Работа над ошибками. Часть первая.

Бечено - olegowna, Аспер.       Одновременно с июнем, опустившимся на Тоскану маревом раскаленного воздуха, иногда сменяющегося освежающим ветром и еще более редкими дождями, ко мне приходит осознание того, что это последний месяц, который мне предстоит провести вдали от дома. Скоро, очень скоро я увижу свою любимую, деда, отца.       Весь этот год я намеренно абстрагировался от воспоминаний, стараясь лишний раз не думать о родных, не желая поддаваться меланхолии. Все это могло послужить причиной возникновения депрессии, что, в свою очередь, отвлекло бы меня от учебы. Но со временем, несмотря на все ухищрения, мне все чаще стала сниться Петти. Любимая супруга, отсутствие которой я ощущаю слишком остро по истечении почти десяти месяцев разлуки.       В прошлом году мне не давало покоя беспокойство, связанное с неопределенностью наших взаимоотношений. Все-таки, несмотря на то, что к моменту моего отбытия в Тоскану между нами с Петуньей была заключена магическая помолвка, любое вмешательство извне могло повлиять на нее. А вдруг бы она встретила кого-то, кто понравился бы ей больше, чем я? Помолвка — это ведь еще не брак…       Казалось бы — странные мысли, но отчего-то в то время моя убежденность в собственных силах по отношению к работе и обучению являла собой полную противоположность неуверенности в личной жизни.       Честно говоря, даже в своей прошлой жизни, будучи Аланом Рикманом, я испытывал схожие чувства в таком же возрасте, как у меня сейчас, и несколько более раннем. Несомненной причиной для их возникновения послужил мой статус ребенка из достаточно бедной семьи, попавшего, благодаря лишь воле случая и собственным знаниям, в престижную частную школу для мальчиков. Школу, в которой Рикману довелось в достаточной степени побороться за место под солнцем*.       С вниманием же противоположного пола в мой адрес в той, другой жизни, все обстояло не так уж и плохо. По крайней мере, мне удавалось так думать до того самого момента, пока я не встретил Риму и не осознал своей слепоты на протяжении некоторого количества лет. Но, во-первых, я был практически всегда рядом с Римой, ну, или, в крайнем случае — где-то поблизости от нее, а во-вторых, никто не претендовал на мою девушку, а, позднее, и супругу, столь явно. Так, как это едва не произошло с Петуньей.       Именно поэтому наш брак с Петти я воспринял, как своего рода благословение, которое позволило мне отпустить постоянную тревогу и прекратить беспокоиться насчет Дурсля или кого-то еще, кто мог бы захотеть претендовать на внимание моей законной супруги. И этот факт, несомненно, значительно облегчил мою жизнь здесь, в Тоскане.       Опасения, разумеется, не оставили меня полностью, ведь помимо одной, столь успешно разрешившейся проблемы, существовало великое множество других, не менее важных: отец, стремящийся в политику, и тем самым значительно усложняющий свою жизнь, дед, по которому я просто безумно скучаю все это время…       Последний месяц своего обучения я провожу исключительно в библиотеке, наложив на себя климатические чары. Стоящая на улице жара не дает никакой возможности сосредоточиться на делах, и я весьма благодарен Медичи, научившего меня этому, несомненно, полезному заклинанию.       Закончив с информацией, представленной в пятнадцати томах по основам колдомедицины за первые две недели оставшегося у меня времени, что удалось лишь благодаря моему освобождению от работы в лаборатории в связи с окончанием исследований и экспериментов, оставшееся время я посвящаю повторению всего изученного мной за два года ученичества.       