Тише, тише, боль пройдет. Прялка песнь свою споет.
Ни одна твоя женщина не будет тебе так преданна, как я. Ни одна из них не поймёт тебя так, как я. Ни одной из них не суждено быть рядом с тобой так же долго, как мне. И никто и никогда не узнает секрет твоего мастерства. Никто, кроме меня. Кроме меня – твоей прялки.***
Уже много лет ты не вспоминаешь обо мне. Ты всегда был заботлив, а потому, прежде чем, оставить, ты накрыл меня, чтобы грязь не проникла в сердце моего механизма и не убила его. Пыль, словно снег, пушистый и лёгкий, покрыла чехол, и я задремала в тепле и темноте, грезя о былых днях и надеясь на то, что твои умелые бережные руки с длинными чуткими пальцами больше никогда не коснутся моего колеса. Ведь если так случится, это будет означать лишь одно: с тобой снова стряслась беда. А я ведь не железная. Моё дерево может не выдержать ещё одного испытания.***
Я хорошо помню тот день, когда нас познакомили друг с другом. Меня – новёхонькую, ещё немного пахнущую свежей древесиной и морилкой, - только принесли из мастерской в дом к двум немолодым, но добрым пряхам. И там был мальчик – растерянный, напуганный, брошенный. Это был ты, мой хозяин. Тебя сначала хотели обучать высокому искусству прядения на одной из заслуженных прялок, дерево которой потемнело от времени, а катушка была отполирована пряжей до блеска, но ты потянулся ко мне. И это была судьба. С тех пор мы стали неразлучны. Меня подстроили под твои, тогда ещё маленькие неуверенные руки, но моё колесо всё равно было для тебя великовато. Однако ты был упрям и усерден, и постепенно нить, что сперва то перекручивалась, то рвалась, то выходила слишком толстой, то слишком тонкой, наконец потекла из-под твоих пальцев красивой и аккуратной, ровными рядами ложась на катушку. Ты просиживал за мной часами, несказанно радуя своих тётушек растущим мастерством и растущими же доходами. Хотя у тебя самого поводов для радости было немного. Откуда мне об этом знать? Ну недаром же говорят, что люди в работу вкладывают душу. И не только душу. Вместе с нитью через мои механизмы проходили твои мысли, сомнения, страхи, страдание. Мой милый прядильщик, я знаю, как тяжело ты переживал предательство отца, а позже – потерю своих наставниц. Я как могла пыталась тебя утешить. Именно тогда, в тяжёлую для тебя годину, у меня появился этот скрип. Видимо, что-то всё же сломалось в моём деревянном нутре. Я помню, как ты злился, в сотый раз безуспешно смазывая самые мелкие узлы моего механизма. Скрип никуда не уходил. А позже ты смирился с ним и даже находил его умиротворяющим, иногда присаживаясь ко мне и вхолостую вращая колесо, чтобы только послушать мою песню и собраться с мыслями. А я и рада была стараться и даже изредка специально скрипела чуть громче. Мы были вдвоём, и некому было поддержать тебя, поговорить с тобой и выслушать твою душу, кроме меня.***
Потом ты привёл в дом Милу – свою жену. В те дни ты был безмятежен и счастлив. Я больше никогда не видела тебя таким. В кои-то веки вместе с прочной совершенной нитью на катушку ложились не мрачные, а светлые и лёгкие мысли, мой обычный мотив сменился более весёлым, а комната была наполнена светом, словно любовью - твоё сердце. Единственное, что омрачало тогда моё существование, - твои попытки научить Милу прясть. Прости меня, мой хозяин. Она, наверное, не была так бесталанна, как могло показаться. Но сама мысль о том, что меня коснутся чьи-то руки, кроме твоих, заставляла меня содрогаться. Каюсь, я нарочно вращала колесо то быстрее, то медленнее, чем следовало, чтобы испортить всю работу и заставить женщину потерять терпение. С темпераментом твоей первой жены это было совсем не сложно, и вскоре она навсегда забросила рукоделие. К счастью для меня, одного подобного опыта тебе оказалось достаточно, и ты больше не подпускал ко мне ни одну из своих женщин. Но всё же мне жаль, что твоё счастье было коротким, а моя весёлая песня – недолгой. Ты ушёл на войну с ограми, а когда вернулся, вместе с тобой в дом пришла новая беда. Больше не было в нём прежних любви и счастья, только упрёки и слёзы. А потом Мила исчезла, и нас осталось трое: ты, я и твой маленький сын. Ты снова проводил много времени со мной. Взгляд твоих сухих чёрных глаз был невыносим, а мысли, вплетающиеся в тугоскрученную нить, ещё невыносимее. Если бы прялки умели плакать, пряжа на катушке промокла бы от моих слёз. Но плакать я не могу, а потому только пела, заговаривая твою боль.***
