what about us

Ханбин просыпается от сквозняка, неприятно холодящего кожу до покрытия мурашками. Ким сам не помнит, как заснул, и вероятно, проспал не больше часа, от чего чувствует себя более, чем хреново. Парень сонно оглядывается, стараясь рассмотреть, есть ли кто-то помимо него в квартире. Ханбин встает с дивана, все так же нервно осматриваясь, до последнего не теряя надежду; но его встречает только открытая поскрипывающая входная дверь, которую он специально не закрывал с вечера, надеясь, что Дживон все-таки придет домой. Ханбин совершенно не боялся, что их ограбят; выносить из квартир в таком районе нечего, и все это прекрасно понимают. Он больше волновался о том, чтобы Дживон, вечно теряющий ключ, после очередной забастовки попал домой без приключений. Но старшего в квартире так и не оказалось, от чего по телу парня как будто проходит электрический заряд, а мозг панически начинает подкидывать худшие развязки событий. Ханбин, стараясь унять бешено стучащее сердце, судорожно вспоминает еще один вариант, где искать парня в таких ситуациях, и, все так же не закрывая дверь, выходит из квартиры, заворачивая на пожарную лестницу, ведущую на крышу. Ханбин ненавидит то, во что превратилась их жизнь. Ханбин ненавидит каждый прожитый день после инаугурации Трампа, потому что все в один миг пошло под откос. Большинство людей, как будто бы мучительно ждали четыре года, притворяясь толерантными, чтобы сейчас «законно» выплеснуть на меньшинства всю свою агрессию. Отмена закона о запрете дискриминации по признаку сексуальной ориентации на рабочем месте лишила Ханбина долгожданной работы; парень мечтал быть хореографом, учить маленьких детей, как чувствовать музыку и собственное тело. Если год назад с этим не было проблем, то сегодня большинство родителей открыто скажут, что не хотят, чтобы их детям преподавал желторотый гомосек-иммигрант, и всем плевать, что Ханбин родился и вырос в этом чертовом Нью-Йорке. Ханбин ненавидит, но может жить с этим, надеясь на лучшее, но всерьез задумываясь о том, чтобы выехать из страны на ближайшие годы к чертям собачим. Нет, парень не сдался сразу же и далеко не струсил, Ким до этой осени не пропускал ни один чертов митинг, рисовал проклятые плакаты, расхаживал с ними вдоль и поперек города, надеясь, что это сможет что-то исправить. Его надежды, как и надежды множества людей, оказались никому не нужны. - Все ваши мирные митинги, «women’s march» и прочая чушь собачья с обосанными плакатами, как на школьном утреннике, ничем не помогут, - всегда насмешливо повторял Дживон, когда Ханбин возвращался с очередной мирной демонстрации, - можешь хоть на лбу у себя набить «not my president», только никому до этого нет дела. Твой хренов плакат никак не спасет тебя, когда очередная гомофобная задница, наконец-то почувствовав власть, захочет отпиздить тебя за углом, зная, что ничего ему за это не будет. Сам Дживон состоит в одной из радикальных группировок, те самые, которые громят административные здания, пишут провокационные надписи баллончиками, устраивают «стенка на стенку» со всяким сбродом, вроде скинхедов. Ханбин категорически против того, что Дживон состоит в такого рода банде, считая, что это уже «чересчур». Но старший всегда отмахивается, коротко целует Ханбина в лоб, после трепля волосы, и, натягивая бандану по нос, выходит из квартиры, не давая никаких гарантий на возвращение. Ханбин никогда не мог быть уверен, увидит ли еще раз своего парня живым или уже на опознании чертового трупа, и это каждый день разъедало младшего изнутри. Переступая последнюю ступеньку и попадая на крышу, Ханбин закутывается сильнее в кофту, потому что погода на улице уже давно не летняя, и октябрь в этом году неприлично холодный