***
Хуже, чем ужинать с партнёрами Чонгука, для Тэхёна — это когда его парень тащит его на просмотр очередного безвкусного ужастика. Тэхён вечно занят, у него тысячи дел, он на маску для лица положенных пятнадцать минут выделить не может, а Чон вчера заявил, что присутствие Тэхёна обязательно, так как партнёр приедет со своим парнем. Тэхён пишет в групповой чат своей тусовки, что сегодня они будут обсуждать последний показ в Париже без него, и, написав «потому что Чонгук», отсылает смайлик «рукалицо». Тэхён только прилетел с показа, куда был приглашён косметической компанией, продукты которой рекламирует. Он ещё не успел даже распаковать чемоданы, достать всю ту красоту, которую накупил в сердце фэшн-индустрии Европы, а Чонгук уже у него три часа времени отнять собрался. Тэхён любит Чонгука, наверное. Ведь он сейчас сидит и подправляет тон лица, готовясь к ужину, хотя мог бы попивать дорогущее шампанское со своими друзьями-моделями. Чонгук любит Тэхёна, наверное. Ведь он пропустил супер-боул в Калифорнии ради показа друга Тэхёна, правда, потом два дня ходил, как в воду опущенный, но, главное, пришёл же. Тэхён точно любит Чонгука, иначе высланный ему его дорогим другом Намджуном хамон из Барселоны уже давно бы вышвырнул в окно, потому что Тэхён - вегетарианец, но терпит же. Чонгук любит Тэхёна, иначе бы не освободил целый этаж своего особняка ради огромной гардеробной Тэхёна, убрав оттуда и бильярдную, и игровую комнаты, теперь это всё в подвале. Это, скорее всего, точно любовь. Они познакомились на показе местного дизайнера, и Тэхён ждал приглашение на свидание, а взамен получил жёсткий трах на заднем сиденье роллса Чона. Через неделю носильщики уже вносили в особняк Чона вещи Тэхёна. Тэхён накидывает на плечи кашемировый кардиган и, подправив и так идеально лежащие волосы, спускается на первый этаж, где его ждёт Чонгук.***
Чимин сидит в спортивном порше Юнги и тянется к карману за сигаретой, но Мин просит не курить в салоне — машина новая. Чимин обижается, но виду не подаёт. — Главное, веди себя хорошо, — Юнги заворачивает к центру и бросает короткий взгляд на непонимающе смотрящего на него Пака. — Ну, ты же никогда не ставишь разницу, в каком ты обществе. А тут главное - уровень. — По-твоему, я не умею вести себя? — взрывается Чимин. — Надо было дать тебе покурить, а то без никотина, видать, у тебя тормоза слетают, — язвит Мин. — Нет бы бросить, присосался и не отсосёшься никак. — Ещё слово, и я выйду из машины, — дрожащим от обиды голосом говорит Пак и поворачивается к стеклу. Юнги накрывает руку Чимина своей ладонью, молча извиняется, Пак свою руку не выдёргивает.***
— Нет, ну где это слыхано! — Тэхён аж руками машет от злости, сидя в роллс-ройсе Чона, который в это время матерится на светофоры. — Тут речь об уровне вообще! С чего эта крашенная обезьяна решила, что я буду сниматься у неё, когда только что меня весь Париж запомнил. Поражаюсь логике этих японцев, считающих, что, дав выебистое название бренду, они моментально сделают его самым крутым в Азии. — Чего ты возмущаешься? Ты отказал ей, и дело с концом, — искренне не понимает агрессию своего парня Чон. — Меня бесит, что она вообще посмела такое мне предложить! — пыхтит Тэхён и выхватывает ещё незажжённую сигарету из пальцев Чонгука. — Любимый, не здесь, я пропахну табаком, что твой партнёр подумает, если вместо шанель от меня этим вонять будет, — обиженно тянет парень. — Тогда перестань ныть и возмущаться, или я пачку выкурю. Всё, что от тебя требуется, это поддерживать беседу с его парнем, пока я решаю дела, — говорит Чонгук. — Я тебе что тут, шоумен? Развлекатель твоих гостей? — обижается Тэхён. — И вообще, может, его парень дебил какой-то, как я могу поддерживать беседу с незнакомым человеком? — Вот именно, что ты всё это и можешь, — язвит Чонгук и снова тянется к пачке, Тэхён передумывает что-то говорить, поймав режущий холод на дне зрачков Чона, и, откинувшись на спинку сиденья, до самого ресторана рта больше не открывает.***
