***
Изуку медленно скинул пиджак, развязал галстук, дрожащими пальцами начал расстегивать пуговицы, он отчаянно оттягивал момент снятия рубашки. Парень в который раз нервно осмотрелся, кажется, он единственный, кто боится переодеваться публично. Все остальные парни уже давно сняли школьную форму и уже вовсю примеряли свои костюмы горничных. Раздевалка была переполнена звонким искренним смехом. Вон там в углу Дэнки подшучивает над Киришимой. «Какая мужественная принцесса! Но за этой черствой булочкой точно скрывается мягкий пирожок с корицей!». Эйджиро не обижается, их совместный смех заражает остальных в раздевалке. Мидория слегка улыбается, но это выходит наигранным и неискренним. Он все-таки стягивает с себя рубашку. Успокойся, Изуку... Почему тебе вообще неловко, почему ты стесняешься? Твое тело больше не такое ничтожное, как раньше! — он украдкой смотрит вниз на свой накаченный пресс, грудь, руки. — Да, Изуку, ты уже больше не слабак, ты стал сильнее! — Мидория выпрямляется, вешает в шкафчик рубашку, трясущимися пальцами расстегивает ремень и приседает, снимая штаны. Но это равнодушие и непринужденность — блеф, да и неумелый, к тому же. Его тело дрожит, а лицо искривлено в напряженной гримасе. — Мидория, ты в порядке? — раздается голос сзади. — Хорошо себя чувствуешь? Изуку вздрагивается, схватывает рубашку со шкафчика, прикрываясь, и отскакивает. Чего ты так испугался, Мидория? Это всего лишь Тодороки. Он твой друг и просто волнуется из-за того, что ты ведешь себя крайне странно. — Тодороки?... Д-да, ко-конечно... в-все в поря-ядке... Изуку наигранно улыбается, не решаясь взглянуть на друга, Шото стоит рядом еще пару секунд, он молчит, а потом все-таки уходит, так и не получив ответ.***
Мэйд-кафе 1-«А» класса разместилось в одном из спортзалов академии. Около десяти столиков, рассчитанных на трех-четырех людей, были накрыты длинными розовыми скатертями, на высоких окнах появились нежно-персиковые занавески, перевязанные яркими лентами, на стульях лежали пестрые подушки, а в воздухе витал аромат... лаванды? Да, лаванды, и он был настолько сильным, что выедал глаза, от него тошнило, а голова трещала, хотя, видимо, девочек, которые подготавливали зал, все устраивало. — Блядь! Откройте ебаное окно! Вы что, хотите, чтоб клиенты, прежде чем сдохнуть от отравления, сдохли от этого конченого запаха?! — резко заорал вошедший с остальными парнями Бакуго. — Знал же, что на баб нельзя было оставлять украшение зала, а-а-а! Что за розовая поебень?! — Скрутившись, Катсуки пыхтел над столом. Мидория мимовольно усмехнулся. Он ясно понимал, почему одноклассник так сильно буйствует. Изуку тоже было не по себе от этого костюма***
— Ну и ну, Бакуго, не знал, что в нашем классе есть такая красотка! Зачем было скрывать-то? На первый взгляд тупой придурок, а на деле-то! Ты такая красивая, Бакуго-тян! Ха-ха! — пришедшие на разведку ребята из 1-«А» класса заливаются звонким смехом. — Блядь! Уроды! Урою! Какая я вам нахуй красотка?! С начала работы мэйд-кафе прошло всего лишь 40 минут, а Киришима уже четвёртый раз спешит разнимать нарастающую стычку с Катсуки. — Ага, ты прости, конечно, Киришима, — начинает говорить Дэнки, кладя руку красноволосому на плечо, — но, кажется, твой титул самой мужественной принцессы нужно отдать Бакуго-тян! — Бакуго, успокойся и не груби гостям, — сказал подходящий к столику Иида, — дорогие посетители, прошу прощения, — он низко поклонился, его движения были резкими, будто у робота. — Этот Бакуго всегда такой вспыльчивый? — игнорируя Ииду, спросил какой-то темноволосый парень у Мины, которая обслуживала этот столик вместе с Катсуки. — Как-то эта язва уж слишком контрастирует с такой милой девушкой как вы. Его личико тоже милое, но характер просто ужа-а-асный, — он наигранно зевнул, будто показывая, как его утомляет этот человек-бомба. — У нас рыбки, как говорится, на любой вкус и цвет, — она засмеялась и обратилась к Бакуго: — кстати, классные хвостики, Букуго-тян. А ведь и правда. Жёсткие волосы Катсуки были заплетены в два аккуратных хвостика. Он был похож на злую девочку-переростка. Урарака, конечно, постаралась на славу. Парень ещё больше разозлился, попытался выбраться из рук Киришимы, который опять заломил руки Бакуго за спиной, даже взрывы не помогали освободиться. — Урарака! Прикончу! Только попадись мне!***
