Colors

Полуденное летнее солнце слепит глаза, от него не спасают даже солнечные очки. Кажется, оно готово спалить все, за эти несколько недель успела пожелтеть трава и пересохнуть мелкие речушки, и большинство людей поспешили уехать из города, потому что температуру за сорок переносить в душных квартирах стало почти невозможно. Кибом не стал исключением, решив уехать на ферму, которая когда-то принадлежала его бабушке и дедушке. Последний раз Ки был здесь еще подростком, таким же жарким летом они всей семьей приезжали сюда, спасаясь от городской духоты и пыли. Все, что Ки запомнил – эта ферма где-то недалеко от Техаса. Сейчас он с трудом воспроизводит в памяти даже то, как выглядел дом, а чтобы узнать, как ехать – пришлось перерыть старые архивы родителей с кучей бумажек. Он понимает, что сделал правильный выбор в пользу этой поездки, стоя у порога небольшого домика, окруженного огромным и совершенно пустым участком, за исключением небольшого сарайчика на другом конце, рядом с уже давно покосившимся забором. Прищурившись, Ки кропотливо подбирает нужные ключи, которые подойдут к огромному амбарному замку прямо на входной двери. Связка выскальзывает из пальцев, а из-за яркого солнца все равно ничего не видно. Ключи со звоном падают на сухую траву, и Кибом со вздохом поднимает их. В последнее время он злится из-за мелочей, и даже такая ерунда вызывает у него раздражение, он наугад тыкает один из ключей в замочную скважину, и ему везет. Тяжелый замок с трудом, но открывается, и Ки откладывает его на полуразвалившуюся скамеечку рядом. Деревянная дверь на ржавых петлях поддается со скрипом, будто вот-вот отвалится и останется прямо у него в руках. Кибом старается не прилагать больших усилий, чтобы так действительно не оказалось, и входит в темный дом. Тут оказывается на удивление прохладно из-за заколоченных окон. Через щели досок едва-едва проникает солнечный свет, но пару секунд Ки не видит ровно ничего, пока глаза привыкают к темноте. Благо, этого света сквозь доски оказывается достаточно, чтобы не напороться на что-нибудь и не споткнуться. Ки осторожно прочищает себе путь сквозь разный хлам к окнам и удивляется, когда доски отрываются слишком легко, будто были приклеены на скотч, а не прибиты когда-то гвоздями. Яркое солнце нагло врывается в длинный коридор, Кибом скорее задергивает убранные за крючки шторы и снимает с головы модную панамку. Он оглядывается вокруг себя, устало выдыхает и поправляет прилипшие ко лбу волосы, в итоге убирая их очками как ободком. Дел ему предстоит много, зато потом он сможет взять сюда свою девушку и друзей, чтобы провести месяц отпуска в идеальной обстановке, вдали от работы и обыденности. Для начала, весь хлам из коридора он выносит на улицу. Ки помнит, как на зиму все всегда убиралось в дом, а каждую весну его бабушка с дедушкой вновь обустраивали территорию вокруг их домика, вынося вещи наружу. Старый велосипед почти разваливается в руках, как и все остальное, и у Кибома щемит сердце. Он столько лет не был здесь, даже до смерти бабушки, и все равно она хранила этот металлолом. Пара раскладных стульев, столик, который должен быть на четырех ножках, но почему-то стоит уже на трех, это все занимает свои законные места на улице, даже зонтик, его Ки втыкает рядом со скамейкой. Это все создает впечатление, будто он переносится на десяток лет назад. Только теперь нет фирменного лимонада бабушки и постоянных звуков починки чего-нибудь из сарая, все опустело, напоминая, как беспощадно время. После коридора, Ки осматривает комнаты. Все сохранилось в точности так, как отложилось у него в памяти. Он и подумать не мог, что действительно помнит этот старенький граммофон на веранде, но почему-то, стоит тому попасться ему на глаза, Кибом сразу слышит джазовую мелодию, льющуюся оттуда. Все