А у твоего Бога есть имя?

У тебя есть мысли о том, как Дино и Мукуро стали больше, чем просто знакомыми? А началось все с малышки Хром, которая, стоя напротив Дино, повинуясь внезапно вспыхнувшему порыву, пришедшему из глубины души, положила руку на грудь Дино, ровно напротив сердца, и подняла большие, поблескивающие глаза, в которых мягкими лучиками от зрачков расходились то более светлые, то более темные фиолетовые линии радужки. Дино бы подобрал более поэтическое название цвета, но, как мужчина, он вряд ли смог бы отличить пурпурный от фуксии. А заглянув в эти бездонные, как казалось, глаза, Дино увидел в них свое отражение. Искаженное, маленькое и нечеткое. И чем больше он всматривался в глаза, тем туманнее становилось отражение, и тем сильнее его захлестывало волнение. Хроме улыбнулась, твердо, но понимающе, и шагнула вперед, давая Дино погрузить лицо в свои волосы. Ее мягкие волосы щекотали лицо, они пахли жасмином и еще чем-то, что Дино не мог угадать. Через несколько секунд Хроме встрепенулась, смущенно кашлянула в ладонь, и, простившись улыбкой, исчезла, не без применения иллюзии. Ромарио позвонил сразу же, рассказав о сложной ситуации с морским судном, перевозившим эмигрантов в Италию. Как правило, корейцы или вьетнамцы, с потенциалом. И эти самые корейцы подняли немыслимый вооруженный бунт. Оружие откуда? Когда Дино, выжимая из спорткара максимум на скоростном шоссе, въехал в порт, резко затормозил, подняв клубы пыли, и вышел, корейцы уже выбрали себе вождя-представителя, который требовал встречи с боссом. - Ну? - Там, - Ромарио махнул рукой. В вышке, где засели мятежники, было всего два окна под потолком. Сотню лет назад это здание строилось как маяк, но технологии шли вперед, экономика то падала, то поднималась, и про маяк все забыли. - Эй, ребят, чего вы хотите? – Дино говорил в рупор, слыша со всех сторон собственное эхо, корейцы, не обладавшие подобной техникой, что-то кричали на родном языке. Когда поняли, что их не слышат, корейцы выпустили несколько коротких очередей в небо и потребовали, крича в три глотки, «босса». Дино нахмурился, повел плечами, разминая мышцы, и выступил вперед. Когда инцидент кое-как был улажен, Дино вздохнул, казалось бы, с облегчением. Но только что-то никак не давало ему успокоиться. Что-то, засевшее занозой в стопе и отдающее болью при каждом шаге. Что-то ненормальное в этом рациональном мире чисел, информации и психологии. Что-то выходящее за рамки стандартного понимания, к которому Дино себя старательно приучал. Зачем? Стабильность и твердость семьи были прерогативой, в отличии от взбалмошности или непродуманности. Сейчас реальность казалась ему неправильным конусом, из которого исчезло само пространство. Будто осталось только время, неумолимо ссыпающее горстями чужие жизни в общий котел. Дино пролистывал одно за другим письма на электронной почте, пытаясь запомнить хоть одно. Информация исчезала, едва он письмо закрывал. Отхлебнув кофе, он подумал, что он на редкость паршив. Через несколько минут, окончательно потеряв надежду понять хоть что-нибудь из финансовых отчетов, Дино встал и решил прогуляться до кофейни. Он совсем не помнил, что готовил кофе. Сидя за столиком, Дино краем взгляда заметил одного из своих. Славный малый, хотя и простой посредник. Дино знал, что его не хотят принимать в семью, потому что этот парень американец. К нему присматривались, обсуждали и проверяли на верность. Принесли кофе и нарезанные яблоки, как напротив него шумно опустилась женщина, дежурно кивнув. - Не возражаете? - и раньше, чем Дино успел ответить, она достала сигарету и закурила, пододвинув к себе пепельницу. Соломенная шляпа с широкими, растрепанными краями выглядела крайне неуместно в этом кафе с исключительно английским дорогим интерьером. Но женщина этого не замечала. Она