Чистое зло

Маркус был здесь в две тысячи третьем, и с тех пор лучше не стало. Тогда ублюдки из верхов дядюшки Сэма называли это «Свободой», а родная, ставшая будто продолжением его тела, М-21 грела бок. Каким же он глупым тогда был: думал, что спасал кого-то, а на деле зарабатывал деньги в карманы богачей. После того, что стало с Энди, — сержантом второго тима, который поехал крышей и случайно застрелил двух иракских мальчишек, — Маркус решил, что никогда больше не возьмёт в руки оружия. Сейчас Маркус был не намного умнее себя прежнего. Кто бы мог подумать, что спустя больше десятилетия он снова выберет Ирак? А мог бы работать в Чикаго, а не оперировать эхинококкоз головного мозга у двенадцатилетней девочки без предварительного обследования на томографе. Маркус мог бы зарабатывать приличные деньги, работая при Университетской клинике, а вместо этого не смог засыпать без свиста пуль и с осознанием, что какой-то ребёнок остался без помощи в этой бессмысленной войне. Замашки Бога, за которые его когда-то стыдила Мышь. И снова Ирак. Очередная война с терроризмом, которая, в конечном итоге, сводится к борьбе за деньги и власть. Он многое видел, чтобы отказаться от следующего контракта и необходимости носить и чистить винтовку, но, видимо, недостаточно, чтобы спокойно вернуться домой. Теперь Маркус стал волонтёром. Из тех придурков, что ездили с группой врачей, не знавших границ и здравого смысла. — Ты не можешь вот просто так полезть в голову к ребёнку, — голос Томаса, вырвавший Маркуса из раздумий, звучал хрипло, будто тот простыл или слишком долго кричал на кого-то. — Если это опухоль? Киста? Гематома? Что угодно! Томас — нежный цветок добра в пустыне войны. Восходящая звезда страдающих от одиночества, ПТСР и алкоголизма врачей. Любимчик сестёр милосердия, сумасшедших миссионеров и оторванных от реальности волонтёров, которые уезжали в зоны боевых действий в надежде, что действительно стали бы великими. Никто из них (кроме пары писак и одной монашки) ещё не приобрёл известности, забираясь в самое сердце событий, о которых потом не любили вспоминать. Томас — онколог, которого воспитала не в меру религиозная бабушка, и теперь он изо всех сил старался доказать ей, наблюдающей с Небес, что он действительно смог стать хорошим человеком. Правда, она хотела, чтобы внук стал священником. Не сложилось. Томас — онколог. Этим всё сказано. Пожалуй, он решил, что и за это тоже могли причислить к лику святых. — О, да, тогда давай подождём, пока девочка умрёт, — Маркус порадовался, что родители ребёнка их не слышали. — Так же будет лучше. Никаких диагностических ошибок, да? Это же не пуля в её голове, чтобы что-то нужно было срочно решать, так? Томас поджал губы и сделал шаг вперёд. Он взрослел на глазах. Ещё две недели назад он ходил идеально выбритым, с копной кудрявых волос, милыми скромными улыбками и шилом в жопе. Огромным шилом в жопе, из-за которого его порой хотелось прибить. А порой просто хотелось. Возможно, Маркуса раздражала эта идеальность в той же мере, что и привлекала. Томас притягивал окружающих словно мотыльков светом своей искренности. Даже если он заблуждался, он верил в свои неверные убеждения, как апостолы верили в Иисуса, как Авраам верил в Бога, как сержант-майор Беннет верил в непогрешимость начальства. Томас сбрил волосы, перестал бриться по утрам и сменил свой идеально голубой хирургический костюм на серую рабочую униформу, которую выдавали всем волонтёрам из группы медицинских работников, когда они попали в экстренно отремонтированную больницу. — Ты всё равно не можешь просто полезть в голову ребёнку, не зная локализации процесса, — Томас уже стоял сбоку от Маркуса и говорил шёпотом, чтобы не разбудить малышку. — Топика говорит за точную локализацию процесса. Тебя что, не учили этому в университете? Не всё определяется только с помощью томографа, — Маркус наклонился вплотную к Томасу, едва не дотрагиваясь своим носом до его. — Это не твоя сфера деятельности, не лезь в это. Томас не сделал шаг назад. Раньше его можно было вывести из равновесия всего лишь нарушив драгоценное личное пространство. Он менялся с каждым днём. Его дыхание ощущалось на губах Маркуса. Казалось, что Томас наоборот только уменьшил расстояние между ними, подавшись вперёд. — Это тебе не пули доставать, понимаешь? Это может подождать транспортировки. — Не может. Ещё один эпилептический припадок её убьёт. Это мой пациент, почему ты лезешь в это? — Она дочь такой шишки, что если ты допустишь ошибку, это будет скандалом, — ещё тише сказал Томас. — И я, возможно, волнуюсь за тебя. Зазвенела сирена в коридоре. Вместо оповещения по громкой связи о вновь прибывших кто-то додумался установить сирену, больше подходящую для дешёвых фильмов ужасов. Томас не дрогнул, оставшись стоять на своём месте. — Я сам решу, что делать с Харпер, ладно? — Маркус положил руку на плечо Томаса и сжал пальцы сильнее, чем следовало бы. — Не волнуйся. Сейчас нас ждут дела поважнее. Когда к ним заглянула медсестра, чтобы сообщить о жертвах, пострадавших из-за взрыва автомобиля на улице, они стояли на расстоянии фута друг от друга, продолжая переглядываться. В больницу доставляли жертв. Томас ушёл вниз на сортировку, Маркус готовился к экстренной операции осколочного ранения. Мышь — абдоминальный хирург, с которой у Маркуса были запутанные отношения последние лет десять, пробежала мимо него, даже не поздоровавшись. Спустя шесть часов работы и наскоро отмытую операционную, Маркус всё-таки решился прооперировать Харпер.

