Шрамы

Он ввалился в жизнь Губочана в один из бесконечных вечеров, наполненных переключением каналов и позвякиванием чашек о блюдца. Но попроси кто-то назвать хотя бы одно имя героев сериалов, которые Томаш смотрел по вечерам - не смог бы. Помнил только донну Розу. Вечера в квартире Радека, уехавшего совсем недавно, были тягостны и длинны. И заканчивались всегда одинаково: Губочан ложился спать под меховым пледом - и ему снились болотистые сны. И не вырваться. Сначала спасали телефонные разговоры с Радеком, потом их становилось все меньше. Его визиты в Питер - все откладываемее, а тоска Томаша - все серее. Вполне логичная закономерность. Быстров появился в жизни Губочана в пятничный вечер, который ничем не отличался от четвергового. Позвонил Томашу и сказал, что сейчас подъедет по очень срочному делу. Вернее, уже подъехал. И уже стучит в дверь. - Проходи, Вальде...Владимиррр, - спотыкается на неудобном имени Томаш. - Вальдемар? - чему-то радуется Быстров, снимая куртку и тряся головой, чтобы стряхнуть снег с волос. - Можешь называть меня Вальдемаром. Я не против. Показывай, где у тебя кухня, Том. Томаш (или уже Том? Да все равно, Губочану реально все равно) машет рукой в сторону суперсовременной кухни, которую оборудовал Радек, и в которой от Томаша - четыре немытых чашки с засохшей заваркой, расставленные по углам стола. Фен-шуй, да и только. Быстров заходит в кухню, хмыкает и начинает доставать из невесть откуда появившейся сумки рыбную нарезку, овощи, пакет риса, приправы. Губо удивленно молчит - странный народ эти русские. Вроде столько времени тут живет, а не привык. Но ничего не спрашивает. Быстров разрезает затянувшееся молчание первым: - Том, у меня тут такое дело. Даже как сформулировать, не знаю. Скажу, как есть. У Дашки, дочки моей, скоро день рождения. А она страсть как любит суши. Вот я ей и пообещал мастер-класс провести для ее друзей. А научиться мне негде, у жены моей вечный бардак на кухне - под стать тому, что в голове. И ребятам рассказать страшно - засмеют. А ты вот, вижу, не засмеешь. Правда? - Быстров тараторит в непривычном для себя темпе, и Томашу до безумия хочется спросить, зачем это всё. Вместо этого он отвечает на вопрос ложью, смягчая ее правдой: - Я не против, мне все равно, Вальдемар, - и уходит в комнату к телевизору и меховому одеялу, оставляя Быстрова наедине с Радековой кухней, которая так и не стала Томашевской. Быстров приходит пару раз в неделю, всегда в одно время. Возится на кухне, гремит посудой, всячески обозначая свое присутствие. А Губочан лежит на диване напротив включенного телевизора и делает вид, что его не касается ничего, кроме выборов в Эквадоре. Или карнавала в Нью-Мексико. И уж тем более - во что превращает кухню этот странный человек. Единственное, чему Томаш еще удивляется: почему его не раздражает этот нескладный, некрасивый, безмерно нахальный Быстров. А потом Том перестает его видеть, но начинает чувствовать. Вот он приходит - и снег летит от него по всей прихожей. Вот идет на кухню, которая рада его видеть, по крайней мере, он бывает тут чаще номинального хозяина. Грохает кастрюлей, варит рис, ставит на плиту чайник. И Губочан впервые за много времени пропускает мимо ушей тридцать четвертую серию страданий донны Розы, прислушиваясь к тому, что происходит за стеной. В ту ночь он спит крепко и без сновидений. И впервые ему нравится засыпать. Томаш изобретает себе новую пытку: ждать прихода Вальдемара под дверью и бояться, что тот не придет в этот раз. Но Быстров неизменно приходит и стучит особым стуком. Томаш считает до четырнадцати – и открывает дверь. И назло себе и донне Розе проходит в кухню. Поговорить и понаблюдать. С тех пор это становится его новой традицией – наблюдать за неумелыми попытками Вальдемара подчинить себе водоросли, рис и рыбу. И разговаривать. О погоде, планах на чемпионство, любимых блюдах. И никогда – о себе. Такие правила. Время идет, снег на волосах Быстрова сменяется моросью, в его связке ключей появляются два от Томовой двери, суши становятся все ровнее, а Губочану начинают сниться сны. В одном из них, очень реалистичном, Быстров накрывает его, уснувшего перед телевизором, меховым пледом и укладывается спать рядом. Под чужое размеренное дыхание в затылок Том подстраивает свое - и до утра они дышат в одном темпе. Потом Быстров встает и уходит на кухню ставить чайник. Жизнь Тома обретает полутона. Однажды вечером, будто переходя какой-то рубеж, Вальдемар зовет Тома на кухню и предлагает попробовать предмет его стараний. Корявые, разваливающиеся в руках, самые вкусные в теперь разноцветной жизни Томаша суши. И во время их поедания Томаш от переизбытка чувств воровато оглядывается по сторонам и, пока Вальдемар не успевает ничего сообразить, прижимается к его сухим губам в недопоцелуе. Быстров поднимает на Томаша ставшие темными, как серые чернила, глаза и говорит тихо, но уверенно: "Том, давай не будем ничего усложнять.". И Томаш кивает: "Ладно", хоть под его внешним шрамом под ключицей поселяется еще один шрам внутри, который он никому не покажет. Даже Вальдемару. Прежде всего - ему. - Зачем тогда всё это, зачем ты приходишь? - недоумевает Томаш, перегибаясь через кухонный стол, заглядывая в глаза Вальдемару. Тот может соврать, глаза - никогда. Это Томаш знает уже с пару неправд назад. - Отдаю долг, - пожимает плечом Быстров, голос его ровен и скучен, будто он отмечает, что солнце восходит на востоке, самолеты не падают, потому что машут крыльями, а он вот отдает долг. Ничего непонятного. - Какой долг? - Губочану мало этих утверждений с акцентом аксиом. Он должен знать правила игры, хоть и после того, как в нее ввязался. - Долг, Том, обычный долг. Некоторые зовут его кармическим, но я не люблю это наформалиненное слово - морщится Быстров, насыпая чай прямо в чашки. Томаш любит из заварника, но сейчас главное - не это. - Понимаешь, когда-то я оступился, перепутал "могу" и "хочу". Запутался сам в себе. И весь мир был против меня. И я сам был против себя. И только один человек помог мне, против моей воли. Вот теперь я и отдаю этот долг. - Но...Но почему мне, почему не ему? - Том путает слова, боится спугнуть внезапно откровенного Быстрова. - Потому что ему не нужна помощь, крошка Том. Таковы правила этой игры. И Томаш никогда больше не возвращается к этому разговору. Как и к донне Розе и меховому пледу - заэкранная жизнь стала для него серой, а разговоры бессмысленны. Потому что главное – в поступках, а не словах. В глазах Тома тает лед - и он просыпается от затянувшейся зимней спячки, которую он провел в затянутом дымкой болоте. Вместо П.С. Губочан раньше думал, что не скрывает шрам на ключице татуировкой потому, что нет времени, сил, подходящего рисунка. Теперь он знает, что оставит этот шрам таким как есть из-за Вальдемара. В моменты, когда никто не видит, Том прикасается к внешнему шраму кончиками пальцев, будто хочет дотронуться до того шрама, что внутри. Чтобы убедиться, что ничего ему не приснилось.