Часть 1
29 декабря 2017 г. в 12:52
«Рассказовка» скребёт по слуху противным отголоском треска вывешенных по периметрам имеющихся заборов гирлянд и острым, порывистым ветром.
В доме Билана, в углу просторной комнаты на первом этаже — пушистая, помпезно наряженная ёль — искусственная, как и создаваемая видимость счастья между ними: эту фразу Дима часто повторял как и самому себе, так и Сергею в те периоды, когда они могли увидеть друг друга перед так называемым «предновогодним чудом».
Чуда, как и счастья, нет уже много лет: некогда тёплый дом давно стал для Лазарева холодным, и сам Дима уже не первый год был ледяным — что снаружи, что и внутри.
Двадцать девятое декабря громкой поступью семенит тяжёлыми ботинками по грязным сугробам.
Лазареву через несколько часов улетать из страны, но последние два часа он не думает о самолёте и аэропорте: гнёт заплесневелых карих глаз в очередной грёбаный раз лишает его возможности думать о побеге.
У Сергея болит шея от неудобного матраса чужой, широкой кровати, у Димы ноет спина наряду с выпотрошенной душой: потасканные лохмотья вечерних, графитно-чёрных сумерек не приносят ни праздничного настроения, ни надежды на то, что проведённые несколько часов за общим столом пройдут как никогда спокойно.
Год назад Дима зарёкся встречать очередной Новый год с этим человеком — и теперь система, в которую он надеялся, дала очередную осечку после глухого, пугающего щелчка его терпения.
Видимо, он и не предполагал, что уходящий год закончится именно так, но отчего-то пытался отрицать эту данность.
Если бы он верил в существование Деда Мороза, то обязательно год назад написал бы ему письмо с одной-единственной просьбой: не внедрять вездесущего Лазарева с его щенячьим, почти умоляюще-хрустальным взглядом в едва устаканившуюся жизнь.
Но тот январь, что рвался снежными заплатками по швам от колкого мороза, кончился приездом Сергея из Майями, сумбурной ночью, запутавшейся в тёмных, скомканных простынях и идеей записать дуэт, который, на самом деле, не был особо кому-то нужен.
Всё равно они ничего не доказали самим себе. Не смогли.
Дима уверен, что они совершили ошибку, которая повторялась за другими последующими: в далёком Баку, в душном Сочи, в промозглой, чуть дождливой Москве: это можно было сравнить с зимой, которая обещала быть снежно-морозной, а в итоге стала грязно-серой, слякотной и обречённо-увядающей.
Так пропало в этом декабрьском увядании всё то, чем они жили весь этот год.
Теперь Лазарев лишь подливает в чужой, чуть маслянистый стакан горький бренди, а Дима, сверля взглядом тёмное окно, дышит криво — алкоголь всё так же ядовит на привкус, очередной вечер всё так же ядовит на выводы: у них двоих потрясающий талант ломать друг другу жизни, планы, судьбы и надежды, в глазах у каждого — лишь едкие отголоски той боли, что жмёт в судорожные тиски остатки былого счастья.
Бренди пахнет кедровыми орехами, костровой гарью и безрассудством.
Лазарев сидит на полу, грея ноги возле камина, и пытается подобрать нужные слова: этот год был тяжёлым для нас с тобой, с наступающим, желаю тебе успехов и чего-то там ещё, такого стандартного и никому не нужного?..
Дима пьёт нехотя.
В последние полгода он всё делал нехотя: по крайней мере, самовнушение работало на «ура».
Билан зарекался срываться, вестись на поводу хлестких, разрушающих эмоций, а так же целовать и любить этого человека в разных уголках Земного шара. Билан зарекался прощать — и теперь, сидя в кресле безвольной, усталой куклой, пытается не смеяться над собой, потому что зарёкся и зачем-то простил. Снова и вновь.
Им обоим хочется идти по жизни дальше, друг без друга, с гордо поднятыми головами, по-мужски принимая этот итог поражения: любовь — не для них, но эта дрожащая от вечно тающего, рассыпчатого снега зима снова против них.
У этой чёртовой зимы сардонический, удушливый смех, а разговор между ними не клеится уже больше часа. Новый год, чтоб он сдох своей смертью, обещает быть молчаливым.
Ёлка сияет бутафорным блеском радужных, круглых шаров.
Уходящий год теряет свой значимый вес и обнуляет счётчик глупых поступков.