it feels like nothing really matters anymore when you’re gone I can’t breathe and I know you never meant to make me feel this way *
Тонкие пальцы осторожно следуют по шарикам света на гирлянде, повторяя порядок возгорания голубых, зеленых и красных огоньков. Кожа нагревается над тонкими стеклышками, и по всей ладони продолжается это тепло, будто невидимое приветственное рукопожатие. Чимин от полученного результата дарит улыбку порядку и убранной по высоте литературе на книжных стеллажах. Отвлекается только тогда, когда слышит за окном знакомый шум и дробный стук по раме из соседнего дома, одно окно которого всего в метрах пяти от его собственного. Там, где спальня его лучшего друга в матовом свете ночника и плотных вишневых штор. Мальчишка в один шаг преодолевает расстояние от своей постели до подоконника, раскрывая форточку до самого конца, впуская прогуливаться по вычищенным углам декабрьскую стужу и хлопья хрупкого, почти что прозрачного снега. На той стороне неуклюжая ладонь приглаживает разворошенное гнездо волос на макушке, а на плечах, поверх легкой футболки-безрукавки, висит банное полотенце. Тэхен скорее всего только вернулся с пробежки, или снова занимался в подвале со старой отцовской грушей перед большой игрой на этих выходных. С той же самой квадратной улыбкой, которую Чимин помнит с первого дня знакомства на качелях в детском саду, лучший друг кладет верхнюю часть туловища на подоконник, получая в лицо морозный поцелуй метели, напоминая: — Пятнадцать минут до полуночи, — Чимин прикрывает темно-розовые губы ладонью, скрывая смех, — ты же не забыл? Мотает выкрашенной в светло-русый шапкой волос, на секунду глядя назад через плечо на перевязанной атласной ленточкой подарок, ожидающий своего часа на его письменном столе. Чимин вспоминает, как долго выбирал одну только упаковочную бумагу, пытаясь отыскать ту, которую ни у кого другого не хватит смелости взять, но для Тэхена, без сомнений, она подходит идеально. — Через пять минут у твоего крыльца, — оповещает сосед, потягиваясь в сторону за своими джинсами. Чимин даже и не заметил, что тот все это время стоял перед ним в одном нижнем белье. Закрывает скорее окно, надеясь, что освещение недостаточно хорошее, чтобы Тэхен увидел на его лице остатки румянца. — Сегодня, — повторяет самому себе шепотом, с каким-то особенным предвкушением, вбирая вовнутрь запах любимого масла для тела со своих ладоней. Из-за волнения и попытки именно этой ночью выглядеть безупречно, опаздывает на две с половиной минуты, находя Тэхена уже при полном параде и настойчиво пытающегося согреться, шумно дыша на свои пальцы. Белые облака тонкой слойки дыма из его губ почти что кристаллизуются, спадая на землю праздничными блестками. Мальчишка сбегает со ступенек, игнорируя брошенное матерью в спину: «ты хочешь сломать себе шею?». Тэхен, кажется, тоже слышит, но раскрывает для объятий предплечья, дабы согреться и разделить щекочущее ощущение восторга от встречи со своим личным Тайным Сантой. — С Рождеством, — проговаривает своим обычным низким голосом тому в ровненький пробор пахнущих восточными пряностями волос. Укрепляет хватку за низкие плечи в два раза, заставляя мальчишку на груди резко выдохнуть и прикрыть от силы момента глаза. — Тэ, я хотел тебе кое-что сказать, — начинает Чимин, когда грудные клетки расходятся для того, чтобы те смогли встретиться взглядами, — на самом деле хотел давным-давно… — Сначала подарки, — перебивает Тэхен, демонстрируя сначала свой, в незамудреной бархатной коробочке, размером с пачку сигарет или чипсов. Он явно думал намного меньше над упаковкой, нежели сам Чимин. — А-аа, да, — нервно бубнит себе под нос мальчик, принимая дар с небольшой задержкой, — что это, Тэ? Юноша, что выше почти на голову, в предвкушении задерживает дыхание и не сводит взгляда с коробки, отвечая: — Для этого и нужны сюрпризы, Чим, — рассказывает, — чтобы ты узнал сам. За мягкой крышкой оказывается блестящая подвеска из серебра с небольшим, но сделанным скорее всего на заказ кулоном в форме полумесяца. Чимин любит носить всякие побрякушки, включая кольца, серьги и неброские цепочки. Тэхен выбирал подарок, не сомневаясь в том, что он понравится, и все так и есть, только Чимин начинает вдруг сомневаться, что сам выбрал Тэхену подходящий. — Умоляю, скажи что-нибудь, — юноша сгибает колени, чтобы лучше рассмотреть выражение лица лучшего друга. И Чимин вместо всяких слов, еще раз его обнимает, вставая на носочки для лучшего удобства. Шепчет: — Оно чудесное, — и едва не касаясь губами оттопыренной раковины уха, — спасибо. — Для тебя — только самое лучшее, — обещает Тэхен, отстраняясь первым, чтобы ткнуть пальцем в тот самый подарок, за который Чимин теперь так сильно переживает. — Могу я? Мальчишка смыкает костяшки на красивой бумаге