Между тем время шло, твой мальчик рос, и пришёл его черёд отправляться в армию, чтобы стать пушечным мясом в обречённом деле местного герцога. Я думала, что знаю о твоей боли всё, но я ошибалась. Такого ужаса, пробирающего даже меня до последних волокон, я не испытывала никогда. Даже в тот день, когда в доме случился пожар, и огонь подобрался ко мне так близко, что дерево стало едва потрескивать от жара. Ты боялся потерять своего мальчика так сильно, что дошёл до предела отчаяния. В тот день ты ушёл поздно вечером, и мой прядильщик больше не вернулся. Вместо тебя явился тот, другой. Он с глумливым хихиканьем снял с меня первосортную кудель, а вместо неё примостил солому. Его пальцы, что легли на моё колесо, покрытые золотой чешуёй и увенчанные чёрными когтями, были столь холодны, что будь у меня кожа, она покрылась бы мурашками. Я была уверена, что пришёл мой последний час, и жалела лишь о том, что чувствую на себе в этот момент не тепло твоих родных рук, а холод, исходящий от чужака. Тут этот странный тип потянул за соломину, и случилось странное: из-под его пальцев под жадным взглядом золотистых нечеловеческих глаз вышла блестящая нить. Чистое золото. Люди очень ценят его. Ведь и ты, мой хозяин, как и твои тётушки прежде, обменивали нашу пряжу, которой, по-моему, вовсе нет цены – ведь в ней твоя душа и моё старание, на то самое золото. И я поняла, что в глубине этого странного существа запрятан ты, мой милый прядильщик. Позже распространился слух – мне сорока, что иногда присаживалась на ставень на нашем окне, на хвосте принесла – будто бы ты можешь прясть золото из соломы. Какая чушь и враньё! Я-то знала, что эти золотые нити идут не из бездушной сухой травы, а из твоего золотого, израненного сердца. Это твои страдания сверкающими рядами ложились на веретено. А Тёмный маг, заполучивший твою оболочку, просто обернул себе на пользу твою беду, превратив слёзы твоей души в драгоценный металл. Тёмный загонял тебя всё глубже, а из твоих страха, раскаяния, тоски и разочарования извлекал материальную выгоду. Единственное, что могло вырвать тебя из этой бездны, - любовь к сыну. Но Тьма не могла этого допустить. Я рано радовалась, когда ты прял в тот день, когда решился наконец избавиться от магического рабства. Ты присел ко мне, чтобы набраться смелости, и я всячески старалась поддержать тебя в твоём решении. Жаль, что ты никогда не понимал моего языка. Нить в тот день получилась особенно ценной, ведь к страданию тогда примешивалась ещё и надежда. Вы с Бэем ушли совсем ненадолго, а потом вернулся только Тёмный. Мальчик пропал, и больше не появился, а ты прял без остановки много-много дней, и сердце твоё рыдало всё более горько, а нить сверкала всё ярче.***
Дни слились в сплошную вереницу. Казалось, что твоим страданиям не будет конца, мое колесо никогда не остановится и золотая нить никогда не оборвется. Но Тьме было мало твоих страданий, мало золота. Однажды Темный притащил к нам в замок непутевую принцессу. В первый же день она уронила на пол беднягу-Чипа, и я просила небеса только о том, чтобы она не трогала меня. Мне была дорога каждая моя даже самая маленькая деталь, и я вовсе не горела желанием лишиться чего-нибудь нужного. К счастью, она ко мне не подходила. Темный не позволял ей этого: ему неприятно было бы лишиться неиссякаемого источника злата. А вот ты, мой милый прядильщик, был близок к тому, чтобы довериться Белль. Однажды вечером она даже позволила себе взять из твоих рук веретено, усесться рядом с тобой, начать задушевную беседу и даже - о, боги! - поцеловать! Ну почему веретено не впилось ей в палец? Плагиат, конечно, но я была бы не против, если бы на свете появилась вторая Спящая Красавица. Да, моя катушка в тот момент была неисправна, и ты не мог понять, в чем дело, а потому тебе пришлось исхитриться, чтобы продолжать прясть. А я не знаю, что на меня нашло, но я совершенно не могла смотреть, как ты любезничаешь с новой жилицей нашего замка. И так надеялась, что если во мне что-нибудь сломается, ты отвлечешься от девчонки и вернешься ко мне. Хотя, должна признать, мысли твои были тогда радостнее, чем обычно, но я совершенно не могла выносить ее разговоров о геройстве: подобные речи и идеи уже лишили тебя сына. Ты тоже вспомнил о сыне, а Темный