остальное оказывается в идеальном порядке, только вот покрылось толстым слоем пыли, так что приходится вооружиться ведром с водой и тряпкой. Хорошо, что Ки прихватил целую стопку из города. Шланг, тянущийся от водопровода, не работает, приходится набирать ванную прямо из раковины на улице, что не очень удобно. Когда становится скучно – Ки открывает двери машины и включает радио. Играет что-то попсовое, латиноамериканское, заставляет пританцовывать и подпевать. На первый этаж у Ки уходит пару часов и куча-куча тряпок, а еще целая бутыль средства для мытья стекол. На чердак он забирается уже после обеда, когда солнце все еще такое же жаркое, но уже маячит где-то на западе. Нагретая крыша буквально-таки пышет жаром, и чердак больше похож на духовку, Кибом скорее пробирается к окошку, чтобы открыть его нараспашку. Он стоит у него пару минут, чтобы глаза перестали слезиться от пыли, смотрит куда-то вдаль. Удивительно, но вокруг так много чьих-то ферм, люди продолжают жить здесь, даже не обращая внимания на чужой заброшенный домик. И они не просто живут, а разводят скот, что-то выращивают и, наверное, продают. А Кибом думал, что тут уже давно все опустело. Когда Ки снова принимается за работу, то обнаруживает, что на чердаке хлама гораздо больше, чем внизу. Куча каких-то коробок с разными вещами. Одеждой, инструментами и, как бы это не было грустно, Ки отставляет их в сторону, чтобы потом отвезти на свалку. Они никому уже не понадобятся, а места занимают слишком много. Этих коробок несколько десятков, они стоят на полусгнивших тумбочках, на полу, в шкафу и на нем, и Кибому внезапно бросается в глаза, что на кровати стоит лишь одна, совсем небольшая. Он отводит от нее взгляд и продолжает разгребать мусор, вытирать пыль и переставлять коробки, потихоньку относя их на улицу. По радио играет уже что-то более спокойное, не менее известное, и Ки прибавляет громкость, чтобы можно было услышать даже на чердаке через открытые окна. Пока совсем не стемнело, Кибом меняет лампочки и проверяет, работает ли свет. Он специально за пару дней до отъезда заплатил за электричество, но опасался, что в доме может быть совсем плохая проводка. Меняет Ки даже постельное белье, потому что старое, кажется, уже невозможно выбить от пыли. И постепенно домик обретает привычный уют, наполняется запахом лета и жары, в нем больше не пахнет пылью и тоской, лишь приятной ностальгией. Кибом созванивается с Мелоди, его девушкой, говорит, что уже завтра он ее заберет с собой, а потом готовит ужин на старой электрической плитке. Он пытается пожарить блинчики, потому что ни одно лето не обходилось без бабушкиных блинов, но у него все равно не получается так вкусно. Видимо, к старым сковородкам без кучи разных покрытий тоже надо привыкнуть. А потом Кибом вспоминает о последней коробке на чердаке, которую он оставил напоследок. Быстро доев ужин, Ки возвращается наверх и садится на кровать. Коробку он переставил на тумбочку, даже не прочитав, что на ней написано. Щурится, потому что зрение у него плохое, а надпись на коробке не очень крупная. А когда он разбирает, что же написано на крышке, перед глазами и вовсе начинает плыть от воспоминаний. «Весь мир – черно-белый, но ты – ярко-синий. Как глубокое море. Спасибо тебе за это лето, и за многое другое. Я надеюсь, мы встретимся в следующем году, но я все равно хочу подарить тебе частичку нашего общего счастья». Почерк безусловно его, и Кибом даже помнит как, будучи шестнадцатилетним подростком, он писал это на крышке коробки, чтобы потом передать все это одному человеку. Ки ведет пальцами по буквам, перечитывая надпись снова и снова. Ярко-синий. Ярко-синий, как глубокое море. Он вспоминает, что знал самого прекрасного на свете человека. Такого же глубокого, как самое глубокое море на свете. С тех пор они