сильнее, сомневаясь, но все же отдает Тэхену, думая: «будь, что будет». Сосед ожидаемо встряхивает коробку, прислушиваясь к тишине. Рвет тщательно складываемые и склеиваемые Чимином уголки, чтобы дойти до самого главного. Ленту повязывает наспех себе на запястье, и на его загорелой коже она выглядит, как дорогой аксессуар. На Тэхене даже мусорный пакет, Чимин уверен, смотрелся бы, как костюм от Тома Форда. — Что-то я вдруг волнуюсь, — опускает плечи, прикусывая губы, а мальчик глядит на него, как зачарованный, пытаясь унять бешеный ритм сердца за грудной клеткой. То, как сошедший с трассы гоночный автомобиль, ломает ребра в попытке угнаться за чем-то или кем-то, кто стоит прямо перед Чимином, и в одно мгновение уничтожает все защитные перекрытия, открывая одну несчастную коробку. Сначала, это только обычная книга редкого, убранного с полок местных магазинов издания, с обложкой, возвращающей в глубокое детство, когда летом строили песчаные замки, а зимой снежную бабу. Чуть погодя, Тэхен уже гладит ласково обложку, сдувая с нее пылинки потрясенным: — Вау. Чимин отпускает с себя часть ответственности, но все еще в ужасе от того, что друг обязательно найдет на первой странице. Прямо под заголовком и пожеланием автора, ровным и истинно чиминовым подчерком выведена с большой буквы главная цитата всего произведения, которое с лет восьми было неизменно любимым соседских мальчишек: «Кого любят, того не обманывают» ** — Я знаю, что это, может быть, не совсем тот подарок… — Заткнись, он потрясающий! — вдруг встревает Тэхен. Один шаг вперед, и Чимин уже неуклюже глотает ртом аромат геля для душа с открытой шеи приятеля, запоминая его кожей своего полыхающего лица. — Я люблю тебя, Тэ, — признается он ни с того ни с сего, сам от себя прибывая в глубоком шоке. Тэхен не отпускает. Трется где-то там сверху своим большим носом о его макушку, просто говоря, как будто бы о погоде: — Я тоже тебя люблю. Чимин знает, что значат эти слова для него, и что значат нечто совершенно другое для Тэхена, потому отталкивает, упираясь руками ему в плечи, решив покончить с сомнениями раз и навсегда: — Нет, я люблю тебя. Сосед продолжает улыбаться, скрипя корешком любимой книги. Не понимает, к чему повторять то, что и так ясно без слов. И почему вдруг у Чимина зеркальная пленка, опадающая на щеки кристалликами слез? — Как ты любил Дженни в последнем году средней школы. Понимаешь? — Погоди, что? — Тэхен отступает одной пяткой с нижней ступеньки, пытаясь разобраться и, если еще не поздно, повернуть происходящее в глупый рождественский розыгрыш. Но Чимин не шутит. Не с таким лицом. Не с такой явной болью в отражении добрых, полных надежды глаз. — Мы не обманываем тех, кого любим, — переделывает мальчишка слова автора из книжки, о которой все уже позабыли, — я люблю тебя, Тэ, и поэтому больше не могу обманывать. — Как… то есть, — парень оказывается еще дальше, запуская пальцы свободной руки себе в волосы, еще влажные от душа, давненько не стриженные, — как давно? Чимин должен быть подготовлен к подобным вопросам, но, переживая все взаправду оказывается, что невероятно тяжело навести в мыслях порядок и разложить по полочкам готовые ответы. — Я не помню, — теряется, стыдливо отводя взгляд в сторону, — может, пять-шесть лет? Тэхеновы веки округляются, и вид у него вообще такой, что немедленно хочется помочь пережить все это, рассмеяться и сказать, что неудачная шутка, но Чимин не может вернуться назад. Ему не хватит сил дружить с Тэхеном еще тринадцать лет и смотреть, как любовь всей его жизни встречается, женится и создает семью с кем-то другим, так никогда и не узнав о его настоящих чувствах. Это ведь хуже, чем быть отвергнутым, даже не попытаться получить свой шанс, верно? Чимин в этом уже не так сильно уверен, когда очевидно, что Тэхен не может принять эту правду, шагая к своему дому все скорее. — Я… я должен идти, ладно? — ищет пути к отступлению, игнорируя ту боль, в которой его лучший друг сейчас задыхается, оставленный в одиночестве на пороге с дурацкой серебряной подвеской и кусками разбитого сердца в ногах, — я тебе позвоню. Не позвонит. Вообще-то, от Тэхена ничего не будет слышно все рождественские каникулы, и, как бы смешно это не звучало, но Чимин будет винить за это только себя.***