У Мидории не было времени отвлекаться на буйство Бакуго. Во-первых, он насладился этим ещё в прошлые три раза. Во-вторых, с каждой минутой гостей становилось все больше – и кому их обслуживать, если все усмиряют Бакуго? В-третьих, с хвостиками Катсуки выглядел крайне мило и смеяться над ним таким для Мидории безбожно. — Чем могу п-помочь? — парень наигранно-мило улыбнулся, обслуживая очередной столик. Девушка, которая до этого держала руку, подзывая официанта, начала удивлённо таращится на него. Хихиканье трёх сидящих за столом девушек прекратилось. Двое других, увидев замешательство подруги, одновременно толкнули её в бока, будто говоря: «Алё! Проснись!». — Э-э... Ну-у-у... — промычала девушка, выйдя из лёгкого оцепенения. — Можешь, пожалуйста... ну-у... — она виновато нахмурила брови и закусила губу. — П-позови, пожалуйста, вон того-о официанта... — И она перевела взгляд в сторону Тодороки, который нес поднос для другого столика. — Без обид только, х-хорошо? Изуку нервно сглотнул, будто давя в себе обиду. Кажется, его снова начало лихорадить. — Гм-м, — парень откашлялся, — д-да, конечно, без пр-проблем. Успокойся, Мидория, спокойно... Ну и что с того, что они хотят, чтобы их обслужил кто-то более... м-м... красивый? Успешный? Сильный? Что я сделал не так? — он раздраженно мотнул головой, отгоняя глупые мысли. — Ты официант, в конце концов, Изуку, ты должен быть лоялен к гостям, не смотря ни на что. Улыбайся им, ну же! Будь как Всемогущий! Он улыбнулся, но эта улыбка была ужасна: неискренняя, наигранная, она будто новогодняя маска, сделанная пятилетним ребенком, которая вместо того, чтобы умилять, откровенно, пугала. И как Всемогущий только справляется? Мидория развернулся, пошёл в сторону Шото, который встретил его задумчивым взглядом. Тело Мидории трясло, взгляд блуждал, ноги слегка подкашивались, и он откровенно избегал встречи с глазами Тодороки. — К-когда закончишь здесь, иди за девятый столик, они хотят именно т-тебя, — в ответ Тодороки лишь кратко кивает.***
Изуку хотелось рвать на себе волосы: неужели, даже получив причуду, он так и не смог избавиться от второстепенной роли? Да, для остальных он лишь фоновая зарисовка. Изуку ужаснулся мимовольно всплывшим мыслям. Нет-нет-нет! Он хочет не этого – не славы и популярности! Его цель — помощь людям! И не имеет значения, любят эти люди его или нет! Ведь герои помогают всем! Без разбора! Для героев все равны! Но сможет ли Мидория делать вид, что ему приятны все люди? Ведь даже сейчас его очень разозлило поведение тех девушек. М-м, для Тодороки это будет расплюнуть, верно? Ну да, это же Тодороки Шото. Он не может не нравиться. Сзади слышно крики Бакуго, он опять обещает кого-то убить. «Наверное, его опять шлепнули по заднице» — подумал Мидория. А вон там, в углу, вместе с Момо стоит Урарака. «Она такая милая», —проскакивает у Мидории в голове. Миниатюрная, открытая, весёлая, искренняя, отзывчивая. Но он никак не может определиться со своим отношением к ней. Просто порой так хочется к ней прикоснуться, обнять, может даже поцеловать. Хотя может это просто чувство благодарности так проявляется? Она всегда помогала ему, поддерживала. Если бы не эти факты, он бы с точностью заявил, что влюблен. Ведь... люди могут нравиться за достоинства, но любят их за недостатки. По крайней мере, так говорила Мидория Инко. Он – парень. Она – девушка. Они отлично ладят, много времени проводят вместе, понимают друг друга – и почему бы не вспыхнуть любви? Было бы нормально