ни разу не пересекались, и Кибому бесконечно жаль. Он подцепляет крышку, чтобы открыть коробку. В ней – старинный полароид, который родители подарили Ки на его шестнадцатилетние. Он вспоминает, что не особо-то ему и нужен был этот полароид. Ровно до тех пор, пока они не приехали сюда, на ферму, и Ки от скуки не стал фотографировать все подряд. Поле с кукурузой, небольшое озеро недалеко от дома. Он планировал повесить эти фотографии дома, но вот они, все лежат здесь, в коробке, вместе с множеством других фото, немного выцветших, но все же сохранившихся. Настолько жарко не было уже давно. Он прогуливается по узкой дорожке вдоль соседних ферм, разглядывает чужие дома, что-то фотографирует, а у самого от жары майка к телу прилипает. Мама говорила надеть панамку, но какая панамка, ему же шестнадцать, он не маленький уже. От фотографий его отвлекает внезапная струя воды прямо в спину. Кибом испуганно вскрикивает и подскакивает с корточек, немедленно оборачиваясь. За ним стоит совершенно наглая физиономия со шлангом, из которого льется вода. Мальчишка, едва ли старше его самого, смотрит на Кибома с едва заметной насмешкой, а в карих глазах читается интерес. Парень взъерошивает волосы и снова направляет шланг на Ки. Тот взвизгивает и прячет полароид. - Ай, сумасшедший, у меня же фотоаппарат! Если ты его испортишь – прибью. - Прости, - смеется в ответ парень и выключает воду, - фотик? Прикольно, а ты типо фотограф? - Нет, просто фоткаю все подряд, - пожимает плечами Ки, - а что? - А меня сфотографируешь? – интересуется парень и открывает калитку, - а то ни одной нормальной фотки нет. Кибом с одной стороны поражен такой наглостью, с другой же стороны он не совсем уверен, что это наглость. Парень улыбается, но уголком губ, будто он и не может улыбнуться шире, а глаза у него добрые, и взгляд мягкий. - Ну, почему бы и нет… - Кибом достает полароид из-за пазухи и делает первую фотографию. Парень застывает от неожиданности, а потом тихо смеется. - Вряд ли это очень хорошая фотография. - Сейчас проверим, - Ки тоже улыбается, - тебя как зовут? - Джонхён. Можешь называть просто Джонгом. - Меня зовут Кибом. - Рад знакомству. Ки вспоминает, что эти банальные слова звучали из его уст действительно искренними. Фотография и правда получилась так себе. На ней Джонг с абсолютно ошарашенным лицом и застывший в нелепой позе, но это фото сделано практически в момент их знакомства, и оттого оно слишком ценное. На обороте Кибом читает короткую надпись: «Я тоже был рад знакомству». Он поджимает губы, откладывает фотокарточку рядом с собой и берет следующую. В тот день их было сделано очень много, и это далеко не все, какие-то он отдал Джонхёну. Здесь лежат самые неудачные по мнению того, но сейчас даже они выглядят невероятными. Джонг редко смеялся и ненавидел, когда Кибом фотографировал его в этот момент, но Ки так любил его улыбку и пытался запечатлеть каждый момент чужого счастья. - Смотри, от жары уже трава сохнуть начинает, - замечает Ки в один из летних деньков. Он падает на землю, и Джонг садится рядом с ним, - она желтая. Это как-то грустно. - Да уж, кажется, сегодня еще большая парилка, чем вчера, - Джонхён достает сигарету и закуривает, - только не фотографируй меня сейчас. - Уже поздно, - улыбается Ки и машет перед чужим носом фотокарточкой, - теперь могу шантажировать тебя тем, что покажу это родителям. Джонг лишь фыркает. - Мне через год будет восемнадцать, ты меня не запугаешь. К тому же, им наверняка наплевать. Как и всем. - Мне не наплевать, - возмущается Ки, - эй, что ты такое говоришь? Он бросается выхватывать из чужих пальцев сигарету, ворча что-то о том, что Джонхён так гробит свое здоровье. Джонг особо не сопротивляется, снова улыбается уголком губ, а потом зажимает сигарету зубами и хватает Ки за запястья. Ки