Эта партия в шахматы затянулась, но всё же ты Открываешь во мне всё новые, новые воли. Я давно уже сдал посты, я давно подорвал мосты, Но закончить можно лишь только играя до боли.
Вероятно, их соперничество началось с тех пор как такие понятия, как Жизнь и Смерть появились в вечной пустоте Хаоса. Они были уже тогда порождены двоякими, зеркальные, словно отражения друг друга. Еще тогда они касались друг друга с завидным желанием и яростным отвращением к друг другу. Любовь и Смерть никогда не должны пересекаться. В руках Танатоса медленно тлеет недокуренная сигарета, и дым витает в воздухе, клубится, будто дыхание рассерженного дракона. Его сигареты всегда как он сам - безупречно идеальные, длинные, завернутые в черную глянцевую бумагу и с золотистой каймой на стыке фильтра и табака. Они даже не мокнут под дождем, шумные капли которого залетают из распахнутого окна в квартиру под самой крышей лондонского небоскреба. Выше жилища Эроса только свинцовое небо. Эроса теперь не узнать - с тех пор, как Олимп забыт, он потускнел и потух, черный, как ненависть, взгляд больше не поднимается вверх. Эрос знает - не пустит его - проиграет, а пригласит - будет разбит в пух и прах. Танатос с улыбкой на жестких губах стучит костяшками пальцев в стеклянную дверь его пентхауса, и Эрос сдается, завороженный движением яркого маячка на конце тлеющей сигареты, которую Танатос время от времени подносит к губам, затягиваясь черным в ночных сумерках дымом. Дым этот пробирается даже сквозь щели в его дом (врешь, Эрос, это лишь съемный пентхаус, дома тебе не видать, участь твоя - бездомность), и Купидон с легким сожалением на губах открывает дверь, заранее зная, что он пожалеет об этом. Танатос вальяжно вступает в апартаменты, двигаясь черной голодной пантерой. Даже движения у него гладкие, идеально выверенные, в противовес горячности и быстроте Эрота. - Если ты останешься - думаешь, я позволю тебе курить прямо здесь? - Эрос смеряет взглядом светящийся уголек, подобравшийся к самому фильтру сигареты. Белые хлопья прогоревшей бумаги ложатся на безупречно чистый ковер из шелка. И отчего-то Эросу становится жаль труд мастеров, ткавших его вручную. - Ой, а сам-то! - брезгливо хмыкает ему в ответ Танатос и тушит сигарету большим пальцем, а после бросает на пол. Эрос предпочитает тонкие вишневые сигариллы, обернутые табачным листом. Они не оставляют запаха тяжелого смога. Танатос усаживается в кресло, широко раскинув длинные ноги в черных кожаных брюках, и молча ищет пальцами на столе чем бы себя занять - глупая затея выбирать между книгой телефонных номеров и тонким, блестящим корпусом пульта. Через мгновение в квартиру врывается шум новостей людского мира. Голоса дикторов напряжены, быстры и устало-взволнованны - где-то снова были военные конфликты, и Танатос принимается лениво загибать пальцы: - О, там я был. И там... А по соседству буду завтра, там будет много смертей. Ах, да, еще твой сосед справа, кто он, писатель? Вот, вообще-то я за ним. Эрот вскидывает разозленный взгляд, глаза у него - как две гладких черных маслины: - Что, даже не ко мне? Танатос смеется, запрокинув длинноволосую голову, и черные, лохматые, всегда растрепанные, как у драчуна-ворона, волосы скользят по его плечам. - Однако, как легко тебя раззадорить! - со смехом восклицает он и щелкает пультом, прекращая бесполезный гам из телевизора. - Может, и к тебе. Эрос ему не верит - Танатос никогда не приходит без дела. - Рассказывай сразу, зачем ты здесь? Если бы Эрос мог читать мысли - он бы не стал утруждать себя этим вопросом. Конечно же, Танатос пришел за единственной целью - кто-то сегодня умрет.В голове твоей буря, а в руках твоих судьбы Онемевших, но свято поверивших в эту борьбу. В голове моей буря, а в руках моих судьбы И враждебные флагманы тянутся к чёрному дну.
