блинчики

Диана не умеет готовить панкейки — как и готовить в принципе, но панкейки по какой-то странной причине, о которой он отказывается говорить — любимая еда Стива, и их отсутствие расстраивает его больше всего (даже если внешне он этого никогда не показывает). Каждое утро, просыпаясь, наполовину лёжа на его стороне кровати, Диана встаёт и — не умываясь — сразу сонно бредёт на кухню, даже не пытаясь как-либо поправить волосы или стереть красный отпечаток подушки с щеки. Диана — по мнению Стива — идеальна в любом своём состоянии, а она сама и не задумывается о таких вещах. — Доброе утро, ангел, — слышится у плиты, где на сковородке шипит яичница, а в кастрюле варится овсянка. Стив выглядит настолько по-домашнему, насколько способен: в тапочках, фартуке поверх делового костюма, и с пластиковой лопаткой в руках. Диана отвечает короткое «утро» и лезет руками в его прилизанные гелем волосы, абсолютно портя причёску — а потом целует в щеку, в нос, в линию челюсти, улыбаясь, как довольная кошка. У них нет домработницы — по беспрекословному требованию Дианы, — но пару раз в неделю в доме убирается соседка снизу, а завтраки и ужины Стив берет на себя. Диана не подходит на роль домохозяйки так же, как Арес в образе сэра Патрика — на роль миротворца, но она соглашается дома снимать доспехи, и это уже успех. — Ты сегодня надолго? — спрашивает, щурясь и пытаясь прочесть ответ до того, как он откроет рот. С соседней сковородки пропадает один из двух беконов, и Диана совсем не обращает внимания на обожженные пальцы, делая вид, что бекон пропал сам — настолько плохо, что злиться не получается. — Да, бумажная работа меня убивает, — Стив тяжело улыбается и стирает жирное пятно с уголка её губ. — Надеюсь, ты не собираешься на другой континент, потому что без тебя я точно сойду с ума в этой бюрократии. Диана садится на один из двух стульев в их маленькой кухне и поджимает под себя ноги. — У меня сегодня другие планы, и ночью я точно буду дома, — обещает, словно знает, насколько тяжело ему просить её остаться. Яичница получается идеально-нежной, бекон — хрустящим (она получает порцию Стива), а каша, несмотря на неприятный оттенок военных воспоминаний, тает во рту. Диана восхищается талантом Стива к готовке даже чуть больше, чем его храбростью, но каждый раз корректирует своё заявление, как только эмоции от еды сходят — её восхищает весь Стив целиком, равноценно все его части и черты. — Мне пора бежать, ангел, — он целует её в макушку и срывается на работу, хватая с полки шляпу, чтобы прикрыть беспорядок на голове. Её взгляд задерживается на закрывшейся двери, и Диана мотает головой, выныривая из мыслей. В воздухе всё ещё витает аромат его древесного парфюма — запах дома. Он почти ничего не съел — опять. Диана знает человеческую биологию в совершенстве, и если Тревор продолжит так же, его желудок начнёт разъедать себя изнутри — её трясёт от одной мысли о том, что Стив медленно убивает себя сам, даже не придавая этому значения. Человеческий организм хрупок и напоминает домино: одна проблема влечёт за собой десяток других. Поэтому сегодня (после парочки быстрых арестов на севере города) она сидит дома, обложившись кулинарными справочниками и инструкциями, полученными от соседки снизу, которая, как и все земные женщины, умеет готовить. Диана — богиня, способная уничтожать города. Она точно справится с глупыми пропорциями яиц и муки. * После шестой попытки Диана готова выть. Панкейки растекаются, пригорают, абсолютно не держат форму и выглядят, как лужи запекшейся крови, за неимением лучшего сравнения. Она тратит на это три часа, пытаясь, пытаясь, пытаясь — и приходит к шести проверено неверным методам приготовления. Вся кухня усыпана мукой, каплями теста, вылетающими из-под агрессивно мешающего венчика, и кусочками яичной скорлупы. Диана не обращает внимания на окружающий беспорядок, сосредоточенная на седьмой попытке. Если нужно, она попытается и в восьмой, и в девятый раз — сколько нужно, чтобы впервые в жизни приготовить что-то для Стива, который делает это для неё всегда. В этот раз панкейки выглядят так, как должны: круглые, слегка поджаристые, — но сырые внутри. Диана аналитическим умом понимает, что делает всё правильно, и радуется маленькой победе, словно выиграла войну. — Ещё чуть-чуть, — и улыбается так широко, что скулы начинают болеть. На восьмой попытке всё получается идеально — на взгляд Дианы. Форма правильная, вкус вроде бы сладкий, не зажаренные и не сырые. Часы показывают восемь вечера: Стив сегодня занят и будет к десяти, не раньше. Диана делает три тарелки блинчиков, оставляя в холодильнике дополнительную миску теста на всякий случай, и садится на угол столешницы, понимая, что делать решительно нечего, а сегодня она обещала себе остаться дома ради Стива. Остаётся только ждать: Диана достаёт из-под кровати меч и возвращается на кухню, устраиваясь на стуле — клинок слегка затупился. Под равномерный скрежет металла — самый убаюкивающий звук в мире — она не замечает, как прекращает движения и закрывает глаза. * Стив возвращается домой к девяти, буквально вырвавшись из затягивающей бумажной волокиты. Сегодня Диана дома, и это лучший повод сбежать из кабинета чуть пораньше: он мог бы приготовить переваренное ризотто с грибами, включить экшн-фильм на стареньком телевизоре и наслаждаться её теплом в своих руках, игнорируя висящий в углу доспех. Безусловно, он любит Диану такой, как есть, но иногда до безумия хочется, чтобы она была обычный, домашней, спокойной — всё это так далеко от того, кем она является, что почти смешно. (лишь позже Стив понимает, что нет: если бы Диана была обычной, он был бы уже пару раз мертв и не смог бы обнимать её во сне, спорить о цвете занавесок и прятать золотистый ободок в третьем ящике рабочего стола, — и искренне рад тому, что Диана — его Диана — не нормальная) Он проворачивает ключ в замочной скважине ровно два раза — и замирает, открывая дверь, потому что вся прихожая покрыта лёгким налетом муки. Давно забытая, военная часть Стива мгновенно напрягается, настораживается и нашаривает спрятанный под шарфом на нижней полке стеллажа заряженный пистолет. Война закончилась официально, но не для Тревора — для него она не закончится никогда. Мягкими, еле слышными шагами он продвигается по коридору, готовый выстрелить при малейшем движении, и всё, о чем он может думать — Диана. И плевать, что она — богиня, амазонка, чудо-женщина, в конце концов. Стив бесстрашен, но при мысли о том, что Диана ранена, у него начинают чуть трястись руки и полностью отключается рациональная часть мозга. Он толкает ногой дверь на кухню и рваным движением заходит внутрь, морально готовый ко всему — кроме реальности. Потому что в реальности кухня выглядит, как поле боя, а Диана сопит на стуле, сжимая в руках меч, способный разрезать металл. Вокруг панкейки: много, (слишком) много панкейков, разных размеров, формы, полусырые и пережаренные, разложенные на тарелках всех размеров по кухне. На полу та самая злосчастная мука и пятна неопределимой субстанции, которую он с опаской идентифицирует как тесто, а стол завален толстыми поваренными книгами и рваными заметками от руки — одна почти падает на спящую Диану, и Стив перекладывает её в стопку. — Ангел, — с тёплой усмешкой зовёт Тревор, садится на корточки перед ней и мягко трогает за плечо. Диана просыпается мгновенно, и он едва успевает увернуться от размашистого удара мечом — стена не успевает, и на обоях остаётся глубокая тонкая вмятина. Ей необходима секунда, чтобы понять, где она находится, и найти глазами лицо Тревора. Диана разжимает пальцы; меч с глухим стуком падает на грязный пол. Стив, привыкший к проявлениям послевоенного синдрома, молча сжимает её изящные ладони в своих и улыбается. — Я приготовила ужин, — она расслабляется при виде его спокойного, уверенного лица и чуть приподнимает губы в ответной полуулыбке. Стив смотрит на неё тем самым «всё хорошо» взглядом, каким смотрел после победы над сэром Патриком, и Диана верит: её учили сражаться, а не жить с последствиями. А потом Тревор утыкается лицом в её колени; амазонка чувствует, как он трясётся, и ей хочется освободить руки, погладить его по спине, успокоить — пока он не поднимает голову, потому