прошибает током, он хочет возмутиться, но вместо этого заглядывает в чужие глаза. И он тонет в них, тонет, как в штормовом море. Он не может понять, что в этих глазах захлестывает его с головой, но он чувствует, как захлебывается, у него не получается выплыть на поверхность, настолько они глубокие. Спустя пару секунд он выдергивает руки и хватает полароид, впервые делая портретную фотографию. Он не может насмотреться на чужие глаза. - Ну и зачем? – фыркает Джонг, устраиваясь удобнее напротив Кибома, - опять дурацкая фотография, которая мне не понравится? - Зато мне понравится, - ворчит Ки, - я ее себе оставлю. - С чего тебе это в голову вообще пришло? - У тебя глаза красивые, - честно отвечает Кибом, поднимая взгляд. Джонг качает головой. У Кибома дрожат руки, пока он держит в руках эту фотографию. Он был слишком маленьким, чтобы распознать всю эту гамму чувств и переживаний в чужих глазах. Он уже тогда заметил, какой печальный у Джонга взгляд. Но заметил он это слишком поздно. - Я не хочу, чтобы ты пил, - Джонхён выхватывает из рук Кибома бутылку какого-то дешевого пива, - тем более, эту дрянь. - Но ты же это делаешь! – возмущается Ки, - да отдай же ты сюда, что у тебя за привычка дурацкая? - Мне можно, - фыркает Джонг, - день хреновый, вот я и пытаюсь с этим что-нибудь сделать. Кибом не против, когда Джонхён выпивает, он никогда не доводит это дело до крайности. Бывает, выпьет пару бутылок пива и потом рассказывает Ки о том, как его достала его семья. Они сидят на траве, когда Кибом испытывает внезапный порыв. Он обнимает Джонга, а тот вздрагивает. Обниматься очень жарко, настолько, что начинает кружиться голова, а потом Джонхён уютно роняет голову ему на плечо. - Кибом, как ты думаешь, моя жизнь когда-нибудь станет лучше? - Тебе только семнадцать, дурак. Дождись совершеннолетия, ты можешь уехать от семьи, например, в город. Поступить в колледж, выучиться на кого-нибудь, если ты не хочешь оставаться здесь. Что ты такое говоришь? Джонхён вздыхает и почему-то переводит тему. - Все такое желтое. Даже листья на деревьях. Будто сейчас осень. Я не люблю желтый цвет. - А какой ты любишь? – Ки спокойно гладит его по плечу, когда Джонг вдруг выпутывается из объятий и ложится к нему на колени. Хочется тут же зарыться рукой в чужие волосы, но Кибом лишь аккуратно поправляет его челку, а потом быстро делает фото, пока парень не успел сообразить. - Не знаю. Мне нравится красный, потому что это цвет страсти, нравится белый, потому что на белом можно нарисовать все, что угодно. А тебе какой цвет нравится? Кибом озадаченно кусает губу. Он внимательно смотрит на Джонхёна, и ему почему-то хочется плакать. Оказывается, очень сложно раз за разом тонуть в этих глазах. Кажется, ему напекло голову, потому что его впервые за всю жизнь наполняет невероятный вихрь непонятных чувств, которые складываются лишь в одну картину. - Синий. Мне нравится синий. - Почему? – Джонхён закрывает глаза, - ты знаешь, что это цвет печали? - Просто ты – синий. Джонг усмехается. Его вполне устраивает такое объяснение. Первое впечатление оказалось обманчивым. Кибом помнит, как он подумал о том, что Джонхён невероятно спокойный человек, несмотря на то, что они фактически ровесники. А потом, к середине лета, он узнал его ближе. И то, что он принял за спокойствие, оказалось смирением. А то, что так влекло его в чужих глазах – невероятным одиночеством. Джонг много рассказывал о своей семье, о том, как матери абсолютно плевать на его будущее, как от них ушел отец, а сестра сбежала, как только ей исполнилось восемнадцать. Он рассказывал множество ужасных вещей о том, как его мать пыталась заработать на жизнь, как она срывалась на нем, и как из-за этого Джонхён принялся постоянно пить успокоительные, потому что выдерживать это все было просто невозможно. И Кибом