I know this whole damn city thinks it needs you (but not as much as I do)

Расскажи мне историю о том, как солнце так сильно любило луну, что умирало каждую ночь, только чтобы она могла дышать.

Кларк – это горячность и сутолока летних дней в Метрополисе. Безбрежные жёлтые и зелёные поля вокруг Смолвиля, колышущиеся под ветром. Резкие уколы холода в первый день зимы. Он – безопасность и утешение, которые ждут дома после долгого тяжёлого дня. Кларк – это ощущение кайфа, когда Брюс перелетает со здания на здание во время погони. Он – адреналин, несущийся по его венам, уверенное ритмичное биение его сердца. Кларк – и опасность в тёмных переулках, когда солнце прячется за горизонтом, и первый проблеск зари на восходе. Кларк – это сон и кошмар из тех, что оставляют Брюса покрытым испариной и задыхающимся после пробуждения. Всего-навсего частично уловленные картины, вызванные его подсознанием, но дающие ему возможность понять, что они прекрасны и ужасны одновременно. Он – обжигающий глоток виски, проскальзывающий в горло, когда Готэм становится слишком непростым, когда его извилистые улицы сбивают с толку даже того, кто познал его и сердцем, и разумом. Двадцать лет в Готэме. Как много хороших людей мы знаем? Сколькие из них остались таковыми? Кларк – это поцелуи и безжалостные укусы на покрытой шрамами коже, блуждающие руки, подмечающие всё, что он может прочесть на ощупь. Он позволяет Брюсу толкнуть себя на кровать, уложить на свой собственный плащ. Кларк – синий костюм, красные сапоги на ногах. Символ сошедшей с небес надежды на груди. Кларк – это тот неподходящий по размеру и не украшающий его пиджак, который он носит на раутах и приёмах. Проницательные и внимательные глаза скрыты за очками в массивной оправе. Кларк – бокал шампанского, который он вертит в руках всю ночь, время от времени притворяясь, что делает глоток. Кларк – противоположность готэмского мрака, но всего света Метрополиса уже не хватит, чтобы описать его. Но мира, целого мира, о котором он пёкся настолько, чтобы умереть, может оказаться в самый раз. Кларк тянет его к себе, руки путешествуют по предплечьям и груди, замирая прямо над колотящимся сердцем. Он – непроницаемость капюшона, когда в него попадают. Он – поглощённая энергия пули, которой не повезло преодолеть броню, костяшки пальцев сжатых кулаков, встреченных челюстью и грудью. Он – свирепый взгляд врагов, смех безумцев, вопрос и ответ на все загадки. Он – наложение несерьёзности и неуклюжести первого костюма, который он носил. Он – поддержка кевлара и покрывающего его металла – созданного для защиты и в каком-то извращённом метафорическом смысле предназначенного разрушить его до самого основания. Кларк – мягкая кожа под его ладонями. Стонет его имя, когда руки, способные гнуть сталь, руки, которые могут заставить миры склониться, в состоянии посягнуть на то, чтобы свернуть вселенную, хватаются за его плечи, царапая ногтями кожу и выпуклые шрамы. Цепляется за него, когда Брюс оставляет пылкие поцелуи всё ниже и ниже на его теле. Кларк – последний промельк лунного сияния перед тем, как луна скрывается за солнцем. И он прекрасен. Так прекрасен, что больно смотреть. Брюс говорил себе, что это сила. Слишком много силы. Грубой силы, которой более чем достаточно, чтобы истребить весь род человеческий. Он увидел это. И счёл опасным. Если мы верим, что есть хотя бы один шанс на сотню, что он наш враг, мы должны считать это неоспоримым фактом… И мы должны уничтожить его. И теперь он видит, что это не так. Это не сила. И никогда не была. Это человечность, расцветшая в том, кто даже не является человеком. Это было тогда. Сейчас даже Бэтмен знает, когда следует признать, что ошибался. Вздохи эхом разносятся по озёрному дому, когда пальцы запутываются в его волосах. Брюс смотрит вверх, ореховые глаза встречаются с затенённой синевой, с которой не может соперничать даже самый тёплый и безоблачный день в Канзасе. – Брюс. И он стремительно поднимается, языком размыкает губы, которые с таким благоговением шептали его имя, в глубоком неистовом поцелуе, потому что кто он… кто он такой, чтобы отвергнуть зов такого, как Кларк. Он был страшным потоком огня, пожирающим поместье; воспоминания год за годом, дерево и камень, возводимые поколениями, осыпаются. Что падёт… погибнет. И так пал дом Уэйнов. Он – пронзительный перестук капель дождя на его руинах. Он был вспышкой бэтсигнала, когда они его включали. Кларк – разряд молнии и громыхание грома в готэмские штормовые ночи. И Брюс не из тех, кто отступает, взгромоздившись на одну из горгулий; зловещая фигура, оберегающая город со всей мощью, которую может предложить его человечность. Он – изгиб спускового крючка, свист летящей в цель пули. Он – звук, с которым жемчужины падают в сточную канаву; кровь на тротуаре. Он никогда не видел его раньше. Я знал, что ты воскресил меня не потому, что я тебе нравлюсь. Я не… Нет, не потому. Я сделал это, потому что я… Брюс никогда не сможет сказать вслух. Всё изменилось. Люди снисходят с небес; боги мечут молнии, гибнут невинные. Он человечнее, чем я. Кларк меняет положение и оказывается сверху, так что теперь Брюс лежит на