*

На старом кассетном проигрывателе, стоящем на прикроватной тумбочке, играл альбом Тома Уэйтса «Closing Time». Последнюю неделю Маркус пытался протереть дыры в магнитной ленте, судя по тому, как часто он включал этот альбом. Играла «Hope I don’t fall in love with you». Томас тяжело выдохнул и с мольбой посмотрел на Маркуса. Тот выключил музыку. В пустой палате, отведённой для руководящего офицерского состава, они встретились не случайно. Тайное место для Маркуса, которое уже давно было не тайным для Томаса. Единственное место в этой чёртовой больнице, которое было действительно чистым. Возможно, даже чище чёртовой операционной, в которой пули, опухоли и, чёрт возьми, эхинококкоз оперировались по очереди. Условия были не для неженок. Смены без подмены, постоянная возня и невозможность сбежать из замкнутого круга. За окном снова были слышны крики и выстрелы. В этой рабочей круговерти, порой, забывалось, что действительно шла война. Томас смотрел на Маркуса, сидевшего на кровати, но ничего не говорил. Он закрыл за собой дверь палаты ключ, так и не подойдя в кровати. По сведённым вместе бровям сложно было понять, что привело его к Маркусу. — С Харпер всё хорошо, — сказал Маркус, разминая шею. — Не боишься, что нас увидят медсёстры? М? Если они что-то заподозрят, не видать тебе привилегий мыться в чистом душе. — Перестань, — одёрнул его Томас. Он, устав и отчаявшись, всегда выглядел другим человеком. Способным на всё: забыть принципы, привитые в детстве, поцапаться с британскими солдатами из-за необходимости лечить подозреваемого в теракте беженца или украсть нужные для больницы медикаменты из поставки для специального подразделения морской пехоты США. Томас был привлекательным. Это было особенно очевидным, когда он проходил мимо поста, полного медсестёр. Но в минуты отчаянной решимости Томас становился нечеловечески привлекательным. Такое происходило всё чаще и начинало утомлять Маркуса. Он уже был не молод, чтобы так не отрываясь смотреть на солнце. Маркус скинул обувь и лёг на кровать. Ноги гудели, а смотреть на Томаса не было сил. Тот тихо вздохнул, скинул свои идиотские тапки с персонажами из какого-то популярного фильма про приключения в космосе и лёг рядом. Они некоторое время разглядывали потолок, соприкасаясь плечами и бёдрами. Одна нога Томаса свисала с кровати: на двоих больничные кровати не были рассчитаны. Маркус перевернулся на бок, подложив угол подушки под щёку. Он разглядывал профиль Томаса, отмечая проступающие от иракского солнца веснушки на ровном носу. Они никогда бы не встретились в Штатах. А если бы и встретились, то сразу бы разошлись в разные стороны. Слишком уж разными были: от музыкальных предпочтений до городов, в которых они жили. У Маркуса толком не было дома, а Томас обосновался в солнечном (как он сам) ЭлЭй. Наверное, остальные из группы думали, что они терпеть друг друга не могут. Первое время Томас действительно на дух не переносил Маркуса. Похоже, ему казалось, что тот был заносчивым самоуверенным ублюдком. И Маркус именно таким и был, но не без оснований. Он многое повидал, и у него было чему поучиться. Особенно, это касалось вопросов выживания. И Томас, что было неожиданным в первую очередь для него самого, начал учиться, когда осознал, что не всё в этом мире делится на чёрное и белое. Он действительно пытался сохранить рассудок и не сделать ещё больше ошибок, чем сделал раньше. Маркусу оставалось только направлять Томаса, учить его защищать себя. Помогать другим Томас умел и сам. Томас перевернулся. Так было удобнее. Маркус дышал в затылок, но не прикасался, хотя Томас чувствовал тепло чужого тела каждой клеточкой своего. — Мне нравились твои волосы, — неожиданно сказал Маркус. — Сам говорил, что отрастут, — Томас не смутился от внезапного признания и немного сдвинулся назад. Теперь они соприкасались. Нос Маркуса уткнулся в короткостриженную макушку Томаса, грудь прижималась к спине, а голени к икрам. Это не первый раз, когда они убегали от проблем, внешнего мира и войны за стенами больницы. Маркус положил руку на талию Томасу, и тот коротко