***
Однажды Уилсон застаёт его в смокинге, брызгающим на себя отцовский одеколон. Уэйд, свесив ноги, обтянутые латексом, с подоконника, усмехается и игриво спрашивает: — О, Питти-бой, будем играть в Джеймса Бонда и неуловимого преступника? И в конце Бонд обязательно сверху? — Нет. Я иду на свидание, — коротко отвечает Питер, в отражении разглядывая себя. Он боковым зрением видит, как хищно поднялись у Уэйда плечи. — С Мишель. Уилсон кивает, и маска его натягивается от злобного оскала. Он перестаёт дёргать ногами, а тело его кажется напряжённым и натянутым, как струнка. Уэйд молча наблюдает, как Паркер наводит на себе красоту, которую никогда не наводил для него, а потом, когда уже невозможно было терпеть, с самой мерзотной в мире интонацией выбрасывает: — О. И что же такого ты нашёл в Мишель? — ее имя он произносит с нескрываемым ревностным отвращением. — Она милая, умная, с длинными волосами и прекрасной родословной. Она хорошо учится, а ещё… — Питер завязывает галстук, — у неё большие сиськи. В конце концов, Паркеру надо думать о будущем, а эта девушка — мягкая и послушная — прекрасная партия. — Но я тоже милый, — медленно отвечает Уилсон, игнорируя остальные критерии. Паркер пожимает плечами. У них свободные отношения. Никакой привязанности, никаких рамок. Уэйд это знает, но почему-то всё равно дожидается Питера со свиданки, лёжа на его кровати, от скуки разобрав его фотоаппарат и порвав всю плёнку. Дэдпул считает до тысячи, читает комиксы, дрочит на его нижнее бельё. Время перевалило за полночь. Он уже почти готов кого-то убить, как Питер возвращается, совсем не удивившись беспорядку. У Паркера растрёпанные волосы и помятый костюм. От него тянет добротным скотчем, бескрайней степью и едва уловимыми нотками пота и полученного удовольствия. Уэйд видит его довольную, как у кота, морду, и, скривившись, с желчью задает вопрос: — Ну как всё прошло? Он буквально брызжет ядом. Питер видит окровавленные катаны и говорящие о многом длинные полосы на крепком животе Уилсона и, идя в ванну, через плечо кидает: — На тебя ничего не осталось. Прости, чувак, она была слишком хороша. Паркер наскоро принимает душ, натягивает шорты и видит, что Уилсон никуда не делся. Дэдпул говорит, что посидит тут, пока Питер не заснёт, потому что у Дэдпула стоит на спящих мальчиков, а так как Спайди без сил, ему нужна перезарядка (обконченные за целый день боксёры в шкафу Паркер увидит только утром). Питер, обхватив подушку, видит, как Уэйд гладит себе пах через костюм. По телу разливается приятное тепло и слабость, и поэтому он почти мгновенно засыпает. Где-то на периферии до него доносится горячий выдох: — Эй, Питти-бой. А Мишель бы приняла за тебя пулю? — Что за вопрос? — Паркер даже не открывает глаз. — Откуда мне знать?.. Наверно, нет. — А я — да. Эти слова и то, с какой гордостью и высокомерием они сказаны, — это говорит обо всём. От пышущих дэдпуловских сантиментов у Питера табуном скачут мурашки по коже — так, что сон словно рукой снимает, а сладкая, пахнущая цветами Мишель на пару мгновений остаётся где-то далеко. Паркер хочет сказать, что всё дело в бессмертии Уэйда, но молчит, слушая, как тот дрочит на его бёдра. Дэдпул вряд ли хоть раз добровольно соглашался принять за кого-то смерть. Уэйд не перечит, когда возникает на пороге с твёрдой целью перепихнуться как раз в те моменты, когда Питер идёт на встречу с Мишель. Он понимающе кивает с выпирающим твёрдым необузданным стояком через латекс, но Паркер видит его тяжёлый ретивый взгляд, который обычно не предвещает ничего хорошего. Он выучил Дэдпула как себя. Питер предупреждает Уилсона, чтобы тот не трогал ни Мишель, ни её родителей, и никак косвенно не причинял ей вреда. Он