Исключения нелюбви

Какаши не любит больницы. Не любит едкий запах спирта, настоек, гноя и подсыхающей крови. Его раздражает шелест лечебных свитков, холодные голоса ирьёнинов, глухое бряканье сосудов и колб. Инструменты после стерилизации пахнут гаже, чем до неё — есть что-то притворное и безысходное в обеззараживании безликого металла. Вероятно, потому что он привык к откровенному запаху грязи и крови, пропитывающему всё его обмундирование. Вероятно, крики товарищей и рваные вдохи в пылу битвы намного правдивее пустых надежд в отстраненных диагнозах. Вероятно, он любит смерть больше, чем спасение от неё. А, может быть, он просто устал от бессчетной череды палат, анализов, лечения и горьких пилюль. Тсунаде интуитивно улавливает его антипатию и ничего не говорит. Даже немного понимает, но по роду деятельности не может солидарно кивнуть и сплюнуть в кровавую вату. С Сакурой сложнее. Когда госпиталь переходит под её начало, становится труднее уходить раньше положенного домой и отнекиваться от очередных профилактических процедур. Бывшая ученица не хочет понимать и различать в усталых глазах его откровенную нелюбовь: ей неизвестно желание существовать, а не жить. И Какаши хотел бы объяснить, но объяснять особо и нечего. Сакура Харуно — молодая, уверенная и волевая девушка. В ней плещется энтузиазм, разгорается талант медика и руководителя. Такой, наверное, была и её наставница в свои двадцать с лишним, только она с годами переросла утопические мечты и стала встречаться взглядом с гладью дна бутылок, а не со своими успехами на медицинском поприще. И Сакура сильнее её в своей вере в лучшее. Потому из раза в раз повторяет свои рекомендации. А Хатаке слушает, не решаясь прервать. Девушка так настойчива в своём желании спасти и вылечить, что сопротивление бесполезно. Весной он молча созерцает розовый дождь вишни, волнующийся на ветру спокойной рябью за окном кабинета. Летом вдыхает ароматы свежих трав и смотрит, как обмахивается веером Харуно, заполняя бумаги. Осенью коротко кашляет в кулак, подавляя хрипы обыкновенной простуды, и различает в свету настольной лампы круги под глазами куноичи. Зима. Все разбегаются по своим домам в преддверии праздников, рассылают нэнгадзё и закупаются впрок едой. Стол Хокаге покрывается слоем поздравительных открыток и коробок с моти, украшенных на любой вкус, кроме его собственного. Какаши ненавидит больницы. Но ещё больше ненавидит Новый Год, кадомацу у каждых дверей и свой пустой дом, в котором и не предвидится аппетитного запаха праздничного стола. И он бездумно шагает в направлении госпиталя, сам не понимая, когда успела откровенная нелюбовь сблизить границы с последней отдушиной. На вечернем дежурстве унылые лица и запах тоски. Хатаке кивает встрепенувшимся ирьёнинам, поздравляет дежурными фразами и без спроса уходит к кабинету Сакуры. Прошло чуть больше трёх лет с того момента, когда она стала главой больницы. И именно сейчас Какаши как никогда уверен, что бывшая ученица не носится по деревне, поздравляя всех и вся, не стоит в кухне, накрывая на стол, и не уговаривает Саске пойти в храм. Сакура и вправду удивлённо поднимает голову, встречая неожиданного посетителя такой знакомой обречённостью и кипами бумаг. Хареги отстранённо висит на вешалке, нацепленной на шкаф с папками, и белое меховое боа гармонирует с белизной за окном. На секунду мужчине даже горько, что он застаёт её в обычном растянутом свитере и мягких тапочках, а не на изящных гэта и в зимнем кимоно. — Не празднуешь? — выдавливает из себя улыбку он, и Сакура спешно оправляет взлохмаченные пряди. — Думал, что ты уже дома, но увидел свет в окне. Это немного символично: Какаши никогда лишний раз не смотрит в сторону госпиталя, а