыхает от моего присутствия. Я должен это исправить. - Эй, ну не обижай её! – возражает Данте, усмехнувшись сквозь слёзы. - Я любя, - хмыкнув, уверяет Вергилий. Он подходит к двери, когда Данте окликает его. Вергилий бросает взгляд через плечо. - Ты всегда будешь со мной? – спрашивает Данте. - Разумеется, - говорит Вергилий, а потом усмехается. – На твоём месте, я бы уже начал переживать. - Я… пытаюсь. Вергилий ухмыляется, и выходит прикрыв за собой дверь. Когда Данте приходит в комнату Вергилия, того всё ещё нет. Данте выключает лампу на прикроватном столике, укладывается в постель к стене и молча ждёт. В руке у него зажигалка, отнятая у тех парней в парке. Боль притупилась, изредка просыпаясь и пульсируя воспоминаниями. Но воспоминания больше не царапают глаза, высекая слёзы, кажется, такие же горячие, как искры. Данте кажется, что возвращение брата станет самым счастливым мгновением для него: тяжело быть самому этой ночью. Вергилий приходит поздно, уже тогда, когда Данте прикрывает глаза – сон укутывает его крепко-накрепко после пережитых эмоций. Вергилий, решив, что брат, должно быть, уснул, проходит в душ. Данте вслушивается в чужую жизнь, так и не открыв глаза. Вот за стеной шумит вода. Вот Вергилий выходит из ванной комнаты. Вот он ходит по комнате, потом подходит к столу. Тут Данте приоткрывает глаза и видит, что Вергилий всё ещё там, как обычно поставив колено на сидение стула, читает ту здоровенную книгу, неторопливо перелистывая страницы. На нём снова его чёрный шёлковый халат, а на спинке стула – одежда, в которой он обычно спит. Не отрываясь от чтения, брат снимает халат и одевается. Потом подходит к окну и, заложив руки за спину, глядит в продрогший ночной сад. Наконец, подходит к дивану, садится. Оборачивается к Данте, смотрит на него… И отворачивается. И долго ещё сидит, глядя перед собой, опустив плечи и упершись локтями в колени. Думает о чём-то… Потом укладывается на своё место и лежит, постукивая по груди пальцами. Интересно, о чём он думает? - Джил, - говорит Данте. - Я так и думал, что ты не спишь, - отвечает тот, усмехнувшись. - Я ждал тебя. - Зачем? - Не знаю. – Он пожимает плечами. – Ты мой старший брат, и я тебя ждал. - Но я не знаю, что тебе сказать, - признаётся Вергилий. - Я не потому тебя ждал. Я просто так. - Просто так? – Вергилий оборачивается. - Ну да. Чтобы самому не засыпать. – Данте обнимает подушку. – С тобой я же быстро засыпаю. - Хорошо. Давай засыпать вдвоём. Если… Если это поможет тебе. Данте усмехается, а потом зачем-то говорит: - Я сегодня подрался с кем-то. Шёл домой, было плохо. И какие-то парни чуть меня не переехали на машине. Гнались за мной. А я дал им сесть мне на хвост, завёл их в парк и разбил им рожи. А биту выбросил в пруд. Так утки сразу проснулись, думали, что им перепал ночной ужин. – Он усмехается. – А они мне футболку испортили. - Утки? - Ну Вергилий! Парни! Изодрали мне футболку. Ну, в пылу сражения, понимаешь? Жаль футболку. - Ха, слабаки! – Вергилий тоже усмехается. - Ага. А я за это забрал у них пачку сигарет и ещё зажигалку. Классную такую, хромированную. Вергилий посмеивается. - Данте, какой же ты глупый. - А что мне оставалось? Смотри какая. – Он приподнимается на локтях и откидывает крышку зажигалки, ударяет пальцем по колёсику, и загорается оранжевое тёплое пламя. Вергилий смотрит на огонёк. - Поражаюсь, как в одном тебе умещается столько хорошего и плохого одновременно, - замечает он. - Во мне мало хорошего. Я не верю