Два года… невозможно представить, сколько времени выпало из моей жизни. Но еще страшнее осознавать, что обучение могло растянуться на годы, если не на десятилетия…       Магистр вызывает меня к себе в кабинет рано утром, за три дня до назначенной даты экзамена, который будет проходить в Риме в здании, принадлежащем Гильдии итальянских зельеваров и, указав на стул, произносит, предварительно дождавшись, пока я усядусь:       — Мистер Снейп, я вызвал вас для того, чтобы сообщить некую важную новость. Как бы мне не хотелось оградить вас от излишних волнений накануне защиты, к сожалению, я вынужден… — стоя возле окна, он смотрит в него совершенно отсутствующим взглядом. — Полагаю, мне не стоит напоминать содержание первого разговора, состоявшегося в этом кабинете в день вашего возвращения из Англии, во время которого вы сами определили для себя категорию «важности» поступающей корреспонденции?       Я медленно киваю, внимательно обдумывая сказанное Учителем, отчетливо осознавая, что пришедшее на мое имя письмо содержит какие-то серьезные сведения, способные сильно повлиять на мою адекватность. В противном случае Магистр не устроил бы эту прелюдию, а просто отдал бы его мне в руки.       — В таком случае, — Медичи отходит от окна и, подойдя к столу, берет в руки обычный лист бумаги. — Возьмите. Это сообщение на самом деле несет в себе важную информацию, но я не имею возможности скрыть от вас его содержимое , как бы мне этого не хотелось. Отдаю, искренне надеясь на ваше благоразумие…       «Северус, любимый мой! Пишу тебе, не зная наверняка, получишь ли ты мое послание, или оно, как и множество других до него, пропадет в безвестности. Я дала деду честное слово, что до конца учебы ты ничего не узнаешь…       Прости, любимый, но обстоятельства вынуждают меня нарушить данное ему обещание. Надеюсь, Аурелиос не проклянет меня за это. Да даже если и так — не важно!       Сев, твой дед — он… очень серьезно болен. Настолько, что у меня с каждым истекшим днем крепнет убеждение, что он может не дожить до твоего возвращения.       Ты рассчитывал завершить обучение к августу, но… любимый, попробуй обсудить этот вопрос со своим наставником? Быть может, он позволит тебе попрощаться с дедом?       В надежде на это, твоя Петти».       Я опускаю лист бумаги, судорожно стискивая его в руке, на свои колени и пустым, ничего не выражающим взглядом смотрю сквозь Магистра.       — Северус… — произносит он так осторожно, словно опасается моего дальнейшего поведения.       — Вы знали… — едва слышно говорю я. — Вы все знали. И не сказали ни слова. Потому и назначили защиту так рано. Если бы я был готов к экзамену еще в марте, вы бы и тогда…       — Знал, — кивает он, не желая отрицать очевидное. — Вы правы во всем, кроме одного, Северус. Аурелиос скрыл от меня тот факт, что его болезнь неизлечима. Узнав, что мой друг серьезно болен, я принял решение не задерживать ваше обучение дольше, чем это потребуется. Я хотел, чтобы у вас появилась возможность заняться его лечением.       — Те три дня в марте, когда вы отсутствовали здесь, — тихо говорю я, — вы были у него?       Медичи кивает, и, чуть помедлив, отвечает:       — Мне пришлось остаться в Принц-мэноре так надолго лишь потому, что я варил те зелья, которые помогли бы хоть как-то помочь ему продержаться до вашего возвращения, — взглянув в мое лицо, он добавляет: — Магией клянусь, что не знал о неизлечимости недуга, овладевшего моим другом. «Люмос». «Нокс».       Проводив совершенно безразличным взглядом вспыхнувший и погасший на ладони мужчины огонек и машинально отметив про себя, что Медичи весьма непринужденно пользуется той самой «беспалочковой» магией, я пожимаю плечами, встав со стула и направляясь к двери:       — Благодарю вас за то, что вы сделали, мессир. Хочу сказать, что понимаю причину вашего молчания. Но все это не имеет уже никакого значения. Если позволите, я хотел бы вернуться…       Он совершает стремительный рывок и, настигнув меня уже возле выхода, стискивает мое плечо: — Северус! Я прошу вас — не делайте глупостей! Аурелиос не будет рад, если вы бросите все в самом конце пройденного пути. Уехав сейчас, вы поставите себя перед выбором — начать обучение с самого начала или же окончательно бросить его. Должен предупредить, что Гильдия никогда не назначит дату повторного экзамена, если вы не явитесь на первый! Подобное неуважение к себе…       — Мессир, — сквозь лед, сковавший мое тело прочным панцирем, пробивается боль от его судорожной хватки, и я невольно морщусь, делая шаг в сторону и вынуждая его выпустить мое плечо, — что бы вы ни думали обо мне — я не идиот. Я отправлюсь домой только после экзамена. А сейчас — всего лишь хочу вернуться в свою комнату. Если это возможно. Мне надо подумать…       Оставшиеся дни до экзамена я провожу в своей комнате, обдумывая сообщение Петти и незаметно для себя проходя через все те психологические стадии принятия болезни, которые однажды мне уже довелось пережить, проживая жизнь Алана Рикмана.       С ним работали лучшие психологи онкологического центра, стараясь сгладить эти стадии. К тому же, не следует забывать, что Рикман был гениальным актером, умеющим держать лицо в любой ситуации.       Я же оказываюсь предоставлен самому себе…       Не верю. Не могу и не хочу верить в то, что прочел в письме моей любимой. Дед… тот человек, которого я ненавидел долгие годы за то, что он выбросил из своей жизни нас с матерью. И, впоследствии, начал едва ли не боготворить, узнав ближе. Обретя в его лице свою семью.       Уже не удивляюсь тому, что чувства, ранее принадлежащие Северусу, ощущаются мной, как свои собственные. Это становится очевидно с того самого момента, как я принимаю, наконец, эту жизнь окончательно и бесповоротно. А потому — злость и обида являются моими собственными.       Неверие… не представляю, что такого могло случиться за эти несчастные десять месяцев моего отсутствия дома. Хотя, мне ли не знать, что иногда болезни достаточно всего лишь нескольких из них… Рикману «хватило» пяти. Дед, судя по всему, еще держится. А я даже не представляю, с чем именно ему пришлось столкнуться.       Драконья оспа? Могло ли случиться так, что он заболел тем самым, от чего, по утверждению Джоан, вымерло все старшее поколение аристократов? Но эта инфекция, вроде бы, излечима… шансов мало, но они есть. А Магистр сказал… или это что-то иное? Слишком мало исходных данных, чтобы на их основании суметь сделать хоть какие-то выводы.       Неверие переходит в шок совершенно незаметно. Еще мгновение назад я сижу на своей постели, обхватив руками голову, и убеждаю себя в том, что всего этого просто не может быть. Это — дурной сон. Я проснусь — и все будет по-прежнему. А уже в следующее мгновение правда обрушивается мне на плечи настолько удушливой волной, что даже сделать хотя бы один вдох представляется неразрешимой проблемой…       А вот когда на смену первой стадии приходит вторая…       Разбитые до крови костяшки на руках — не самое страшное, что могло бы произойти со мной, да и с виллой Магистра тоже, в результате накрывшей меня с головой злости, не сумей я удержать рвущуюся наружу магию. Еще не хватало показать себя истериком, спровоцировав своим состоянием стихийный выброс. Мои переживания — это только мое. Так было в прошлой жизни. Пусть так останется и в этой.       Теперь же, сидя на краю смятой постели и пустым взглядом глядя на медленно стекающую по пальцам разбитой руки кровь, капающую на бежевый ковер под моими ногами, я, совершенно не чувствуя физической боли, едва слышно произношу:       — Пожалуйста… все что захочешь! Я откажусь от мастерства, если ты посчитаешь это достаточным искуплением. Вернусь домой и всегда буду рядом с дедом. Сделаю что угодно… только не забирай его у меня…       А потом приходит депрессия… окончательно осознав тот факт, что мои мольбы не возымеют совершенно никакого действия на высшие силы в лице небезызвестной мне «мисс Алисы» или кого-то иного, кто мог бы отвечать за всё это, я просто утыкаюсь носом в стену, улегшись на неразобранной кровати.       