касается пальцем его широкой груди, давя прямо в солнечное сплетение, с расстановкой уронив: — В конце концов, я тебя не держу, и ты тоже можешь зайти в бордель, снять себе азиатку-девственницу или кого-то ещё. Спусти пар без меня, расслабься и наслаждайся жизнью, чел. Спайди его не боится. Он смотрит на высокого, крупного Уэйда и видит в нём побитую, брошенную на произвол судьбы собаку. Уилсон мрачно мотает головой, смотря в пол, что-то бормоча себе под нос. Он снова остаётся его ждать, как сторожевой пес, по-сучьи скуля и сдирая ногтями обои. Когда Уэйду всё-таки перепадает, он просит Питера быть мягче. Не так резко выдергивать его печень, нежно гладить рёбра, легко перебирать его позвонки и с непередаваемой заботой целовать оголённый кадык. Для Питера это граница. Переходить её он не собирается, поэтому даёт Уилсону звонкую пощёчину и с грубым шлепком яиц о его аппетитную задницу выдыхает, опускаясь всем весом на надёжное дэдпуловское тело: — А если пуля будет адамантиевой? Один из Уилсонов утробно стонет, пошло подрагивая, а другой не может собрать свои мысли воедино — крупный член Спайди всё ещё внутри, сочащийся паучьей спермой, а в глазах стоят космически ослепляющие круги. Паркер припадает ухом к грудным мышцам и слышит, как внутри Уэйда бьются несколько кровоточащих сердец. Он слышит их неровный стук, прыгающих с темпа на темп, как грёбанный оркестр без дирижера. На Питера накатывает глухая уверенность, что если бы не Мишель, Дэдпул предложил бы ему управляющую строем палочку. Это обухом ударяет его по затылку. Уилсон его обнимает, не дождавшись, пока у обоих пройдёт посторгазменная нега. Он перекатывается, грузно, по-свойски вдавливая Питера в кровать, и медленно начинает покрывать легкими поцелуями веки, брови, переносицу… У чувственных опухших губ он хрипит: — Даже если она будет адамантиевая. С Мишель у Питера всё складывается хорошо. Она, безусловно, дорожит им, готовя ему печенья и беспрекословно выполняя любые просьбы. Её отец занимает высокую должность в самом влиятельном банке штата. На одном из ужинов в воскресенье он тонко намекнул, что может заняться обустройством карьеры Питера, и за будущее он вообще может не волноваться. Её мать тоже души в нём не чаяла, называя его очень скромным и обаятельным мальчиком. Паркер улыбался. Под новеньким джемпером и школьными брюками у него были синяки от тяжёлых уэйдовских ладоней, укусов от крепких зубов и нескончаемые засосы.***
Они сидят в любимой забегаловке Уилсона, где продают лучший тако во всех блядских штатах. Уэйд кушает, как последняя свинья: его морда, как и всё пространство вокруг, в соусе, крошках, салфетках и коле. Питеру тако пришлось не очень, но во имя собственного здоровья он благоразумно промолчал, благодушно оставив свою порцию Дэдпулу. — Понимаешь, Питти, в этом и есть смысл — вот ты набиваешь себе рот чертовски острым тако, так, что внутренности начинают гореть, и тебя вот-вот вывернет наизнанку, а перед тобой стеклянная бутылка газировки — холодная и болеутоляющая… Протяни руку, и вулкан внутри потушится. Ничего сложного, никакой уличной магии и ловкости рук. Но тогда ты проиграешь. В этом вся суть: ты держишься и не даёшь себя сломать. Есть в этом что-то библейское, а, детка? Старый добрый сука Уэйд широко и обезоруживающе улыбается. Его пальцы всё ещё в инопланетянской крови, а костюм в ошмётках вражеского мяса. Паркер уверен, что Уилсон раскрыл перед ним душу. Вряд ли Уэйд кому-то рассказывал, как важна для него это связь — фастфуд, внутренний стержень и Бог. Никаких сантиментов, мысленно повторяет Питер. — И да, Спайди, я, кажется, кончил, — говорит Уилсон, проверяя себя между длинных массивных ног. Он смеётся, и