делала глубокие затяжки одну за одной и созерцала столешницу. Докурив первую сигарету, она достала вторую. Дино заметил в уголках ее губ морщинки, и смотрел на них с внезапно появившимся интересом. - Это уже было, - уверенно сказала женщина. Голос у нее был низкий и одновременно бесцветный. Он исчезал из памяти, оставляя только смысл сказанных слов. - Извините? - Сейчас сюда ворвется тройка грабителей, убьют меня, а через долю секунды я снова сажусь напротив и начинаю бесполезный диалог. Дино вежливо улыбнулся, предпочтя отхлебнуть кофе. Позади раздался грохот и вскрик девушки. - Никому не двигаться, выкладывай кассу в сумку, быстро! Дино повернул голову. У барной стойки стояли три человека. У одного ружье, добротное, старое, у второго пистолет, а третий кричал про деньги, протягивая сумку. Резко встав, Дино направился к грабителям. Дуло, тут же направленное в грудь, доставляло некоторые неудобства. - А сейчас они тебя застрелят, сразу после слов о том, кто ты. Дино не слышал последних слов, и поэтому остановился в паре шагов. Кассир смотрела испуганными глазами, так и замерев с протянутыми руками. - Ребят, спокойно, это территория семьи Каваллоне. Тот, что с сумкой, повернул голову, раздраженно прыснув. - Стреляй, - рыкнул он. Выстрел обжег грудь, и, опустив голову, Дино увидел кровь. Внутри все взвыло агонией, и когда Дино поднял лицо, чтобы с долей иронии взглянуть на грабителей, лидер сорвал с себя тканевую маску. На Дино смотрело его отражение. Дино резко открыл глаза и ладонью коснулся покрытого испариной лба. Ощущение чего-то незамеченного, чего-то, что он просто упустил из виду, полоснуло наточенным ножом. Но что же? Что именно сейчас, именно за эту неделю он не увидел? Ромарио слишком пассивный, мир вокруг слишком активный. И самое странное, будто весь этот мир крутился только вокруг него. Когда Дино подумал об этом в первый раз, ему захотелось над собой посмеяться. Он, конечно, босс крупной семьи, его названный брат босс самой могучей мафиозной семьи, но. Это самое «но», как и «бы», об которое он спотыкался, об которое разбивал лоб. Что-то и правда было не так. Никто не решал дела без его слова, хотя бы без его кивка. И Дино, резко вздохнув, почувствовал в пустой пыльной комнате порыв свежего воздуха, запах ряски и травы. На секунду солнце будто коснулось его темными лучами, а слух уловил высокую трель цикады. Именно тогда Дино допустил мысль, что все это иллюзия – он не мог уговорить себя, при уже имеющихся подозрениях, что это простое совпадение. А ты знаешь, что пиком эмоционального напряжения стал Ромарио? Он вошел, оставил на столе белоснежный конверт и внимательно наблюдал, как Дино его открывал. Внутри было пусто, и Ромарио, хмыкнув, протянул трубку телефона, откуда музыкой лился чарующий смех Мукуро. - Зачем? - спросил Дино, понимая, что ответ знать не хочет. Ответа он и не получил, потому что он был в комнате один. Когда Дино прикурил, сделал две затяжки и отложил сигарету, наблюдая за зыбким дымом, ему больше всего хотелось уснуть. А просыпался ли он? Если именно сейчас он поднимет голову и позовет Бога, не появится ли Мукуро из-за спины? Не рассмеется ли, не съязвит? Знать Дино хочет, а проверять нет. После холодного душа тело словно ожившее, голова чистая и мозг ясный. И Дино, на секунду собрав всю силу воли, рывком заставил себя открыть глаза, слыша в ушах: - Я могу заставить тебя прожить со мной миллионы жизней. Перед глазами Дино стояла Хроме, робко коснувшись его сердца. С распахнутыми огромными глазами, которые приковывают взгляд. Дино шагнул назад, чувствуя, что теряет землю, но твердая рука Ромарио спасла от падения. Если мир - это иллюзия Мукуро, то кто же придумал самого Мукуро? Дино тогда не спал еще четыре дня. Он открыл бутылку отцовской водки и снова и снова, стопку за стопкой, опустошал