для привычного американского климата. Парень подходит ближе к центру и замечает, что на старом потрепанном диване, который притащили сюда малолетки, до того, как эту крышу заняли Дживон с группировкой, мирно спит старший, на лице которого кровавые ссадины от ударов, и Ханбин, сжимая руки в кулаках, хочет добавить еще парочку от себя. Парень, облегченно выдыхая, накрывает Дживона пледом, откидывает в сторону мешающий рюкзак, из которого сразу выкатывается парочка баллончиков с краской, и Ким со всей злостью пинает их и сползает по спинке дивана вниз на пол, охватывая колени, не в силах больше сдерживать эмоции. Если бы старшего не оказалось здесь, означало бы это, что Ханбин потерял его навсегда, потерял в бессмысленной драке со скинхедами, или же Дживон был бы застрелен при задержании полицией, потому что Ханбин знает старшего слишком хорошо, тот бы обязательно сопротивлялся. Неужели это именно то, к чему они идут? К такой глупой, ничего не значащей смерти? Ким-младший громко всхлипывает, быстро вытирая слезящиеся глаза тыльной стороной ладони, когда слышит копошащиеся звуки сзади. Проснулся. - Ханбин? – Хриплый заспанный голос, от которого у парня табун мурашек по всей спине, сменяемый застилающей глаза злостью. Младший, шмыгая носом и в последний раз протирая насухо глаза, в одном резком движении разворачивается и запрыгивает на старшего, начиная беспорядочно колотить Дживона по туловищу. - Ты безмозглый придурок! Сколько раз я просил возвращаться домой, при любых обстоятельствах, просто возвращаться в чертов дом! Чтобы я знал, что ты, мать твою, не сдох! Ханбин бьет наотмашь, совершенно не рассчитывая сил, но Дживон все терпит, даже не думая сопротивляться, понимая, что виноват, и что младшему нужно выпустить пар. Ким-младший в последний раз проезжается ладонью по щеке старшего, после охватывая его лицо двумя руками, и, тяжело дыша, прижимается своим лбом ко лбу Дживона. Ханбин пытается сдерживаться, но предательские слезы снова текут по щекам, солеными каплями падая вниз на лицо старшего. - Ты хоть на секунду думаешь не только о себе, а и о нас? Дживон думает о Ханбине чаще, чем каждую гребаную секунду. Он все делает ради того, чтобы младший снова мог ходить по улицам и не чувствовать себе в опасности только из-за того, что он не белый гетеросексуальный американец. Все, чтобы Ханбин снова смог преподавать и заниматься любимым делом. Все, чтобы младший снова начал верить и мечтать. Вот только Ханбин теперь мечтает совсем не об этом, он мечтает о своем парне, ночующем дома; своем парне, который не каждую ночь в шаге от смерти или тюрьмы; своем парне, который когда-то лучезарно улыбался по каждому пустяку, оголяя забавный ряд неровных передних зубов. Вечером пятницы, когда обычная молодежь разбрелась по барам, кинотеатрам или просто наслаждалась уютным просмотром кино дома, под звук разогревающейся в микроволновке пиццы, Ханбин стоит возле окна и наблюдает за желтой листвой, медленно опадающей на землю. Ханбин думает, что как-то так же выглядят мечты на самом деле, они просто какое-то время красиво отблескивают ярким желтым цветом, давая надежду, что все возможно, а после просто опадают под ноги прохожим, тут же превращаясь в затоптанный мусор. Младший наблюдает за парочками, беззаботно проходящими мимо, весело смеющихся и шуршащих опавшей листвой. Этот шелест – как отголоски уже утерянных мечтаний, которые колко режут парню слух. Ханбин скучает по такой жизни до болезненного скручивания внутренних органов, когда они сами проводили все свободное время вместе, гуляя по улицам Нью-Йорка, без стеснения держались за руки, не слыша в свою сторону при этом пренебрежительного «пидорасы». - Дживон, пошли прогуляемся. – Ханбин говорит