и ожидаемо, если бы Изуку влюбился в Очако – хорошего друга и героя. Может, именно из-за «нормально и ожидаемо» парню казалось, что он любит её? Да и вообще существует одна огромная взрывная проблема и имя ей — Бакуго Катсуки. Изуку почти точно уверен, что Очако влюблена в него. Она украдкой смотрит на него, всячески ищет встречи и возможности прикоснуться. Ну и Изуку как-то случайно услышал разговор девочек о парнях. «После спортивного фестиваля мне почему-то очень хочется коснуться его, тогда у меня это не получилось, но даже если получается невзначай – я не чувствую насыщения, мне мало» — говорила Очако о Бакуго, который, наверняка, тоже что-то чувствует к девушке: дал бы он просто так прикоснуться к своим волосам? Не то чтобы Изуку спал и видел, как Минета, что будет с кем-то встречаться и кого-то обнимать. Просто порой он отчаянно хотел заботы и поддержки. После выматывающих тренировок и экзаменов иногда хотелось просто придти, уткнуться в чье-то плечо или губы, ощутить поддержку, не промолвив и слова. Это все же прекрасно. Когда ты касаешься человека, которого любишь, а он касается тебя и вам не обязательно быть рядом, чтобы знать насколько вы любите друг друга... Только нельзя, чтобы кто-то знал, что я так думаю, а то, мало ли, назовут размазней...***
Лицо Изуку пылало от румянца, он нервно закусил губу. Ещё немного и злости в нем станет столько же, как у Бакуго. Неожиданно на губах он ощутил незнакомый соленый вкус. Неужели он так сильно укусил себя? Вокруг все так весело, радостно, светло, а он как какая-то неизвестная зараза отравляет своим существованием все вокруг. Да, сейчас Мидория Изуку – сплошной сгусток гнева, обиды, злости, ненависти. Кому он такой нужен? Политика Всемогущего все-таки хороша. «Улыбайся, никому не нужны твои проблемы». Только вот улыбаться не получается. Совершенно. А если и получается, то лучше бы вообще не улыбался. — Блин, знаешь, — слышит Изуку, проходя мимо одного из столиков, он шел к подсобке, хотел побыть немного один, — и все-таки тот тип странный. Смотрю на него, и в холодный пот бросает. — Желтоволосая девушка демонстративно откинулась на спинку стула. — Фу-фу. Не понимаю, как можно с таким-то шрамом жить? Жалко парня до ужаса. Может таких лучше не мучить и сразу штык-штык? — сказала она, имитируя будто пронзает ножом. — Подруга, вижу, ты совсем от жизни отстала, да? Прикуси лучше язык, он сын Старателя как никак, — шикнула вторая девушка на первую. Изуку резко остановился – они говорят о Шото. Мидория будто протрезвел, будто кто-то скинул повязку с его глаз. Он осознал, что, по сути, ничем не отличается от них. Он также поверхностно судил Тодороки, смотрел лишь на то, что его окружает и боялся взглянуть на него самого. А ведь что внутри него? Внутри он такой же холодный, как создаваемый им лёд? Или внутри все пылает от огня, который Шото боится освободить? А может там боль? Обида? А может внутри Тодороки Шото ничего нет? Он пустышка или же бескрайняя вселенная, которую Изуку никогда не понять и не обуздать? А его шрам? Он занимает четверть лица Шото, а Мидория все никак не хотел его замечать. А ведь шрам — тяжёлое напоминание о прошлом, метка, незатухаемая боль. Изуку слишком высоко вознёс Шото для себя, чтобы признать, что у его идола тоже есть недостатки. Зависть слишком сильно ослепила Мидорию. Ему стало невыносимо стыдно. Стыд жестоко резал его сердце, впивался тысячью осколками. Раньше он боялся смотреть на Шото, опасаясь увидеть живого человека, а не воспеваемого идола, а теперь он будет бояться из-за беспрерывного чувства вины. Молодец, герой Деку, ты хотел защищать людей от злодеев, но в итоге их защищать нужно от тебя самого. А ведь у Тодороки, по сути, никого нет: ни близких друзей, ни девушки, ни понимающих и здравомыслящих родителей. А вот Изуку мог стать кем-то для Шото. Хотя бы другом. Мог хотя бы поздороваться, поддержать, поинтересоваться как дела... А что вместо этого делал Мидория? Злился, завидовал. Герою должно быть чуждо такое понятие как зависть, потому что оно отравляет все живое и искреннее, люди становятся такими слепыми, возводя свои идеалы. И сейчас, стоя в этом развратном костюме, — Изуку обещает себе стать настоящим героем и защитить Тодороки Шото. Мидория больше не воздвигнет безоблачный идеал и будет беречь людей от злодеев, а не от самого себя.***