— Чимин-и, сюда! — Хосок поднимает попу со скамейки, чтобы младший приятель разглядел его приподнятый козырек кепки за толпой зрителей. Рядом с ним жует сухой хот-дог без соусов Юнги, ведь терпеть не может химические добавки. Хоби ржет над тем, что тогда это просто булка с сосиской, за что получает куском белого хлеба по лицу, моргая от попавших в зрачок крошек. — Эй, — Хосок легко дотрагивается ладонью до чиминового плеча в толстом свитере из рождественской семейной коллекции, — я рад, что ты выбрался. Мальчишка косо улыбается, но его попытка дружелюбия вызывает скорее мурашки, чем желание ответить тем же. Юнги доедает закуску, забирая с коленей Хосока стакан газировки, и только как следует прочистив горло, заговаривает с присоединившимся другом: — Крысы на тебя не разозлятся за то, что ты выбрался наконец из подвала? От рядом сидящего парня ему в предплечье приходит без почтовых задержек неслабый удар и легко образующийся на пломбирной коже след. — Не будь мудаком, — советует поздно Хосок, когда за его локоть неуверенно хватаются холодными пальцами, утверждая: — Все нормально, хен. Мне не следовало так долго сидеть взаперти. — Черт, да! — сразу после этих слов через трубочку хлюпает поступающий Юнги в рот напиток, а старший молча отвлекается на непрекращающийся галдеж группы поддержки за ограждением перед футбольным полем. В первых рядах кружится в ярко-желтой юбке воодушевленная Рози — их добросовестный капитан и одна из близких друзей Чимина. Замечая знакомое, но теперь почти неузнаваемое лицо в рядах, она подмигивает мальчишке и посылает милое сердечко из ладоней. Хосок свистит под боком, завидуя. — Хреново, что ты гей, — парирует Юнги, замечая тоже. Следующий толчок находит посадку между четвертым и пятым ребрами, вызывая небольшое удушье от проклятой газировки. Но Чимин неожиданно смеется, прикрывая посветлевшее лицо руками, и друзья пытаются поскорее запомнить это мгновение, ведь их младший приятель ни разу не улыбнулся за прошедшую неделю. — Отличная работа, козлина — честно признается Хосок, наклоняясь вплотную к Юнги, чтобы Чимин не расслышал. Перед тем, как начинается игра, к ним поднимается Чон Чонгук — защитник и учащийся первого класса старшей школы, который пробился в их компанию благодаря Тэхену. — Молодец, что выбрался, — обращается к одному Чимину, не обращая на оставшихся двух парней никакого внимания. — Теперь наша команда обязана выиграть. — Выдохни, Гук, — Юнги закатывает глаза и пинает подростка не сильно в голень, когда тот пытается пролезть мимо них и на пару минут присесть с любимым хеном в дурацком зеленом свитере. — Нужно быть слабоумным, чтобы повестись на твои подкаты. — Или просто Пак Чимином, — заканчивает в пол голоса Хосок, замечая, как мальчишка вжимает блондинистую голову в плечи, краснея. — Классный свитер, хен, — Чонгук напрочь игнорирует нелестные комментарии в свою сторону, пихая Хоби почти что на коленки к Юнги, чтобы поместиться между ним и Чимином. — Все дело в газировке или в том, что он кажется таким отчаянным? — кривится Юнги, пихая назад тяжелое туловище танцора. — Чонгук! Все разом поворачиваются на того, кому приходится не слабо повысить свой и без того хриплый голос, чтобы привлечь внимание отвлеченного защитника их команды. Тэхену безумно идет сине-желтая футболка капитана с первым номером, а еще сжатая линия напряженной челюсти и недобрый блеск в глазах. Юнги, как будто бы что-то понимая, хмыкает пережевывая по третьему кругу несчастную трубочку от напитка, пока Чимин торопится отвести взгляд куда угодно, только бы не глазеть на озлобленного чем-то друга детства. — Кажется, мне пора, — делает вывод Чонгук, оставляя еще на тридцать секунд сильную ладонь на чиминовом бедре, поглаживая плотно обтянутые джинсовой тканью мышцы, — еще увидимся, хен. Пожелай мне удачи. — Удачи, — глупо повторяет мальчишка. Все это время тот находился будто бы в какой-то другой реальности. С посторонними шумами на стороне и крепким запахом сгоревшего попкорна. Но в тот момент, когда Чонгук наклоняется вниз, чтобы поцеловать его в щеку, оправдываясь «поцелуем на удачу», Чимин просыпается резче, чем от любого будильника, через черно-белую картинку различая, как Тэхен где-то перед трибунами ударяет по ограждению кулаком, крича на Чонгука за какие-то штрафные. — Какая же он все-таки ревнивая су… — С ума сойти, какая у Рози растяжка! — Хосок вскакивает с нагретого места, перебивая Юнги, чтобы поаплодировать Бог знает кому, ведь девчонки из группы поддержки давным-давно уселись на скамейки в преддверии сигнала к началу матча. Юнги поднимается тоже, но только для того, чтобы добраться до мусорной корзины и избавиться наконец от пожеванного стаканчика. — Зачем он это сделал? — спрашивает Чимин, глядя прямо перед собой. Хосок садится обратно, устраиваясь поудобнее. — Кто? — Чонгук. Зачем он меня поцеловал? — Ты серьезно? — уточняет хен, не веря, что у Чимина до этих пор не появлялось ни одной мысли, — Чимин-и, ты в нашей школе, как ебучий талисман! Мальчишка поворачивается к приятелю, всматриваясь в его лицо с непониманием. — Что это значит? — Он говорит, что ты сексуальный и милый, и все хотят тебя тра… Вернувшемуся Юнги снова не дают закончить, врезая по коленке вонючим кроссовком. Хрена с два, тот злобно решает, что еще когда-нибудь заявится на футбольные игры. На его хрупком теле синяков уже больше, чем на любом игроке команды, а ведь счет еще даже не открыли. — Пошел на хер, я сяду рядом с мелким, — плюется Юнги, пролезая перед ним, чтобы сесть на расстоянии одного Пак Чимина от Хосока. К теме о популярности младшего они пока больше не возвращаются, решая проследить за матчем хоть самую малость.***
