***
Кто-то бешено барабанит в ставни. — Розенкранц! Гильденстерн! — зовёт голос. Розенкранц моргает и пристально смотрит на Гильденстерна, ещё до конца не проснувшись. Гильденстерн выбирается из постели, протестующе постанывая. — Да? — отвечает он посланцу. Розенкранц не может расслышать ответ. Его глаза слипаются. Его вновь будит Гильденстерн, тряся за плечи. — Вставай, — приказывает он, бросая ему дорожную одежду. — Я уже всё собрал для нас обоих. Розенкранц неуклюже одевается. — Что он сказал? — спрашивает он. — Посланец? Высочайшая воля, — говорит ему Гильденстерн. — Это было что-то срочное. За нами послали. Эти слова вертятся на кончике языка, как полузабытая песня. Когда он открывает рот, они ускользают.***
Пол уходит из-под ног. Верёвка натягивается. Шея ломается.***
Кто-то бешено барабанит в ставни. — Розенкранц! Гильденстерн! — зовёт голос. Он моргает. Над ним гниющие балки. Он думает, что там должно быть ясное небо, голубой туман сумерек. Крик ворона, скрип верёвки. — Да? — он слышит, как Гильденстерн отвечает посланцу. До этого что-то было. Он не может вспомнить. Забыл. Гильденстерн бросает ему дорожную одежду: — Вставай, — приказывает он. — Помоги мне собраться. Розенкранц одевается и задумчиво завязывает шнурки. — Что он сказал? — спрашивает он. — Высочайшая воля… — …это было что-то срочное! — ликующе прерывает его Розенкранц, как только слова приходят ему в голову. Гильденстерн выглядит раздражённым. — Если ты слышал, то нет смысла меня спрашивать. — За нами послали, — медленно говорит Розенкранц, а затем более решительно. — За нами послали. — Да, — соглашается Гильденстерн с удивлённым выражением лица. — Давай не пойдём. — Что? — восклицает Гильденстерн, роняя помидоры. — Но за нами послали! Должно быть, был момент… — Это не значит, что мы должны идти, — здраво возражает Розенкранц. — Высочайшая воля, — протестует Гильденстерн, повысив голос. — Это было что-то срочное! — Боюсь, что мы придём слишком поздно, — говорит Розенкранц. — Но слишком поздно для чего? — Высочайшая воля, — твёрдо повторяет Гильденстерн. — За нами послали, и мы должны идти. Он суёт седельные сумки Розенкранцу в руки. Они идут.***
Пол уходит из-под ног. Верёвка натягивается. Шея ломается.***
Кто-то бешено барабанит в ставни. — Розенкранц! Гильденстерн! — зовёт голос. Он открывает глаза. В горле вкус крови и желчи. Он чувствует запах моря, вонь трупов и гнили. — Да? — он слышит, как Гильденстерн отвечает посланцу. — Высочайшая воля, — понуро говорит ему Розенкранц, когда Гильденстерн возвращается. — Это было что-то срочное. Гильденстерн бросает на него косой взгляд. — Я думал, что ты спишь. — Я спал, — соглашается Розенкранц. — И ты тоже. Но мы всегда просыпаемся, так ведь? Гильденстерн поднимает брови и пожимает плечами. — Однажды мы не проснёмся, — напоминает он Розенкранцу. Должно быть, был момент… — Ты уверен? — спрашивает Розенкранц. — Нет ничего более бесспорного, чем смерть, — отвечает Гильденстерн. — Это неизменный, надёжный конец. Все умрут и все родились. Хороший, чистый, конечный промежуток времени. — Все будут рождаться и все умерли, — пробормотал Розенкранц. Есть что-то... что он забыл. Должно быть, был момент… — Я думаю, что всё наоборот, — говорит Гильденстерн, и в то же время Розенкранц выпаливает: — Давай не пойдём. Они оба замолкают, глядя друг на друга. — Я думаю, я правильно сказал, — наконец осмеливается Розенкранц. — Что? — спохватывается Гильденстерн. — Мы не можем не идти. За нами… — За нами послали, — прерывает его Розенкранц. — Да. — Высочайшая воля, это было что-то срочное, — возражает Гильденстерн. — Давай не пойдём, — повторяет Розенкранц. Когда Гильденстерн не отвечает, он продолжает. — Что случится, если мы не придём вовремя, ты знаешь? — Не знаю, — признаёт Гильденстерн. — Но я… — Боишься, что мы придём слишком поздно, — кивает Розенкранц. — Давай не пойдём, — повторяет он в третий раз. Гильденстерн долго смотрит на него. — Давай не пойдём, — наконец соглашается он.***