ее. Этот мир, придуманный явно не Мукуро, казался ему медленным и скучным. И одновременно с этим, ему было страшно, пусть он с некой долей скептицизма признавался в этом даже самому себе. Когда Дино, стоя у могилы Ромарио, смотрел, как вдова молча опускала на надгробие цветы, Дино задумался на долю секунды о смысле жизни. Ему пятьдесят - у него жена, которую он не любит, дети, которых он обожает, и семья, которая для него всегда на первом месте. Дино моргнул и увидел перед собой Хроме, которая, отступив на шаг, смущенно улыбнулась и снова исчезла. И тут Дино понял. Понял что-то несоизмеримо большое, что не выразишь словами. И среди этой огромной правды, законов жизни, он смог вывести только одно. Он будет только собой, и он будет только с теми, в ком уверен. Эту правду, как ни странно, но своими иллюзиями показал ему Мукуро. В каждой из них, Дино был собой, Ромарио был собой, его семья была его семьей. Почему? Он знал, каковы они, и менять их, делая отличными от того, какими Дино их знал, точно так же, как показывать восход на западе, выдавая за правду. Телефон зазвонил. Номер неизвестен. - Спасибо. Секунда тишины в ответ и короткие гудки. А чего он ожидал? Фанфары и лепестки роз можно и отложить. Еще не раз ему придется получать от жизни уроки. И где же все-таки реальность, спросил себя как-то Дино, наблюдая, как Мукуро, накручивая прядь на палец, провожал взглядом официантку. Едва мысль проскользнула, как Мукуро повернулся и улыбнулся так говоряще, что стало обидно. Дино как на ладони. Известны все его мысли, предсказаны все его действие. И кто? Человек, которого он никогда не видел. Человек, который, раз коснувшись его сердца ладонью своей хорошенькой марионетки, как полагал Дино – ошибочно ли? – уже понял, что в нем. Но Мукуро так же смотрел. Смотрел, раздражающе прищурив глаза, и, резко дернувшись, подался вперед, молниеносно вытаскивая тонкий кинжал и, подмигнув, всадил нож по самую рукоятку, языком проведя от подбородка до нижней губы. Дино резко вздрогнул, перед ним привычная картина – Хроме, сжимавшая маленькие пальчики в кулачек и смотревшая на него со смесью радости и извинения. Извиняться за что? - Эй, Мукуро, а не читерство ли это? – как-то крикнул Дино в сырость серого неба. Небо ему не ответило. Тут ему редко кто отвечал. Зато Мукуро, на секунду вспышкой света появившийся перед глазами, метнул взгляд. Это был даже не Мукуро, это образ, запечатленный со стороны наблюдателя. Трубочки с воздухом, катетер в вену с питательными веществами. Только волосы синими прядями двигались в этой безмолвной тюрьме, которую он и заслужил. Но понять суть этого взгляда Дино так и не смог. Ни тогда, ни спустя еще десяток столетий, которые пролетели для него в одном вздохе. Дино хотел бы спросить, но, снова и снова вспоминая внезапно открывшуюся глубину чужих глаз, ему становилось не по себе. Он должен понять сам. Он должен, или ему показали напрасно. Интересно, а Цуна проходил через это? Жил ли он так, снова и снова на мгновение просыпаясь от этой прекрасной иллюзии и проваливаясь туда снова? Дино казалось, что очень многое из того, что происходило вокруг, он уже видел. Видел маленькую бухточку, где Мукуро на секунду показался, обнаженным выходя из темной воды. Бледность его кожи создавала контраст, ребра проглядывали, а губы, посиневшие, врезались в память. Дино был уверен, что когда-то, в детстве, уже видел эту высокую настоящую ель, наряженную к Рождеству. Вокруг ходили люди, что-то неразборчиво говорили на незнакомом языке, иногда задевали плечами, бегло извинялись и исчезали из виду. А Дино, задрав голову, смотрел, как на макушке пушистой елки сверкала, переливалась крохотными электрическими огоньками, золотистая звезда. А едва он привыкал к тому, что его окружает – Мукуро уже не считал нужным поддерживать реальность