— А-а! — Закричала желтоволосая девушка, когда Изуку схватил стоявший на столе стакан с водой и выплеснул ей в лицо. — Блять! Что за манеры?! Идиот! Это честно, — говорит Изуку сам себе, — а так будет ещё честнее, — он взял второй стакан и вылил на себя. «Прохлада» — думает Мидория. Его больше не лихорадит — теперь ему стало легче. Капли безмятежно скатываются по лицу, волосам, он даже чувствует их тяжесть на ресницах. Получилось ли у меня смыть грязь, которой облепила меня моя зависть? Это было действие во искупление. Своеобразное извинение перед Тодороки Шото. Из-за зависти Изуку не заметил человека, который, кажется, больше всего нуждался в его помощи. Одиночество — это ужасно. Изуку почти точно уверен, что Шото одинок, и если это так — Мидория сделает все возможное, чтобы избежать этого. Теперь одиночество Шото будет его собственным выбором, а не обстоятельствами. — Изуку, у тебя кровь на губе, — сзади слышно тихий уверенный голос. Мидория оборачивается и видит Шото. Тот держит в руках салфетки. — Держи. — Тодороки протягивает одну из них Изуку. Он берет её дрожащими пальцами и приставляет к губе. Мидория не может прогнать нахлынувшего удивления. — Мы можем поговорить? Изуку поднимает взгляд на одноклассника, но он не выражает никаких эмоций. Зеленоволосый не может его прочесть. Его лицо не открытая книга. Он соглашается, не имея ни малейшего понятия в каком русле может пойти разговор. Сейчас для него стихло все: он больше не слышит возмущённых криков ни той девушки, на которую выплеснул стакан воды, ни Ииды, что спешит уладить нарастающий конфликт, ни Бакуго, который возмущается, что Деку можно устраивать «какую-то хуйню», а Бакуго - нет.***
Изуку нервно вытирает мокрые волосы полотенцем, которое нашёл в подсобке, куда они, собственно, и пришли. Тодороки стоит, подпирая стену, руки скрещены на груди, взгляд опущен, он молчит. Это молчание убивает Мидорию. Он начинает быстрее тереть волосы полотенцем — пытается скрыть, что ему достаточно неловко. У него это не получается, мимовольно он все сильнее упирается в стеллажи с разным полезным мусором: салфетками, моющими средствами, ведрами, швабрами. Самая, что ни на есть подсобка – маленькая, тесная и захламленная. Мидория стоит напротив Шото и не знает куда деть смущенный взгляд. — Я не хотел отвлекать тебя и думал подождать окончания дня, когда ты освободишься, чтобы спросить тебя, что происходит, — исподлобья он холодным взглядом посмотрел на Изуку, тот оцепенел, полотенце на его голове медленно сползло на шею. — Ты вел себя сегодня очень странно. На тебя это не похоже, потому я волновался, что случилось что-то ужасное, — он снова опустил взгляд на пол, голос его оставался спокойным, холодным, безэмоциональным. — Т-тодороки... — тихо заговорил Изуку, будто боясь что-то спугнуть, — п-прости, что заставил волноваться, ведь ничего серьезного не случилось... — Тогда что это было? — Тодороки, я... я завидовал тебе, — честно ответил Изуку, — потому так глупо себя вел. Прости, если обременил тебя этим, — он отвел глаза, а его щеки зажглись румянцем. — Я воспринимал тебя, как однобокую картонку, и совсем забыл, что ты такой же человек как я. И тебе тоже может быть больно, неприятно... — Мидория сделал паузу, он был благодарен солидарному молчанию Шото — это успокаивало. — Те девчонки... они... они говорили такие глупости о тебе, что я просто не выдержал! Не сдержался! Но проблема ещё в том — я не отличался от них. Потому я вылил воду и на себя, – он выпалил это на одном дыхании, и мучительно зажмурил глаза. — Это обычное дело, — после паузы ответил Шото, он насилу сдерживал появившееся лёгкое смущение. Вот как, да? — Мой шрам всегда был предметом общего обсуждения, ведь он самом видном месте — лице. Будь он где-нибудь...