Одиночный танец

      Соулмейты давно стали привычной обыденностью в их мире, где каждый год Хвостатые устраивали новую магическую войну. Дреер с ненавистью наблюдал за ажиотажем, когда в гильдии вырисовывались наречённые. Их по-детски счастливые лица и гордо расправленные плечи вызывали лишь жалкую, хилую усмешку. Мужчина всё время опирался на перила второго этажа и радовался качественному алкоголю из кладовки.       Но это перестало быть обычной пьянкой, когда его крепкое запястье начало зудеть. И он возненавидел блондинок, когда в их гильдию пришла новенькая по имени Люси.       Ещё наивная семнадцатилетняя девчушка попадала в самые дикие приключения и не раз висела на волоске от смерти. Её любимым занятием было ходить по лезвию ножа прогулочным шагом, шатаясь из стороны жизни на сторону смерти. Эта бестолковая дура из раза в раз наступала на острые грабли, получая новые ушибы и раны после переделок со своей командой. А ещё это всё взбесило его из-за того, что первая буква его соулмейта была ветвистая с правильным наклоном «L».       Как же он возненавидел её улыбку и звонкий смех и радовался, когда эта чокнутая уходила на задания. Он надеялся, что она умрёт. Безостановочно молился, чтобы в его гильдию пришло письмо с черной печатью. Но Люси всё возвращалась и возвращалась. Перемотанная, как мумия, в бинтах, поломанная, как кукла, но возвращалась. Её магнитом тянуло в гильдию.       Лексус с едкой усмешкой наблюдал за очередной пьянкой, когда у Миражанны и Фрида сошлись метки наречённых. А ведь ночи с ней были поистине прекрасными. Он не забудет это местами пухлое и мягкое тело под собой. Штраус украдкой кидает на него взгляды весь вечер и едко ухмыляется в ответ, целуя своего наречённого. Лексус надеялся, что имя на её тонком предплечье исчезнет, словно его разъест кислотой. Так бывает.       Бывает, что судьба меняется, и имена подчиняются её воле.       Наступил черный день, когда в гильдию пришло не письмо о новостях с гибелью бестолковой блондинки, а её День Рождения. Она сидела, ютившись на высоком барном стуле, и с робким румянцем держалась за запястье. Их запястья зудели и жгли, словно их метки не появляются, а выжигаются раскалённым пером. Даже Дреер скривился, а она молча стерпела, скрывая запястье под длинным рукавом кофты.       На следующее утро он проснулся с дикой болью в голове и с меткой. Помеченный, как свинья на убое. Почему этот божественный дар оказался такой дрянью. Он подсунул Дрееру гнилую беспомощную пигалицу, не способную ни на что, кроме чтения дешманских романов и мечтаниях о принце на коне. Лексус зашёл в гильдию и поймал на себе робкий взгляд совершеннолетней блондики, которая тут же отвернулась и сжала запястье. Румянец выдаёт её мысли. Глупая бестолочь.       Дреер всё ещё желал почувствовать под собой трепетное тело Штраус, хотя бы той дуры Лисанны. Он чувствовал себя, будто на него облили ведро помоев и говна, на запястье грелась метка, когда они стояли близко или были в одном здании. Лексус с грубостью игнорировал Люси даже тогда, когда вся гильдия узнала о её метке. Дед сидел на ушах и шее, пытаясь вдолбить его мозг на место, но он чувствовал себя блядью. Его пометили, словно он самое тупое существо на свете, и может потеряться в мире. Но больше его злило поведение блондинки. Она кидала на него томные и заинтересованные взгляды, но он лишь лишний раз поддевал её и поливал грязью. А эта мразь терпела. Терпела и проходила мимо, оставляя после себя слишком приторный запах духов.       