Ожидаемая победа местной школы вызывает недолгую, по своей продолжительности, косую улыбку Чимина, оглушительно неумелого свиста с попыткой облизать два пальца во рту Хосока, и очередной жалобой Юнги на неудобные скамейки. Друзья спускаются с трибун вслед за другими студентами, как неуклюжие цыплята один за другим. Чимин идет последним, отвлекаясь на свежее сообщение в телефоне от матери, напоминающей вернуться до десяти вечера, чтобы поужинать всей семьей, как очередная придумано-идеальная ячейка общества. Врезается в чью-то каменную фигуру, не сдвинувшуюся с места, а самому приходится ухватиться за складки мокрой футболки титана напротив, дабы не потерять равновесие. — Осторожнее, — сдувают с его маленького лба пшеничную челку тяжелым дыханием и слишком знакомым извиняющимся тоном. Чимин торопится вскинуть подбородок вверх и убедиться в том, что врезался не просто в кого-то, а в Ким Тэхена, который осмелился сказать ему первое слово за прошедшие семь дней. Пальцы немедленно разжимает, выпуская насквозь пропитанную влагой вещицу от себя подальше, пытаясь улизнуть сбоку и догнать друзей. Но Тэхен перекрывает путь, выставляя вперед свою левую длиннющую руку, специально, а может и нет, дотрагиваясь до чиминовой талии. — Я рад, что ты пришел. Они выросли вместе. Спали в одной постели много лет подряд. Делились самым сокровенным и постыдным. Ради чего? Ради того, чтобы теперь смотреть на другого, как на врага или незнакомца? Чимину нестерпимо больно только от одной мысли, что он позволил себе разрушить эту необыкновенную дружбу. Но еще больнее от воспоминания того, как Тэхен оставил его тогда на крыльце кукольного домика с распотрошенными внутренностями и ничего не значащим полумесяцем на шее, сдавливающим ее до хруста позвонков. И именно это воспоминание позволяет Чимину сейчас взять себя в руки, толкнуть Тэхена в выставленное защитой предплечье и ответить скудное, но справедливое: — Поздравляю с победой. Юноша теряется от того, что, кажется, никогда прежде не видел Чимина таким резким и недоброжелательным. Идет следом, пытаясь снова ухватить хотя бы за краешек толстого свитера, но перед ним встает нешуточно серьезный Юнги, тыча указательным пальцем тому в грудь, прикрывая собой младшего. — Ты что-то напутал, Ким, — с угрозой и попыткой все-таки немного держать себя в руках, — твоя команда в противоположной стороне. Иди к ним. — Хен… — Тэхен, послушай, — подходит Хосок, не собираясь в этот раз заступаться за знакомого, как раньше, — уходи. Чимин смотрит себе под ноги, когда Тэхен глядит на него беспрерывно почти минуту, в тупой надежде, что ему все же дадут еще один шанс. Но этого не происходит. Парень отмахивается от предупреждающего жеста Юнги, разворачиваясь на 180 градусов, прекрасно зная, что за ним не побегут, спотыкаясь худыми ножками в светлых джинсах; не задержат ласковым прикосновением круглой ладошки до плеча; не позовут в спину несправедливо милым «ТэТэ», поднимая с низа живота крутые перевороты и нечто необъяснимо родное. Тэхен умудрился просрать каждый миг из-за страха признать очевидное. И, по правде, заслужил каждое непроизнесенное Юнги-хеном вслух: «гребанный трус».***
По ночам, перед тем, как тебя уносит в закрытый доступ ото всей желательной и нежелательной почты семьи и друзей, выключая подачу электроэнергии в мозговички и головные приемники, хочется составить пошаговый план наступающего дня, который тебя застанет следующим утром, вскрывая каждое письмо с приветом вместе с этой нездоровой печалью. Чиминовы заботы стиснуты в храбрых кулачках вместе со складками твердой простыни, и мальчишка именно сегодня вспоминает каждый год, который он провел с забавным, несуразным и несерьезным хулиганом из соседнего дома, осмелившись в какой-то из дней влюбиться в него и потерять голову. Чимин не заслужил такой паскудной боли. С хорошими людьми должно случаться хорошее, верно? Так почему же хочется вгрызться зубами в подушку и ненавидеть себя гораздо больше тех людей, которые эту боль разбудили? Чимин слышит, как его мать ходит прямо за закрытой дверью, патрулируя узкие коридоры, как важный сторожевой пес в аквамариновом халате от Шанель. Перестает дышать, когда ее фигура задерживается у низкого порога его спальни, потому что не уверен, что сможет объяснить ей причины своей полуночной истерики. Но к счастью она просто уходит, и мальчик снимает с головы одеяло, подлетая на всех парах к окну, чтобы проветрить