в добро. И в торжество справедливости… - Данте пожимает плечами, тоже глядя на огонёк. – Я раньше верил, но потом я… Я думаю, что буду наёмником. Буду просто делать свою работу и возвращаться домой. - Думаю, в тебе есть потенциал для чего-то большего. - Нету. Тебе кажется, - он захлопывает крышку и огонёк исчезает. - Завтра ты станешь думать по-другому. Когда горе перестанет терзать тебя. - Нет. - Как скажешь. - Давай спать, хорошо? - Хорошо. - Джил? - Ну? - Я думал, ты ненавидел, когда я плАкал. - Так и есть. - Тогда почему позволил? - Потому что я не тот, кто может запрещать или позволять. Ты сам себе запрещал всё это время, а я лишь говорил, что чувствую при этом. - Что я буду делать, если и ты исчезнешь? – спрашивает Данте. - Как я исчезну? – удивляется Вергилий. – Я же часть тебя, а ты – часть меня. Хочешь ты того или нет. - Обычно – не хочу, но сегодня мне кажется, что хочу. А если, допустим… - Данте, я пытаюсь спать. Данте вздыхает. - Ладно. Тогда хорошо пытайся. Я тоже устал. - Мне трудно пытаться получше, потому что ты болтаешь! - Всё, окей, я молчу. - Нет, ты говоришь: «всё, окей, я молчу». - Потому что ты… - Данте! Тот прижимает пальцы к губам. Вергилий бросает на него оценивающий взгляд, одобрительно кивает. И тогда Данте укладывается на спину и закрывает глаза. Несмотря ни на что, засыпает он сразу, как только засыпает Вергилий. ***** В день похорон дождь льёт как из ведра. Все вокруг – молчаливые, все в тёмной одежде… Лиц почти не видно за зонтами. Коди угрюмо глядит перед собой – под глазом симпатичный чёрно-синый кровоподтёк, веко распухло и опущено. Подходящий автограф на прощание, оставленный Домиником. Все здесь собрались. Но тогда, когда уже не нужно, в принципе. Мать Доминика – грузная, замершая в толпе, и молчаливая леди, глазеет куда-то сквозь дождь. Младшая сестра Доминика – уже такая же крупная, как и мама, тихо плачет, а мистер Маккормик, взяв её за руку, разочарованно смотрит под ноги. Рука Евы в тонкой чёрной перчатке лежит у Данте на плече, но тот едва ли чувствует её. Данте и сам как-то изменился. Стоит там, выхолощенный и почти равнодушный. Да, так и есть. Зонта у него нет: забыл его. Да и брать его не хотел. Достаточно и того, что у Евы зонт, которым она безуспешно пытается прикрывать Данте. Да и что плохого в дожде? Так ли это важно, если случилось главное? Данте кажется, что все эмоции оставили его ещё вчера. Эмоции, боль, вера в хорошее – всё растворилось в темноте этой ночи, а вчера Вергилий целый день провёл с Данте. Как с маленьким. Хотя, конечно, не показывал раздражения. А возможно, просто не был раздражён. Был такой же дождь, как сегодня, в доме было сумеречно, мама молчала… Вергилий спрашивал: «Данте, почему ты везде за мной ходишь?». Да, отлично, почему? «Потому что боюсь, что и тебя не станет». Вергилий фыркал: «Не так быстро. Кто я, по-твоему, чтобы просто исчезнуть без хорошей схватки?!» Данте молча глядит перед собой, бледный, внезапно повзрослевший. Впервые столкнувшийся с таким огромным разочарованием, как человеческая смерть. Ему кажется, что это так же ужасно, как и расстояние. И да, Оливия здесь не стоит. Оливия давно исчезла. Будто просто выветрилась. Кажется, её и не было вовсе – зачем только Данте помнил о ней всё это время? Её нет, она стала сном. И он стал сном для неё. Её увезли в тот раз из их жизней, и это оказалось навсегда, а телефонные звонки - сначала частые - поредели, а после и вовсе сошли на нет. Это потому что сны