«Выебистый», — думает Чимин, протягивая руку Чонгуку при знакомстве. «Красивый», — хмыкает Чонгук и легонько пожимает крохотную ладошку, мало ли, сломает ещё. «Простолюдин», — фыркает про себя Тэхён, но лучезарно улыбается Чимину. «Интересный», — цокает языком Юнги и долго руку Тэхёна отпускать не хочет. Чимин не показывает, но он на Юнги обижен. Да, Пак привык, что Мин резкий и часто грубый, но говорить о том, что тот не умеет вести себя, это слишком. Именно поэтому, когда все берут выпить дорогущие вина и шампанское, Пак заказывает милкшейк. — У нас нет милкшейков, — почтительно говорит официант. — Это французский ресторан с двумя звёздами Мишлен, мы не подаём милкшейки. — Чимин, — нервно улыбается Юнги. — Возьми бокал своего любимого белого. — Я хочу милкшейк, — обиженно бурчит Пак и опускает глаза на стол. Раз уж он и так не умеет себя вести, пусть Юнги немного понервничает. — То, что милкшейка нет в меню, не значит, что его нельзя приготовить, — Пак впервые поднимает взгляд и всматривается в лицо сидящего напротив и говорящего с официантом парня. Юнги сказал, его зовут Чонгук, и парни просто пожали друг другу руки. Единственное, что Чимин отметил, что у него нахальная улыбка, высокий рост, очень красивое телосложение и харизма, которая бьёт не только в радиусе их столика: все женщины в забитом ресторане не сводят с него взгляда. — Я узнаю, господин Чон, — кланяется официант и отходит от столика. — Не стоило, — криво улыбается партнёру Юнги. — Спасибо, — одними губами шепчет Пак и сразу отводит взгляд. Почему-то смотреть этому Чонгуку в глаза вообще не получается, есть в них что-то притягательное и что-то пугающее; Пак всё ещё не может определиться: нравится ли ему этот молодой человек, или нет. Но с таким Чимину лучше точно не связываться, не его лига. Такие идеальные именно с такими, как Тэхён. Чимину даже сидеть с этими двумя за столом неудобно, а Юнги не помогает: для него Пака будто и вообще здесь нет. Тэхён Чимину точно не нравится, хотя бы потому, что Юнги весь вечер с него взгляда не сводит, а сейчас они восторженно обсуждают какой-то фильм из серии тех, которые Чимин зовёт «нафталиновыми». Милкшейк Чимину приносят, он сразу радуется, чуть ли в ладоши не хлопает, моментально высасывает через трубочку половину, а потом - ложечкой съедает сливки. Только Чимин слишком увлечён процессом, чтобы заметить, как на него всё то время, пока он поглощал милкшейк, смотрел Чонгук. Чонгук всю жизнь был охотником, сам не помнит, почему и когда перестал. Может, охотиться было больше не на кого. Скорее всего. Бегать, преследовать, ловить никого не приходилось, всё само шло в руки: чего бы ни захотелось, надо всего лишь пожелать, или просто глянуть, и это само приползёт, к ногам упадёт. Азарта ноль. Желания все в минус. Чонгуку скучно, монотонно, никак. Вроде и есть всё, а вроде - ничего. Он забил все дыры, обеспечил себя всем и везде, создал иллюзию и поверил в неё. Вставил последний камушек в отстроенный самим же свой мир и залил высококачественным бетоном, вот только напротив сидит мальчик, и один его взгляд - чёрная паутина трещин покрывает серую стену, и сантиметр за сантиметром в Чонгуке что-то переворачивается. Он чувствует под ногами крошки своего мира, усмехается сам себе и всё равно поднимает взгляд: не может его никак от него оторвать. Мальчик - маленький совсем, волосы у него цвета солнца, а