на его лоснящемся от счастья лице можно прочесть — так выглядит его лучший сон: сидеть со своим ёбырем в любимой забегаловке и говорить о какой-то хуйне целую вечность. Он целуется с Мишель, трепетно прижимая её худое тело к себе, когда он замечает Уэйда. Дэдпул сидит на ветке раскидистого дуба, хищно смотря на милую парочку снизу, прямо как из лучшей семейной рекламы по федеральному каналу. По нему видно — для Уэйда это чистое предательство. Грёбаный Уилсон выглядит злым, от него несёт съедающей всё святое агрессией и нехорошей губящей ревностью. Питер, не отрываясь от губ Мишель, видит, как борются все хорошие и самые тёмные стороны личности в одном Уилсоне. Паркер, полностью отдавая отчёт своим действиям, опускает пальцы на ягодицы своей девушки и замечает еле уловимую дрожь в Уэйде — пружина внутри него сжимается всё туже с каждым новым стоном Мишель. Дэдпул исчезает. На следующий день они видятся в отеле. Питер, горя от злости и решаясь наконец-то поставить точку в их порочной и ни к чему хорошему не ведущей связи, заходит в номер и ахает. Уилсон, привычно ничуть не стыдясь своей наготы и некрасивой кожи, почти умоляет Спайди: — Поцелуй меня, как её. Сделай мне подарок на Рождество. Уэйд не говорит «пожалуйста», но его глаза, рассечённые сеточкой красных капилляров и лопнувших сосудов, полны такой небывалой горести, боли и уныния, в которых Питер не сдерживается и тонет. Уилсон с размаху опускается на колени, бессовестно утыкаясь лицом в подтянутый живот Паркера и громко, навзрыд даёт волю чувствам. Он непозволительно хрипит и яростно сотрясается, горько, по-настоящему скулит так, как не скулила ещё ни одна бродячая собака. Уилсон утопает в слезах, захлёбывается в них и в собственном положении. Он сломался, и стыд за свою слабость буквально пожирал его на глазах у всего проклятого света. Когда Уэйд приходит в себя и начинает ровно дышать, он поднимает опухшие глаза, встречаясь с непростительно холодным взглядом Питера мать его Паркера. Питер бессердечно говорит, не спрашивая, а просто констатируя факт: — Выстрел будет навылет. Уэйд, у которого болела грудная клетка, отважно и доблестно произнёс: — Так даже лучше. Паркер кивает. И хотя до Рождества ещё далеко, он поднимает сухие ладони, любовно оглаживая сильную шею Уилсона, уши, затылок… Его кожа на ощупь как жёваный кусок сырого мяса. Питер опускается, целуя мокрые солёные щёки, а потом дотрагивается до дэдпуловских губ — трогательно и лирично. Питер целует Уилсона так, будто не было его истерики несколько мгновений назад, а ещё раньше — не появлялась сука Мишель, а «только секс» и вовсе не был обговорён. Кристально чистое чувство — бескорыстное, беззаветное, страстное и оглушающее. Паркер вкладывает в это всю свою душу. Ещё за секунду до того, как Питер перестал целовать Уилсона, он понял — он не сможет сказать «нет» Дэдпулу. По крайней мере не сейчас, не сегодня, когда весь его живот и пах залит слезами, а Уэйд, подыхая, держится за него, как утопающий — за последнюю надежду. Уилсон задыхался, прося ещё и ещё, а Паркер, к своему удивлению заметил, что раны на Уэйде с трудом заживают. Регенерация дала сбой. От Уэйда не оставалось ничего. Он был выжженным полем, которое Питер, сам того не желая, собственноручно сжёг. Уилсон, ещё в прошлом месяце с дикой бравадой несшийся по склону навстречу лихой смерти и трупам-врагам, уже сейчас превратился в ничтожество. Он был разбит и подавлен, и на его плечи будто опустился неведомый груз скорби и внутренних терзаний. Подавлен и вытоптан вдоль и поперёк. Паркер подумал, что Дэдпул, скорее всего, изгой в собственной башке. Питеру не было его жаль, как бы он ни пытался разбудить в себе это чувство. Но в нём