себя изнутри. Дать выветриться грязным и черным мыслям, что, как липкая смола забили всю его голову. Форточка запускает в его волосы белый снег, а в распухшие веки прозрение. Ведь еще только декабрь, а ему всего семнадцать, так стоит ли придавать такое громадное значение впервые разбитому сердцу? Люди же как-то справляются с этим болезненным опытом. И у них выходит склеить кусочки, какими бы мелкими и острыми они ни оказались, торча из-под кожи занозами. Чимин тянет за ледяную ручку, чтобы закончить лечение духа, путем попытки заполучить пневмонию, и не совсем случайно бросает взгляд в окно напротив, задумываясь на одну секунду о том, от чего в тэхеновой спальне до сих пор горит старый уродливый ночник. Обнаженная смуглая спина, с катающимися под кожей желваками и вздутыми мышцами показывается перед глазами, и от этого зрелища не так просто отвернуться. Даже если безумно страшно, что в любой момент застанут врасплох. Чимин глядит на него и понимает, что ни в коем случае не сможет когда-нибудь того возненавидеть. Ни сегодня, ни завтра, ни через годы, ни даже в следующей жизни. Между лопаток стекают по ямке позвоночника капля за каплей. Тэхен почти всегда забывал хорошенько обтереть спину после душа. Короткие ногти поступательными движениями массажируют скальп, и юноша свободной рукой копается в беспорядке на своем столе, скидывая под ноги лишнее барахло и нерешенное домашнее задание по геометрии. Прежде, ему всегда помогал с математикой Чимин. Кажется, теперь ему придется или справляться самому, или искать себе нового бесплатного репетитора. Чимин не считает секунды, но знает, что их прошло непозволительно много с тех пор, как он позволил себе зависнуть у раскрытого окна и заболеть сердечной тоской еще сильнее. Ему удается отвлечься на грохот от мусорного бака под крыльцом, крышку которого легко скинула бродячая черная кошка, но, проблема в том, что звук оказывается слишком уж явным, так что когда мальчишка поднимает глаза обратно на соседскую раму, украшенную к Рождеству, то смотрит уже не на мускулистые плечи, а в лицо Ким Тэхена — потрясенного, замешкавшегося в своих поисках чего бы то ни было. Чимин замечает, как тот поддается вперед, собираясь через секунду оказаться у своего окна и начать разговор, поэтому торопится схватиться всеми десятью пальцами за маленькую ручку и закрыть форточку до яростного хлопка, едва не снеся стекло к черту. И, как будто этого недостаточно, закрывает темно-синие шторы, придерживая обе половинки вплотную, боясь, что они в любой момент, без его участия, разъедутся в стороны. Выдыхает только через пять с лишним минут, осмеливаясь наконец на дрожащих ногах перенести себя в постель, смутно припоминая, перед тем, как сбежать от контакта с лучшим другом, что у того из-за спины выглядывала красочная, с золотистым корешком, обложка детской сказки. Но, может, ему это только привиделось.***
После праздников студенты не возвращаются на учебу, они не идут по тротуару и не сидят в автобусах, они тащат себя за шкирку за парты и контрольные, как будто бы это последнее, что они собираются сделать на этой земле. И их за это не поругаешь. Все мы, так или иначе, были на их месте. Утром в понедельник, Тэхена обнаруживают друзья из футбольной команды в школьном коридоре у шкафчиков за пятнадцать минут до начала первого занятия. И один из них — Джексон, уверен, что у младшего первым уроком факультативный английский, от которого его освободили на время всего футбольного сезона. — Что ты здесь забыл? — очевидно интересуется, подготавливая сразу следующий вопрос, касающийся того, что Тэхен даже не у своего шкафчика стоит, прислонившись к железу затылком. — Учусь? — поднимает бровь юноша, надеясь, что приятели пройдут мимо и не станут рушить его планы. — С каких это пор ты «учишься»? — Джексон дружелюбно улыбается, упираясь одним плечом в замочный код по соседству с одноклассником. Вообще-то место ему знакомо. В основном по милым и ярким стикерам на одной из дверец с забавными эмоджи и добрыми пожеланиями, вроде «сегодня ты получишь пятерку» или «я уверен, у тебя большое будущее». Джексон однажды перестал над ними смеяться после того, как Тэхен пригрозил ему серьезной встряской за насмешки над своим лучшим другом. Это был единственный случай, когда Ким повысил на него голос, всерьез разозлившись. — Ждешь Чимина? — догадывается, приветствуя параллельно несколько знакомых, проходящих рядом, — я давненько не видел вас вместе. Он куда-то уезжал на праздники? — Не знаю, — Тэхен отводит взгляд, начиная нервно постукивать пальцами по поверхности шкафчика. О том, что между ними произошло знали лишь Юнги с Хосоком, и, возможно Чонгук, ведь по какой-то ебучей причине тот теперь решил пользоваться каждым удобным случаем, чтобы оказаться рядом с Чимином и окружить