выдохнул. — Трудный день, — Томас положил свою ладонь сверху на руку Маркуса и закрыл глаза. Маркус горячо дышал в затылок, прикасаясь губами к коротким волосам. Они пленили изменениями, словно трансформация гусеницы в бабочку. У Маркуса как раз осталось несколько пустых листов в альбоме для рисования, чтобы зафиксировать эти изменения. От Томаса пахло мылом, антисептиками и чем-то характерным только для него. Пока Маркус был в операционной, Томас успел сбегать в душ. Медсестра родом из Бостона всегда давала ему ключи от душевой вне очереди. Чёртов всеобщий любимчик. — Да, трудный день, — согласился Маркус. — Так и будем говорить ни о чём? Наверное, им стоило бы обсудить, что же между ними происходило. Томаса ждала дома подружка, с которой у них было «всё серьёзно». Кажется, её звали Джессика. Точнее, всё серьёзно было у прежнего Томаса. Этот, казалось, был уже другим человеком. Что-то тихо прошептав на испанском, Томас потянул лежащую на животе руку Маркуса себе в штаны. Похоже, он рассердился, иначе бы постеснялся так себя вести. Маркус усмехнулся. С таким Томасом было проще. Времени у них было немного. Скорее всего, кто-то из младшего медицинского персонала уже бегал по больнице в поисках обоих. Прелюдии и полноценный секс они оставили на гражданке, где можно было даже сходить в кино или на живой соул в каком-нибудь баре. Пропустить по парочке бокалов пива, чтобы потом вместе хмельными бродить по улицам. Всё, что было придумано для нормальных людей, осталось там. Порой Маркус забывал, что на гражданке они никогда бы не встретились, а если бы и встретились, то исход их знакомства явно был другим. Маркус последнее время часто застревал на одной мысли, включая её на повтор, как альбомы Рэя Джеймса. Поцеловав Томаса в шею, Маркус просунул руку в его трусы и обхватил член у основания. Томас замер, приподнявшись, спустил белье с рабочими штанами, покрытыми неотстирываемыми пятнами спиртового раствора йода, который в больнице заменял добрую половину антисептиков. Заведя руку за спину, он пытался стянуть штаны и с Маркуса, пока тот круговыми движениями большим пальцем поглаживал головку его члена. В Корпусе такие развлечения капралы называли «взаимной дрочкой» или «погонять лысого с напарником», и, в общем-то, это не было таким уж большим делом. Пока морпехи были на миссии, месяцами вне дома в окружении одних мужиков и в компании только своей правой руки, они многим не брезговали. То, что было между ним и Томасом, сложно было так назвать банальной «взаимовыручкой». То что у них было с Томасом вообще было сложно хоть как-то назвать. Маркус одной рукой придерживал Томаса поперёк живота, чтобы вместе не свалиться с узкой больничной койки, а другой стянул с себя трусы и форменные штаны. Маркус не был фанатом восхваления каких-то частей тела, не мог отнести себя к фетишистам и был достаточно традиционен, как ни парадоксально, для человека столь нетрадиционных взглядов, но занятия бегом и в спортзале сделали Томаса обладателем задницы, ради которой стоило бы убивать. Это было так патетично, что сводило зубы. — Поторапливайся, — Томас повернул голову. Поза была неудобная, кровать узкая, а они оба слишком устали, поэтому Маркус лишь прикоснулся пересохшими губами к влажным Томаса, не став приподниматься на локте и углублять поцелуй. Но, как оказалось, Томасу большего и не было нужно, он развернулся, ухватился одной рукой за угол тумбочки, а вторую положил на ладонь Маркуса на своём члене, направляя и задавая ритм движению. Томас был тихим, но его дыхание говорило больше криков и стонов. Маркус был не столь молод, чтобы его так сильно возбуждало чужое сбивчивое горячее дыхание (вдох-выдох с частотой превышающей биение заполошно бьющегося сердца), но так оно и было. Он тёрся членом о ягодицы Томаса, при сильных толчках попадая влажной головкой между ними, когда тот подавался назад. Томас в такие моменты непроизвольно задерживал дыхание, а Маркус чуть сильнее сжимал пальцы на его члене, прижимаясь сухими колючими губами к влажной от пота шее. Томас выдыхал чуть громче от этих прикосновений, толкаясь вперёд