океан.

Каждую ночь ему снится один и тот же сон. Свет сменяют сумерки. Тишину сменяет шум океана. Он — маленький мальчик, стоящий на берегу, пока у самых его пальцев колышутся волны. Спокойные и тихие. Они облизывают песчаный берег белой пеной, а в горле у него стоит солёный ком, который он всё не может сглотнуть. Страх и паника. Свет сменяют сумерки. Шёпот волн сменяет пронзительный крик. Стекло не выдерживает напора и даёт первые трещины. Мальчик проклинает Бога за то, что оно прозрачное. В такой момент ему почему-то думается, что, к примеру, будь стекло чёрным, он бы ничего и не увидел. Не увидел бы кристальную воду, что вжимается с хрустом в панорамное окно, заливая светлый пол утонувшими в водной глади бликами солнца. Там, в воде, с немыслимой скоростью проносятся люди — мёртвые и те, кому вскоре предстоит таковыми стать. За ними единым потоком следуют машины, дорожные знаки, какой-то мусор и пена, пена, пена. Так много алой пены, заполняющей собой всё вокруг. Голубые глаза впиваются в такой же голубой купол, что вздымается и плещется кругом Ада над маленькой головой. Босые ноги делают несколько неуверенных шагов напрямую к окну, пока в стекло не упираются ладошки, под которыми моментально заплетается узор трещин. — Пожалуйста… Весь ужас замирает, словно огромное живое создание, готовое слушать и внимать. Оно останавливается, впивается своим призрачным взором в мальчишку, пожирая его, и даже бесконечный поток воды не имеет права ослушаться, не смея боле продолжать движение по воле своего господина. — Уходи. Секунда. Целая секунда, что тянется вечностью, когда переборы трещин описывают последнюю волю хозяина. Он уйдёт, конечно же, уйдёт. И заберёт его с собой. Мальчик помнит, ясно и отчётливо помнит, какого это, когда тебя сносит потоком воды, вжимая в стену. Помнит, как больно осколки впиваются в кожу, как он давится ими — крошками стекла, смешанными с водой. Помнит, как пытается сделать вдох, и лёгкие тут же обжигает, а он не может даже согнуться от боли, наблюдая за меркнущим в агонии миром. У самых его пальцев колышутся волны. Буйные, кровавые. Они облизывают трахею багровой пеной, а в горле у мальчика стоит солёный ком, который он всё не может сглотнуть. Страх и паника. Смерть. Нику уже давно за двадцать, не то, что за десять. Под боком у него ни жены, ни кота, ни даже подушки, под боком только взмокшая от холодного пота простынь. Щупальца страха ещё обвивают его плечи, а на губах чувствуется эфемерный привкус соли. Он оборачивается на заколоченное окно, смотрит на дверь, которой может позавидовать любое бомбоубежище. Поднимается на ноги, в очередной раз осматривая крошечный домик на наличие любой щелочки, способной сжить его со свету нахлынувшим потоком воды. И облегчённо вздыхает, когда губы его искривляет горькая улыбка. Ему хорошо, так хорошо в своей каменной тюрьме, куда никогда не проникнет ни единая капля воды. Только шум, бесконечный шум волн из ночи в ночь будет тревожить его сон. В конце концов, маленького Ника и огромный океан разделяют всего лишь две тысячи километров и бетонный гроб с заколоченными окнами.