уж тем более не особо интересуется, в каких окнах не погашен свет. Нюх режет привычный запах спирта и настоек, от самого здания веет неприязнью. Но Сакура и есть свет, и окно — это не дребезжащая от ветра рама. — Да, решила заполнить оставшиеся бумаги... Не люблю оставлять на потом, — неловко смеётся она, и этот смех режет своим нежеланным пониманием. Хатаке тайно хочет, чтобы эта неуёмная девушка подскочила и убежала домой встречать новый год. А потом бы с подругой неспешно шествовала в безумно красивом чёрном кимоно, постукивала гэта по мостовой, коротко исписывала эма и вешала дощечку к остальным желаниям возле храма. Хочет, чтобы продолжала читать нотации и впихивать ему в руки список лекарств. Хочет, чтобы лучилась желанием исцелять неизлечимое, чтобы за её спиной всё так же медленно опадали розовые лепестки. Хочет не любить больницы и холодные голоса ирьёнинов. Но искренне любит её тонкие пальцы, подсвеченные патиной, и спокойный влажный шёпот. — Вы себя плохо чувствуете, Какаши-сан? — она видит в его глазах что-то странное, но не может понять что. — Садитесь, я посмотрю. — Всё очень плохо, Сакура, — наигранно обречённо говорит он и мягко улыбается. — Наверное, умираю. — Не шутите так, — забавно хмурится она, абсолютно серьёзно принимая его глупую издёвку, — я не люблю это. Какаши не любит больницы. Сакура не любит его нелюбовь к больницам. А по итогу Какаши Хатаке в тридцать семь лет готов смириться со всем, что происходит в стенах госпиталя и его изрядно поношенном организме, пока усталый свет брызжет в кабинете госпожи ирьёнин. Вероятно, он просто болен. Вероятно, болезнь не прервётся даже с приходом смерти. Харуно тянет его на стул, заставляя присесть, и сосредоточенно осматривает, вливая чакру в изнеможённое тело. — Пойдёшь с утра в храм с Саске? — Какаши внимательно смотрит в её лицо, жадно ловит каждое смешение отсветов на молодой коже. — Давайте не будем об этом, — коротко отфыркивается она, не планируя продолжать диалог. — Пойдёшь со мной?.. Сакура замирает, поднимая на него взгляд. — Вы же не любите храмы... — Ещё больше, чем больницы, — тёмно-серые глаза безмятежно спокойны и теплы. — Но я здесь. Свет чакры затухает в ладонях девушки. С её неожиданным пациентом всё в порядке, не считая чуть сбившегося ритма сердца. — У тебя очень красивое харэги, уверен, тебе пойдёт. Новый год наступает вместе с ударами колокола. Сто восемь гулких звонов, тянущихся через заснеженный лес и бессчетное количество огней, опутавших деревню. Первый рассвет робко и неуверенно проступает на горизонте, искрится в сугробах и играет бликами на стёклах окон. Ино фыркает, получая от подруги записку, чтобы она шла с Саем без неё. Но поражённо застывает в толпе и прилипает к плечу мужа, когда разглядывает среди людей знакомое чёрное кимоно с густой вязью белых цветов, укрытое белоснежным мехом. — Сай, Сай, — оживлённо шепчет на ухо ему Яманака, боясь своих собственных догадок, — а кто рядом с Сакурой?.. Парень мажет взглядом по головам, но быстро находит искомых людей. Высокий мужчина рядом с Харуно, облачённый в тёмно-зелёное кимоно, помогает девушке повесить эма и от непривычки проводит рукой по линии челюсти. — Это Шестой?.. Без маски?.. — продолжает щебетать над ухом Ино, и Сай только коротко кивает. Какаши выдыхает пар и поднимает глаза на своды храма. Губы обветриваются, щёки холодит зимний ветер. Он до сих пор не любит больницы и возвышенные тории, наливающиеся красным в блёклом утреннем свете. Сакура поднимает на него голову, и на её ресницах оседают пушистые снежинки. Какаши ненароком оглядывает точёные черты лица и прикрывает глаза. Наверное, ради некоторых вещей он готов делать исключения. Даже длиною в целую жизнь.