Исповедь

Среди неуклюжей толпы бездарных актёров она была созданием, которое, как мне тогда казалось, спустилось с небес. Даже лорд Генри отметил, что не видел ничего прекраснее. Я навсегда запомню медные пряди волос, небрежно спадающие на плечи, и россыпь веснушек, разбросанных по белому лицу, словно на чистом холсте, готовом впитать в себя порочные краски наслаждения. Но что ангел делает здесь, в затхлом театре с пожелтевшими стенами? Едкий запах табака витал над зрителями, а абсент обжигал губы. Ох, лорд Генри, ярый сторонник гедонизма, решил, что в этой невинной девчушке заключалась смесь удовольствия, которую непременно нужно испить, опустошив золотую чашу до дна. Тогда я ещё не мог знать, какая сила заключалась в ясных голубых глазах, и я влюбился. В тонкий голос, который дрожал от страха перед толпой зевак, в изящные запястья и рыжие локоны. Голубые глаза, словно гладь спокойного озера, смотрели испуганно и доверчиво. Так трудно удержать в руках, будто загнанная охотниками лань трепыхалась от страха. Даже жёлтый, грязный свет газовых фонарей, не портил мраморную белизну кожи. Глаза были чище, чем это озеро, распростёртое перед кладбищем. Пепельные волны омывали рваную линию берега, вспенивались и с гулом ныряли обратно. Где-то над ухом протяжно завывал ветер. Напоминанием остался лишь деревянный крест, воткнутый в сырую землю, и высеченная надпись на нём: «Сибилла Вейн». Действие опиума тускнело, и всё передо мной становилось живее: жемчужное озеро темнело под голубым сводом, а перьевые облака яркими мазками тянулись по небу. Перед взором раз за разом всплывал образ Джеймса: он сжимал в руках промокшее насквозь платье, переплетённое мутно-зелёной тиной, и рыдал. Плечи содрогались, и я не знал, что делать. Ведь никто не просил прыгать её в реку. Или я её подтолкнул, сам этого не смысля? Водная стихия взбунтовалась. Уверен, Сибилла была прекрасна и на последнем вздохе жизни. Спокойное выражение лица навечно застыло маской, не смея тронуть посиневшие губы и тенью улыбки. Мокрые пряди волос свисали на холодные плечи и липли к мертвенно бледной коже, словно тонкий изящный узор. Веки прятали лазурные глаза. Холод медленно проникал под одежду, и приходилось переминаться с ноги на ногу. Накрахмаленный воротник впивался в кожу, но я никак не мог оторвать взгляд от деревянного креста. Сибилла, глупая девочка, ведь я полюбил тебя за потрясающий голос, за талант, а ты так опозорила меня перед лордом Генри и Бэзилом. Познав настоящие чувства, ты забыла о вымышленном мире и больше не сверкала на сцене. Я разозлился тогда так сильно, и увековеченная на портрете улыбка сменилась злым оскалом. Это всё ты! Вот почему ты сейчас лежишь в земле, в платье, которое я когда-то подарил тебе. Думаешь, это несправедливо? Перламутровая лазурь неба безуспешно пыталась пробиться сквозь хвостатые мрачные тучи. Земля плавно погружалась во мрак. Чёрный фрак, который был на мне в день твоих похорон, символизировал боль и утрату по… своей душе. В гробу, рядом с тобой… не знаю, наверное, это полная чушь или проделки опиума, но ты наверняка чувствовала тогда, когда прыгала в воду, ты ведь чувствовала, что забираешь с собой и меня. Пальцы давно пропахли табаком, а глаза должны были покраснеть от бессонных ночей, но ничего не менялось. Только портрет становился зловещее с каждым днём. Можешь не верить мне, но я не хотел, чтобы ты умирала. Веришь? Вместо ответа глухой стон ветра раскатился по полю, и я опустился на колени, прижимая холодную ладонь к покосившемуся кресту. Белый накрахмаленный манжет испачкался, но это больше не имело никакого значения, у меня ведь много рубашек в свет. Знаешь, я теперь не стараюсь с этим бороться. Что-то странное просочилось в меня, и я чувствую его власть, но мне это нравится. Если дать свободу этой силе, то она заполнит собой всё существо, обожжёт нутро, займёт место, а от прежнего меня не останется и следа. Знаешь, Сибилла, в тот день, когда я увидел тебя в пустой гримёрке, сердце замерло, а щёки покрылись румянцем. Это было так странно, ничего подобного раньше не испытывал. Дыхание захватило, и я не мог вымолвить и слова… стоял как кретин и смотрел-смотрел-смотрел. Я встал, стряхивая с коленей прилипшие комья грязи, и поднял воротник в надежде защититься от остервенелого ветра. Рассыпанные по опустелому полю кресты словно застыли во мраке и глядели на меня с укором. Но что теперь я мог? Знаешь, Сибилла, тогда я впервые влюбился, а сейчас… сейчас я думаю, что лорд Генри был прав. Верность в любви — лишь попросту доказательство собственного бессилия. Иллюзия, выдумка, дурачество. Верность привела тебя к могиле, а я по-прежнему могу наслаждаться обжигающей любовью юношей и девушек без уколов совести. Знаешь, Сибилла… Деревянный крест под натиском ветра жалобно скрипнул, и я замолчал. Развернувшись, расправил полы плаща, позволяя видеть ей только спину, и зашагал прочь. Небо стало багровым, и земля почернела.