А он видел цветные сны, О прекрасной любви, под небом! И все больше пленил тот мир, И глаза открывать не хотел... Он уродливый, жалкий горбун! В своем мире живя черно-белом, Содрогался от звука тех струн, Что утешить его не сумели! Крыша дома — Парижский Собор, Но не помнит он Матери Божьей! От людей только смех и укор! Эту боль заглушить невозможно! В черно-белой каморке своей, Создавал он цветные сонеты! И читал их для голубей, Доверяя стихи свои ветру! И, не смея смотреть ей в глаза, Он шептал, как в бреду: «Эсмиральда...» И все ждал, когда каплей она Утолит его страстную жажду! Но, оглохнув от крика, звонарь Божью заповедь святу нарушил, Бросив душу свою на алтарь, Грозы светлые смертью разрушил!
Неизв.
Прямо сейчас, я расскажу вам маленькую и очень таинственную историю любви, которую поистине можно назвать вечной. Она будет наполнена романтизмом и готикой, ведь ее события происходили в месте, что известно на весь мир — это Нотр-Дам де Пари или же Собор Парижской Богоматери. Конечно же, эта история не сможет обойтись без духа рождественского чуда, ведь только в это время мечты могут стать явью, если сильно попросить. Это была ночь Рождества. В Париже было на удивление прохладно, поэтому все пришедшие на рождественскую мессу переминались с ноги на ногу и растирали озябшие ладони. На душе у них было спокойно и даже как-то радостно — приближающиеся праздники сладким тянущим чувством отзывались в груди. Только один человек испытывал тревогу в этот миг... Сердце его рвало на мелкие кусочки, а дышать было совершенно невозможно. Чанель стал испуганно озираться по сторонам, когда громко, подобно раскату грома, зазвучал огромный Эммануэль; весь собор дрожал от его терпкого чистого баса. Он звучал благодетелью людей, что когда-то давно жертвовали свои драгоценности храму. Он продолжал звучать величаво, когда к нему присоединились покровитель Дени, архангел Габриэль с нежными белыми лилиями, Этьен с обломками камней в исполосованных ладонях, двенадцать апостолов и Бенуа-Жозеф с ключами святого Петра, святой Марсель и самая прекрасная, литая Мари. Их звон создавал такой чудесный и в то же время печальный перелив, что, подобно собору, дрожал и сам Чанель, совсем не в силах издать первый звук на своем органе. Чья-то рука тихонько, еле ощутимо, подтолкнула его, и раздался невнятный шепот во мгле главной залы. Пак коснулся клавиш — орган глухо ему отозвался. — Забери меня, — тяжело ворочая языком, произнес органист, заглушаемый колоколами и собственной игрой. В зале уже собрались служители, воспевающие рождение Христа, но Чанель их словно не слышал, ведь все его внимание было сосредоточено на перезвоне Мари — когда она даст осечку в своей четкой мелодии, за ее шумом польется тревожный «Список Шиндлера». В порыве страсти, органист поднял затуманенный взгляд на Западную розу и захлебнулся горькими слезами, вспомнив Анжелику-Франсуазу, Антуанетту-Шарлотту, Гиацинту-Жанну и Дениса-Давида... Все, даже сами правители, говорили, что их звон был грязным, ужасным и неблагозвучным, но несколько столетий подряд он освящал все это место. И пусть Мари, Этьен, Габриэль и другие выглядели красивее, благороднее, а может звучали и в самом деле лучше, душа Чанеля навсегда была отдана бархатной мелодии старцев, которые однажды призвали нечто из мрака собора. Пусть, Нотр-Дам мог вместить весь Париж — сердце Чанеля могло запечатать в себя весь Нотр-Дам с его розами, старинным органом, резными фасадами и арками. Закладывало уши от колокольного звона даже у уличных участников мессы, что читали молитвы возле огромной, украшенной, изумрудной ели. Теперь, они взволнованно глядели на портал Страшного суда, на арки и перемычки с мертвецами, вставшими из своих могил, разбуженными ангелами. На шпиле сиял огонек, освящающий апостолов, а звук тихой скрипки врезался в их фигуры и возвращался обратно, не сыскав слушателя. — Забери меня, — слышал Сехун, это больно резало по его сгнившей черной душе. Он ронял ледяные слезы на спутницу — скрипку, а она отвечала своему мертвому хозяину звучанием причинявшей боль любви и грусти, что так свирепо разрывала грудь вампира. Сехун родился в звоне колоколов много веков назад, нашел свое пристанище и страсть в нем же. Мужчина повел плечом, когда почувствовал, как на его макушку осыпались снежные хлопья. Они будто пытались сделать существо чище и светлее в эту святую ночь, будто замаливали все его грехи перед Господом и защищали от его праведного гнева. Сехун лишь слышал слова мальчишки и сравнивал его с беднягой кузнецом Бискорне, что продал свою душу Дьяволу, чтобы выковать волшебные ворота Нотр-Дама. Но дар безупречной игры на органе Чанель получил от природы, а после всю свою жизнь оттачивал мастерство. — Забери меня, — вновь раздался шепот; затих орган, сменился пением хора... Вампир нутром чувствовал, как Чанель тяжело дышит, поднимаясь по лестнице на крышу, поднимаясь так быстро, будто боялся упустить очень важный момент всей своей жизни. Рыжеватого оттенка волосы разметались по лицу, в глазах бушевала тревога, а черный фрак отчаянно цеплялся за барельефы стен. Он словно пытался отговорить владельца от решения, что было принято уже давно. Наконец, органист взошел на железные плиты крыши. Он подлетел к самому краю, затерялся в бесчисленном количестве людей и в огнях ели и мелко вздрогнул от ощущения того, как его слишком нежно заключили в холодные объятья со спины. — Зачем ты пришел, мой мальчик? — голос Сехуна скрипел, подобно снегу на морозе. Вампир коснулся острым ноготком по шее Чанеля, а органист отвел голову в сторону, блаженно прикрыв глаза. — Забери меня, — повторил парень, словно эта фраза стала для него мантрой, и развернулся. Сехун молчал, ведь он ожидал этой просьбы, что терзала его уже который год. Вампир мягко отстранился и вздохнул, зарывшись пальцами в свои смоляные волосы. Химеры и гаргульи с сожалением глядели в его вороньи глаза. Даже они понимали, что Чанель слишком молод, чтобы бросать обычную жизнь. Вампир вновь взял в алебастровые руки скрипку из красного дерева и начал играть ту мелодию, что сводила его мальчика с ума, доводила до исступления и безумия, заставляла его кружиться в последнем танце. Сехун позволил ему попрощаться в Рождество с Парижем и его тихими улочками, со своей семьей, с полюбившимся органом и с Нотр-Дам де Пари. Этим мотивом Сехун дал Чанелю возможность отпустить свои грехи и в последний раз ощутить холод чужой кожи. Органист дышал так легко и свободно, когда вампир коснулся его губ, но задохнулся от аромата крови и ели и ничего не слышал из-за звона колоколов и пения хора. Они стали единым целым в эту Рождественскую ночь, нашли обличие в огне Анны-Женевьевы, во всех двенадцати апостолах, в Христе, в розах, фасадах и в осиротевшем старинном органе.Таков конец истории о безумной любви вампира-скрипача, некогда живущего на крыше Нотр-Дам де Пари, и одержимого органиста с большим сердцем...