Мария, снег (и Маргарита)

Когда Маргарита просыпается, потерянная где-то между простыней, Мария уже сидит на подоконнике и смотрит в окно на падающий снег. Ей даже нет нужды одеваться – их заоблачное гнёздышко где-то под крышей двадцатого этажа, никто не увидит и не узнает, кроме пролетающих мимо снежинок. Но и они, влюблённые мигом и навсегда, сохранят тайну о резном изгибе Марииных бледных плеч и плавно стекающих по лопаткам смутно мерцающих волосах. Маргарита сама – у неё вроде есть язык, да и рот приспособлен для человеческой речи – никому не может её поведать. Только любуется некоторое время из тёмного пододеяльного царства, где обитает страшно непричёсанным монстром с обкусанными до крови губами. Мария и снег – они же похожи как близнецы. Мягкие, запустишь в них руки по локоть – жжётся. А выдёргивать уже не хочется. Хочется бессильно уснуть на бледной груди и так и дремать, пока под щекой не станет мокро. Ведь весна же бывает. Все Марии тают, как и все снега. Решившись покинуть свой приют изгнанника, Маргарита осторожно опускает ступню на холодный пол и сама себе кажется тут же лишь жирным на нём пятном, на снегу – кляксой. Скрип, шорох отброшенного одеяла – Мария не шевелится, будто ледяная статуя, над которой только-только закончил трудиться влюблённый мастер. Маргарита не застала его в комнате – и хорошо, она бы неистово ревновала ко всякому, кто посмел увязнуть в её холоде. - Слышишь, как говорит снег? – шепчет Мария восторженно, припав к наверняка ледяной оконной раме. Она дышит на стекло и тут же сама раздражённо стирает пар ладонью – ей хочется видеть всё. Маргарита отчаянно напрягает слух: нет, ни шороха, ни шёпота. Только собственное лихорадочно бьющееся где-то под рефлекторно прижатыми к груди пальцами сердце. – Готова поспорить, что это иврит. Маргарите ни о чём не хочется спорить. Они будто вывернутые наизнанку герои «Божественной комедии» Данте: есть Беатриче, устремлённая куда-то вперёд, и обессилено бредущий за ней влюблённый герой, боящийся потерять её из виду. Может быть, только насчёт этого можно было бы побиться об заклад: и кожа у неё была белая, как сугробы, которых днём с огнём не сыщешь в Италии, и губы красные от притока крови, не от помады, и шла она, едва ли касаясь земли, как снег. И даже, может быть, была нагая. Единая муза на все поколения для творцов и безумцев. Естественная, дарованная мирозданием, дикая и неприрученная, далёкая – не докричаться. Маргарита обнимает её со спины, холодными ладонями касаясь холодной кожи, утыкаясь носом и губами во впадинку на конце позвоночника, у резной шеи, замирая, как у иконы. Только бы снег не начал таять. Слишком много тепла в робких прикосновениях – единицы с приставками кило-, мега- и тера-. Только обманывать себя нельзя – всё это испарится с весной, оставив мокрыми ладони и щёки, опустошённой – полость под рёбрами, где по преданиям обитает душа. Это сезонное доверие, сезонная искренность, сезонное не-покидание – но Маргарита знает, что дождь по её щекам будет шуметь на трёх языках, и знает, что пока можно касаться, гладить, прижимать без опаски. Разве что – замёрзнуть есть вероятность. Но разве же это страшно? О нет, нет, самая страшная вещь с Маргаритой уже случилась. Полюбить снег – разве не худшее? - Слово «любовь» ржавеет, как гвоздь, - безучастно замечает Мария, чувствуя дрожащие ладони на своей груди. Маргарите хочется тенью лечь к этим ногам и расстилаться, безжизненно волочиться по камням и холоду, пока её хозяйка парит, почти не касаясь земли. Увы, невозможно. Она человек, а у снега тень если и бывает, то мимолётная, неуловимая. Любовь ржавеет, да, но не всегда рассыпается в рыжую пыль. И это так ужасно, но так неизбежно – быть ржавым и мокрым гвоздём, оставленным в полном одиночестве на траве в середине весны. Маргарита знает наперёд свою участь, но не торопится выкатиться из снега. Её клонит в сон, в сладкий сон, пока короткие зимние дни один за другим сбегают с поста и под покровом длинной и раскидистой ночи кружатся снежинками в очередной метели с именем Мария – так имена дают циклонам и ураганам, рушащим жизни и дома. На подоконнике холодно, и довольно тесно, но мягкие белые бёдра прогибаются под опущенной на них лохматой головой. Маргарита подгибает ноги, сворачивается клубочком и, путаясь взглядом в колтунах снежинок, пытается услышать плавную, шепчущую, жгучую речь. Голос ей должен быть знаком – точно так же над головой, практически увязнув затылком в небе, напевает что-то прерывистое Мария, звуча заодно с шорохом накидываемого на мир колкого одеяла. Но нет – снова ничего, кроме боя сердца. И отчаянного, на грани слышимости вышёптывания губ: - Забери меня в метель. Увы, уходя с весною на север, снег не уносит с собой ничего. Даже памяти о пьющих прикосновениях губ и ржавчине на ресницах.