забываются со временем. Данте кажется, что он здесь, среди друзей и знакомых лиц – просто знает, что все здесь знакомы, хотя лица скрыты за чёрными зонтами – ощущает почти полное одиночество. Почти… Вергилий стоит отдельно ото всех, уложив ручку зонта на плечо и придерживая его сложенными на груди руками. Он как обычно мрачен и спокоен. Вергилий не смотрит на скорбную процессию – ему откровенно плевать. Он разве что изредка поглядывает на Данте. Будто проверяет, всё ли в порядке с младшим братишкой. Не спятит ли внезапно от своего глухого горя. Вытерев нос, с кончика которого стекают капли дождя, Данте улавливает этот взгляд и неуверенно оборачивается. Так и есть: из-за плеча Евы видна тёмная фигурка Вергилия. Близнецы сталкиваются взглядами. И Вергилий чуть кивает, так, что почти незаметно. Данте отворачивается и теперь чувствует, что капли дождя на его лице потеплели. А, вот, что: это он, наверное, снова плачет. Странными такими слезами – то ли это слёзы невыразимого и необъяснимого облегчения, взявшиеся из смешения незнакомых ранее чувств, то ли открытые, позволенные, честные слезы чистого горя, которые неожиданно побеждают равнодушие и эмоциональную глухоту, окутавшие Данте со вчерашнего дня. Данте никогда не плакал с тех пор, как брат сказал ему «нельзя». Он просто не знает, какими бывают слёзы. Он только недавно узнал, каково это на самом деле. Но одно он ощущает совершенно отчётливо: когда он плачет, в нём просыпается та искренность, которую со временем придётся запрятать в глубины самого себя. Он уже ни с кем и никогда не решится быть честен до конца. И он уже никогда не сможет открыть свои секреты: они, так вышло, портят чужие жизни, а иногда даже отнимают их. И Данте утирает глаза будто бы от дождя. А что до Вергилия – он все его секреты и так всегда знал. Наверное, если бы ему, Данте, и пришлось проливать слёзы из-за брата – они были бы самыми искренними. Выражения соболезнования… Данте ненавидит каждый миг этого и чувствует себя предателем. Никто из ребят так и не рассказал, что оказалось причиной, которая окончательно разбила и без того слабое сердце Доминика. Ребята изредка переглядываются, мол, «вот, как вышло». Но виноват именно Данте, и таковым он себя чувствует. Даже сейчас, когда груз вины уже не давит так сильно, он не может заставить себя посмотреть в глаза миссис Маккормик. Зато, глядя на отца Доминика, он кивает. - Я помню, - говорит он. – Я делаю свою работу – и возвращаюсь домой. Тот чуть усмехается далёкой, светлой улыбкой, глядя на него. - Надеюсь, у тебя случится что-нибудь, что это изменит, - говорит он. – Чертовски плохо просто делать свою работу и просто возвращаться домой, Данте. И Данте кивает, глядя в голубые его глаза, которые будто бы выцвели всего за пару дней из-за жуткого удара судьбы. **** Дождь больше не капает на лицо – зонт Вергилия прикрывает его. Не очень надёжно, но прикрывает. Данте глядит на брата, когда тёмная людская река мельчает, медленно проплывая мимо. Вергилий, вздёрнув голову, смотрит на Данте. - Я тут подумал, - вдруг говорит Вергилий. – В детстве у тебя была подруга. Как её звали? - Оливия? - Возможно. Не знаю, насколько уместно моё предположение в этот момент, но… Почему бы тебе не возобновить общение с Оливией? Если ты настолько боишься разрушить узы, связывающие тебя с миром людей. – Вергилий, может быть, не задумываясь, а может, просто из-за равнодушия относительно чужого мнения, зачёсывает пальцами влажную, потяжелевшую