длинные ресницы бросают на скулы слабые тени; в глазах у него звёзды: с милкшейком они зажглись так, что Чонгук его готов поить лучшими шейками хоть всю жизнь, пусть только с такими же искрами в зрачках глянет и на него, хотя бы разок. «Счастье в мелочах», — слоган продукта, который Пак должен рекламировать. Чонгук решает так для себя потому, что Тэхён так даже Гуччи не радуется. А этот - сидит ещё, собирает соломинкой сливки со дна и выглядит так, будто весь мир к его ногам бросили. Он дико сексуальный, дико красивый, а внутри него ребёнок живёт; Чонгук таких доселе не встречал и теперь понимает, почему: встретил не отпустил бы. В Чонгуке просыпается хищник. Впервые за его двадцать пять ладони чешутся, а где-то в груди свербит, просит подтащить мелкого к себе и усадить на колени. Пак отодвигает уже пустой высокий бокал и краснеет, поймав взгляд напротив. Чимину кажется, что в этой комнате, полной людьми, нет никого — есть только он и доводящий его до озноба взгляд чёрных глаз: Чон смотрит так, что Чимин чувствует себя сочной вырезкой; облизывается от нервов и клянётся, что слышал рядом тихий рык. Юнги, наконец-то, прекращает обсуждать фильмы с Тэхёном и снова разговаривает только с Чонгуком. Чимин катает по тарелке перепелиное яйцо, так и не разбив его на свой тартар из говядины, а потом шепчет Юнги, что идёт курить и, извинившись перед гостями, встаёт из-за стола. Может, хоть никотин поможет сбросить напряжение этого вечера. Нахуй вообще Чимин согласился сюда притащиться? Ему никакие жгучие брюнеты на этом этапе жизни не сдались, какого хуя он вообще под его взглядом напоминает себе девочку-подростка. Пак, продолжая себя ругать, толкает дверь уборной и входит. Торчать в одном пиджаке на улице в такой холод нет никакого желания, поэтому он уточняет у уборщика, что в туалете нет датчика дыма и запирается в кабинке. Чимин с удовольствием выкуривает сигарету и, выйдя из кабинки, подходит к раковинам умыться и вымыть руки. Чимин решает, вернувшись в зал, заказать кофе, а то спать хочется невыносимо: не надо было сидеть до пяти утра и рубиться в игры. Пак улыбается вновь вошедшему и уже знакомому уборщику и, вытерев лицо, бросает салфетки в урну. В уборную входит Чонгук, и Чимин, занятый воротником своей рубашки, не замечает, как тот, двумя пальцами просунув в нагрудный карман уборщика купюру, выпроваживает его за дверь. Чимин видит через зеркало, как Чонгук подходит вплотную, чувствует его дыхание на своей шее, удивлённо смотрит на него через зеркало и не совсем понимает, что делать и что говорить. Чонгук разворачивает его к себе, толкает к раковине, приподнимает за бёдра, сажает на мраморное покрытие и впивается в губы. Пак даже пискнуть не успевает: его вообще никто ни о чём не спрашивает, будто всё так и должно было быть. Остатки самоконтроля у Чимина догорают на задворках сознания по мере того, как Чонгук языком трахает его рот. Пак зарывается пальцами в угольные волосы, оттягивает, сжимает лодыжки позади Чона и прижимает сильнее. Чимин с трудом ловит воздух и царапает мощную шею; вроде бы и сказать что-то должен, может, даже должен попробовать возмутиться, но в итоге только льнёт всё ближе, сжимает сильнее. Чонгук поглаживает сквозь ткань его член, ни слова не говорит, просто делает шаг назад, отпускает его, разворачивает спиной к себе и заставляет смотреть на себя в зеркале. У Чимина распухшие обкусанные губы, испорченная причёска и рука Чонгука на его пахе. Чон дышит ему в ухо, кусает, оттягивает мочку, второй рукой держит за горло и фиксирует так, что Паку не шевельнуться, будто он вообще пытается. Он чувствует себя марионеткой в руках умелого кукловода, и, честное слово, уже похуй и на то, кто