***
В глаза словно щедро сыплют песка — Когёку с ностальгией вспоминает времена, когда могла сидеть в компьютере круглыми сутками и не мучаться спиной и расфокусировкой внимания. Шесть часов работы над цифрами, а ей уже мучительно хочется хотя бы чашечку дрянного кофе из ближайшего автомата. За окном уже давно сгущаются сумерки, сотрудники жиденьким ручейком покидают здание, бросая мутноватые взгляды по сторонам. Рен устало трёт виски, опираясь локтями о заваленный бумагами стол. Она трезво оценивает свои силы и как никогда раньше понимает, что не справляется. Работа с людьми… не её стезя. Когёку — не самая лучшая руководительница, что уж тут попишешь? Линия поведения высокомерной стервы срабатывает только с дисциплиной — под её взглядом сотрудники становятся словно шелковые. Но стоит повернуться спиной… Она знает о своей репутации и ходящих по отделам сплетнях. Не сказала бы честно, что ей все равно. Но и обратного доказать бы не смогла. Офисные клерки средней руки, у них и других развлечений, поди, нет, работа-дом-работа. Позубоскалить на начальство — дело святое. Не носи она фамилию Рен — давно бы уволилась к чертям, найдя непыльную работеньку по душе… но. Но пугающая слава семьи вынуждала поступать в её интересах. К тому же, подвести брата Когёку боится больше всего на свете, хотя и в механизме компании играет весьма незначительную роль. На периферии полыхает легким беспокойством, заставляя резко встряхнуться. Последнее, чего бы ей сейчас хотелось, так это убеждать соулмейта в собственной слабости. Ни за что на свете. Она смаргивает влагу из уголков раздраженных глаз, с несдержанным зевком возвращаясь за экран ноутбука. Отчет не готов даже наполовину. — Сестрёнка Когёку! От внезапного окрика она вздрагивает, а от хлопка двери — уже раздраженно морщится. Аладдин слишком шумный для всего… Впрочем, каждый на своем месте незаменим, и она выдавливает из себя дежурную улыбку, стараясь корпусом незаметно прикрыть бардак на столе. Надо же было так заработаться. Несолидно, черт побери. Шаг вправо, шаг влево — расстрел. Во имя репутации… Маска начинает отчаянно жать. — Братик Коэн просил передать, что ждет вас наверху, — паренек улыбается еще шире, переступая с пятки на носок. — Али-Баба послал меня передать, у него там какая-то ерунда с расписанием. Прога накрылась. Братик Мэй даже пришел разбираться, когда его прокатили с отчетом. — Руки кривые, — несдержанно бормочет девушка, стараясь не замечать хитрого блеска в глазах Аладдина. — Я скоро подойду, не стоит беспокоиться. Комэй еще там? — Неа, Али увел его к айтишникам. Ну, знаешь. Это надолго. Когёку хмыкает, мысленно желая Джудалу терпения. Тандем донимает его слишком часто, чтобы не позубоскалить. Эмоциональные наркоманы чертовы. Будто хоть что-то уже каждому из них непонятно, но… не ей в это лезть. Аладдин скомкано прощается, умчавшись по очередному поручению. Стажеры достаточно часто вот так вот носятся на побегушках, даже если являются достаточно выгодным приобретением для компании. Рен не рискнет поставить и йены против того, что по окончанию стажировки брат не приберет к себе идейного наследника разработок Соломона. Даже странно, что сам паренек до сих пор верил, что смог скрыть от начальства происхождение. Впрочем, это, опять же, не её дело. Просто она — Рен; ей положено знать. А полезно ли, вредно ли… Даже брат не спорит с этим утверждением. Да и не семья уже, целый клан. Когёку бы пошутила, что даже «якудза», однако… в каждой шутке, как говорится. С тихой тоской во взгляде она сохраняет обрывочный документ, парой небрежных движений пытается привести бардак на столе в хоть какое-то подобие порядка (по крайней мере риск того, что бумажная башня из документов обрушится на стаканчик с кофе, становится существенно ниже) и с неспокойным сердцем щелкает переключателем в кабинете. Комната погружается во мрак, причудливо отражаясь в окне тенями от проезжающих мимо машин. В отделе пустынно — даже заядлые трудоголики давно выгнаны сердобольной Юмико, что не позволяет засиживаться дольше того момента, как она помоет все помещения. Впрочем, «сердобольность» вряд ли тут вполне уместный термин… Когёку, опять же, абсолютно всё равно. Лифт бесшумно скользит вверх, пока