м-м, например, на руке — было бы легче. Я обречен всю жизнь ловить на себе оценивающие взгляды, но я уже привык, потому не обращаю внимания, что и тебе советую. — Ш-шото, ты пытался когда-нибудь покончить с собой? Глаза Тодороки распахнулись от удивления. Он взглянул на Изуку как-то по-другому. Но это выражение исчезло в следующую же секунду, как мираж, как утренний сон, напуганный резким трезвоном будильника, прежде чем зеленоволосый смог его понять. Шото нахмурился, недовольно почесал подбородок, отвернулся, подошёл к небольшому окошку — лишь бы не встречаться взглядом с Мидорией! Он уже представлял, как ругает себя в будущем за нахлынувшую откровенность. И все-таки Мидория Изуку — опасный парень. Он магнетически влияет на людей — они готовы доверить ему все свои секреты. — Всего один раз. Мне было 13. Я мало что помню с того случая. Кажется, я тогда даже не чувствовал боли, лишь какое-то непонятное облегчение, — его до этого сильный, уверенный голос дал слабину — задрожал. Изуку уверен, что Шото сейчас нервно сглотнул, изо всех сил пытаясь подавить дрожь. — Помню только лицо Старателя: выступившие на его лице прожилки, дрожащие губы и безумный взгляд. То, как он, срывая голос, пытался донести до меня «истину», а я лишь улыбался, лёжа в ванной в крови. Он волновался не за меня — а за своё самолюбие, которое я бы потешил, победив Всемогущего, — он ненадолго замолчал. — Кажется, после этого у нас даже прислуга поменялась — никто не должен был знать, что «идеальный сынок» Героя-номер-два — самоубийца! — голос стал громче и уже походил, скорее, на крик. — Шрамы на запястьях можешь даже не искать, этот урод сделал все возможное, чтобы их скрыть. Тогда я был слишком юн, не понимал, настолько суицид глуп. Ну знаешь... подросток... все дела... — Тодороки неловко почесал затылок — стыдно за свою глупость. Он повернул голову, жадно ловя непередаваемое лицо Изуку, которое исказилось от ужаса, сожаления и сочувствия. — Шото! Прости! М-м-мне так жа-аль! — его губы задрожали, пальцами он ещё сильнее сжал ткань своей юбки, в уголках глаз заблистали искренние слёзы сожаления. Он чувствовал вину, ведь напомнил, явно, не о самом приятном. — За что? Ты-то тут причём? — Тодороки, — тихо начал Изуку, но потом его голос стал увереннее, - я... я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы защитить тебя! — он замолкает, снова до крови закусывая губу, Изуку очень боится увидеть лицо Шото, который сейчас стоял, открыв рот, такое признание не на шутку шокировало его. Но отступать уже поздно, потому Изуку собирается силами и продолжает: – Я не хочу, чтобы тебе было больно! Я не оставлю тебя одного! Я стану героем для тебя, Тодороки Шото! В любом случае, я буду человеком, на которого ты сможешь всегда рассчитывать! Изуку неловко поднимает глаза. Его оттолкнут? Назовут идиотом? Рассмеются? Или скажут, что он бесполезен? Но он зря волновался: Шото стоит, обволакивая его тёплым — или Изуку померещилось? — взглядом, уголки губ чуть поднялись в неловкой улыбке, а кончики ушей покраснели. Сейчас Мидория напоминает ему солнце. Этот веснушчатый парнишка врывается в его жизнь, пытаясь осветить, согреть, излечить своим теплом, искренностью. Шото не знает, чем все закончится, но сейчас ему хорошо. Возможно, он даже счастлив. Его слова согрели душу Тодороки. Изуку облегчённо выдыхает, тоже улыбается в ответ, виновато хмурит брови. — Я принимаю твою защиту. — Шото слегка улыбнулся. И все же, как этот застенчивый парнишка сможет ему помочь? — Кажется, пора возвращаться, хорошо, что мы все выяснили, — он поворачивается к двери и, уже стоя спиной к Изуку, говорит: — Кстати, Мидория, — зеленоволосый