Он хотел свободы. Он хотел чувствовать, что он сам себе хозяин и может найти сам себе пару. Ему не нравилось в Люси всё, начиная от цвета волос и заканчивая количеством веснушек на лице. Лексус проходил мимо неё, толкая плечом, или скидывая «случайно» со стула. Дреер искал пути стать отречённым. И нашел такой способ, но нужно ехать в столицу Шафран и искать Бога-мастера, чтобы стереть с запястья ненавистное имя. Он часто вскакивал ночью, когда метка жгла сталью. Это означало, что Люси на грани жизни и смерти. У него появилась бессонница из-за того, что метка резала запястье, чуть ли не по два раза на неделе. Он орал на неё в гильдии, когда Люси попадала ему на глаза.       Она стала его бояться. Она вздрагивала при каждом приближающемся шорохе, с испугом смотрела на него, вжимаясь в стену или барную стойку. Люси тряслась. Тряслась от страха и смотрела на него так, как смотрят враги. Лексус остался довольным.       А ведь Люси так мечтала найти своего суженого и обзавестись браком. Она хотела чувствовать себя помеченной, иметь единственную татуировку на теле и счастливую семью из двух людей. Она не любила детей, просто терпеть их не могла. Люси ждала своего совершеннолетия, чтобы узнать имя суженого. Лексус Дреер.       Её пробило током и холодом, когда она прочитала имя. Она попыталась протереть глаза, запястье, ещё раз глаза. Лексус Дреер.       Блондинка знала, как он не желал иметь метку. Люси с содроганием смотрела на него. На его четкий профиль, волевое мужское потрепанное войнами и временем лицо. Люси смотрела, наблюдала за жестами, изучала эмоции и ловила на себе ненавидящие взгляды. Она знала, что он смирится, притрется и сживется с мыслью о том, что он наречённый. Люси ждала, покорно сидела за барной стойкой, терпела хамство и с солёными слезами слушала все его упрёки. Но она продолжала смотреть на него и думать, что ей повезло. Ей реально повезло.       — Задрала скакать по лезвию смерти, — очередное его замечание убивало её детские наивные чувства. Она покорно сидела и пусто смотрела перед собой, зная, что на них смотрит вся гильдия. Люси тяжело вздохнула и ушла из гильдии. Полугодичное задание на острове, где её чуть ли не захоронили раз двадцать, было идеальным. Каждый день она сражалась вместе с Драгнилом и уже задумывалась, а почему именно Лексус? Почему не Драгнил, который горой за неё стоял и сверкал длинной и размашистой меткой. Лисанна.       Люси каждую ночь рассматривала татуировку и целовала «L» каждый раз перед сном. Вернувшись в гильдию, она первым делом заметила его изнеможённый вид и всё такие же сверкающие ненавистью глаза.       — Это судьба, — сидя за столом в самом углу, она смотрела на Лексуса подпирая ладошками подбородок.       — Чхал на твою судьбу. Завтра я уезжаю в Шафран, чтобы свести это убожество, прощай, — Люси рассмеялась. Заливисто захохотала и ушла прочь, зная, что он лжет. Просто играет — она чувствовала, что он смирится и останется с ней. Блондинка с усмешкой наблюдала за тем, как он в одиночестве вышел из гильдии и пропал в шуме поездов на перроне. Ну, конечно, сведёт он это. Вот чудак.       Лексус с радостью вышел из поезда и с легкостью нашел горе-мастера, который уже ждал его с протянутой рукой. Мужчина выложил крупную сумму и уселся на широкий стул, раскинув ноги в стороны. Щемящая боль и жжение смазывали связь с внешним миром. Было больно, но дико приятно. Проведя последний раз по чистому крепкому запястью, Дреер впервые за прошедший год облегченно выдохнул и улыбнулся.       — Не вернётся?       — Если вернётся, я тебе верну деньги с процентами, — паренёк скрылся в коморке, а Дреер телепортировался в Магнолию со счастливым блеском в глазах. Мужчина вздохнул родной солоноватый воздух и размашисто пошел в гильдию, вспоминался разговор с Бикслоу, который состоялся накануне его отъезда в столицу:       «— Ты же понимаешь, что, отрекаясь от неё, ты не только себе причинишь боль. Она может умереть, — его голос дрогнул, когда он представил, что эта живучая блондинка может умереть. Бисклоу не был против Люси и искренне не понимал друга, когда тот в очередной раз срывался на бедной девчушке.       — Знаешь, сколько ночей я нормально отоспал за этот чертов год? Их можно сосчитать по пальцам одной руки. Каждый раз она куда-то вляпывалась и не давала мне спать. Уж она точно не сдохнет, — он пытался убедить себя. Лексуса грызла совесть. Конечно, он её ненавидел. Но действительно ли? Даже если она умрёт, это не его вина.       — Лексус, я не шучу. Я её вижу, она слаба, подумай прежде, — Бикслоу покинул его, оставив после себя тонны сомнений. Лексус сжёг их до тла. Он так долго искал местоположение мастера, который способен его освободить от грязи на коже».       Он никогда не видел деда воочию в таком плаксивом состоянии. Он никогда не видел, чтобы Нацу был таким испуганным. Он никогда не видел столько укора в зеленых глазах Бикслоу, который подхватил девушку на руки и убежал в сторону дома Полюшки. А ведь она ему верила. Она знала, что он не решится и останется меченым.       Дреер моментально возненавидел себя. Миражанна перестала его привлекать. Она ведь не стоит такого интереса? И Люси ничего такая, фигура есть, и глаза так сверкают, когда она смеется. А волосы отливают золотом на солнце.       Все видели её необычайное белесое и чистое запястье, на котором не было метки.       Отреченная.       Такие не живут. Такие умирают. За одну чертову ночь, Лексус подскочил раз пятьдесят, подходя к лампе и проверяя запястье. Было холодно и непривычно пусто на душе. Раньше его заполняла злость и ненависть, а теперь что? Штраус надоела и резала глаза. Дед вместе с Люси лежал в доме у противной карги. Бикслоу и тот ушёл от него. Лексус почувствовал всю гадость одиночества. Блондин задремал на рассвете и не заметил еле заметные буквы на запястье. Глаза резало от сухости, когда он проснулся. Долгие пять часов он жил в прострации, пока его не пускали к Люси. Она еле отличалась по цвету от подушек и вяло открывала глаза, когда Нацу вновь что-то рассказывал. Она была такой усталой, такой вымученной.       Такой мертвой.       Волосы всё так же сверкали, глаза блестели, она просто устала. До смерти устала. И как он только не замечал всего этого. Ведь именно он довел её. Именно он был причиной её впалых щек, кругов под глазами, резкого похудения и такой наигранной улыбки. Лишь её запястье было туго перемотано плотной черной марлей, которая неестественно сильно стягивала её тонкую костлявую руку.       Его впустили с боем и криками. Он залетел в комнатушку и упал на стул, беря в мозолистую ладонь её хрупкую ледяную руку. Люси лишь неприязно отвернулась и без трепета наблюдала, как он целовал каждый тонкий пальчик её руки. Она ведь такая родная и такая милая. Метка заставляет любить. Метка открывает затаённые чувства. Просто Лексус дико глуп.       — Прости меня, — он тихо шептал, прижимая её ладонь к своему горячему лбу. Чего он ждал? Может, её злости и криков? Да. Он ждал всего, кроме горькой кислой тоски в карих глазах и разбитую смелость в каждом её жесте. Девушка сломалась. Она отречённая, и не важно, что на запястье вновь появилась метка его имени.       — Давай попробуем, Люси, — он заикнулся на её имени. Оно было коротким, мягким, сладким. Таким же, как и её новые духи.       — А нужен ли ты мне теперь, — голос девушки сломался. Она мягко вырвала свою ладонь и прикрыла тяжелые веки.       Он решился. Он смог. Он сломал её. Отрёкся, как от ненужного дерьма, которое выкидывают в помои. Теперь её мечты сломаны, разбиты, как стекло, истоптаны, вмешаны в грязь. Теперь это только её жизнь, властная только ей, и плевать на жгучую метку на запястье.       Он ведь её бросил.