спине. Медленно он запечатлевает поцелуй у него на лбу, на шрамах от ожогов на его плечах. Он целует его, и Брюс стонет, пропуская покрытые мозолями пальцы сквозь завитки чёрных густых волос. Он – тепло солнечных дней, проведённых в Аравии. Он – сладкая боль в онемевших мышцах, когда его затягивают тени, желая, чтобы он стал одной из них. Брюс слишком близко к опаляющему солнцу, но он будет приветствовать каждый ожог. Брюс приподнимается, положив ладонь на поясницу Кларка. Руки обвивают его плечи, когда Кларк с закрытыми глазами упирается лбом в его лоб. – О чём ты думаешь? Он притягивает Кларка ближе: – О тебе. Кларк – это насыщенный красный цвет его плаща, образ, дающий надежду и внушающий ужас – так непринуждённо. Он – шелест газет в редакции «Дейли Плэнет», слова, кропотливо сшитые вместе, чтобы нести правду и справедливость. Кларк – история, которую он писал на протяжении лет. Дни, месяцы и годы проводя в путешествиях по свету. Он – каждый, кого он спас, и все, кого он надеялся спасти. Он – обуздываемые удары, которые нуждаются в веских основаниях. Он – опасность каждого взрыва, направленного против любого, кто угрожает усыновившей его планете. Кларк – горячий лазерный луч, который выстреливает из его глаз, способных видеть в разных режимах, и в то же время он – ещё и понимание в тех же самых глазах, таких голубых, что они определённо не с этой земли. Кларк – каждый газетный заголовок, однако жирного шрифта мало, чтобы описать, насколько он на самом деле больше, чем мир. Миру нужен Супермен… команде нужен Кларк. Брюс прижимается губами к тыльной стороне его кисти, и Кларк ему позволяет, на его губах лёгкая улыбка. Брюс дрожит, когда Кларк закидывает ногу на его талию, их бёдра двигаются навстречу; Кларк привлекает его к себе, обхватив рукой за затылок. – Поговори со мной, Брюс. Расскажи мне. – Я дал тебе обещание. Кларк улыбается ему так ослепительно ярко, что если бы он так улыбнулся ему два года назад, Брюс бы отвернулся: – Дал. Позже Брюс будет рассматривать мешанину чёрной брони и красной и синей ткани на полу спальни. И, может быть, тогда и он тоже улыбнётся. Этого не было, пока он не увидел его бездыханным, с раной, вспоровшей грудную клетку. Этого не было, пока он не увидел гроб, наблюдая издалека, но всё равно чувствуя его тяжесть. Этого не было, пока он не осознал, что хорошие люди всё ещё остались. Кларк заглушает крики собственным плащом, закусывая материю, когда Брюс раскрывает его языком. – Пожалуйста. Пожалуйста, Брюс. Брюс быстрее двигает языком, так глубоко, как только возможно, руками сжимает задницу Кларка, подтаскивая его вплотную. Кларк извивается под ним, тянется, чтобы запустить пальцы в волосы Брюса. – Пожалуйста. Конечно, конечно, Кларк. Как пожелаешь. Кларк – небрежные каракули в блокноте, который совершенно не нужен. Безошибочные вопросы во время интервью. Периодически роняемая ручка, признак притворной неуклюжести. Кларк и его улыбка, яркая, ослепительная, как подпитывающее его солнце. Эта удивительная двойственность: каким образом он кажется наиболее человечным из них всех; каким образом он, исполненный надежды, всегда видит лучшее в других, даже если оно слишком ничтожно, чтобы разглядеть. Как он летит по небу, полоса красного и синего, такая быстрая, что и заметить не успеешь. Как он испускает лазерные лучи из глаз, его дыхание само по себе способно тушить пожары. Как он наносит удары – смертельные даже без мастерства, которое использовал бы Брюс. Так Брюс понимает, что он бог. И какой он на самом деле необыкновенный и прекрасный. Кларк задыхается, отворачивается, когда Брюс целует его шею, посасывая и покусывая, восхищаясь меткой, которую оставляет, – даже если она и не продержится долго. – Быстрее… – Кларк подгоняет его, плотнее обхватывая ногой, его руки крепче вцепляются в плащ. – Давай, Брюс. Сильнее, я не сломаюсь. Брюс стонет и уступает, быстрее двигает бёдрами. И сильнее, прямо как хочет Кларк. Он прав: он не сломается. Но я могу. Брюс молчит, он просто сплетает их руки вместе, гонясь за концом вселенной. Кларк – радостные приветствия слишком рано поутру, чтобы быть во вкусе Брюса. Он – глупые проделки с Барри, которые заставляют Брюса хотеть расплыться в улыбке. Кларк – невероятные сражения с Дианой; спокойные, но всё ещё настороженные беседы с Артуром; утешение его присутствия предлагается Виктору всякий раз, когда последний предпочитает забиться в какой-нибудь угол. Кларк – отрада и благодарность Альфреда, особенно на кухне, куда он заманивает Брюса, чтобы тот должным образом поел. Кларк – неослабный луч света во тьме пещеры. Кларк – его имя, обрывающееся стоном. Контролируемое сжатие пальцев поверх его пальцев, выгнутая спина в момент экстаза. Кларк – обнимающие его руки, побуждающие его перестать сдерживаться. Тихий шёпот обо всём. Нежные губы на его виске. Кларк – это тепло и уют рядом, маяк, ведущий его домой ночами, отданными защите Готэма, и днями, проводимыми в попытках не дать всему сущему сгореть. Раньше были времена… времена до. Наполненные прекрасными идеалами… кристально-ясными истинами. Лес и озеро вокруг них успокоились, пока что в мире воцарился мир.