его своей напирающей, как бульдозер, заботой. — Вы поссорились, что ли? — несерьезно спрашивает Джексон, за что получает такой убийственный взгляд, от которого возникает немедленное желание свалить подальше. Что тот очень скоро и делает, подкрепленный тэхеновым методичным: «просто свали». Чимин никогда раньше не опаздывал на занятия. На самом деле, в большинстве случаев, наоборот приходил заранее, чтобы выполнить свои основные задачи, будучи президентом старших классов. Сегодняшнее утро становится неудобным исключением, оставляя на затылке Тэхена вмятину и неприятный зуд. За его учебниками, с десятиминутным опозданием, приходит Хосок, недолго путаясь в коде от ручного замка. — Где Чимин? — Тэхен надеется, что хоть Хоби сохранил к нему что-то положительное, хотя бы долю сострадания. Но хен забирает все необходимые Чимину книги для сегодняшних занятий, и ничего информативного не сообщает, кроме: — Не подойдет сюда, пока ты стоишь здесь. Отворачивается, чтобы уйти, но Тэхен пережимает кость в предплечье, почти что смеясь от того, какое абсурдное возмездие устроили ему старые друзья. — Что за бред, хен?! Почему ты то в этом участвуешь? Хосок переводит дыхание, успокаивая себя тем, что, как бы зол он ни был, у него никогда не поднимется рука на того, с кем выросли вместе. Но вместе с тем, вмазать Тэхену хочется настолько сильно, что приходится прикусить щеку изнутри, дабы не сорваться. — Для тебя это бред? — говорит спокойно, почти умиротворенно, пугая этой переменой футболиста до чертиков. Тот разжимает пальцы, убирая захват. — Ты такой осел, Тэхен, — качает головой старший, радуясь, что занятия уже начались, и у этого разговора не будет свидетелей, — ты сообразительный, смелый и надежный. И я понимаю, за что Чимин тебя любит, но, Господи Боже мой, какой же ты кретин! Парень от подобного противоречия хмурит брови, решая дослушать Хосока до самого конца и не перебивать, какими бы обидными ни были высказывания в его адрес. В любом случае, тот знает лучше все остальных, он заслужил каждый выпад. — С самого начала вас было только двое. Вы никого к себе не подпускали, заползали в свой огромный мыльный пузырь и общались между собой на каком-то тайном выдуманном языке, даже рта при этом не раскрывая. И если пузырь лопался, вы искали и находили другой — крепче и еще меньше, чтобы не хватило места даже чьим-нибудь посторонним мыслям. Он дал тебе эту дурацкую кличку, а ты ему однажды свой молочный зуб, потому что не хотел от зубной феи доллар, а чтобы Чимин остался с тобой до утра и защищал от монстров под кроватью. Тебе ни за что не найти кого-то честнее и выносливее его. Никто другой не проведет на страшном чердаке выходные, чтобы вы пересмотрели, замерзая в туристической палатке, все части «Звездных войн». Ни один другой человек не потащится в другой штат, чтобы выкупить у жадного старика-коллекционера один из самых первых экземпляров твоей любимой детской книжки, потратив все зарплаты за лето. Тебя никто не полюбит сильнее, чем невероятно чувствительный, состоящий из света и слез маленький мальчик, которого ты встретил тринадцать лет назад на детской площадке. И, знаешь, я вижу, как сильно этот мальчик повзрослел в отличие от тебя. Каждый обзывал его слабым, но именно ему хватило смелости вытащить голову из песка и сделать что-то. В любви не действует правило: «не видишь, значит не болит». Оно вообще нигде не действует. Это полная чушь! Так открой свои большущие глаза, Тэхен, и посмотри наконец на то, что ты наделал! Прошел еще один год, а ты сидишь в своей старой шкуре, что тебе уже явно не по размеру, и делаешь вид, что глупость и отвага — значат одно и то же. Ты облажался. И теперь, когда будешь падать, даже не надейся на мягкую посадку. Ты сам от нее отказался, когда решил, что, если швырнуть в Чимина своей трусостью — он ее как всегда пережует и предложит выпить кофе. Я буду с ним. Юнги тоже. Ты можешь быть свободен, ведь, кажется, ты именно ради этой свободы разбил сердце тому, кого, признайся хотя бы самому себе, любишь каждой костью в теле всю свою жизнь.***
Зная о том, что по вечерам каждого четверга на неделе у Тэхена тренировка на школьном стадионе, Чимин принимает риски, соглашаясь на просьбу матери передать соседям рождественское печенье и попросить назад дорогие инструменты, которые те задолжали на пару недель. В отличие от других домов на улице, крыльцо семьи Ким почти не украшено, и на лестнице чуть подмерзли корки скрипучего льда от того, что вчера температура опустилась до минус десяти. Чимин медленно и внимательно ступает на ловушки, маневрируя до двери с пластмассовой миской имбирных человечков и крошащихся Рудольфов. За порогом, по его задумке, должен оказаться глава семьи, как всегда с жесткими и темными, как у сына, волосами, торчащими где-нибудь на