она, покусывая губу, все еще подсчитывает в уме все никак не желающие сходиться цифры. Параграф тридцать пять уж больно подозрительно… Рен громко ойкает, на полном ходу впечатавшись в кого-то на выходе из лифта. Хакуэй поспешно кланяется, извиняясь за поспешность, и ловко скрывается за смыкающимися створками — Когёку даже не успевает толком понять, что случилось, а ощущение привычной волны раздражения при виде сводной сестры просто не успевает появиться. Она уже окончательно выкидывает из головы дурацкий отчет, когда по неосторожности слишком сильно зацикливается на Хакуэй. Не лучшая идея, определенно. Она резковато ведет плечами, словно пытаясь скинуть невидимую паутину, оплетающую тело. После встреч с дорогой сестричкой послевкусие приторности на языке становится буквально невыносимым… Впрочем, воспоминаний тоже вполне достаточно. По нервам неожиданно вдаривает концентрированной яростью, заставляя Когёку вновь сбиться с шага. Эмоции соулмейта для нее всегда были будто обжигающим кипятком по нежной коже. Она не может толком описать ощущения, но подгибающиеся колени — малая доля. Она бы не хотела в это лезть, но… будто бы у кого-то в этой гребанной вселенной есть хоть какой-то выбор. Ей ещё повезло. Наверное. Может быть. Далеко не факт. Когёку бы соврала, не скажи, что задумывалась, каково людям без этой странной связи. Когда лишь твои эмоции и твои ощущения царят в душе, твой… эгоизм? Слишком привыкла, всё же, чтобы пытаться рассуждать о таких вещах. Когёку несмело стучится в мощную дубовую дверь, закономерно не увидев Али на привычном месте — лишь бумаги сиротливой горкой возвышаются на достаточно аскетичном столе. Ответа она не ждет (отличная звукоизоляция внутри просто не позволила бы расслышать) и с трудом толкает тяжелую створку. Её всегда поражала массивность его кабинета. Коэн раздраженно что-то шипит в телефон, развернувшись в кресле к окну. Когёку пытается не прислушиваться, но… — Боюсь, это невозможно. Она незаменимая специалистка на своем месте, да и, к тому же, начальница направления. Тот максимум, который я, как директор, могу позволить ей вам дать — так это проконсультировать по основным вопросам, не более того. Вы сами в состоянии привлечь своих специалистов для разрыва этого договора. Синдория просто не поймет, если… — он на мгновение осекается, развернувшись лицом к Когёку, но не говорит ничего, молча кивая на диван и не прекращая разговора. —…мы позволим себе присутствовать так ясно от лица нашей семьи, а не компании. И может позволить себе абсолютно лишние в этой ситуации мысли. Надеюсь, я понятно излагаю, господин, — он особо выделяет вежливое обращения, проговоря его максимально ядовитым тоном. — Абумат. Девушка вздрагивает от звука этого имени, неаккуратно падая на мягкую кожу. Цыкает тихо, подавляя внезапный приступ страха и отвращения. Еще чего не хватало. Коэн отчего-то смотрит прожигающе внимательно, до побелевших пальцев сжимая трубку. Его тон неожиданно становится раздражённее, позволяя проскальзывать в трубку откровенно неуместным эмоциям. На брата это совсем непохоже — так вот срываться. Даже на такого… Ками спаси, истинного отброса, тут она не преувеличит ни капли. Когёку пытается сосредоточиться — вытеснить уже давно неактуальные эмоции подальше из сознания. Сейчас ей нечего бояться, Абумат Салуджа не сможет добраться ни до нее, ни до её… тела. Непроизвольную дрожь подавить она не пытается. Отвращение напоследок захлестывает волной и тут же исчезает, сменившись призрачным недовольством. Так или иначе, Салуджа явно что-то нужно от брата, причем недвусмысленно связанное с Синдорией. Этого только сейчас не хватало. Встречаться хоть с кем-то из этой компании хотелось даже меньше, чем с Абуматом; уже показательно. Когёку последовательна в составлении мест, где никогда больше не хотела бы побывать. И с кем — контактировать. Синдория в этом списке занимает почетное первое место. Коэн скомкано прощается с собеседником, парой ловких движений по сенсору что-то начинает набирать… Она не решается отвлечь и опирается затылком о мягкую спинку. Глаза отчаянно начинают слипаться, отходняком настигает нега и свинцовая тяжесть во всем теле. Всего лишь эмоции, казалось бы. А чувствует себя