Ершалаим обнажился в безгрешной целомудренной красоте райских благоухающий садов, с цветами схожими с трепещущими от ветра птицами, ведь чувствительные воздушные лепестки так напоминают пронизанные солнечным светом белые роскошные крылья. А благовонья ввергают в забвение и небытие, объятые негой ароматов путники забывают о мирских коллизиях, они забывают о боли...
Чудовищно полагать, что нет в мире чистоты духа и неопороченной веры, вера наполняет сердца тех, кто в последние минуты своего дыхания ощущает значимость окружающего его мира, ту весомую роль, которую он играл в его жизни. Хорошо, когда в бездну ты уходишь с чувством веры, очень хорошо...
В весеннем шёпоте Ершалаима, скрывались от мирской жизни два услажденных матовой нежностью солнца путника. Жестокий и непоколебимый представитель государственной власти, воин и блюститель закона римский префект всадник Пилат Понтийский и вольнодумный безумный пророк, с глазами вселенской скорби, бродяга Га-Ноцри. Они шли подле друг друга. Умиротворение теплилось в сердцах. Покой и спокойствие. Идиллия мыслей и ощущений, полная гармония и благосогласие. Они ощущали себя свободными и равными, они общались ментально, ментально чувствовали друг друга.
- Сладостно мне, разбойник... Так отрадно сердцу, так пусто в голове, лишь свежесть и покой... - Понтий Пилат медленно запрокинул голову вверх, распахнул стальные глубокие глаза и вдохнул свежего воздуха, переполняясь от необьятного чувства любви к миру. Небо было бирюзовое и ласковое, солнце игриво било по глазам, и Пилат вдруг решил сравнить небесную аккуратно-стушеванную синь с изумрудным блеском глаз Иешуа. Он помедлил, потом и вовсе остановился, в беспамятстве разглядывая иссиня-воздушную бездну.
- Разве ты об этом не мечтал все эти годы? - сквозь лучезарный смех, через который сочился свет, полилась мириада слов, отдававших легким божественным эхом. Иешуа обернулся, и взгляд его заискрился доброй святой радостью, между слегка припухшими и скорбными изгибами век светились два изумруда, переполнявших сердце Пилата чувствами добродетельной привязанности. Он так легок и чист, словно хрупкая хрустальная чаша, в которой плещется карминовое вино, серебрящееся искуплением за чужие грехи. Теплые блики солнца отражают его светящуюся прозрачную кожу. Непорочный, младенчески-чистый ангел. Однако плоть его не так девственна и чиста, как душа и вера, не так ли?
- Я боюсь, что все кончится в один миг, и я вернусь туда, где снова буду упиваться бренностью жизни...- и грозный безжалостный прокуратор Иудеи заплакал в глупом беспочвенном наваждении, как это бывает у детей, просто и по пустякам, но ведь детские слезы самые искренние, и поэтому боли и страха в них больше, это страх перед ощущением грядущего.
С грацией девы Иешуа усаживается под дерево, его глаза больше не сияют радостью, они опечалены и пучинны.
- Расскажи мне о своих терзаниях, добрый человек. - спокойно и как бы успокаивающе Га-Ноцри подозвал Пилата к себе. И тот с покорностью раба сел подле ног своего спасителя. Пророк нежно окутал в обьятьях рыдающего мужчину, чья голова заскользила по сильной груди и уперлась где-то в районе сердечного сплетения Иешуа, от чего прокуратор стал прислушиваться к мерным постукиваниям в его груди. Га-Ноцри одной рукой слегка придерживал его голову, другой же ласково и чувственно гладил и запутывал платиновые пряди.
- Я здесь, чувствуешь мое присутствие? Смотри, я касаюсь твоих волос, добрый человек, я такой же реальный как и ты. А сейчас наслаждайся покоем, ты заслужил это. - и все же как он целомудрен и безгрешен, не будь он осязаем, прокуратор бы счел все это лишь вымыслом. Ему так хорошо и блаженно в этих заботливых и мягких руках, что порыв беспочвенных стенаний вмиг улетучивается.