что тогда Диана не может сдержать обиженного возмущения во взгляде. Стив смеётся. Стив смеётся так, как когда-то во время войны: громко, звонко, почти как мальчишка, вытирая тыльной стороной ладони выступившие слезы. И его абсолютно точно не заботит тот факт, что она чуть его не убила. — Диана, — хрипит сквозь смех, поднимая на неё невозможно-голубые, как утреннее небо над Темискирой, глаза. — Ты – потрясающий воин. Лучший из всех, кого я знаю. Но ты абсолютно, совершенно не умеешь готовить, — он смотрит на неё с той теплотой родного человека, из-за которой злиться не получается. — Ты это знаешь, я это знаю. Поэтому — во благо чистоты нашей квартиры — готовлю всегда я. Что на тебя нашло, ангел? Она почти видимо оседает на стуле, сгибаясь в спине, и встречается с ним тяжёлым, непривычно-серьёзным взглядом. — Ты умираешь, Стив. В голове пульсирует слово «абсурдно», и логическая цепочка панкейки-смерть не формируется. — Я – человек, родная. Каждый день я приближаюсь к точке невозврата, и ты знала это с самого начала, — Тревор улыбается, но без капли веселья, и сжимает её руки в своих ладонях чуть крепче. — Я не об этом, — вопросительно выгнутая светлая бровь. — Ты почти ничего не ешь на завтрак — готовишь, но не ешь. Земные женщины, к которым ты привык, обычно готовят сами, — Диана чуть медлит. — Если бы я была земной, ты бы не уходил каждый день голодным. Не тратил бы время на готовку. — Глупости, ангел, — он останавливает её одним взглядом. — Я не работаю на батарейках, конечно, мне нужна еда, даже если я не успеваю поесть дома, — амазонка открывает рот, чтобы возразить — и тут же закрывает, — поэтому каждое утро секретарша покупает мне завтрак в соседнем ресторанчике. Диана утыкается лбом в его, выдыхая. — Я не хочу, чтобы ты менялась. Даже ради блинчиков по утрам. Мне нравится готовить для тебя, потому что это — единственное, на что ты не способна без меня. Так что не учись, — Стив растягивает губы в искренней улыбке, — ради меня и нашей кухни. А я пообещаю съедать свою порцию и больше никогда не заставлять тебя волноваться. Его большой палец мягко поглаживает её ладонь, расслабляя и успокаивая. Даже если Тревор лжёт, ему нельзя не поверить. А учитывая то, что она (случайно) закинула ему лассо правды на пятку, он абсолютно точно не врёт. В одном он не прав: Диана всегда будет о нём волноваться — побочный эффект искренней любви. — Что из этого съедобно? — он окидывает взглядом штук тридцать тарелок с остывшими и уже наверняка невкусными (если они вообще хоть когда-либо были вкусными) блинчиками и мужественно выдыхает. Все его мечты о ризотто пошли прахом, но Диана улыбается слишком ярко, доставая с верхней полки шкафа джем, и Стив добровольно соглашается на все кусочки скорлупы и гарь, которые могут содержаться в её блюдах. — Моя мама всегда готовила мне потрясающие блинчики по воскресеньям, — с теплотой вспоминает Тревор и оборачивается, замечая лассо на своей ноге: — Это было нечестно. Амазонка с невинным видом забирает оружие и кидает его под стол, рядом с мечом. — Ты знал, что на тебе лассо, — внезапно понимает Диана, наблюдая за его чересчур спокойной реакцией. — Ты хотела понять, почему для меня важны были блинчики и даже приготовила их для меня. Порой проще обвинить в открытости внешней фактор, — пожимает плечами Стив, — хотя обычно это алкоголь. У меня всё-таки репутация, ангел, — и усмехается без капли раздражения. Она запихивает ему в рот попытку номер восемь, шутливо заставляя замолчать. Тревору требуется весь его актерский талант, чтобы не выплюнуть слишком сладкий, остывший кусок теста и притвориться счастливым, но Диана ничего не замечает, и он рад. — Ты — чудо, дорогая, — он целует её в висок, наблюдая, как вся она будто бы загорается изнутри от похвалы. Диана и её забота стоят сотни отвратительных блинчиков, которые будут его завтраком ближайшую неделю, и Стив понимает, что эта перспектива звучит не так противно, как должна. Лет в пятьдесят он научит её готовить. Но не раньше, абсолютно точно не раньше, потому что Стиву чересчур нравится её заспанный, уютный вид с его беконом на тарелке.