К черту бал

— У тебя нет совести. Юра промолчал, только одеяло натянул на нос сильнее. Окопался в дальнем углу кровати и держал оборону всеми доступными методами: смотрел грозно, шипел хрипло, угрожал. Требовал выдать предателя, вручающего кодовую фразу комнат Слизерина. На угрозы Отабек не велся — не для того он продал Виктору пароль от ванной старост и расписание ходившего туда Юри, чтобы теперь испугаться, завернуться в мантию-невидимку и по-тихому уйти в свои гриффиндорские покои. — Юра, давай? Никого нет же. Юра помотал головой, добавил сипло: «Потому и нет, что я есть. Такой весь». Отабек закатил глаза. Таких, как Юра, уже была целая палата, под началом пухленькой практикантки из Мунго валялись в медицинском крыле, а остальные, кто не температурил, отлеживались по факультетским покоям, поэтому Юра слегка преувеличивал масштабы бедствия. Просто лежал, закутавшись в два одеяла и обложившись смятыми комками бумажных платков, и страдал от смеси простуды и насморка. Будто заранее знал, что Отабек явится со своими глупыми маггловскими способами лечения, и готовился к обороне, строил крепость на соплях чуть ли не в буквальном смысле. — Бек, ну, правда. Иди к себе, заразишься же. Я полежу и пройдет. Юра гундосил так сильно, что Отабек о значении слов скорее догадывался по движению губ, чем по звукам: разобраться в сочетании «Бк нупрвд, ддиди сыбе» можно было разве что применив магию, но тогда сюда сразу сбегутся и старшекурсники из гостиной, и домовики, переведенные в режим экстренного реагирования на любой спонтанный выброс магии вне кабинетов по случаю эпидемии сложного гриппа, гулявшей по школе. Юра закатил глаза, и Отабек приготовился: это как финальный босс. Последний раунд. В отличие от чистокровного Юрки, с детства росшего в мире магов, Отабек был полукровкой, и до Хогвартса даже успел поучиться в подготовительной и обычной школе, а также частенько гостил у родни, играя в приставку или гоняя мяч с множеством своих двоюродных братьев и сестер. Поэтому и общение с Юрой он привык сравнивать с игрой: словно новый уровень брал каждый раз, когда укреплял их отношения, несмотря на межфакультетскую вражду. Вот и сейчас весь напрягся и приготовился — будто матч по квиддичу или итоговый экзамен вот-вот начнутся, а не Юра пытается выставить его вон в сотый, наверное, раз. Юра кашлянул, прочищая горло, сделал сложное лицо: надменность изобразил и брезгливость, наверное, но с красным носом, распухшим и затертым платочками, выглядел донельзя умильно и смешно (Отабек, к счастью, решил этого не озвучивать, чтобы случайно не подарить миру нового Темного Лорда), и выдал на одном дыхании: — Катись к своим грязнокровкам, магглодрочер. Отабек покачнулся. По хорошему, следовало бы отхлестать Юру за такие слова, не знай он, что Плисецкий в числе первых встанет, кому наплевать на знатность рода. Хотя семья у него величественная, как сам Юра и говорил порой: «До хуй пойми какого колена знатные маги, фолиантом с описаниями дедушкиных титулов можно убить, например, и это в кратком изложении», но жили они по-простому, без замков. Небольшой фамильный особняк да сад с оранжереей — слабость Николая. Отабек гостил как-то, очень оценил. Да и Юра, не раз сталкивающийся с Юри — гениальным магом для магглорожденного, надо сказать, бесился частенько отнюдь не из-за его крови, а из-за патологической кротости и неспособности огрызнуться в ответ. Ну, а потом и вовсе обиделся, потому что Виктор Никифоров, звезда факультета Слизерин, лучший ученик школы, наследник именитой фамилии, которому еще до выпуска предлагали карьеру во всех сферах магического мира, вдруг заявил, что берет академ, выходит из сборной по квиддичу и переезжает жить в спальню Юри. Пока не подтянет его до высшего балла к будущим экзаменам и пока Юри не вернется в факультетскую сборную, откуда был выпнут за упавшие баллы по зельеварению и трансфигурации, а то, мол, играется невесело. Скандал был. И грозил повториться, потому что если Юра не сдастся вот здесь и сейчас в его — Отабека — заботливые руки, то он лично сходит до ванной старост и расскажет Юри и Виктору, что без них Юра ночами плачет, тоскует и целует плакатики, умоляя, чтобы вернулись. И про грязнокровку Виктору тоже передаст. Отабек прямо так это Юре и озвучил, даже сделав вид, что оторвал задницу от его кровати, готовый идти. Юра вылетел из-под одеял как сигнальная ракета, а то и как целый фейерверк — поднял в воздух все бумажные платочки, сдавленно захрипел проклятия и заозирался в поисках волшебной палочки. Отабек эту самую палочку предусмотрительно скинул под кровать