всё ещё было желание — единственное, что его притягивало к нему. Тряпка Уэйд ему не нравился, но у того по-прежнему оставались привлекательное тело, хороший член с выразительно выступающими венами, а умение дерзко трахаться никуда не ушло. Уилсон драл его в душе, на столе, в лифте башни Старка. Они поменялись ролями, но Питер безапелляционно требует, чтобы Уэйд смотрел ему прямо в глаза, даже если по крови разливается сильнейший адреналин, а от ощущений горячих стеночек вокруг эрогенной плоти плавится сознание. Ни в коем случае не отводи взгляда. Через него проносится сбивающий здравый рассудок ток. Уэйд трахает Паркера, не отводя глаз от его зрачков, а Питер, когда уже становится невыносимо терпеть, жестко говорит: — Да соберись ты уже, блядь! Приди в себя. Хватит сопли распускать, как безмозглая ёбанная школьница. Я, бля, не обещал тебя любить. Ты, кажется, тоже. Уэйда, растерзанного и опустошённого, это отрезвляет. Питер видит, как ему больно, но уже на следующей встрече Мстителей Тони Старк — явно нехотя — хвалит Дэдпула, подчеркнув, что без него наша миссия залупы не стоила бы. Паркер улыбается и подбадривающе кивает Уилсону через стол — тот начинает острить со Старком и даже с Роджерсом, явно переходя грань дозволенного, но Питер этому рад: старый Уилсон куда лучше нового. Дэдпул на самом деле приходит в норму, окрепнув и по ощущениям отрастив себе ещё больший член. Он опять строит из себя любовного гиганта, как в старые добрые времена, жарко вылизывая Паркера между ягодицами широким мазом языка. «Мишель» для них табу, и часто, возвращаясь от неё, Питер застаёт у себя дома всю свою одежду запачканной спермой. Комиксы, плакаты, фотопленка, вазы и рамка с выпускного — всё это изгажено и с особым вдохновением уничтожено. В какой-то момент Паркер осознаёт: для него это чертовски важно — знать, что он морально входит в Уэйда точно также, как тот в него — физически. Питер трогает все его рычаги, не нажимая на самые больные места только по одной причине: Спайди нравится осознание своей власти. Его устраивает, что по щелчку пальцев он может опять разрушить Уилсона, а потом собрать воедино, наскоро скрепив его скотчем, клеем или степлером, если ему будет скучно. Встряхнуть его, крикнуть на него отборным матом и засунуть его сочащийся смазкой член себе за щёку. Спайди не может отказать себе в этом удовольствии.***
Уэйд прижимается к Питеру широкой грудью, обвивая его длинными и сильными руками и ногами, горячими, как печка. От него исходит жар. У Спайди, медово растёкшегося, моментально встает, несмотря на то, что он только достиг крышесносящего оргазма, от которого на минуту онемело тело. Из него, казалось бы, Дэдпул выпил все соки, выжал его, как тряпку, чтобы Питер ходить нормально не мог, дышать, думать, целоваться с какими-то подлыми суками… Уилсон как хищный зверь закрывает Паркера телом от всего мира. Он раздельно и спокойно, смакуя каждое слово, обманчиво ласково шепчет прямо в ухо: — Я ее убью. Не сегодня, и не завтра, но её голова будет на моей стене, как трофей. Я обещаю... Её дрянная башка будет набита опилками и будет висеть прямо над камином, так, чтобы каждый раз садясь со стаканом виски в канун Рождества, я грелся и смотрел в её пустые глаза. И дрочил, думая о тебе. Питер цепенеет, но уже не от прошедшего оргазма. Он не произносит ни слова, чувствуя, как толстые дэдпуловские пальцы начинают гладить его между ног, а сухие губы собственнически проходятся по его мокрому плечу. Уэйд не даёт ему возможности вздохнуть, цепями обвивая его рёбра. Паркер ему не верит. Он держит в руках поводок от ошейника, который намертво въелся в мясистую шею Уилсона. Уэйд может бесконечно с завидным бахвальством