там остался в зале, и на то, что, кроме имени этого парня, он ничего не знает, но если у него плоть на костях обугливается от его прикосновений, то пусть будет так. Может, это похоть. Наверное, именно она, потому что такое желание объяснить можно только так. Чимин шумно сглатывает, а Чонгук уже расстёгивает его брюки и разворачивает к себе, больно тянет голову назад за волосы, ведёт языком по молочной коже горла, опускаясь к ключицам. Чимина в узлы скручивает от нехитрых ласк, он сам хочет к нему прикоснуться, прочувствовать под подушечками пальцев эти перекатывающиеся мышцы, всю мощь и силу этого тела. Чонгуку крышу рвёт от парня в его руках: хочется вдавить его в стену, распластать по ней своим телом, максимально вжаться, кожа к коже, прочувствовать каждый миллиметр, потому что у мальчика кожа как бархат, а губы приглашают в рай. Для Чонгука этот Чимин - как спица раскалённая: он торчит уже поперёк горла, его бы забрать себе, запереть в спальне и всю одежду отобрать; не может человек быть таким красивым, не может он не принадлежать Чонгуку. В системе произошёл сбой, всё полетело к чертям, потому что такие, как Чимин, по земле ходить не должны, а если и да, то только во владениях таких, как Чонгук. Чон прямо сейчас посылает эту систему нахуй, он просто забирает своё. Он обхватывает ладонью его член, размазывает выступившую смазку, слёзы сцеловывает на кончиках век, шепчет, что болен, наверное, и болезнь это такая - уже неизлечимая. Она воздушно-капельным путём передаётся: поражает сперва лёгкие, а потом двигается выше, к сердцу. Чимин только угукает, знает, что эти слова нужны только, чтобы трахнуть; Пак не дурак ведь, но всё равно цепляется за его плечи, стоять на своих двух не выходит вообще. Чонгук поворачивает его спиной к себе, заставляет прогнуться в пояснице, задирает рубашку - чуть ли не рвёт её в клочья - лишь бы дорваться до кожи, он целует позвонки, лопатки, параллельно надавливая на колечко мышц. Даёт Чимину пососать свои пальцы, на все его хрипы и стоны просит потерпеть и давит сильнее, в извинении покрывая спину поцелуями, и проталкивает первый палец. Чимин выгибается, ёрзает, хнычет от неприятных ощущений, а потом зажимает зубы и просит ещё один. Продлевать прелюдию нет ни времени, ни сил; Чимина пальцем не успокоить, не унять этот ад внутри. Чонгук проталкивает ещё один, методично трахает его пальцами, разводит их внутри, царапает нежные стенки и еле сдерживается, чтобы не укусить парня, не оставлять отметок прямо сейчас. Всё равно он его. Чонгук уже решил. Но всё должно быть по-цивильному. Чимин хнычет, вгрызается зубами в своё запястье, лишь бы не кричать: так хочется его уже в себе. Ощутить, прочувствовать. От этого парня с чёрными глазами Чимин будто наглотался горящих угольков, этот жар внутри только он сам унять и может. — Ну же… — рвано просит. — Что? — Чонгук вновь надрачивает парню, стоит полностью одетым, издевается. — Выеби меня. — Левый карман. Чимин поворачивается к нему и достаёт из его кармана упаковку дюрекса, распаковывает в нетерпении зубами, садится на колени прямо на грязный пол - похуй, Чимину этот костюм никогда не нравился, он вообще по джинсам больше. Пак расстёгивает брюки и достаёт внушительного размера член, не удерживается, сам подаётся вперёд и сразу берёт в рот. — Блять, — шипит Чонгук, а Чимин расслабляет горло, пропуская глубже. Причмокивает, водит языком по всей длине, отстраняется, рвёт языком тонкую нить слюны, тянущуюся между его губами и членом, облизывается и смотрит на Чонгука снизу вверх. Чонгук с силой сжимает волосы на его затылке, рычит, и Пак больше не издевается над зверем. Раскатывает на члене презерватив, поднимается на ноги, сам