Это всегда так случалось - и когда в руках ангела смерти покоился длинный и крупный меч, и шеи античных воинов легко срубались единым взмахом руки. И когда он, играючи, со смехом, сменил меч на колченогий остов острой косы - и являлся людям таким, каким желали его видеть - бледным, худым, и мертвым ангелом, чьи перья были чернее ночи, породившей Танатоса. Они всегда противостояли друг другу. Они не были черным и белым, светом и тьмой, добром и злом, но их противодействие всегда было настолько привычным, явным и простым, что никто никогда не задумывался - почему именно так? Эрос был той великой силой, что вела к появлению жизни. Танатос был тем, что безвозвратно её забирало. Полупустая бутылка из-под безымянного вина, спасибо трудяге Дионису за подарок, поделена на двоих, жидкость льется в бокалы змейкой бордового цвета, похожей на кровь бога виноделия.Я твоё отраженье, я твоя параллельность Я твоя извращённая чёрная лживая тень Я твоё поражение, я твоя запредельность Я такой же как ты, и мириться мне лень.
Одернув манжеты дорогой белоснежной рубашки, Эрос садится напротив Таната, задумчивым взором смеряя его лицо. Кожа смуглая, но бледная от ночной жизни, взгляд тяжелый, опасный, яркий. - Что, не нравлюсь? - вскидывает яркие брови Смерть, поигрывая бокалом. Он вертит его в пальцах, держа за ножку, закручивает вино тонкой пленкой по прозрачному стеклу, и вдруг, жадно оскалившись, выливает себе в рот залпом. А потом он резким рывком подлетает к задумчивому Купидону и опрокидывает кресло вместе с ним, впечатав спиной в темный паркет. Хочется, воскликнуть "Стой!", выскользнуть из его цепких рук и схватиться за голову - на нее пришелся весь удар, и в затылке пусто звенит. Только Эрос ничего не делает, продолжает мрачно, отчужденно взирать на него черным взглядом. Он не сдается древнему врагу. Не сдается... Ровно до тех пор, пока он не садится на живот, и рывками черных, острых когтей не рвет его рубашку в лоскуты: Эрос, словно очнувшись, хватается за дорогую ткань, превращенную в тряпку, и зло рычит, обнажая белые зубы. - Сколько они платят, Эрос? - вдруг будничным тоном интересуется он, удерживая запястья божества одной из рук. - Сколько тебе платят, м? Думаешь, я не знаю, не понима-а-а-аю, откуда все это? Сколько, Эрос? Я дам намного больше.Эта партия в шахматы затянулась, но всё же Я Открываю в тебе всё новые, новые воли. Ты давно уже сдал посты, ты давно подорвал мосты, Но закончить можно лишь только играя до боли.
Под руками Танатоса легко рвется все, что в них попадает: и чужие судьбы, и цепи чьих-то оков, называемых жизнью, и такая пустышка, как ткань одежды. Это правило - "хочешь выжить - борись", не работало против этого бога. Он был насмешкой над желанием и борьбой, он был предначертанием, уготованным смертным, и он был их главной любовью. Ведь сколь бы сильна не была любовь, её можно убить. Убить Смерть - невозможно. - Это все не твое. - смеется над ним Танатос, сдирая тонкие тряпки одежды, и он оказывается прав. Все что есть у Эроса - подарки. Дорогие, даже драгоценные, роскошные подарки, но все они - плата за его красивое, безупречно прекрасное лицо, плавный тягучий голос и мягкие нежные губы. Плата за его ремесло. Даже дорогие часы, ремешок которых сейчас сдирает Танатос цепкими, как болезнь, пальцами - подарок полгода назад. Раньше было хуже. Раньше он скрывался и таился, стыдясь своего дела, к которому приучила жизнь, и потому общался лишь с людьми, где и зарабатывал на свою жизнь "после". Эрос был слишком красив, чтобы его не заметили. У него была белая, словно снег, кожа, черные, как душа тирана, глаза, под стать волнистым волосам, и гибкое тонкое тело. Но так же Эрос был доверчив и вызывал вожделение, и во все века о нем можно было сказать: "он влюблен во всех и каждого". Возможно, именно поэтому раньше было намного хуже. Он все еще помнил, как долго не заживали длинные красные ожоги от кнутов и лезвий, как он никогда не засучивал рукава, чтобы не показывать стертые круги на запястьях, спрятанные под манжетами. Помнил, как месяцами, однажды, залечивал свое изрезанное от уха до уха лицо, и дыру в