просто слушал, не зная, что ответить. Извинялся за это, а Джонг лишь отмахивался. - У тебя хорошая жизнь, и ты не должен этого понимать. Никто не должен, и я рад, что ты меня не понимаешь. - Я понимаю. - Нет. И ты не должен. Джонхён намеренно смотрит в его глаза, пока они сидят на чердаке у Кибома, на его кровати. - Почему ты так думаешь? Джонг чуть наклоняет голову, снова улыбаясь так, как делает только он. Едва заметная печальная улыбка. Она слишком грустная, но очень красивая. - Когда ты смотришь на меня, ты выглядишь счастливым. И когда я смотрю на тебя, я чувствую, как тоже становлюсь капельку счастливее. И если я синий, то ты – полная противоположность мне. И, хотя, с тобой мне и правда лучше, я никогда не стану счастливым. Но я боюсь сделать тебя несчастным. Если я – синий, то ты словно горишь, как ярко-красное пламя. Красный, вот твой цвет. Кибом опускает взгляд. У него колотится сердце, и он не знает, что ему ответить. Как доказать, что ему плевать, будет он сам счастливым или нет, если ему удастся сделать жизнь Джонхёна чуть лучше. - Если смешать эти цвета, получится лиловый. - Мне не нравится фиолетовый цвет, - говорит, как отрезает, а потом прижимает расстроенного Ки к себе и выхватывает из его рук полароид. На объективе стоит синий фильтр, и Джонг позволяет себе смешок, потому что кажется, Ки слишком любит символичность. А потом он делает снимок их обоих. На этой фотографии Кибом чуть ли не плачет, уткнувшись носом в чужое плечо, и когда он разглядывает эту фотографию, затянутую синеватой пеленой, то едва вспоминает это событие. Видимо, память решила, что оно слишком тяжелое. На обратной стороне подпись чуть длиннее, чем на остальных: «Твоя синева затапливает мое сердце и тушит мой огонь, хотя какой там огонь, почему тебе кажется, что он есть во мне? Синий – один из самых красивых цветов. И ты тоже очень красивый. Внутри. Даже если ты разорван на кусочки, даже если тебе больно, ты все равно лучше всех тех, кого я встречал в своей жизни. Я надеюсь, ты будешь это помнить». Все краски в нем смешиваются в начале августа. Лето уже не такое жаркое, а небо по ночам звездное, и Джонхён с Кибомом вылезают на крышу, чтобы лежать и смотреть на них. Кибом делает невероятно много фотографий того, как Джонхён смотрит куда-то вдаль, а потом пытается сфотографировать звезды и очень расстраивается, что камера не может уловить эту красоту. Это один из тех редких случаев того, когда Джонг смеется. - Дурачок, Бомми, сейчас бы в шестнадцать лет пытаться звезды фотографировать. - Да это просто ты затмеваешь их своим сиянием, - отшучивается Ки. - Ну, конечно, - качает головой Джонхён, а потом уже привычным жестом притягивает Кибома к себе, - прекрати фотографировать уже. - Почему? – Кибом обиженно дует губы, - ты, вроде, с самого начала именно об этом меня и попросил. - На секундочку хоть прекрати, а то мне все никак не подловить момент. Джонхён выхватывает полароид из рук Кибома, а потом решительно касается его губ своими. И целоваться с ним оказывается невероятно печально, и чужое море захлестывает Кибома с головой, и он понимает, что ему плевать на все цвета в мире, какие только существуют, потому что весь мир меркнет и кажется черно-белым в сравнении с ярким синим цветом Джонхёна. А после Джонг коварно фотографирует покрасневшего от смущения Кибома, на глазах у которого выступили слезы. И подпись на этой фотографии тоже почерком Джонга: «Кажется, это день, когда я все-таки полюбил лиловый». И Кибом честно не помнит этой подписи. Он помнит фотографию, слишком хорошо помнит обстоятельства, при которых она была сделана, но не помнит, когда Джонхён успел написать что-то на обратной стороне. Ки судорожно вздыхает и переводит взгляд на улицу. Там садится солнце, окрашивая небо в алый цвет, а дальше, где он смешивается