тихо, но достаточно для того, чтобы его услышали. Но старший сейчас не услышал бы, даже если ему закричали бы через громкоговоритель прямиком в ухо. Дживон, не отвлекаясь ни на что, зомбировано уставился в телевизор и смотрел пресс-конференцию президента, на которой тот должен был объявить что-то о запрете трансгендерам служить в Американской армии. Ханбину было уже абсолютно все равно, он ловит себя на мысли, что даже если завтра прикажут расстреливать всех геев, то он первый станет в очередь, потому что то, как они сейчас живут – это не жизнь. -Дживон! - Младший предпринимает последнюю попытку привлечь внимание старшего, но безрезультатно. Старший вынуждено обращает внимание на Ханбина только тогда, когда в телевизор летит пульт, моментально разбивающий экран, заставляя его покрыться паутиной из трещин. Телевизор тут же начинает неприятно пищать и резать слух помехами, и Дживон, зверея на глазах, перескакивает через диван и с силой пихает Ханбина в плечо, прижимая не менее взбешенного младшего к стене. - Ты какого хрена творишь? Совсем головой поехал? В глазах напротив Дживона ни капли страха или сожаления о содеянном, это выводит старшего из себя еще больше, и он с силой трижды бьет кулаком в стену в паре сантиметрах от головы младшего. Ханбин даже не дергается от ударов, потому что знает, в каком бы состоянии не был Дживон, он никогда не позволит себе поднять на младшего руку. - Я головой поехал? – Ханбин старается сдерживаться, но все равно через секунду срывается на крик, не боясь сорвать голос к херам собачьим. – Ты только посмотри на себя, посмотри в кого ты превратился! Ты, мать твою, борешься за свободу каждого прохожего в этой гнилой стране, но совершенно наплевал на свою! Ты ни черта не свободен, ты уже зависим от этих бунтов и революций! Говоришь, что борешься за равноправную любовь? «Love wins» и прочее дерьмо, но что насчет нас? Что насчет нашей любви, Дживон? Еще немного и она, мать твою, проиграет. Старший молчит, кусая губы и то сжимая, то разжимая сбитые в кровь кулаки. У Ханбина глазные яблоки кроваво красные, то ли от застилающего гнева, то ли от слез, которые нещадно катались крупными каплями по щекам. Ким-младший никогда не умел контролировать эмоции, и плакать – последнее, что он планировал в этой ситуации, но поделать с собой ничего не мог. Парень дергает Дживона за грудки, встряхивая и заставляя смотреть на себя. Ханбин прожигает взглядом, не моргая и, кажется, даже не дыша. Говорит с трудом из-за охрипшего голоса и непрекращающегося потока слез, но вкрадчиво разделяет фразы по словам. -Как насчет любви? Как насчет доверия? – Ханбин бьет Дживона точно в такт каждой фразе до тех пор, пока старший не перехватывает его руки, заставляя остановиться. - Как насчет нас? Младший пытается вырваться, но Дживон сжимает тонкие запястья слишком сильно, так, что Ханбин неосознанно скулит от боли, но взгляда не отводит. В глазах, опьяненных ненавистью ко всему происходящему, отчетливо читалось «я же люблю тебя, придурок», и как бы младший не пытался это скрыть, как бы он не злился на парня, очевидное оставалось очевидным. Проходит секунда и Дживон толкает Ханбина обратно к стене, моментально подхватывая парня под бедра, затыкая младшего поцелуем. Он всегда делает так, когда не хочет выяснять отношения, и Ханбин каждый раз ведется на его уловки. Старший не осторожничает с Ханбином, кусая того за нижнюю губу, болезненно оттягивая острыми зубами, и со звериным желанием оставляя на шее младшего бордовые отметины. Ханбин проезжается руками по крепкой спине старшего, стаскивая с него футболку, и впивается короткими ногтями в татуировку между лопаток, когда Дживон зализывает очередной укус на шее, гортанно рыча. Младшему