поворачивается к нему спиной, выпячивает задницу и, обхватив руками края раковины, смотрит в зеркале, как Чонгук пристраивается, как делает пробный толчок, как в ответ считывает его эмоции и, стоит Чимину нахмуриться, как делает паузу. Чонгук толкается до конца и, придерживая парня за бёдра, начинает двигаться. Чимин тяжело дышит, подаётся назад, сам ведёт по своему члену, но Чонгук соединяет его руки за спиной, трахает и не позволяет себя трогать. Чимин захлёбывается своими же стонами, пытается сам себя заткнуть, но не выходит: от Чонгука внутри крышесносно. Чимин чуть ли не воет уже от таранящего его члена, сам не знает, что шепчет в бреду: то ли выеби до потери пульса, то ли прекрати. Чонгук разворачивает его к себе, поднимает и заставляет обвить себя ногами, входит вновь, толкаясь до упора, и шепчет в губы, что сходит с ума, что никогда «до» такого не было, что, блять, Чимин его убивает. Он прихватывает зубами кожу на ключице, но не нажимает, хотя до одури хочет понаставить собственнических меток и попробовать его на вкус. Пак только всхлипывает и обвивает чужую шею; Чонгук трахает его чуть ли не на весу, а Чимин вообще думает, что он умер. Потому что в реале такой спектр чувств ощутить невозможно, так не бывает, как после такого выживают? Потому что прямо сейчас Чимина рвёт на атомы и раскидывает на куски по долбанной уборной. Как эта буря потом успокоится? Как потом нормальность изображают? Он думал, секс — это просто разрядка, приятное времяпровождение, оказалось, что секс — это вот так, когда будто всё, что было до этого момента, это пресное подобие, неудавшаяся пародия. Чимин с таким ранее не сталкивался, чтобы вот так — одним единственным взглядом разбудить внутри него никогда ранее не просыпавшийся вулкан, превратить его тело в безвольный мешок костей, который только подчиняется, не имея своего собственного «я». Это слишком, когда каждый поцелуй — ожог, когда каждое прикосновение забирает с собой отдельный кусок кожи; Чимин в его руках сгорает и превращается в пепел. Чонгук трахает грубо и глубоко, но ему мало: он хочет слиться, превратиться в единое, потому что от этого маленького тела в его руках, невероятно пластичного и гибкого, у Чонгука перехватывает дыхание. Чимин как самое выдержанное вино, он разливается сладкой патокой по крови, так, что Чонгук готов испивать его всю жизнь. Чимин не зря пьёт свои милкшейки: по вкусу он лучший коктейль из всех, а его блестящие пахнущие карамельные губы — это вишенка на торте. Чонгук их сосёт, вылизывает, кусает и не может насытиться. У Чонгука с этим мальчишкой все желания рвутся наружу, его бы не в туалете наспех трахать, а на шёлковые простыни уложить и миллиметр за миллиметром изучать тело, на каждом участке оставляя свою печать, а еще — написать на нем своё имя и никогда не отпускать. Чонгук готов любить его каждую ночь, каждую секунду своих часов посвятить ему. Наверное, это похоть. Если да, то она пройдёт совсем скоро: Чонгук его выебет, и всё закончится. Чонгук водит по его члену, ускоряется сам и руку ускоряет тоже; Чимин кончает на свой живот, его трясёт в послеоргазменной судороге. Чонгук вжимает его в себя и кончает следом, а потом — выходит, аккуратно сажает его на подоконник, стягивает с себя презерватив и застёгивает брюки. Сам вытирает салфетками живот Чимина, не позволяя тому шевельнуться, но Чимин спрыгивает вниз, и Чонгук заправляет его рубашку в брюки, снова целуя мокро и долго, и выходит первым. Так ничего и не сказав. Оставляет опустошённого и оттраханного парня внутри и возвращается в зал. Чимин долго поправляет волосы, два раза умывается и заставляет себя вернуться в зал. Треснуто улыбается Юнги, который так же слишком