хуже, чем после самых изнурительных тренировок. — Не усни тут, Ко, — хриплым баритоном как-то ласково говорит брат. На мгновение она жалеет, что не видит лица, но сил открыть глаза не находит, а потом болезненно морщится, отмечая и чужую усталость на границе сознания… Дальнейшие свои слова она может объяснить лишь захлестнувшей дремой, подарившей какое-то ощущение нереальности происходящего. Она шепчет: — Вы бы отдохнули, брат. Двойная мигрень слишком напряжна. Около минуты кабинет продолжает тонуть в блаженной тишине, а уши — чутко слышать лишь собственное сорванное дыхание; затем Когёку резко вскидывается, испуганно распахивая глаза и понимая, что только что — от небольшого ума, не иначе! — ляпнула. Брат не кажется удивленным, лишь смотрит неожиданно серьезно, чуть прищурив глаза и склонив голову к плечу. Словно изучая её с головы до пят. Когёку чувствует лишь все сильнее захлёстывающую сознание панику. Она не боится Коэна, вовсе нет. Она боится разрушать то хрупкое, что между ними уже есть. В тот день они эту тему так и не поднимают, безмолвно придя к компромиссу. Теперь Когёку имеет неограниченное право посещать его кабинет, как только почувствует буквально сбивающий с ног вал усталости. Впрочем, не более того.***
Общие воскресные ужины в их семье — что-то вроде традиции. Независимо от уровня занятности, каждый обязан посещать их, а также безукоризненно быть готовым отчитаться перед главой о своих действиях. Когёку редко удостаивается внимания на таких вот вечерах. Определенно, к счастью. Отец фигура для нее… достаточно жутковатая. Сложно объяснить иррациональную робость и почти панический страх сделать что-то не так, когда он обращает на нее свое внимание. Впрочем, она же чужачка, рожденная от случайной любовницы и росшая в куда более низших кругах. Неуклюжий гадкий утенок, как прозвали её многочисленные сводные сестры. Однако куда сильнее пугает мачеха, ласковой улыбкой пуская мурашки по всему телу. Возможно, оттуда и идёт её резкая непереносимость общества Хакуэй? Так и видятся в чертах девушки отблески её матери, сияющей в своей тьме госпожи Гьёкуэн… Почему-то в описаниях этой женщины Когёку постоянно сносит в какие-то дебри приторной литературности. О ней не получается по другому. Героиня романа — не иначе; роковая дама с ядреной отравой в бриллиантовом колье. Она подхватывает палочками кусочек моркови, без всякого аппетита отправляя его в рот. Повара в поместье выше всяческих похвал, но отдавать должное еде в такой вот компании — последнее, что Когёку хотелось бы делать. В разных уголках стола слышатся негромкие разговоры — она не вслушивается, не желая вступать ни в один. Та же Мегэку, к примеру, с огромной радостью ядовито пройдется по последнему сорвавшемуся по вине её отдела контракту. Глупая ситуация, да и заказчик тот еще — спесивое семейство Игараси. Коэн даже устало советует не зацикливаться на этом, в глубине душе скрывая облегчение, что сотрудничество с ними оборвалось в самом зародыше. Она чувствует, но провал свой забыть не может, буквально сгорая на работе. Брат уже начинает наведываться сам, прогоняя домой и одним прожигающим взглядом обрывая все пререкания. Рен даже не решается спорить, чувствуя (его?) искреннее беспокойство. В сознание вспышкой проносится оторопь напополам с удивлением, а уютный шум столовой нарушает деликатное позвякивание о хрустальный бокал. Когёку нехотя поднимает голову от тарелки, непонимающе встречаясь взглядом с отцом. Он любит говорить о величии семьи, компании и наполеоновских планах на монополию в их сфере. Маленькое побуждение и напоминание, чтобы детки всегда знали, в какую именно сторону им стоит стремиться. Гьёкуэн покровительственно улыбается и едва заметно кивает почти на каждую фразу, не отрывая взгляда от брата. Отец смотрит только на Когёку, не прерывая их зрительного контакта, долгие пару минут своей речи. Иногда его выцветшие глаза преследуют её в кошмарах. Ужин окончен.***