- Неужели, после всех тех пороков, грехов и злодеяний, что я творил на Земле, я заслуживаю этот прекрасный райский сад, покой и...тебя? Неужели Бог так несправедлив, что после смерти заядлые грешники блаженствуют и потешаются над праведными?
- Ты уже отмучился на Земле, в мирских терзаниях и заключалось твое наказание. С тебя хватит, Пилат.
Вдруг прокуратор резко подорвался, его глаза заблестели озабоченным огнем, в голосе сквозила отчаянная дрожь.
- Га-Ноцри... Ие..Иешуа, поклянись, что никакой казни не было, что ты никогда меня не покинешь и никогда не умрешь!
- Я бессмертен, покуда в твоем сердце не иссякнет вера...- его ласкающий шепот был ладаном для искалеченной души Пилата. Прокуратор последний раз вплотную взглянул в глаза Иешуа, после чего подался вперед окутывая безгрешные губы праведника в жаркий порочный плен черного поцелуя. И нежные уста, пахнущие райскими цветами, с чувственностью подмялись под напором жестких и уверенных губ прокуратора Иудеи.
Я бессмертен, покуда в твоем сердце не иссякнет вера...
***
Веки тягостно и грузно поднимаются. Жуткая головная боль пронизывает агонией, заставляя стонать и корчиться от бессилия. Понтий Пилат видит перед собой свои покои и издает душераздирающий утробный крик, сердце касается ледяной бездны, а муторное чувство осознания плоской фальши раскаляет атмосферу еще больше. На крик в покои тут же бесцеремонно ворвалась стража.
- Га-Ноцри, где Иешуа Га-Ноцри?! - в беспамятстве вопил прокуратор.
- Сегодня на площади он был казнен по вашему указанию, игемон.
- Что? Уже казнен? - больше Пилат ничего не слышал, слабый ультразвук вселенной в симфонии ужаса бытия завопил в его ушах, зрачки сузились, а легкие на несколько секунд забыли как дышать, в полнейшей апатии он лишь смог проговорить слабое безучастное: "Вон".
Свинцовые тучи сгущались над Средиземным морем. Райский сад Ершалаима с зыбким одурманивающим запахом воспоминаний растворился миражом. То к чему он так боялся вернуться во сне, доверчиво прижимаясь к груди Иешуа, поразило его вновь, ударив рутинной бренностью по без того больной голове. И это его сломало.
- Неужели я позволил им казнить тебя? Я собственнолично дал согласие на твою смерть; я мог лишиться службы и даже жизни, но ты бы жил... какой смысл вообще быть, если тебя нет рядом? Если я не могу касаться тебя?
Со слепой надеждой Понтий Пилат зажмурил глаза и мазнул по воздуху рукой, дабы найти в пустоте Иешуа, но в дланях он лишь ощущает ничего, открывает глаза и видит свинцовую бездну. Все.
На губах застывают капли дорогого горьковато вина, послевкусием напоминающего тот запретный, припорошенный земной похотью поцелуй с Иешуа. Вино, выстоянное на цветах и красном винограде, годами питающее в себе запах дубовой бочки, с утонченными нотками горечи и сладости. Каждый год с вином происходят метаморфозы. И с человеком тоже, с его болью, с его радостью, с его мироощущениями, все меняется и преобразуется, но без Га-Ноцри у пятого прокуратора Иудеи нет.
***
Последнее дыхание Понтия Пилата. Он смотрит на окружающий его мир и не осознает его ценности, но вера в его сердце все же пылает, чистая страстная вера. Странно. Яд медленно расползается черной змеей по крови. Пилат сдавленно шепчет свое последнее:
" Моя вера не иссякнет никогда" - засыпая вечным сном, окутываясь траурно-черным саваном небытия..