даже не нужно просить поторопиться, потому что его моментально укладывают на кровать и нависают сверху, продолжая терзать искусанные губы. Из-за того, что Дживон вечно не ночует дома, у парней уже давно не было подобной близости, от чего тело Ханбина отзывается на каждое невесомое прикосновение, а сам парень тает в крепких руках Дживона, удовлетворенно постанывая и ерзая по простыням. У старшего крышу сносит от такого податливого и ластящегося Ханбина. От того, как пластично младший выгибает спину, чтобы быть как можно ближе к Дживону. От того, как беспомощно держится руками за плечи и жадно хватает ртом воздух, когда рука старшего скользит под резинку нижнего белья. Дживон старается держать себя в руках и действовать настолько осторожно, насколько хватает терпения. Поэтому старший медленно растягивает Ханбина, подготавливая, а после аккуратно входит наполовину, топя короткий вскрик младшего в очередном поцелуе. Ханбин жмурится, сжимая зубы, и хрипит «давай» Дживону в шею, после чего старший начинает двигаться, наращивая темп с каждым толчком. Когда парень двигается на максимальной скорости, Ханбин стонет до боли в горле и беспорядочно хватается руками за Дживона, прижимаясь ближе, как будто боясь, что тот исчезнет. Младший понимает, что через какие-то пару часов так и случится, но все еще старается верить в то, что сегодня Дживон останется. Парни кончают почти одновременно и старший, отрывисто дыша, тяжело падает рядом и притягивает Ханбина ближе за живот, укладывая голову младшего себе на грудь. Дживон перебирает пальцами взмокшие высветленные пряди младшего, накручивая на палец, а после коротко целует в макушку, когда Ханбин обнимает так крепко, что казалось, сейчас переломает все ребра. Младший переводит глаза на настольные часы и видит, что время близится к тому, когда Дживон обычно собирается на очередные разборки. Ханбин тяжело вздыхает и обнимает еще крепче. - Не уходи сегодня, - хрипло шепчет парень, прижимаясь к влажной груди, - не уходи больше вообще. Дживон последний раз проводит ладонью по голове младшего и поднимается на локтях, заставляя Ханбина выпустить его из объятий. Старший встает с кровати и начинает искать свою одежду, в то время как Ханбина начинает всего трусить. - Сегодня важная вылазка, ты же знаешь, я не могу подвести ребят. Младшему хочется разораться, хочется побить посуду и закатить скандал, но он быстро стушевывается, потому что знает, что на Дживона это действует в обратном направлении. Поэтому Ханбин подскакивает с кровати и принимается искать свои вещи, натягивая на себя первое, что попадается под руку. - Тогда я иду с тобой. - Нет, не идешь, - отрезает Дживон и даже не смотрит в сторону собирающегося Ханбина, продолжая искать свою бандану среди целой свалки из вещей. Ханбин пойдет на стрелку с отморозками скинхедами только через его труп. - Я иду с тобой! Ты не можешь, - Ханбин не успевает договорить, потому что Дживон вырывает из его рук вещи и откидывает себе за спину. Старший с силой сдавливает плечи парня и заставляет сесть обратно на кровать. - Ты остаешься дома. Если для этого мне нужно будет привязать тебя к чертовой батарее – я это сделаю. Ханбин смотрит снизу вверх с презрением, хмуря брови и возмущено раздувая ноздри от несправедливости. Дживон берет лицо младшего в ладони, большими пальцами смахивая подступающие слезы, и коротко целует Ханбина в нос перед тем, как уйти. - Я люблю тебя, дурак, и не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Закрой дверь, на районе не так уж и безопасно в последнее время, и не жди, если я не вернусь до полуночи - ложись спать. Ханбину хочется кричать до потери голоса о том, что легко ему, недоумку, говорить не ждать и ложиться спать. Кричать о