увлечён Тэхеном. На вопрос Мина, почему так долго, Пак говорит, что выкурил три подряд; Юнги не переспрашивает, только укоризненно качает головой. Чонгук помешивает лёд в своём виски и смотрит на парня, не отрываясь. Чимин притворяется, что копается в десерте, но взгляд, прожигающий его лицо, не чувствовать невозможно. И Чимин смотрит в ответ, поднимает веки и тоже долго и пристально всматривается, думает, есть ли у него душа, бывает ли она у таких. Смотрит и понимает, что на своей теперь рана размером в ладонь, лечи-не лечи: будет ныть и зудеть, а в самые тёмные ночи открываться и кровоточить по-новой, потому что у таких, как Чонгук, души не бывает. У таких, как Чимин, таких парней - тоже. Наконец-то, ужин подходит к концу. Пак, бросив быстрое "пока", первым бежит к порше, а Юнги ещё пару минут общается с парнями у входа. У Мина отличное настроение, Чонгук, оказывается, принимает его предложение. А ещё Юнги долго и с восторгом рассказывает о Тэхёне, и Чимин бы приревновал, если бы собственные мысли дали такую возможность, перестав подкидывать картинки с Чонгуком. Наверное, это временное помутнение, с кем не бывает, просто захотелось разнообразия, или тупо месть Юнги за обиду, за то, что он буквально не отрывал взгляда от Тэхёна. Пройдёт. Тут без вариантов. Тэхён в восторге от Юнги и даже не скрывает этого, всё рассказывает, что Юнги, оказывается, лично знаком с его любимым режиссёром и, более того, в прошлом году посещал показ, где участвовал и Ким. Чонгук слушает вполуха, даже на дороге с трудом концентрируется, все его мысли сейчас заняты Чимином. Наверное, это просто влечение, похоть; захотелось, и Чонгук поддался, должно отпустить. Точно должно. Он же получил, что хотел.***
Вот только, спустя четырнадцать дней, ничего не проходит. Чимин теперь только о Чонгуке и думает, сам неосознанно вслушивается в разговоры Юнги, и, когда тот говорит с тем по телефону, Пак почти не дышит. Чувствует себя девчонкой-подростком, бесится, что уже две недели прошло, а он живёт воспоминаниями. Каждый жест, каждый взгляд, каждое слово, блядский прищур, ожоги на коже и вкус виски на губах — всё помнит, в узелки собирает и откладывает в памяти. Не хочет верить, что это и есть любовь. Чонгук улетает в Токио на следующий день, заключает пару выгодных контрактов, отмечает в лучших ресторанах, празднует, как с Тэхёном, так и без него, но не забывает. Ни на минуту. Всё так же помнит вкус его губ, его голос в ушах, его детский взгляд, так тонко граничащий с блядским, не может избавиться от Чимина: даже если кожу с себя снять - не забыть уже. Чонгук уже неделю в Сеуле и каждый день звонит Юнги, всё надеется случайно услышать рядом голос Пака. Бесится на себя, закрываясь часами в кабинете, а потом решает, что, может, это любовь. Не та, что была «до», а самая настоящая. Может, она именно такая и бывает, приходит случайно, плюет на все правила и приличия, заседает где-то под грудиной слева и начинает жить своей жизнью, не считаясь с тобой. У Чонгука там всегда дыра была, а теперь сидит там мальчик этот маленький, с персиковыми губами, и хлопает ресницами. Пак Чимин — лютое порно, и оно безостановочно проигрывается в голове Чонгука, не давая продохнуть.***
Чимин просыпается в полдень, смотрит на пустую половину Юнги и лениво тянется к мобильному на тумбочке. "Я влюблён в тебя, до одури", — высвечивается на экране от незнакомого номера. Пак ни секунды не сомневается, от кого это. Подскакивает на постели и набирает в ответ. "Кажется, и я". "Собирай вещи, мы проебали первое свидание, зато устроим первый совместный ужин у меня дома". "Я приду со своими бургерами". "Я буду жарить стейки во дворе, нахуй бургеры". Это точно любовь.