и подаваясь назад в резком движении бёдер. И всё повторялось снова, делая их похожими на единый механизм. Словно автоматическая винтовка во время очереди, нагреваясь всё сильнее и сильнее. Сложно было сказать, сколько они варились в тянущем удовольствии, граничащим с болезненностью, оттягивая оргазм. Возможно, если бы песни Уэйтса продолжали играть, они бы не потерялись во времени, измеряя минуты строчками из «Little Trip to Heaven». В коридоре слышались крики медсестры Роуз, которая бродила по коридорам в поисках Томаса. Тот отпустил тумбочку и зажал свой рот ладонью, боясь, что его услышат. У Маркуса заслезились глаза. Томас, кончив, испачкал покрывало, приготовленное для офицерского состава армии США. Осознание того, что посреди чужой боли отчаяния, могло быть так удивительно легко, порождало чувство вины. Следы спермы на ягодицах Томаса заставили прилить кровь к лицу. Стыд, как адреналин, будоражил и успокаивал одновременно. — Доктор Томас Ортега, вас ожидают в приёмном отделении, — за дверью с криками пробежала Роуз. — Доктор Томас Ортега! Маркус фыркнул. Лишние движения вызывали дискомфорт. В палате пахло сексом, необходимо было открыть окно. Томас завозился, вытираясь о покрывало, а потом приподнявшись с тихой руганью натянул трусы со штанами. — Зимой я еду на курсы в Чикаго, — шёпотом начал он. — Я мог бы попробовать найти там работу. Маркус нехотя поднялся с кровати. Приведя себя в порядок и подтянув штаны, он подошёл к окну и открыл его. На улице слышались крики местных журналистов, которых военные не пускали внутрь наскоро приведённой в порядок больницы. — Мы могли бы встретиться, — Томас тоже поднялся с кровати и начал стягивать покрывало, чтобы незаметно отнести его в прачечную. Маркус оставался неподвижным. Будущее было неопределённым. Вспомнилась самая их первая перепалка с Томасом. Заявления о том, что Маркус помешанный адреналиновый наркоман, не имеющий представлений об ответственности и личном пространстве. Что он, как злокачественная раковая опухоль (чистое зло), лез напролом, снося всё на своём пути, чтобы выглядеть грёбаным героем в глазах окружающих. Что Маркус никогда не стал бы нормальным человеком и ничего из «нормального» ему было недоступно. Не сказать, что Томас в своей злости был не прав. Маркус медленно повернулся. Предложение Томаса (а это было именно оно) звучало соблазнительно. Он был Евой, соблазняемой хитрым змеем, который уговаривал её вкусить плод с древа знаний о том, какова же обычная жизнь на вкус. Роуз возвращалась по коридору, и её крики с каждым шагом становились всё злее. — Я подумаю, — Маркус не заметил, как Томас, бросив на пол грязное покрывало, подошёл к нему почти вплотную. Томас положил горячую ладонь на шею Маркуса и притянул его к себе так, что они соприкоснулись лбами. Он молча смотрел в глаза Маркуса, будто ждал чего-то. Но не дождался. — Ты больше не можешь убегать, — неожиданно чётко проговорил Томас, не боясь быть услышанным в коридоре. — Серьёзно. Мышь рассказала о том, что было с Питером. Маркус отошёл, стряхивая руку Томаса одним резким поворотом головы. Мало что могло вывести Маркуса из себя, но воспоминания о несложившейся «нормальной» жизни, где могло быть всё, лишали его остатков адекватности. Томас не стал уступать, он снова схватил Маркуса и притянул к себе. — Нет, — Томас прижался к Маркусу всем телом. — Нет, мы по уши в этом дерьме. С тобой или без тебя... я буду продолжать записываться волонтёром. Буду в самой гуще событий. Ты сам знаешь, как это прорастает, распадается и отравляет. Всё это. Но лучше с тобой, чем… Маркус сократил оставшееся между ними ничтожное расстояние. Он не хотел больше слушать то, что говорил Томас. Он поцеловал его, а затем отстранился, чтобы поспешно подойти к двери, открыть её и сбежать в коридор, чтобы отвлечь Роуз, пока Томас выносил покрывало. Это было по-детски глупо, не решало проблем, но ему действительно необходимо было подумать. Про оставшийся магнитофон в палате он вспомнил только на следующее утро. В шесть часов в палате на застеленной чистым покрывалом кровати уже сидел Томас.