с еще голубым небом, получается лиловый. Это похоже на знак судьбы. Ки снова смотрит в коробку и замечает последнюю фотографию. У него перехватывает дыхание. - Что будет, когда лето кончится? – Кибом кутается в чужие объятия, как в одеяло, пока они сидят перед ярко горящим костром в поле. Ки долго отказывался что-то разжигать, потому что это небезопасно, но вот Джонг плевать хотел на правила. - Ну, ты уедешь, а я останусь. - Я не хочу оставлять тебя одного. - Ты не хочешь оставаться один, это разные вещи, - качает головой Джонг. - Нет, Джонхён, я не хочу оставлять тебя одного. И никак иначе, - Кибом пытается добавить в голос уверенности, потому что он впервые уверен в своих словах. - И почему же? У Ки в голове целый ворох мыслей. Мыслей о том, что Джонхён может утонуть в самом себе, и это гораздо страшнее, чем когда в нем тонет Кибом. Синий – самый красивый цвет на свете. Но Джонхёну надо постоянно напоминать об этом. Потому что чем глубже ты погружаешься в море, тем темнее оно становится, пока ты не столкнешься с абсолютной чернотой. А черный уже совсем не красивый. Кибом не отвечает и вместо этого поднимается на ноги. Джонг хочет подняться следом, но тот останавливает его, легко касаясь плеча. - Стой, хочу сделать фото. Он отходит на небольшое расстояние, чтобы сфотографировать Джонхёна на фоне костра, и тот чуть-чуть поворачивает голову, чтобы Ки мог заметить на его губах улыбку. У Кибома дрожат руки, но он все равно делает снимок. - Обещай, что мы встретимся следующим летом. - Конечно, Бомми. Честно, ради тебя я готов потерпеть свою несносную жизнь еще немного. - Честно? - Готов поклясться на мизинчиках! Их пальцы соприкасаются, и Кибом первым целует Джонга. Это фото немного размытое, а силуэт Джонхёна на фоне огня словно провал – абсолютно черный. И почему-то Кибом чувствует, что начинает задыхаться. Почему он забыл все это? Эта часть его жизни, которую он обязан был помнить, но почему-то не вспоминал больше десяти лет. Джонхён обещал его ждать, обещал, а Кибом не вернулся. Все получилось так глупо из-за того, что Ки пришлось сдавать экзамены и поступать в колледж. Он не смог вернуться тем летом, потому что был занят, но верил, что Джонгу передали эту коробочку, он просил об этом родителей, когда те ездили навещать захворавшую бабушку. Выходит, они решили не делать этого? Или забыли? Кибом едва успокаивает трясущиеся руки и зажмуривается. Перед глазами – Джонхён. В этих его старых голубых джинсах и клетчатой рубашке с коротким рукавом, а еще иногда он носил забавную панамку, которую так ненавидел Кибом. Он собирает все фотографии обратно в коробку, сверху кладет полароид и закрывает крышкой. Вместе с коробкой он выбегает на улицу. Ки словно снова возвращается в те времена, на улице так же душно, пахнет сухой травой и счастьем, и это заставляет на что-то надеяться. Солнце почти скрывается за горизонтом, а небо уже окрашивается в темно-синий, и Кибом переходит на бег. Его ноги прекрасно помнят дорогу до нужного дома, он может дойти до него с закрытыми глазами. И когда он доходит, то прижимает коробку к груди. Он не знает, что он делает, зачем он это делает, но старенький заборчик и облупившаяся голубая краска на доме тоже внушают надежду. Калитка открывается без каких-то проблем, и Ки на дрожащих ногах подходит к двери. Долго мнется в нерешительности. Джонхёну должно быть уже двадцать семь, они совсем уже взрослые люди. Но Ки боится лишь того, что не найдет его здесь, потому что в любом другом случае все будет прекрасно. Ему приходится приложить немало усилий, чтобы поднять руку и постучать в дверь. А затем замереть, вслушиваясь. Он отступает назад и зажмуривается, когда слышит шаги. Кибом надеется, что сегодня он вернет себе свое море. Потому что оно окрашивает весь его черно-белый мир в ярко-синий.