пиздеть о мести, о ревности, называя её «неугодной неуверенностью», о том, как будет грустно Питти-бою, когда он её потеряет. Питти-бою достаточно вцепиться пальцами в его челюсть, чтобы тот перестал пороть чушь — плод своего поехавшего и неизлечимого сознания. С регенерацией у него всё ещё были большие проблемы. Питер перестаёт жить иллюзиями. Он чувствует, что его скотское поведение не знает границ, а Уэйд, как слепец, на плевок в душу благодарно кивает и целует пятки. Паркер чувствует себя отменным мерзавцем, и что на фоне Дэдпула с его маниакальной манией к убийствам он выглядит последним сукиным сыном. Вполне справедливо. И ничего не может с этим поделать.***
Уилсон просит его душить, пока Питер прыгает на его бёдрах. Питер, рвано выдыхая, каждый раз с каким-то болезненным блаженством видит слёзы в уголках дэдпуловских глаз. Он сомкнул пальцы, давя на позвонки, выступающий кадык и чувствуя бешено стучащую венку на шее. Забирать жизнь Уэйда Уилсона несколько раз за ночь становится для Спайди хобби. Никаких сантиментов, повторяет Питер. Но с Мишель так бы не получилось. Спайди бессовестно игнорирует последние попытки Уилсона остаться человеком. Паркера беззастенчиво пробирает услада от мысли, что наконец-то нащупал самое потаённое в Уэйде — его дыру в кровоточащем разбитом сердце, которую Питер, за всё время аккуратно щекоча, собрался разодрать. Это не было концом, потому что — ну, знаете, Дэдпула всегда можно собрать. Он просто падаль, готовая облизывать руку, которая сжимала его внутренности ради забавы. Питер откладывает этот момент, сладко его растягивая, наслаждаясь неминуемым крушением. Он даже не сдерживается и истерично смеётся за ужином с отцом Мишель, прикрываясь рукой. — Простите… Просто, понимаете, это всё ваши степлеры… У Паркера впервые с момента, когда умерли его родители, из глаз текут крупные, горячие дорожки слёз. Он чудовищно дрожит, с трудом выбираясь из-за стола. В ногах слабость, и он падает, сотрясаясь в припадке, не в силах вымолвить сквозь болезненный хохот ни слова. Отец Мишель протягивает руку, чтобы помочь, но увидев искажённое ядом и желчью лицо Питера Паркера, отходит в неподдельном испуге.***
Питер бессовестно гладит Уэйда по его голове. Уилсон, послушный мальчик, с неподдельной любовью облизывал его хер. Сосал нежную светлую плоть, вылизывая лобок, подтянутые яйца и бёдра, носом проводя по нежной коже. Это волной обдавало Паркера, и запоздало пришло осознание: Уэйд Уилсон никогда и никого так сильно не любил, как Питера Паркера. Это только подстёгивает. Паркер, с трудом отведя глаза от собственной розовой головки, пропадающей в глубокой глотке Дэдпула, зовёт его по имени. Уэйд, по-собачьи облизываясь, поднимает глаза. Питер ласково нажимает на курок, готовясь к финальному броску. Прежде чем произнести уже давно крутящиеся на языке слова, Питер вглядывается в лицо Уэйда так, будто в первый раз его видит. Он хочет запомнить каждую болезненную ямку на его лице, каждую глубокую рану, количество нарывов на один сантиметр его кожи, форму губ, скулы, твёрдый подбородок и надбровную дугу... Он жадно впивается в это лицо, глотая каждое движение мышц, зная, что сейчас всемогущему и не знающему поражений Дэдпулу будет очень больно, и хочет выучить наизусть в замедленной съемке, с какой скоростью и как пропадут эти озорные огоньки на дне его тёмных глаз, как погаснет жизнь в нём, как падёт его личность и как наконец-то в унисон перестанут биться все его тридцать сердец. Как Уэйда настигнет его погибель. Питер победоносно, с видом полного и необратимого торжества, с божественным триумфом произносит: — Я буду тем, кто будет держать тот револьвер. И видит то, что желал увидеть.