том, что тот и на секунду не представляет какого это сидеть одному в квартире и не знать, что происходит с самым родным человек по ту сторону двери. Кричать о том, что ему надоело каждый день переживать нервные срывы, когда Дживон возвращается под утро. Надоело всю ночь таращиться на дверь, почти не моргая, и сжимать в руках телефон с набранным, на всякий случай, номером скорой помощи. Надоело обрабатывать сбитые в кровь кулаки и рассеченное лицо. Надоело, надоело, надоело! За Дживоном хлопает дверь и Ханбин, закрывая ее, как и просил парень, со всей силы бьет трижды в деревянную поверхность кулаком, что-то неразборчиво крича, а после отрывисто спускается спиной по двери на пол, поджимая ноги к подбородку. Ханбина всего выжигает изнутри, у парня даже уже не остается сил на истерики и рыдания, поэтому младший тихо глотает слезы и старается подавить в себе жгучее ощущения тревоги. Ханбина срывает еще до полуночи, парень, раздумывая не дольше минуты, обувается на скорую руку и пулей вылетает из дома, вопреки всем дживоновым запретам. Младший теоретически знает, где ему искать Дживона: они с бандой вечно крутятся вокруг «Trump Tower», разрисовывая асфальт и здания на пятой авеню протестными граффити и патрулируя улицу возле находящегося недалеко гей-бара «Excelsior». Группировки скинхедов или других отморозков обычно ошиваются там же и пристают к выходящим из бара парням, затаскивая их в ближайшую подворотню, чтобы избить до полусмерти. Ханбин заводит свой байк, резко выкручивая ручку вниз, слышит оглушающий рев мотора и направляется на поиски Дживона. Проходит примерно полчаса бесполезных поисков по Нью-Йорку, когда Ханбин беспокойно выглядывал парня в каждой подворотне, которую проезжал. Парень останавливается примерно в километре от клуба, где обычно ошивалась дживонова банда, там, где людей было минимум, и никто не мог помешать предстоящей бойне. Ханбин паркует байк за углом, выскакивая в пролет узких улиц и наблюдая за спинами парней, которые что-то выкрикивали, а после кинулись друг на друга, поваливая на землю и избивая. Младший лихорадочно старается отыскать взглядом среди толпы кудрявую голову Дживона, но вместо этого взгляд цепляется только за биты и нередко встречающиеся ножи в руках скинхедов. Ханбин нервно хлопает по карману куртки и сжимает в руке складной нож, понимая, что если сейчас сунется – то ему его же ножом в первую же секунду перережут горло от уха да уха и даже не моргнут. Но чувство самосохранения машет парню ручкой ровно в тот момент, когда он делает первый решительный шаг по направлению толпы, все также крепко сжимая нож. Не успевает парень и на метр приблизиться к драке, как слышит холодящий в венах кровь выстрел и рев полицейских сирен, от которого закладывает в ушах. Толпа начинает разбегаться кто куда, спотыкаясь об собственные ноги, падая, но продолжая ползти, лишь бы не попасться в руки копам. Ханбин отступает назад обратно к припаркованному за углом байку; мимо него проносится пару человек, чуть ли не сбивая с ног. Младший выглядывает из-за стены и замечает среди бегущих в его сторону парней знакомую бандану, хватая убегающего от полиции Дживона за куртку и затаскивая за угол. Кудрявый рефлекторно брыкается и автоматически подставляет к горлу Ханбина нож. - Тихо-тихо, это я! – Младший поднимает руки вверх и Дживон, осознав, кто перед ним стоит, тут же выпускает оружие из рук, все еще бешенным от адреналина взглядом осматривая младшего. - Ты какого тут делае..? Но Ханбин не дослушивает и судорожно хватает Дживона за лицо, а после за плечи, проверяя на наличие ран. Удостоверившись, что старший смертельно не ранен, Ханбин сгребает Дживона в объятьях, крепко цепляясь пальцами за одежду и утыкаясь носом