висках от привычки постоянно к ним притрагиваться, а еще с мозолями на руках от ручной работы в гараже и разводами машинного масла на одежде. Чимин любил бывать в гостях у Тэхена, особенно когда еще были детьми. Его отец всегда разрешал посмотреть на то, что как он собирает по частям, словно конструктор, железный байк или отполировывает восхитительную британскую АС Кобру, которую Тэхен с тринадцати лет умолял однажды ему вручить после получения прав. Затем они втроем заказывали китайскую или мексиканскую кухню, и мистер Ким увлеченно пересказывал сумасшедшие истории, которые, если теперь об этом задуматься, едва ли могли произойти в действительности. Тэхен вырос без матери, но ее отсутствие, как в доме, так и в жизни отца и сына никогда не сказывалось на желании Чимина бывать здесь почаще, ведь именно о таких отношениях хоть с одним из родителей, он сам мечтал всю жизнь. И сегодня, мальчик держит пальцами хрустящую бумагу для выпечки, в надежде, что улыбка мужчины за этой дверью исправит плохой пасмурный день. Эта самая надежда ломается песочным тестом в ладони, стоит Тэхену показаться за порогом, удивленно застыв на месте. — Я… я думал… Мальчишка зажмуривается и снова открывает глаза на случай, если это не на самом деле, но это не галлюцинация, а все-таки его похудевший, раздавленный и подавленный лучший друг, которого кто-то наградил разбитой губой и темно-фиолетовыми подтеками за скулой. Чимин ничего не может поделать с тем, как пальцы горят в необходимости залечить физическим прикосновением. — … думал, что ты еще в школе, — заканчивает, не зная, зачем вообще это делает. — Должен был быть, — спешит ответить Тэхен от страха, что если будет недостаточно быстрым, то вообще упустит шанс на этот маленький разговор, — но тренер отправил домой, решив, что я не в состоянии тренироваться сегодня. От этих слов, Чимин внимательно оглядывает футболиста с ног до головы на наличие еще каких-либо повреждений. Не может не спросить: — Что с тобой случилось? На этот раз Тэхен не сразу что-то говорит, потому что не может поверить в то, что Чимину все еще не все равно. После всего, что тот ему сделал, у Чимина не выходит вытравить из себя потребность заботиться, даже если о том, кто это право потерял. — Влез в драку каких-то болельщиков. По правде, я мало, что помню. Мальчишка быстро делает выводы, и от того не понимает еще сильнее: с каких пор его лучший друг начал напиваться до беспамятства? — Ладно, — это больше не его дело, — мама попросила вам передать, — отдает теплую миску со свежей выпечкой, торопясь спрятать руки в карманы, чтобы деть их хоть куда-нибудь. — Я пойду. Поправляйся, Тэ. Прозвище слетает с языка не специально. Чимин даже больно прикусывает язык, наказывая себя за такую глупую оплошность, и совершенно забывает про инструменты, за которыми его обязательно отправят снова. Сбежать с порога не дают скользкие ступеньки, так что у Тэхена достаточно времени для того, чтобы его задержать, перехватив одну ладонь на лету. — Давай поговорим, — умоляет, боясь сжать пальцы хоть немножко крепче. А вдруг Чимин сломается? Ведь хрупкий, как декоративный витраж. Только ярче и красивее любого из них. И, черт побери, как же ему идет эта выцветшая, как черно-белый полароид, щедрая на прощания зима! — Пожалуйста. Чимин стоит, смотрит на него и, как будто бы, решает самую сложную задачку из учебника в своей голове. На самом же деле представляет, к чему разговор, о котором Тэхен просит так сильно, приведет. И, по его мнению, ни к чему хорошему. — Плохая идея, — признается вслух, пытаясь уйти еще раз, но лучший друг перехватывает выше, за запястье, обжигая кольцом из невероятно горячих пальцев. — Тогда, выслушай меня. Можешь ничего не говорить. И потом, если все еще захочешь уйти, я тебя отпущу. Даю слово. Чимин захватывает передними зубами нижнюю губу, сомневаясь. Но вторые шансы всегда были одним из его слабых мест. Самым же слабым всегда был и будет сам Ким Тэхен. Мальчик едва заметно кивает, замечая только сейчас, что тарелка с печеньем каким-то образом успела оказаться на скамье у террасы. А Тэхен, неожиданно, слишком близко, перебирая в обеих ладонях все пять пальчиков на правой руке Чимина, переживая каждую секунду, что его лишат этой, требуемой всем нутром, близости. — Я не… — слова подобрать так невероятно сложно, когда знаешь, что одно неправильное — и все покатится к чертовой матери. Третьей попытки не дают. Тэхен не заслужил даже этой. — Я никогда не думал, что могу так сильно тебя обидеть. То есть… никогда, понимаешь? Ты ведь мой лучший друг. Ты — моя семья. Ты — тот, кого я хочу видеть каждый день, чтобы поздно вечером не скатываться по стенке в ванной от всего того дерьма, что происходит за пределами нас с тобой. Я не рассказываю Джексону или Чонгуку о том, как боюсь, что