В этот день они отправляются на прогулку, но не к указанной цели, а просто бесцельно гуляют. Гильденстерн берёт с собой собранную еду, и они устраивают простой пикник в тени деревьев. — Почему мы не пошли? — наконец, нарушает тишину Гильденстерн, перекатывая между пальцами монету. — Мы должны были пойти. Это была высочайшая воля. Срочное. — У нас был выбор, — отвечает Розенкранц. — Так что же это было? — фыркает Гильденстерн. — Просто иллюстративный пример свободной воли? Демонстрация способности человека выбирать направление в своей жизни? Розенкранц пожимает плечами. — Я не хотел идти. — Доказательство самоопределения, — оживляется Гильденстерн, — что мы больше, чем актёры на сцене жизни, следующие сценарию, написанному беззаботным автором для прожорливой публики. За нами послали, и всё же мы не пошли! Будут последствия, возможно, изменения в чём-то большем. — Как взмах крыльев бабочки, — соглашается Розенкранц. Гильденстерн не обращает на него внимания, монета выскальзывает из его пальцев. — Возможно, произойдёт что-то ужасное, и это будет наша вина, потому что за нами послали, а мы не пошли. Но это будет не только наша вина, потому что вся эта ситуация, конечно, произошла из-за кого-то другого. Тысячи решений привели к этому моменту, и, поэтому, можно ли взвалить ответственность на плечи только одного человека? Или в этом случае двоих? — он удовлетворённо кивает. Розенкранц приближается к нему и осторожно кладёт голову на плечо Гильденстерна. Ладонь Гильденстерна ложится на его бедро, вторая рука касается спины Розенкранца. Пальцы Гильденстерна сплетаются друг с другом, и монета, балансировавшая на костяшках пальцев, падает на землю. Розенкранц кинул на неё быстрый взгляд. Орёл.***
Они поворачивают назад к дому, но чем дальше они едут, тем незнакомее становится лес. — Думаю, мы потерялись, — говорит Розенкранц. — О, определённо, — раздаётся голос позади, и они поворачиваются, чтобы увидеть странно знакомого человека в разноцветной и разномастной одежде. — Вы потерялись ещё в самом начале. — Можно ли в самом деле потеряться, если не знаешь, куда идёшь? — парирует Гильденстерн. — За вами послали, — говорит Актёр, игнорируя его. Вместо этого он смотрит на Розенкранца. — Но вы не пошли. — Мы должны пойти? — спрашивает Розенкранц. Актёр смеётся. — Милый мальчик, это необходимо. Без вас все разваливается. — Что — всё? — спрашивает Гильденстерн. — Пьеса, — отвечает Актёр. — И какие роли мы играем? — спрашивает Гильденстерн. Актёр пожимает плечами. — По крайней мере, это роли со словами. Не всем так везёт. Гильденстерн выглядит обеспокоено, а Розенкранц чувствует воспоминания о дыме в горле и обжигающей боли в глазах. — Нет, — говорит он Актёру. Актёр наклоняет голову, с любопытством смотря ему в лицо. Он внимательно изучает Розенкранца, а затем пожимает плечами. — Делайте, как хотите, — говорит он. — Если сможете.***
Они прибывают в Эльсинор. Много дней они пытались вернуться домой, но почему-то всё равно оказывались в замке. И тем не менее, они опоздали. Слуга уводит их лошадей и расторопно проводит на аудиенцию с королевой. Они получают письмо, а затем их садят на корабль с каким-то человеком по имени Гамлет. — Что мы здесь делаем? — жалобно спрашивает Розенкранц, сжимаясь напротив Гильденстерна в их тесной затхлой каюте. — Мы не хотели идти. — Мы сели на корабль, так? — отвечает Гильденстерн, проводя пальцами по волосам Розенкранца. — Как только садишься на корабль, уже не можешь выбирать направление. — Но мы не выбирали садиться на корабль, — возражает Розенкранц. Он закидывает свои ноги на ноги Гильденстерна. — Как мы здесь оказались? — За нами послали, — задумчиво отвечает Гильденстерн. — В этом не было выбора, никакой свободной воли. За нами послали, и мы пришли. Наши пожелания были несущественными, кажется, выбор — это всего лишь ловкая иллюзия. Мы не решали рождаться. Но мы родились и были отправлены по направлению к смерти, независимо от того, как бы мы ни хотели избежать всей этой проклятой истории. — Что произойдёт потом? — спрашивает Розенкранц. Он проводит пальцами по груди Гильденстерна. — После того, как мы высадимся, что будет дальше? — Мы передадим письмо королю Англии, — отвечает Гильденстерн. — Это то, что нам сказали. — А после смерти? Гильденстерн пожимает плечами; голова Розенкранца двигается вверх и вниз вместе с ними. — Грошовые похороны и дыра в земле, но нас всё равно не будет там, чтобы это увидеть. И после — окончательный распад, как тела, так и памяти. — Чьей памяти? — спрашивает Розенкранц. — Других, конечно, — пренебрежительно отвечает Гильденстерн. — Тогда мы уже не будем ничего помнить. Должно быть, был момент… Розенкранц вздыхает, крепче прижимаясь к Гильденстерну. — Было бы хорошо, — бормочет он. — Думаю, мне бы это понравилось.***
Пол уходит из-под ног. Верёвка натягивается. Шея ломается.***