правом подреберье. Ублюдки решили, что убили его, когда, вдоволь наигравшись с его красотой, заколотили тело в погребе под одним из старых домов Лондона. Они же не знали, что для падшего с Олимпа бога это станет долгой тюрьмой, в которой надежда на излечение была только в его собственной золотистой крови, которую он глотал из разодранных от отчаяния зубами вен. Впрочем, это было в те века, когда и сами люди чурались вспоминать о любви лишний раз, пряча её под сотнями запретов, законов и табу. Потом о нем вспомнили боги, и жизнь, вроде, наладилась. С приходом двадцатого века стало проще - с каких-то пор его любовь возвели в ранг искусства, доводя это дело до поклонения, им вновь восхищались, его просто вспомнили вновь. В какие-то годы он даже был счастлив - в этот мир приходила Жизнь, и ни войны, ни религии, ни болезни уже не останавливали её. Но, словно в насмешку ему, в этот век вонзились кручеными бумерангами две войны, прошлись по сердцам, землям и умам несмываемыми следами крови, и утихли, оставив Танатосу мрачную, богатую трупами жатву. И тогда, он помнит, Танатос сменил косу на звенящую сталь пистолета, и навсегда пропах порохом, железом и свинцом. - Ты же знаешь, что я могу предложить тебе свободу, Эрос. Я давно это делаю, сколько ты будешь мне упрямиться? - тихо искушает Танатос, и голос его пробирается под кожу, льется в вены раскаленным железом, раззадоривая его всплеском желания поддаться, покориться, проиграть в глупом извечном сражении. - Хватит тебе уже быть дорогой... - он насмешливо поводит в воздухе пальцами, - ...и не очень шлюхой. Я дам тебе больше. Сколько ты стоишь? Черные глаза Эроса застилаются кровавой бордовой дымкой. - Для тебя - столько, сколько тебе вовек не заплатить. - грубо, надсадно рычит он через сжатые до хруста зубы.Органичная вера изгибается правде Мы уже потеряли желанье друг друга унять. Может это холера, может всё – не по правде, Если так – отчего мы не можем всё это принять?
И с яростью спихивает с себя ангела, вмиг хватает его за худую лодыжку и впечатывает затылком в холодный паркет. За головой Танатоса тянется красивая, ярко-бордовая, как сменившие цвет глаза Эроса, дорожка крови. Он замахивается со злым рёвом и бьет насмешливое лицо смерти наотмашь, снова и снова, еще раз, еще, еще! Он бьет до тех пор, пока все зубы Танатоса не окрашиваются сначала красной, а после уже золотой кровью-ихором - Купидон задел его божественную суть, а не только смертное тело. - Не... - удар, - ...твое... - еще, - ...дело... - и снова, - сколько... я... стою! Эрос наконец отпускает его ворот, и руки его мелко трясутся от ненависти, что захватила его, поглотила его, забрала его душу полностью. Он сам - воплощенная Ненависть. - Ты лишь мое подобие! - тихо шипит он, скаля ровные зубы, и щелчком пальцев вызывает несколько золотых стрел, покрывшихся темным тусклым налетом - он годами не притрагивался ни к ним, ни к душам людей. - Не было бы того, что порождает жизнь... Не было бы меня... - Эрос с жадной улыбкой перехватывает стрелу посередине тонкого древка и замахивается, целясь в чужое сердце. - Не было бы и Смерти! Стрела прорывает кокон ребер, пробивает насквозь прокуренные легкие бога, рвет сосуды и ткани, и Эрос почти ликует, врезая наконечник в сердце. Вот только он забыл. У Танатоса стальное сердце. Эрос воет подбитым зверем, вонзая стрелы одну за другой в грудину Таноса, ненавидит, ненавидит, б-е-с-и-т-с-я. В конце концов, он, неестественно сильный от злобы, разламывает грудную клетку голыми руками и проталкивает руку внутрь, сквозь изломанные, режущие остовы ребер, по гладкой и нежной ткани легких, все глубже, внутрь, пытаясь схватить железное сердце бога. И, вдруг нащупав беззащитную быстро содрогающуюся мышцу, резко сжимает и выдергивает наружу. Сердце Танатоса бьется в его сжатой, золотисто-красной ладони, и бьется мерно, медленно, мелодично, р-о-в-н-о. Отдается ударами стального звона, блестящее от крови и ихора, яркое, черное.Ты моё отраженье, ты моя параллельность Ты моя извращённая чёрная лживая тень Ты моё поражение, ты моя запредельность Ты такой же как я, и мириться нам лень.