в повязанную на шее бандану. - Я слышал выстрел, черт возьми, я так испугался за тебя! - Все еще находясь в объятьях старшего, Ханбин размашисто колотит Дживона сжатыми кулаками по плечам, хрипя что-то о том, что он же просил никуда не ходить, просил остаться. Друг от друга парней отрывает шум полицейских сирен, которые звучали уже намного громче, и Ханбин, кидая ключи Дживону, садится сзади старшего и крепко обнимает за пояс, когда байк скрывается с места происшествия, развивая скорость. Парни едут минут двадцать, когда младший замечает, что они проносятся на огромной скорости мимо поворота, который ведет к их дому. - Ты пропустил поворот, - Ханбин практически кричит, потому что звуки проезжающих машин и рев мотора глушат его голос. - Ну, ты же сам хотел прогуляться. – Отвечает Дживон, и младший не видит, но по интонации понимает, что старший ухмыляется, от чего улыбка сама расплывается на лице Ханбина, и парень еще сильнее обнимает Дживона со спины. Позже парни сидят на бордюре, недалеко от реки Ист-Ривер; Дживон жадно ест купленный в первой попавшейся забегаловке бургер, а Ханбин тем временем обрабатывает сбившиеся в кровь костяшки на руках старшего. Когда старший доедает, на скорую запихав себе в рот последний кусок фастфуда, Ким принимается за обработку разбитой губы, и Дживон по-детски шипит и рефлекторно вжимает голову в шею, чтобы отстраниться. Ханбин смеется и легко бьет старшего в плечо, чтобы тот перестал ребятничать. Когда младший заканчивает, он выбрасывает использованные баночки от медикаментов в стоящую рядом урну и поднимает на Дживона серьезный взгляд, от которого старший давится остатками еды. - Я хочу уехать, Дживон. Давай уедем? Переедем в какое-нибудь тихое место, подальше от этого гнилого мегаполиса, туда, где никому до нас не будет дела. - Ты разве не хотел, чтобы.. - Я не хочу, чтобы по итогу ты оказался на нарах или того хуже - в земле, потому что был застрелен в какой-нибудь драке, как сегодняшняя. – Ханбин снова перебивает старшего, потому что ему жизненно необходимо выговориться, потому что понимает, что если не решится довести этот разговор до конца сегодня, то не сможет никогда. - Хорошо. – Дживон пожимает плечами, комкая обертку от бургера и точным броском закидывая ее в мусорку. - Хорошо? – Ханбин переспрашивает, потому что поверить не может, что старший так быстро согласился. - Хорошо, - еще раз повторяет Дживон, - моя тетя все еще живет в Корее, она давно зовет меня в гости, думаю, поживем у нее месяц или чуть больше, для проверки обстановки, если все будет хорошо, то можем и остаться в Сеуле, снимать квартиру. Не приживемся – будем искать другой вариант, в Америке или еще где. - Сто лет там не был. - Немного апатично произносит Ханбин, вспоминая далекое детство, когда он в последний раз был на родине и наблюдая за пожелтевшей листвой, которую ветер несет вниз по набережной. - Ты хангыль еще не забыл? Знаешь его вообще хоть? - Пошел ты, - на чистом корейском отвечает младший, сгребая листья в кулаке и кидая в смеющегося Дживона. Старший, отмахиваясь от листвы, берет Ханбина в захват и сжимает в локте шею младшего, придвигая к себе и начиная щекотать Кима в отместку. Ханбин заливается смехом и пытается вырваться, извиваясь в разные стороны, потому что в легких уже начинало болезненно покалывать. Прекративши щекотать уже всего покрасневшего от хохота младшего, Дживон крепкой ладонью притягивает Ханбина за шею к себе и властно целует, все так же неосторожно кусая за нижнюю губу. - Завтра закажем билеты, - оторвавшись, шепчет Дживон во влажные губы младшего. Ханбин легко кивает и искренне счастливо улыбается. Дживон понимает, что он сделает все, что в его силах, чтобы видеть эту улыбку постоянно.