Пальма от ума

«Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!»

       Впечатлительные школьницы на ряду сзади, которых изначально привели на спектакль не по доброй воле, а для более близкого ознакомления с шедевром Грибоедова, восторженно перешептывались. Дама в тяжелом бархатном платье и с огромной прической возмущенно на них шикала – «совсем молодежь распустилась».        Главный Чацкий всея Москвы конца девяностых Олег Евгеньевич Меньшиков уже готовился гневно и разочарованно бросить «Карету мне, карету!» и широким шагом покинуть сцену (количество шагов у них, небось, тоже отрепетировано), когда произошел случай, о котором не принято вспоминать.

«Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок!»

       С губ хмурого, как туча, Меньшикова почти что сорвалась финальная фраза, как вдруг зал испуганно выдохнул, кто-то даже в голос взвизгнул, сотрудники охраны кинулись к сцене, но разве они могли обогнать ускорение свободного падения?        Вы спросите, при чем тут ускорение? Ответ будет неожиданным. Без каких-либо предупредительных сигналов, без объявления бомбардировки, да и вообще непонятно откуда, из района правой стороны балкона полетело… увесистое на вид кашпо со средних размеров пальмой. Кашпо перемещалось по красивой параболической траектории, медленно и неуклюже вертясь в процессе, разбрасывая вокруг сухую землю. Завсегдатаи первых рядов партера, которые были одарены раздачей манны небесной чернозема из цветочного горшка, повскакивали с мест, гневно вереща. Амфитеатр на пару с серединой балкона тоже были в шоке, но из-за невыгодного положения в зале чернозема им не досталось (в конце концов, должна же быть еще какая-то плата за возможность увидеть своих кумиров вблизи, кроме непомерной цены билета?).        Все происходит в считанные мгновения. Громкое «Бл!!!» голосом Чацкого. Взметнувшиеся полы сюртука. Грохот. Зрители в шоке вопят. Охрана вскакивает на сцену.        Кашпо разлетелось на черепки. Пальма безвольно валялась на деревянном полу, театрально раскинув листья, будто она играла роль Анны Карениной, бедной Лизы и Дездемоны в одном флаконе. Земля лежала на сцене аккуратной кучкой.        Она прятала под собой не успевшего увернуться от коварной пальмы человека, упавшего под тяжестью горшка навзничь. На данный момент земля не укрывала от всего мира только длинные ноги в серых брюках, да раскинутые руки в черных рукавах с белыми манжетами. Голова с густыми черными волосами терялась среди трагично раскинутых листьев пальмы.        Светооператор опомнился и включил свет в зале.        Зрители в панике заголосили, осознав наконец, что происходит. Игорь Охлупин в фамусовском халате первый кинулся разгребать завалы со своего начальника и вдохновителя, из-за кулис белобрысым вихрем вылетел Никита Татаренков, охрана бросилась им на помощь. Главный герой был неподвижен, и вот уже кто-то собирался звать врача, кто-то – милицию, а еще большее число народу просто тихонько всхлипывало. В конце концов, жертва происшествия всегда имела способность собирать в ряды своих поклонниц самых экзальтированных дам.        Где-то спустя минут пять люди подуспокоились и отрешенно замерли. Прибежал милиционер и велел никого из зала не выпущать. Все это время на сцене, превратившейся в московский филиал краснодарских сельхозугодий, продолжалась бурная деятельность, и тут внезапно…        Пальма издала громкий рык и совершенно не по-каренински тряхнула листьями. Импровизированные дачники-садоводы из числа труппы «Театрального товарищества 814» разбежались в стороны, охнув с синхронностью, которую Николай Васильевич горячо пожелал бы видеть в немой сцене знаменитого «Ревизора». Чернозем рассыпался следом, и пальма отлетела куда-то вбок, врезавшись в живот и без того ошеломленного Татаренкова. Человек, погребенный под пальмой, встал, произведя впечатление не меньшее, чем разбившая гроб и откопавшая себя из могилы Ума Турман.        Людям явила себя темная сущность Чацкого всея Москвы (по совместительству цирюльника всея Сибири) Олега Евгеньевича Меньшикова. Темной она была не столько потому, что Олег Евгеньевич практиковал черную магию, сколько из-за исключительной липкости гордости земли русской – плодородной южной черноземной почвы, которая в глубине горшка оказалась куда влажнее, чем та, которая рассыпалась в полете. Почва облепила сюртук (он был черный, поэтому это не так бросалось в глаза) и брюки (серые, отчего земляные пятна были очень даже заметны), а еще категорически пересмотрела цвет белой рубашки, сделавшейся грязновато-коричневой.        Герой дня распрямился и поднял опущенную доселе голову. Его лицо, перемазанное черноземом, пылало гневом, в волосах застряли плодородные куски той же самой южной почвы. Глаза-угольки испепеляли все вокруг, а изящные кисти рук были сжаты в кулаки, которые, можно побиться об заклад, разжать оказалось бы непросто.        Шумно вдохнув, Олег Евгеньевич в сердцах бросил стальным от гнева голосом: «Карету мне! Карету!», мощно развернулся на каблуках, отчего из его волос вылетело несколько комьев земли, один из которых угодил во все еще стоявшего на сцене с пальмой в обнимку Татаренкова, и, сердито стуча каблуками ботинок, удалился за кулисы с гордо поднятой головой.        В зале наступила немая сцена.