Их напополам преследует непонимание происходящего. И если Коэн, Когёку уверена, имеет хоть призрачные догадки, то сама она блуждает в полном незнании, начиная смутно чувствовать проблески накатывающего страха. Хотя бы потому, что перед уходом брат сжимает её ладонь, бережно проведя шершавыми пальцами по нежной коже. Возможно, только это прикосновение и позволяет ей смотреть в лицо Котоку… её отцу. Она не знает, зачем он жестом привлек её к себе, когда уже даже мачеха покидает помещение. Не знает, почему отсылает и Коэна, оставаясь с ней наедине — по разные стороны массивного стола. Старик и юная девушка. Хищник и жертва. Ей действительно страшно. Молчат они долго. Котоку не желает нарушать тишину первым, а его дочь просто не смеет произнести и слова. Когда слегка скрипучий баритон доносится до неё, Когёку не верит собственным ушам: — Ты ведь очень похожа на мать, Когёку… Рен, — его запинка не остается незамеченной, но ей действительно не хочется это анализировать. — Достаточно иронично выходит, не так ли? Отец усмехается, медленно огибая столешницу. Она не может заставить себя сдвинуться даже на шаг, лишь провожает его напряженным взглядом, комкая подол платья мокрыми ладонями. — Она ведь была моим соулмейтом, ты знала? Глупая детская сказочка, — Котоку смеется уже в голос, царапающими слух каркающими нотками. Она — непроизвольно — вздрагивает. — Больше это походит на болезнь, пьянящей наркотик… Ты ведь знаешь, что с ней стало, дорогая? — Умерла, — шёпот. Она уже давно не питала иллюзий по поводу своей матери. Тама была глупой, наивной и слишком недалекой женщиной. Влюбилась в сказочного принца с круглым счетом в банке, закрыв глаза на слухи, выводок детей и пугающую репутацию. Но как только наскучила и как только впервые почувствовала это в его эмоциях… Когёку никогда не забудет окровавленную ладонь, свисающую с чуть розоватого бортика; звук капель из переполненной ванной; влагу на собственных обнаженных ступнях; алые пряди, что сливались по цвету за уровнем воды. — Болезнь, — эхом повторяет, замечая краем глаза, как отец одобрительно кивает. Он подходит совсем близко, приподнимая её голову за подбородок кончиками сморщенных пальцев. — Дивный цветок… — оглаживает её щеку второй ладонью, смотря с каким-то странным выражением. Когёку шумно сглатывает, буквально удушая себя беспокойством… Коэна же, да? Пожалуйста, пусть… — Ты будешь прекрасно смотреться в белом кимоно. А ей бы определенно пошло чёрное.* Он не продолжает, глядя будто сквозь неё. Она не смеет окликнуть — лишь неестественно выпрямляет спину, обмерев. — Я даю вам год, дорогая. Потом же будьте добры разобраться с этими глупостями: Коэну нужен наследник. Я разрешаю вам закрепить гены семьи Рен и твоей матери. Кажется, будто Когёку ударяют чем-то тяжёлым по голове. Она раскрывает и закрывает рот, силясь что-то возразить, но не может найти подходящих слов. Котоку в последний раз шершаво оглаживает её кожу и, словно с трудом, отступает на шаг. — Но как же договор с… Он прерывает её мгновенно, даже не дослушав: — Мой сын был прав, сказав тогда это прямо: Абумат тебя не получит, дорогая. К тому же, вполне вероятно, что этот недалекий тип долго у руля компании не задержится. Нам выгодно сотрудничать с Салуджа, а не подминать их под себя. Она отрешенно кивает, прикусив язык. Не нарываться. Обдумает потом. — Ты ведь умненькая девочка, Ко. Всё понимаешь. За нового наследника куда выгоднее отдать старших, более умудренных… опытом. Котоку в последний раз жадно смотрит на нее, а потом словно тухнет. Странный огонь в глазах исчезает, сменяясь привычным выражением скуки. Словно лицо его вновь выцветает, широким мазком стираются любые краски с бледной сморщенной кожи. Отец выходит, оставляя Когёку в одиночестве посреди огромной комнаты.***
На улице неожиданно обнаруживается Коэн, стоящий, облокотившись о капот собственной машины. Она с трудом сглатывает, чувствуя, как к глазам стремительно подкатывают запоздалые слезы. А потом стремительно срывается с места и с тихим всхлипом обнимает его за пояс, утыкаясь носом куда-то в ключицу. Брат ничего не говорит, лишь ласково перебирает её волосы, что-то успокаивающе шепча в макушку. От мощной волны поддержки у Когёку подкашиваются ноги. Любовь? Она не знает. Ей было достаточно и этого… Как она пыталась себя убедить. По крайней мере, тот вал эмоций, когда Коэн целует её, заплаканную, ласково и успокаивающе, кажется ошеломляющим. В том, что это и впрямь похоже на болезнь, она уже не сомневается.