Геи

Когда Иветт, бешеная лесбиянка с фетишами на голые торсы и косметику под мужскими глазами, в который раз толковала мне про своего Фердинанда, долбил дождь. — Альберт, ты не понимаешь сути! Когда мальчишка лет десяти чертит свастику в тетрадке… Но тем не менее… Альберт, чёрт! Котик, кто ты? Почему ты молчишь? Да, молчал. А что? Хюгге — великие датчане говорили себя ограничивать, дабы у человека не пропало желание жить. Собственно, желания жить у меня и не было. Но есть ли смысл отказываться от подобных практик? Всё равно, если честно… …ведь я уже дорисовал полуголого Иисуса в своём любимом голубом альбоме. Рисовать надо простым карандашом — чтобы ваш Иисус вышел неидеальным. Пусть хоть мой Христос будет несовершенен. — Иветт! Иветт! Я дорисовал Иисуса! — Альберт, он ненастоящий. Настоящий прячет листья остролиста в карманы рваных джинсов. Фердинанд сам видел! Говорит, эти листки были святыми. Наверное, совсем рассудок потеряла! Зачем же Иисусу остролист? Каждая будка, каждый кошачий туалет этой хуйнёй увешаны. Датские практики. Альберт… говори меньше. Меньше проговаривай, котик… — но… — брось Иисуса! Альберт! Про Фердинанда расскажу. — Отвлекусь. Скажи. — Свастики, Иисусы, тетрадочки. Зажарил такого аппетитного гуся! А знаешь, что луком-пореем питался святой Давид? Он — покровитель Уэльса. Она хвасталась тем, что узнала час назад — не хотела двойку за страноведение. Текст истощён. А хто такая Иветт? Иветт-солнце, Иветт-любовь, Иветт — жизнь… Хладным солнцем, морозным ветром шла она по хрустящему снегу, бледная и морозная, из сиянием в голубых глазах и смуглых крыльях носика. Тот Фердинанд, тот её чёртов любовник, мальчик по вызову, отдавался ей с любовью за бесценок — за рисунки мои Иисуса в синем альбоме. Он никому нахер не нужен, кроме Фердинанда. Он пеленал надёжными цепями (св)моего безнадёжного Христа. Вы, модники, видите намёк с вашей, ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНОЙ? — Спеленай надёжными цепями своего безнадёжного Христа! — пропела Иветт своим отвратительным русинским акцентом, будто стесняясь того, что она львовянка, что мальчик из её мечты, даря ей первый поцелуй с мужчиной после петтинга (её) с белоруской-красавицей, прибывал с Тернополя, с городка под ним, со Збаража, кажется, будто… Будто она вообще не лесбиянка с фетишами на торсы и косметику под мужскими глазами. — Я люблю тебя, Альберт. Улыбнулся в её мыслях сладко Фердинанд. Любила она только его. — Любишь ландыши, любишь сладкие девичьи уста, язык на своём клиторе… Ты кто вообще такая? Белоснежное марево, жалкий огонь адского прелюбодеяния. Кто ты, кто ты? Она закрыла глаза. Форточка хлопнула от ветра. Кто любит такие резкие события? Я не. Голова болит. — Иветт, я тебя люблю. Люблю тебя, Иветт. — Ты лгал мне. — Вру и сейчас. :) Верь мне, Иветт. Верь мне, зайчик, хоть бы как тебе я и врал. Спеленай меня, Иветт. Заботься обо мне, говори мне заварить чай, когда я приду домой с перегаром, накапай туда пару капель лимона, заставь меня это выпить и помоги принять душ. Пахни подле меня своим шёлковым халатом, своим мерзким лимонным кремом. Верь в меня, Иветт. Возле ставни паслась лошадь. Она махала хвостом сюда-туда. Я любил эту лошадь. Хотел её поцеловать. Хоть лошадь целовать буду. Лишь бы не тебя. Это что, любовь. Мне похуй. Хоть не влюблённость.