Кто-то бешено барабанит в ставни. — Розенкранц! Гильденстерн! — зовёт голос. Он открывает глаза. На щеках ощущаются слёзы. Крик застрял в горле. Розенкранц осторожно открывает рот. Не выходит. Должно быть, крик застрял в трахее. Он закрывает глаза. — Да? — он слышит, как Гильденстерн отвечает посланцу. — Мы можем не идти? — жалобно спрашивает он, когда тот возвращается. — Мы можем просто... лечь спать дальше? Гильденстерн долго молчит. В конце концов Розенкранц открывает один глаз. Гильденстерн смотрит на его шею, как будто видит то, чего там нет, и медленно качает головой. — Не думаю, — неуверенно говорит он — думаю, мы должны идти. — Останемся, — умоляет Розенкранц. Он так устал. Гильденстерн сглатывает. — Хорошо, — тихо отвечает он. Он приподнимает углы покрывал и проскальзывает под них, ложась и повторяя своим телом изгибы тела Розенкранца. — Мы можем остаться. — Его рука поднимается, чтобы слегка погладить шею Розенкранца гипнотическим, медитативным движением. Розенкранц улыбается, лениво целует Гильденстерна в лоб и засыпает.***
Он просыпается позже от настойчивого языка во рту и руки в штанах. Он задыхается в поцелуе, изгибаясь под телом Гильденстерна. Тот упивается его дыханием. Он отчаянно кусает губы Розенкранца, а его ногти вычерчивают красные линии на его шее. Розенкранц поглаживает поцелуй; гладит Гильденстерна руками, чтобы расслабить и успокоить. Он откидывается назад так, чтобы заглянуть в глаза. Гильденстерн смотрит на него с тщетным ужасом. Он сжимает Розенкранца до синяков. Ответное чувство просыпается и в Розенкранце, оно угрожает проникнуть ему в горло и задушить его, лишить воздуха… Они обрушиваются друг на друга, создавая яростный клубок губ, зубов и рук. Розенкранц впивается в плечо Гильденстерна, ногти Гильденстерна вонзаются в его спину, а между ними пот, сперма и кровь. Они кончают вместе, тихо кричат друг другу в рот, не в силах сказать, где начинается один и заканчивается другой. Позже Розенкранц — или, может быть, Гильденстерн — скатывается с кровати, чтобы взять тряпку. Гильденстерн — или, может быть, Розенкранц — осторожно вытирает их обоих. Один из них снова погружается в сон. Другой наблюдает и считает их одновременные вздохи.***
Их вытаскивают из постели — на корабль. — Почему вы это делаете? — кричит Гильденстерн, когда в руки Розенкранцу суют конверт. — Зачем это нужно? Розенкранц с любопытством открывает конверт. Письмо внутри абсолютно пустое. — Мы не можем быть такими важными, — продолжает протестовать Гильденстерн. — Что бы произошло, если бы мы не появились? Что мы делаем такого важного? Почему два других актёра не могут занять наши места? Мы садимся на корабль. Это не так сложно. Любой мог сделать это. Почему им нужны именно мы? — Без вас, — говорит Актёр, выходя из-за мачты, — ничего не может случиться. Конец не будет иметь смысла, понимаешь? — Какой конец? — спрашивает Розенкранц. — Нет никакого конца! Почему мы должны... Он прервал сам себя и шумно сглотнул. Актёр смотрит на них с чем-то вроде жалости во взгляде. — Каждая трагедия состоит из тысячи маленьких, — говорит он, почти дружелюбно. — Отец убит, мать замужем. Мальчика подталкивают к безумию, девушку — к самоубийству. И в конце, человек умирает — слияние трагедий, которое делает её больше, чем всё остальное. — Но как это связано с нами? — настаивает Гильденстерн. Актёр пожимает плечами. — Трагедия — не трагедия, если она не засвидетельствована. Без зрителей трагедия — это просто смена состояний, переход от жизни к смерти, от невинности к знанию, от безумия к здравомыслию. — А разве не должно быть наоборот? — спрашивает Розенкранц. — От здравомыслия к безумию? Актёр просто улыбается. — Это всё не имеет никакого смысла! — отчаянно рычит Гильденстерн. — Почему мы? Почему мы должны быть здесь? Неужели наше существование на этом корабле настолько важно? — Вы — небольшой шаг на пути причинности, кирпичик в основе рациональности. — И ради этого, — страдальчески кричит Гильденстерн, — мы должны умереть? В конце всего этого, такой и должна быть наша судьба? — Ну… — говорит Актёр. — Люди не любят неопределённость.***
— Должно быть, был момент, тогда, в самом начале, когда мы могли сказать — нет… — говорит Гильденстерн. Он безысходно смотрит на верёвку, обвивающую шею Розенкранца. — Но мы как-то его упустили. Ладно, в следующий раз будем умнее. — Честно говоря… — говорит Розенкранц, протягивая к нему руку и переплетая их пальцы. Гильденстерн так сильно сжимает его руку, что она белеет. — Говоря откровенно, так даже легче. Он отводит взгляд, и Гильденстерн не видит его обмана. Пол уходит из-под ног. Верёвка натягивается. Шея ломается.