Не могу сказать, что это состояние является пределом моих мечтаний. Почему-то в эти два дня бесцельного времяпрепровождения я могу думать только о своей прошлой жизни и Риме. О милой, ласковой, доброй Риме, бывшей моей верной подругой и любящей супругой на протяжении пятидесяти одного года**.       Сейчас, отчетливо ощущая грядущую потерю, испытывая по поводу ее сильнейшую душевную боль, я нескончаемо думаю о том, с каким неимоверным трудом далась Риме моя смерть в той жизни… она не плакала при мне. Ни одного раза с тех самых пор, как вместе со мной узнала о поставленном супругу страшном диагнозе. Улыбалась, всегда находясь рядом, что часто действовало на меня раздражающе. Поддерживала словами и действиями, а я, оказавшись в этом теле и вынуждено проживая другую жизнь, ни одного раза не задумался над тем, что это именно ей, по сути, пришлось тяжелее всего.       Рикман умер. Она осталась жить. С дырой в груди, оставленной оторвавшимся и ушедшим вместе с Аланом куском ее сердца.       А теперь все это предстоит пережить мне. И достанет ли мне сил сделать это? Смогу ли я оказаться таким же сильным, как она?       С другой стороны — у меня есть Петти. Рима после смерти Алана осталась совсем одна. Родные, близкие — это все не то. Именно супружеская близость давала невероятную по своей силе поддержку и защиту. Если бы у нас с ней были бы дети, то определенное участие, проявленное семьей…       Здесь же меня будет поддерживать супруга. Я не останусь один.       Именно эта мысль посещает меня вечером третьего дня, что становится достаточным стимулом для того, чтобы окончательно принять ужасные новости.       Магистр возникает на пороге моей комнаты тем же вечером, крайне обеспокоенный моим отсутствием в течение столь длительного времени. И хотя в моей комнате ежедневно возникали подносы с едой, я не прикоснулся к ним ни единого раза, поглощенный своей болью. В этот раз Учитель приносит очередной поднос сам, и, осторожно пристроив его на край крошечного стола, касается моего плеча.       — Северус, думаю, вам все же стоит поесть…       Я послушно сажусь, понимая, что от меня не отстанут, и, если понадобится, впихнут в меня всю эту пищу насильно, и Медичи тут же хватает меня за руку, разглядев покрытые коркой засохшей крови раны на них.       — Мордред! Мистер Снейп!       Я безразлично пожимаю плечами и точно с такой же холодностью принимаю оказываемую мне помощь. Заклинания, мази, принятое напоследок зелье, и на мои колени опускается поднос с одуряюще пахнущим содержимым.       — Ешьте!       Медичи отходит к окну, отвернувшись от меня и старательно наблюдая за наползающими на долину, в которой располагается его вилла, сумерками.       — Умиротворяющий бальзам на столе, — отрывисто говорит он спустя какое-то время, и, повернувшись ко мне, пристально вглядывается в мое лицо. — Как вы, мистер Снейп?       — Уже хорошо, — отвечаю ему, старательно отводя глаза в сторону. — Лучше, мессир. Правда.       Он выдыхает с явным облегчением, и, отойдя от подоконника, усаживается на стул, стоящий рядом со столом.       — Завтра днем, без четверти двенадцать, мы с вами должны быть в Риме. На полдень назначена ваша защита в Гильдии. Смею ли я надеяться, что ваше нынешнее состояние…       — Со мной все в порядке, мессир, — произношу торопливо и встряхиваю головой. — А почему на двенадцать часов? — время смущает меня, и я недоуменно смотрю в глаза Учителя. — Вы же говорили, что полнолуние…       — Пятьдесят вопросов, мистер Снейп, — спокойно поясняет он. — На то, чтобы ответить на них, вам дается пять часов. Далее получасовой перерыв, и вам придется готовить ваше зелье на глазах экзаменационной комиссии. Вы должны будете закончить его как раз к одиннадцати вечера. Волосом мистера Люпина я вас обеспечу, — он встает и, подойдя к двери, оборачивается ко мне: — Искренне надеюсь, что у вас все получится, Северус. А пока — отдохните. Вам это не помешает…