провалю выпускные экзамены и меня не захочет взять ни один колледж. Я не плачусь отцу в плечо, когда не получается справиться с мыслями в своей голове в одиночку. Я не отдаю карманные деньги долбанному психологу. Вместо всего этого, я иду к тебе, потому что знаю, что ни в одном другом месте, ни с одним другим человеком, мне не будет спокойнее. Хосок был прав на мой счет. Я трус. Я слабый. Я боюсь меняться и еще больше боюсь перемен вокруг себя. Я жалок. Но ты… ты знаешь о силе и храбрости больше всех остальных. Поэтому ты мне нужен, Чимин-и. У меня не получается без тебя… ни хрена не получается. Но, главное, я не хочу. Не хочу без тебя ходить в школу. Не хочу заниматься футболом, если ты не стоишь рядом с полем в своем потрясающе нелепом свитере, надоедая Хосоку-хену о правилах игры. Я не хочу поступать в университет, если тебя там со мной не будет. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидел за то, что я как всегда струсил. Я хочу, чтобы ты сделал, как делаешь всегда: простил меня в самый последний раз и дал мне шанс научиться у тебя этой храбрости. — Тэ, что ты… — Чимин вздрагивает, когда Тэхен опускается ниже к его мокрому от слез лицу. Мальчишка так и не понял, в какой конкретно момент расплакался. И о какой силе тут может идти речь, если он даже это контролировать не в состоянии? — Что ты пытаешься сказать? — спрашивает дрожащими губами, не решаясь сдвинуться с места. Тэхен прикрывает глаза, пьянея от коричного аромата парфюма на вороте мальчикового свитера, а когда снова открывает потемневшие глаза, то с трудом сам сдерживается от слез, потому что с тонкой и нежной шеи Чимина виднеется серебряная цепочка с кулоном — его подарок на Рождество в ту самую ночь, в которую разбилось не одно, а сразу два хрупких, но яро влюбленных друг в дружку сердца. — Я люблю тебя, — признается Тэхен им обоим, позволяя себе накрыть вспотевшими ладонями подтянутую талию, тонкую, как у фарфоровой балерины из старой музыкальной шкатулки. Только вот Чимин настоящий, живой и теплый… любимый. — Так люблю, как не верил, что можно любить. Так, что не представляю, что со мной станет, если ты когда-нибудь отпустишь мою руку. Пожалуйста. Я прошу тебя. Не отпускай. Их носы соприкасаются, делясь таким редким в эту пору теплом. Чимин не ждет, что Тэхен, может быть, решит еще встать на колени, хотя тот, кажется, готов прямо сейчас, если это увеличит его шансы на прощение. Чего он ждет, так это ответа на последний вопрос, который все это время бессовестно будил его по ночам. — Почему ты не сказал мне это в ту ночь? Тэхен прикасается к розовым щекам большим пальцем, вытирая с нижних век блестящие разводы. Облизывает губы, не сводя глаз с тех, что в одном сантиметре от его собственных. Не понимает, как все эти годы держался так непозволительно далеко от этих губ, и тем более от этого человека. Но знает, что не сможет держать ту же дистанцию больше никогда. Ему это нужно больше, чем кислород, тяжело поступающий в легкие. — Потому что я безнадежен, — пожимает плечами, решая, что теперь можно и улыбнуться, когда сам Чимин недолго смеется, напрасно пряча свою восхитительную улыбку ему в шею. — Как и говорила твоя мать. — Она так говорит обо всех моих друзьях, — оправдывается мальчик, а на лице вновь появляется здоровый румянец, — и нет, Тэ, ты не безнадежен. — Нет? Тэхен обнимает ладонями с обеих сторон чиминово личико, чтобы увидеть его, убедиться, что ему удалось исправить хоть что-то из того, что он поломал и оставил мерзнуть под толщей сугробов в конце снежнобелого декабря. — Ну может, совсем немного, — шутит, щурясь, — но я здесь ведь именно для этого? Я буду тебе помогать, и, кто знает, вдруг однажды она все-таки даст тебе шанс? Так же, как и я сегодня. Тэхен не дышит почти минуту, страшно переживая, но все равно уточняя: — Ты не шутишь? — Ничего не изменилось с той ночи на Рождество. Я люблю тебя, Тэ. И я тоже не знаю, возможно ли вообще без тебя двигаться дальше. Только… — Только? — Если когда-нибудь, ты решишь, что… — Этого не случится, — уверено заявляет юноша, не дав мальчишке даже закончить предложение. — Чим, я скорее умру, чем причиню тебе ту же самую боль. Да вообще любую. С этой минуты, я буду с тобой до самого конца. — Это очень много, — замечает Чимин, застенчиво играясь с сережкой-гвоздиком в тэхеновом ухе. — Именно, — шепчет Тэхен, поддаваясь вперед, чтобы наконец-то накрыть своими губами те, что блестят от невысохших слез и пахнут чумовым мандариновым бальзамом. Чимин неоднократно представлял их первый поцелуй в ту рождественскую ночь. Но, когда он случается в самый обычный день, ничем не примечательный из ряда ячеек на странице календаря, то переживается особенно ярко, ведь еще один день в году наполнен грохочущими фейерверками внизу живота и сбывшейся мечтой.