Скрытый наблюдатель

Посчитав количество ступеней от этажа до этажа, Сесилия вздохнула. Нужно преодолеть только одну лестницу, но и от такого пути тревожишься. Старые лестницы паба скрипят при каждом шаге вверх, отчего девушка шикает на них: тихо, ступени, пропади вы в Бездне! Мерзавец Уоллес может прийти на скрип, и тогда её рыжую макушку не спасёт даже кепка, если тот со злости прибегнет к рукоприкладству. Лидия третий день не может работать: поскользнулась и вывихнула локоть. Глядя на косынку, которой обмотана её рука, и закусанную от боли губу, Сесилия проникалась к ней состраданием; но когда раздражённый бармен, бдящий за каждой полочкой в пабе, загоняет её со двора в здание и вручает метлу, то она невольно желает неудачно упавшей служанке вывихнуть вдобавок шею – хотя тогда ей придётся заменить её насовсем. Привыкшая не стеснять себя в топоте на улице, девушка неуклюже ковыляет вверх и вдоль по коридору, ещё больше скрипя и ругаясь. “Смотритель Мартин работает, – предупреждает её Уоллес, – так что веди себя тихо”. Она не понимает, почему обязана ходить на цыпочках: ведь на первом этаже нередко шумят, но это не мешало до сего дня лидерам, а теперь ей требуется стать тихой, как мышь. “Тут все друзья, тут все равны”, – часто повторяет тот, к кому она сейчас отправляется. Да, он – главный стратег оппозиции, а она – служанка, а потому фраза для неё значила только гарантию, что с неё не возьмут большего, чем она сможет дать, и дадут спокойно работать. В остальном она готова слушать и повиноваться. Она неприхотлива, жаловаться не станет, а хочет лишь человеческого к себе отношения. Несмотря на собственные убеждения, она с опаской глядит в замочную скважину: если смотритель отвлечётся на неё, то ей точно несдобровать, ведь Уоллес, этот блюститель порядка, вскормленный Пендлтонами, при любом удобном случае укорит её в том, что она плохо работает. И ему будет всё равно, помешала ли та Мартину на самом деле. Нервно сглотнув, Сесилия приоткрывает дверь. Никто по кабинету не ходит, не слышно бормотания и скрипа пера о бумагу. Тогда она прокрадывается внутрь, прижав метлу к груди и надеясь не задеть ею что-либо, и осознаёт, зачем Уоллес давал свои наставления: Мартин вовсе не работает, а спит, откинувшись на спинку стула, перед картами. Он не храпел, а судорожно вздыхал, будто ему снилось что-то неприятное. “Это не моё дело”, – девушка пожимает плечами и начинает мести. Пол здесь не скрипит, и она шагает шире, не боясь разбудить. “Тут все друзья, тут все равны”, – фраза эта ни что иное, как попытка сгладить недовольство среди лоялистов, получающих вместо решительных действий промедление со стороны вождей. Те, на кого возложены величайшие надежды, прячутся в стенах паба, отмалчиваясь, пока регент продолжает угнетать народ. Сесилия отбрасывает эти мысли, но они предательски забираются в мозг, пробуждая бесполезную злость. Эти трое: адмирал, аристократ и смотритель – единственные, кому удалось противостоять тирану и остаться вне подозрений уже полгода. Значит, им положено спать. Желание восстановить справедливость не восполнит часы сна. Но можно ли спать, когда на кону судьба Империи? Она подходит ближе к Мартину, наклоняется к его лицу. Под глазами пролегли тёмные круги, щёки впали, а сам он больше походит на плакальщика – не хватает только следов крови. Она впервые видит его спящим, но удивляет больше то, что Мартин спит не в мягкой постели, но за столом, неестественно выгнувшись. Ему давно плевать на неудобства. Так давно, что он смирился с таким положением, проснётся и лишь скрипнет зубами от затекшей спины – и возобновит работу на своими планами. Он живёт лучше неё, ему повинуются тысячи в обеих сторонах двойной жизни, но, оставаясь наедине с собой, он превращается из иконы в человека. И сердце Сесилии щемит от сострадания. Она видит перед собой не крысу, прячущуюся от напастей в норе, но человека. Человека могущественного, опасного для тех, кто выше её чином, сильнее и хитрее. Человека, который, несмотря на статус, всё же не машина и может устать. Потрескавшиеся губы растягиваются в улыбке. Сесилия понимает, что должна бояться: что она, прислуга паба, по сравнению с первым человеком Аббатства? Но сейчас то, в чём уверяют лидеры, принимает для неё другой смысл. Она грубыми пальцами проводит по изрезанному морщинами лбу. Мартин не знает о ней, не пробуждается от прикосновения мозолистых ладоней, но лоб его разглаживается, и голова склоняется набок. Сесилия умиляется этому, но больше касаться не смеет, смотрит издали, подметая пол. На карте, сползающей со стола, раскрыта тетрадь, на тетради лежат давно обуглившиеся окурки. С упрёком покачав головой, девушка подходит к столу и стряхивает пепел со страниц. Мартин – человек и совершает ошибки, но Сесилии не хотелось бы сгореть. Немного погодя она вернётся отсюда, передаст Лидии мазь от боли, выслушает гневную тираду выкормыша Пендлтона и уйдёт наконец к Пьеро. Тот наверняка ждёт её, хоть и делает вид, что постоянно занят. Ему-то уж точно нужна поддержка и ладонь на плече, убеждающая в собственной необходимости. А лидеры нужны всем и всегда, и им её поддержка ничего не даст. Своё странное наблюдение Сесилия скоро забудет. Надеется, что забудет, припишет его разыгравшемуся воображению и жалостливому сердцу, выбрав спасительное обвинение тех, кто правит, во всех грехах. И по причине веры в это она никогда не поймёт, что её съедает тоска.