чёлку Данте назад, непреднамеренно делая младшего брата похожим на самого себя. - Она вполне могла бы стать для тебя этой связующей нитью, вместо отправившегося в могилу Доминика. «Отправившегося в могилу». Так просто говорит об этом, будто ничего не произошло. Данте качает головой. - Если бы могла, она была бы сейчас здесь. Но видишь – её нет. Нет, Джил. Эта нить давно разрушена. Я даже не уверен, что хочу пытаться искать новую. Они все будут рваться. - Забавно. – Вергилий хмыкает. – Выходит, твой день близится к закату. - Ну да, но… - Данте вытирает ресницы тыльной стороной ладони. – У меня же есть шанс жить в ночи. Главное – просто жить. Там же… полно всяких крутых штук, так ведь? - Так, - подняв бровь от удивления, признаётся Вергилий. - Только я… - Данте чешет затылок. – Не видел всего, потому не умею. Не разбираюсь. - Я покажу тебе. Это несложно. Возможно, тебе даже понравится. Если ты решил больше не пытаться дотянуться до людских душ. Данте снова качает головой. Оглядывается на свежую могилу в окружении таких же могил: маленькие надгробные камни, все в определённом порядке, будто безмолвное забытое войско, выстроившееся на какой-то парад. Надгробные камни и «кастрюлька с прахом» - вот и всё, что остаётся от людей. И всегда будет оставаться, этого не изменить. Данте становится тяжело дышать. Он пережидает, а потом произносит: - Нет. Они… болеют… Умирают. И они… - он снова оборачивается к Вергилию, но светлые его глаза глядят не в лицо брата, а куда-то сквозь него. – Они забывают. И когда они забывают, мой день становится похожим на ночь. И теперь видишь – будто полночь вокруг. Вергилий окидывает спокойным взором невесёлое место. И видит то же, что видит Данте: войско, выстроившееся на призрачный парад. Тусклый свет едва пробивается сквозь низкие, зависшие над этим замершим войском тучи. И дождь всё льёт и льёт, стуча по аккуратным надгробиям, будто военные барабаны. - Полночь? – запоздало переспрашивает Вергилий. - Так ощущается, - со вздохом кивает Данте. – Всё, что мне осталось. День закончился. Когда Доминика увезли в госпиталь, наступил вечер. Теперь – полночь. Понимаешь? - Наверное, понимаю, - тоже кивает Вергилий, поправив зонт так, чтобы не капало с краёв Данте на макушку. - Может быть, хотя бы полночь у меня останется. Я даже не знаю, что там, за ней. - Тебе не понравится, - усмехается Вергилий. – Но могу попытаться объяснить. - Нет, не надо, - Данте качает головой. – Не хочу. Просто оставайся этой полночью. Не уходи и ещё – не забывай. Если уйдёшь ещё дальше – не забывай об мне, хорошо? – Он смотрит в лицо Вергилия так серьёзно, с такой надеждой, что маска безэмоциональности Вергилия неожиданно даёт трещину. – Обо мне и вообще, обо всём, что у нас есть и… Не забудешь, Джил? – Данте вглядывается в него так, будто решается вопрос жизни и смерти, сошедшихся в схватке на этом самом месте. Но это то самое место, где триумфатор – смерть. И Вергилий приобнимает его, наверное, чтобы больше не смотреть ему в лицо. Бледная ладонь ложится Данте на спину. - Я не забуду, Данте. Полночь ничего не забывает, - напоминает он. - Надеюсь, я не пожалею, - бормочет Данте, уткнувшись подбородком ему в плечо. - Надейся, - хмыкнув, говорит Вергилий. - А? - Ничего. Я совершенно точно не забуду о тебе. Маленький брат. Вергилий, прищурившись, глядит на это «войско мертвецов», молча ожидающее чего-то под дождливым серым небом. И бледных губ его касается призрачная, тонкая усмешка. Данте её не видит.