происходящего – как все кардинально менялось. Притом, в голове перемешалось то, что он видел своими глазами, то, чего прикасался сам, с тем, о чем он читал. Дино мог проснуться в вакууме космоса, глядя на завернутую атмосферой планету, на одной стороне которой расползалось марево лазурных переливавшихся игл северного сияния; мог проснуться в двадцатом веке, стоя посредине пышного приема, когда одна из дам так соблазнительно склонялась в поклоне, выставляя напоказ мягкость груди; мог сидеть на маяке, месяцами, разговаривать сам с собой, представлять Мукуро рядом, и, разумеется нежданно, тот появлялся. Дино, не веря, моргал, тяжело вздыхал и прижимал к себе, крепко, что Мукуро, если б дышал, казалось бы, что он задохнется. Время стало совершенно относительным. Дино сомневался, что, вернувшись в реальность, будет жить так же, как раньше. Что-то в нем изменилось. Когда Мукуро показался снова, его лицо было уставшее. Дино присел рядом, коснулся плечом плеча Мукуро. - Ты можешь меня отпустить. Мукуро не ответил, зевнул в ладонь и повернул лицо. Под его глазами были темные тени, а сами глаза, как правдиво показалось Дино, пожирали вселенную вокруг него. Через время не осталось ничего. Только Мукуро и только Дино. А Дино улыбался. Улыбался так, что, казалось, Мукуро вскорости ослепнет – так искренне была та улыбка. И Мукуро, на секунду даже изумившись, подумал, что и правда может отпустить. Не потому что верил – что это за чушь? – а потому, что если Дино его обманет, он поймает его обратно, как паук, как лабиринт, и уничтожит, снова и снова сводя с ума. Дино больше не будет различать, где иллюзия, а где реальность, и тогда, только тогда, Мукуро был бы доволен. Доволен чем? Бог этого мира, мира, построенного внутри Дино, еще не решил. Хроме улыбалась в своем внутреннем мирке, где она встречалась с Мукуро. Ей были довольны. А закончилось все, конечно же, их встречей. Дино тогда пригубил бокал хорошего вина, созерцал восход солнца, проработав всю ночь, и вдруг понял, что не один. Понял четко, но сам не смог бы объяснить это кому-нибудь. Дино улыбнулся, поднял бокал в немом тосте, и снова сделал небольшой глоток. Встал, отставил эту бесполезную посуду, и, размахнувшись, отвесил подзатыльник. Рядом с ним никого. И через секунду пространство пошло трещиной, и с недовольным бурчанием появился Мукуро. - Хранитель Тумана почтил меня первым визитом. Какая честь, - Дино улыбнулся, наклонился и поцеловал. Иногда, уже будучи, наверное - Дино все равно не смог бы точно сказать, - в реальности, он видел перед собой, четко, до каждой линии радужки больших глаз, Хроме, которая улыбалась ему так, будто дарила самый драгоценный подарок, тот, что навсегда изменит жизнь, и просила прощения за то, что подарила его. И Дино, даже видя рядом с собой Мукуро, думал, а реально ли все это. Не стоит ли он в Японии, на склоне, уходящем к небольшой речке, и не попался ли он снова в четкую, идеальную иллюзию. В те минуты Дино думал, что, просыпаясь, не проживает ли он во сне еще одну маленькую жизнь, о которой не помнит, и не проснется ли после сна о нем, о Дино, кто-то огромный, кто-то другой. Уж не такой ли вопрос поднимался когда-то Алисой? Мукуро лишь смеялся, видя подобные мысли на лице, но сам ничего не говорил. Зачем? Ответа он все равно не знал. Когда Мукуро проснулся, он увидел на краю кровати Дино. Тот, безупречно одетый, с затянутым галстуком и безукоризненно белой рубашкой, вызывал у него скуку. Когда Дино возвращался, и если Мукуро был при этом возвращении, Дино срывал галстук, расстегивал белоснежную рубашку, швырял ее в сторону и, притянув к себе за шею, с такой уверенностью, что Мукуро удивлялся, целовал. И всего раз Дино в лицо произнес предельно то, что Мукуро непроизвольно запомнит до конца своей жизни: - Моя жизнь одна, не облажайся.