помог тебе придти в себя. Вскоре Белль ушла, но я рано радовалась. Да, ты вернулся к прядению, но мысли твои были так черны и безысходны, что мне даже стало стыдно, что я так хотела, чтобы она исчезла из нашей жизни. А потом еще в замок заявилась Злая Королева, убедила тебя в том, что Белль умерла, а я всегда и во всем верила тебе безоговорочно. Так мы и стали жить с новой болью. В те времена, в Зачарованном Лесу, когда ты брал верх над Тёмным, золото, покрывавшее катушку стройными рядами, было чистейшим, высшей пробы. Ещё бы! Тройная потеря не могла пройти даром. К счастью, эти терзания были недолгими. Вскоре Злая Королева наслала на наше королевство темное заклятье, и на долгие годы мы забыли обо всех наших напастях.***
Целых 28 лет, пока Сторибрук был под заклятием, твои руки не прикасались ко мне, и я не знала, что было у тебя на душе. Но однажды проклятье пало. И не прошло и пары дней, как ты снова пришел. Я ужасно тосковала по твоим рукам, но моя тоска была небольшой платой за твое благополучие. И лучше бы ты и дальше оставался под чарами, что наслала Злая Королева. Ведь вместе с памятью к тебе вернулась и твоя боль. В уверенном, застёгнутом на все пуговицы, ехидном ростовщике трудно было разглядеть ранимого прядильщика. Но золотая нить, струящаяся из-под твоих пальцев, подтверждала, что ты всё ещё здесь. И что тебе снова больно. Этого не видела только Белль – твоё очередное страдание, ещё в Зачарованном Лесу ради шутки подброшенное тебе Тёмным. До сих пор не могу понять, зачем он притащил её в замок? Мало ему что ли было несчастья с твоим сыном? Или он побоялся, что любовь к нему придаст тебе больше сил и поможет одолеть его? Он ведь знал, как печально всё закончится. А может, именно этого он и хотел? Хотя к чему эти вопросы, если даже зная ответы на них, я ничего не смогла бы поделать. Ведь я обычная прялка. Я умею только прясть, и ещё петь, заговаривая твоё одиночество. Тогда мы вновь остались одни, но ненадолго. Белль, едва вернувшись в твою жизнь, снова ушла, но вскоре вернулась, говорила что-то о великом добре, но я-то видела, что её думы занимаешь не ты, а она сама. И я оказалась права. Как бы мне хотелось ошибиться! Хотя на какое-то время ты снова покинул меня, и лишь за это я должна была бы быть ей благодарна. Я не видела, как ты умирал, не видела, как возвращался обратно, но так глупо обрадовалась, когда ты вернулся ко мне, что даже спела легкомысленную приветственную песенку, пока не поняла, что ты, увы, не в себе. Наконец-то с тобой был твой мальчик, но счастья тебе это не принесло – только слёзы. Снова слёзы. И безумие. Я сама сошла бы с ума, будь я человеком. Так невыносимо было слушать твоё бормотание, терпеть, как твои обычно уверенные умелые руки нервно терзают моё колесо и ни в чём не повинную солому, смотреть, как судорожно бежит золотая нить твоих страданий под зелёными цепкими пальцами. Но даже к этому твоему состоянию я бы привыкла и могла бы найти радость в твоём обществе, каким бы ты ни был. Если бы не эта проклятая ведьма, что приходила мучить тебя. Если бы я могла, я придушила бы её золотой нитью с моего веретена. Сколько раз я представляла себе, как накидываю петлю на ненавистную шею. Пара оборотов моего колеса – и всё было бы кончено. Но увы, я была вынуждена лишь внимать безропотно её речам, не менее безумным, чем твои, мой милый прядильщик, и петь тебе свою песню, чтобы ты не чувствовал себя таким одиноким. Только однажды, когда в замок явилась Белль, у меня мелькнула надежда, что страдания твои окончатся. Как бы я к ней ни относилась, ты её любил. И если бы ты был счастлив, я была бы счастлива тоже. Но она не спасла тебя. Даже не попыталась. Хотя ты всячески пытался её оправдать, я не верила тебе. Наверное, первый раз в своей жизни. Ведь она лишь узнала, что ей было нужно, и ушла. Даже перчаток не сняла, когда протянула к тебе руку. Неужели брезговала к тебе прикоснуться? Я бы никогда не отказалась от того, чтобы ощутить на своём дереве ласковое тепло твоих рук, а за бережную нежность, с какой ты всегда обращался со своей жёнушкой, я бы и в огонь бросилась, и под проливным дождём остаться не побоялась. Тогда я узнала, что такое ненависть. Я возненавидела твою вторую жену, твою обожаемую Белль. Никто не пришёл тебе на помощь. И мы так и коротали дни вчетвером: ты, твой сын, я и наше безумие. А у ведьмы всё равно