напряженно выпрямился, улыбка исчезла с его лица — уж больно серьёзно начал говорить Шото, — может прикроешься чем-то? А то твои торчащие соски выглядят слишком сексуально. Мидория расслабляется. Он смеётся и его смех звонко разносится по всей комнате. — Я вообще-то серьёзно. — Тодороки... — Что? — Можно тебя поцеловать? Шото мгновенно меняется в лице. Его глаза сверкают от искреннего удивления. — Изуку... я... я ведь не из «этих»... Веснушчатый парень вздрагивает, будто его облили кипятком. Нужно быстрее объясниться! — Нет-нет! Тодороки! Я не это имел ввиду! — он оправдываясь махает руками. — Это не будет ничего значить! Просто... — То есть подобные вещи для тебя лишь развлечение? — Шото жестоко перебивает Изуку, его лицо стало еще более удивленным и недоверчивым. — Н-нет! Наш поцелуй пр-росто будет... неким знаком для меня! Стартом, так сказать! — Изуку говорит быстро, боится, что Тодороки уйдёт, не дослушав, пусть сейчас Шото даже, кажется, как радар, пытается уловить все, чтобы он не сказал. — Поцелуй будет сигналом, что с этого момента я берусь защищать тебя! — он выдыхает и жадно хватает ртом воздух. Дальше говорит более спокойно. — Мы ведь парни, — он неловко усмехается, — будь это чем-то большим — было бы странно... Выражение лица Шото стало вдумчивым, напряжённым, губы сложились в тонкую линию, его разноцветные глаза внимательно смотрели на Изуку, который, кажется, сейчас приобрёл весь спектр красного. Пусть сейчас Тодороки выглядит более-менее спокойным — каким-то неправдоподобно спокойным! — Мидория уверен, что внутри его бушует буря, нет, ураган! — Если так — то хорошо, — кратко отвечает Тодороки и подходит ближе к Изуку. Все внутри Мидории застывает. Кажется, даже сердце больше не бьётся, лёгкие заглохли из-за перенапряжения, нейроны и вовсе взрываются, нервные окончания отмирают, а кровь, кажется, больше не в силах сопротивляться силе гравитации — градом обрушивается в нижнюю часть тела Изуку. Он не понимает, что с ним происходит, все, что он сейчас может — это видеть Тодороки, застывшего в шаге от него – боится пересечь ту финальную черту, после которой возвращение невозможно. Изуку преодолевает эту мизерную дистанцию, поднимается на носочках, бережно обхватывает двумя руками шею Шото и — застывает, прислонившись лбом ко лбу Тодороки. Они так близко друг к другу, что это кажется нереальным. Изуку чувствует, как бешено стучит его сердце, как томно он дышит, он готов поспорить со всеми, даже со Всемогущим, что Тодороки Шото смущен! Шото не использует свою причуду, но Изуку навязчиво кажется, что они пылают в огне, сгорают до основания, — полностью поглощены пламенем. Изуку душно и жарко, но теперь — это до ужаса приятно. Он одолевает томящие миллиметры и касается его губ. Нежно, легко, неуверенно, будто дразнит. Но с каждым мгновением Изуку становится настойчивее, жадно впивается в губы Шото — в нем просыпается какой-то ярый зверь, который никак не может насытиться. Ошарашенный Тодороки пытается достойно ему ответить: правая рука скользит вверх по спине Изуку, а левой он зарывается в волнистые зелёные волосы, язык Шото ловко проскальзывает в щель между губ, и –Мидория млеет, его ноги подкашиваются, но Тодороки не даёт ему упасть, крепко обхватив его правой руку за талию и прижав к себе, его вторая рука упирается в стеллаж, пытаясь удержать равновесие, и стеллаж предательски наклоняется — некоторые вещи с грохотом падают вниз. Тодороки подхватывает Мидорию и прижимает к стене, предоставляя надежную опору. Отстраняются друг друга лишь, когда, кажется, забывают как дышать. Оба красные, измотанные, взъерошенные, но — счастливые. Им настолько хорошо, что Мидории неважно, что подумают другие. Увидь их кто-либо сейчас — явно подумал бы что-то не то: два парня — в дурацких костюмах мэйд-кафе — увлеченно целуются, наивно полагая, что это ничего не значит, и что это был первый и единственный раз.