и теперь пережидал бурю, утолкавшись в уголок. Когда Юра запыхался, он резко выбросил вперед руку, обхватывая тонкую бледную лодыжку над острой косточкой, и дернул его на себя. Юра покачнулся, сипло пискнул, как неоперившийся совенок — даже глаза такие же огромные сделал — и упал в подушки, подняв в воздух еще одну волну бумажных платков. — Выдохся? — Отабек улыбнулся, подождав пару минут для порядка. Юра нахмурился и, перевернувшись на живот, прогудел в подушку, что капитулирует перед великими изобретениями мира магглов, раз перцовая настойка кажется Отабеку ненадежной, и позволил стянуть с себя пижамную куртку. Довольный собой, Отабек достал из внутреннего кармана небольшие листы — по виду чистый пергамент, но по факту одно из лучших изобретений человечества во времена простуды — горчичники, и принялся осторожно приклеивать их к Юре. В процессе стараясь не терять невозмутимости, но малодушно позволяя себе чуть дольше обычного разглаживать полоски жгучего пластыря по светлой спине. Юра вздрагивал, вспоминал мантикор, ругался драконами и матерился так, словно провел жизнь на задворках маггловских кварталов для нищих, но больше не дергался, пяткой не бил и даже не уползал в дальний угол, хотя Отабек по себе знал, как ужасно жгут спину эти горчичники в первые несколько минут. Закончив, он еще раз огладил спину ладонью — крепко, широко, чуть смял кожу у поясницы, довольный своей работой, и наклонился, шепнув в ухо притихшему Юре: — Молодец, солдат. Выдержал. Юра кивнул и кое-как сел, пытаясь натянуть обратно мокрую пижамную куртку. Отабек покосился на него: раскрасневшегося, с хлюпающим носом, с подернутым дымкой взглядом, и вздохнул, стягивая свою мантию, а следом и толстовку. Толстовку — благо сухая — он тут же натянул на Юрку, отобрав верх от пижамы, и уложил его, несмотря на вялое сопротивление, в кровать. Юрка только и успел, что пригрозить суровой местью при первом же удобном случае, но послушно выпил и настойку, и даже пару глотков зачарованного на поддержание горячей температуры отвара из малины и меда, и откинулся на подушки, смежив веки. Отабек понаблюдал за ним, спящим и расслабленным, чувствуя, как сладко и одновременно больно щемит сердце в груди, потому что осознавал, как сильно он попал, застряв в этих своих непонятных чувствах к Юре — как муха в сладком сиропе. И всё не знал, когда бы выбрать момент, чтобы признаться, что за несколько лет от их дружбы успел прогореть до опьяняющей и дурной влюбленности. Ему не хотелось звучать пошло или глупо, не хотелось торопить события, и Отабек запланировал признание на осенний бал — как раз к своему дню рождения, чтобы символично, так сказать. Чтобы вот как Виктор и Юри — весь мир к ногам, и плевать на остальное. И, что иронично, весь мир их и поддержал. С другой стороны, несогласных попросили передумать шантажом и угрозами вездесущие Пхичит и Крис, и с тех пор их точно поддержал если не весь мир, то все студенты школы уж точно. Отабек вздрогнул, когда дверь спальни тихо скрипнула, приоткрылась, впуская внутрь яркий свет из гостиной и голоса старшекурсников, и внутрь шагнул Виктор собственной персоной. Осмотрелся, задержав на секунду взгляд там, где прятался Отабек, завернувшись в мантию-невидимку, и, словно разговаривая сам с собой, негромко мурлыкнул: — Юрочка такая прелесть, когда спит зубами к стенке. Надо будет мне его предупредить, что с завтрашнего дня пароль от комнат Слизерина — флоббер-червь, а то ни ему не выйти, ни другим в гости не заглянуть, не позаботиться о бедняжке. Он отвернулся, мурлыкая себе под нос что-то радостное, взял с полки несколько учебников, которые хранились в комнате для общего пользования, и уже собрался было выйти, как вдруг встал в дверях, широко их открыв. — Говорят, профессор Фельцман лично собирается сегодня проинспектировать наши спальни, а то домовики что-то подозревают… Так что я бы не задерживался, если хочу успеть вернуться до того, как меня отправят на недельные отработки за шатания по замку в неурочное время. Хотя ради таких отношений — что там, шатания… Я бы и бала ждать не стал, чтобы признаться, тем более что есть все шансы на взаимность. Хотя, — Виктор вдруг хитро улыбнулся потолку. — Я и не ждал! И другим не советую. Хмыкнув в ответ на короткое «спасибо», Виктор ушел, оставив дверь открытой. Отабек еще немного постоял, любуясь Юрой, оставил на столе конспекты с пропущенных сдвоенных лекций и записку с просьбой призвать любого из домовиков, чтобы помочь с пластырями, после чего поспешил на выход, размышляя над словами Никифорова. А и действительно — к черту бал.