ничего не вышло бы. Она ведь была уверена, что у неё для её ритуала было всё, что нужно: сердце, невинность, храбрость и мозг, твой гениальный интеллект, вернее, изворотливый ум Тёмного. Но она ошибалась. В её магическом ритуале одного ингредиента не хватало, а один был в двойном размере. Ты же был абсолютно безумен тогда, а когда потерял своего мальчика, твоё безумие лишь укрепилось, хотя внешне ты стал выглядеть вполне нормальным. У подлой ведьмы в распоряжении оказалось два сердца: трепещущее Реджины и золотое твоё. Оно всегда было золотым, но лучше бы было обычным живым, наполненным не только страданием, но и радостью. Иногда я мечтала, чтобы мы с тобой прожили обыкновенную жизнь: ты – прядильщика, а я – твоей недолговечной прялки. Мы бы радовали людей своим искусством, а я могла бы петь тебе не только утешающие, но и весёлые песни, как во времена твоей юности. Но увы, это только мечты, несбыточные мечты глупой прялки.***
Я лишь укрепилась в своих чувствах к Белль, когда мы с тобой пряли для неё браслет. Она хотела разлучить тебя с твоим ещё даже не рождённым ребёнком. Как она могла? Ведь знала, как тебе было больно, когда ты потерял своего первенца. Или не знала? Или не понимала? Нет, мне никогда не понять эту женщину. И мне снова оставалось только безуспешно пытаться утешить тебя, мой хозяин. И это после того, как ты прошёл через Ад, чтоб спасти вашего сына? И я была там с тобой. И знала, что адские муки ничто по сравнению с твоими. И вновь они были связаны с Белль. Всегда и всё было связано с Белль. А она решила отнять у тебя второго ребёнка. Как ты сумел простить ее? Я до сих пор не могу этого осознать, но ты сумел это сделать, и тогда твои нежные руки в последний, как я надеялась, раз легли на мое колесо, бережно прошлись наждачной бумагой, заделали все щели, пропитали твердым маслом, еще раз подтянули ремень, и наконец, укрыли меня мягкой тканью. Последнее, что я увидела, - твои ласковые темные глаза, в которых светились счастье и любовь. Я так надеялась, что больше тебе не понадоблюсь, пусть даже мне вечно придётся скучать по твоим рукам и нашей работе. Но сегодня я снова оказалась в Зачарованном Лесу, прямо среди деревьев. И там был ты. Ты снова был Тёмным, немного безумным (в прошлый раз было гораздо хуже), но глубоко внутри ты был всё тем же, мой милый прядильщик. Ты рассказал мне, что потерял свою Белль, а я и рада была взять на себя часть твоего горя. И я снова спела тебе свою песню. Мою вечную печальную песню, которую я бы никогда не хотела знать. Теперь у тебя никого не осталось, только я, твоя верная прялка. Но уж я-то никуда от тебя не денусь, мой бедный бесприютный хозяин. Хотя бы в этом ты можешь быть уверен.Эпилог
Когда прялка дремала и вспоминала всю свою жизнь, посвященную одному человеку, на ее колесо легли незнакомые ей руки, наполненные волшебством, как руки ее хозяина, и нежный голос произнёс: - Милая прялка, ты столько лет верой и правдой служила человеку. И сегодня я пришла исполнить твоё заветное желание. - Кто ты? – спросила прялка. - Я Фея вещей и вознаграждаю вещи, которые честно отработали своё предназначение, - услышала она в ответ. - И ты можешь сделать всё, что я попрошу? – с надеждой скрипнула прялка. - Нет, - усмехнулась она, - мои возможности ограничены. Но я могу помочь тебе отправиться на покой, если хочешь. - Спасибо, дорогая Фея, - отказалась прялка, - я не могу оставить своего хозяина. Ему и так нелегко. - Но вещи не должны взваливать на себя хлопоты людей, - изумилась магическая гостья. – Ты и так поизносилась из-за несвойственных вещам переживаний. Если хочешь, я могу наградить тебя более успешным хозяином. - Нет, меня вполне устраивает мой нынешний. А можешь ли ты, о Фея вещей, сделать его счастливее? – недоверчиво, но с надеждой спросила прялка. - Нет, - вздохнула волшебница. – Это не в моей власти. Но я могу избавить тебя от этого утомительного скрипа, который мучает тебя уже много лет. И тогда, может быть, ты сможешь стать счастливее. - Нет-нет, не надо! – беспокойно крутнула прялка колесом. – Если я не смогу петь свои песни моему хозяину, кто же ещё утешит его? Лучше верни мне былые силы, чтобы я легче справлялась со своей работой и могла до конца дней моих служить моему прядильщику. Фея исполнила ее желание и удалилась восвояси, так и не взяв в толк, почему прялка осталась такой довольной.