А Смерть, кажется, и не реагирует на него, хохочет в голос дико и свободно, и упивается безумием, и алая кровь как-то по-праздничному ярко, пузырями пенится на его губах, пока Эрос жадно вгрызается зубами в его легкие, глотая куски, не жуя, покуда они живые, покуда они теплые. А через минуту, видимо, когда ему надоедает смеяться над обезумевшим от внутренней боли и обиды ангелом, Смерть хватает его за шею, перекатывается и вжимает затылком в черный от крови пол. Вырвав из его руки стальное сердце, он медленно возвращает его в свою грудь, даже не вздрогнув. - О, Антерос...- с неким воздыханием произносит мужчина, плавно усевшись на его бедра, и, пальцами практически невесомо касаясь торса бьющегося в попытке вырваться Купидона, поднимает руку выше и с ухмылкой заводит ладонь на затылок, ощутимо сдавливая его. - Если бы ты мог... а может, даже и хотел - отдал бы это чувство Смерти? Начав явно издалека, темноволосый опускает веки, все еще не сводя хитрого взгляда с Эроса. Золотисто-бордовая жидкость широкими струями льется с его груди на белую кожу Эроса, стекая на обнаженный живот. - Просто расслабься. Будет немного больно. - с подобными словами, прозвучавшими в собственной голове эхом, Танатос облизывает окровавленные губы и кладет ладонь на грудь бога. Его рука становится на вид чуть ли не полупрозрачной и наполненной жуткой, могильной темнотой, он разворачивает кисть тыльной стороной ладони кверху и мягко протискивает ее в грудную клетку, и она тонет, пробираясь, неосязаемая, в живое тело. А затем, закусив губу, Танатос начинает пальцами захватывать вибрирующую душу, которая так и пыталась ускользнуть. - Давай же, ну... - громко взрыкивает он. И тут, бинго! Крепко схватившись за душу, которая вмиг покидает тело Эроса, Танатос погружает бога в кратковременную смерть, и придерживая второй рукой его затылок, медленно опускает на пол. Он перехватывает обеими руками душу, которая, практически вся переполненная ненавистью и злостью, пытается вырваться и вернуться обратно к хозяину, бьется и визжит. - О, я знаю, что рано, не ори на меня! - Танос щелкает зубами, затем принимается пальцем водить по душе, видимой только ему, стараясь собрать и отодрать ненависть от такого чистейшего сгустка любви. Таково было ее предназначение, и никакого зла в ней не должно присутствовать. Любви нельзя жить в ненависти.Я твое поражение, я твоя запредельность Ты такой же как я, и мириться нам лень.
Смерть, резко отдернув руку в сторону, отделяет светящуюся, трепещущую материю от черного вязкого комка, который, словно вирус, паразит, нуждающийся в новом хозяине, тяжело проникает ему под кожу и вторгается в вены, заставляя напрягаться все тело. - Вот после и помогай Богам, - цедит он сквозь зубы, резко подаваясь в сторону ангела, и, в буквальном смысле, впихивает душу обратно в тело. Пусть Эрос годами растил в себе зло, лелея его и вскармливая отчаянием, оному было не место в его душе. Для Ненависти существует Смерть. Смерть на мгновение оказывается ослеплен от чужой ненависти, которая вмиг сковывает тело ангела. С неровным вздохом он выпрямляется и отшатывается на пару шагов назад, чувствуя, как тело пробивает крупная судорога, сковывающая изодранные, искусанные легкие, не давая дышать. По плечам пробегает темная тень, а за спиной раскрываются гигантские черные крылья и замирают, словно застывшие, раскинутые в стороны. Смерть до слышимого скрежета зубов стискивает челюсти, сжимая и разжимая пальцы на руках. А дальше - облегчение. На лбу выступает испарина. Со смехом он склоняет корпус вперед и, ладонями оперевшись о свои колени, вскидывает взгляд на спокойно лежащего Эроса, - с тем уже происходят метаморфозы, - а затем резко, с шумом, выдыхает, стараясь оправиться от такого "обеда". Все еще подрагивая от черного чувства внутри, он ухмыляется сам себе и проводит большим пальцем по губам, глядя на маленького десятилетнего кудрявого мальчишку, скорчившегося от боли на скользком от крови полу. У мальчишки бело-жемчужные крылья, трепещут, будто на ветру, и белая кожа, черные глаза и черные кудри, изящные черты и пухлые красивые губы, а ещё... чистое детское сердце. *** - Обхвати его обеими руками. - шепчет на ухо мальчику Танатос и невольно усмехается, глядя, как юный Купидон, от старания высунув язык, обеими руками крепко-крепко держится за ствол пистолета и целится, прищурив глаза, в мишень. В жарких печах кузнечной мастерской рыжий худой гений Гефест чешет курносый нос и плавит золотые стрелы Эроса в пули. Любовь и Смерть всегда идут рука об руку.