sixteen

Мне было шестнадцать. Весь мир казался мне местом, полным грязи, гнили и несправедливости. Я ненавидел и любил его одновременно. Парадокс, не правда ли? Я презирал и обожал людей, в один и тот же момент они казались мне глупыми и умными, скучными и интересными, бессердечными тварями и добродушными существами. Я ненавидел утро и боготворил ночь, слушал рок и курил крепкие Marlboro. Я баловался наркотиками и сбегал из дома, плакал под одеялом и писал стихи о безответной любви, мечтал свалить из своего города, ненавидел одноклассников и хотел вскрыть вены. У меня было много друзей и в то же время не было никого. Я был одиночкой. Меня никто не понимал. Я был типичным американским тинейджером. Я был живым. Я играл на гитаре, ненавидел младших братьев и вёл дневник, куда неровными, слегка кривоватыми строчками ложились все мои мечты, надежды и переживания. Страницы в нём залиты слезами и прожжены горячим пеплом от тлеющей сигареты, которую в то время я практически не выпускал из пальцев. Усмехаюсь. Мне было шестнадцать, и я думал, что курить – это круто. А ещё я, кажется, верил в любовь. Настоящую. Которая раз и навсегда. Но это неважно. Наверное. Первая страница потёртая, с выцветшей каплей вишнёвого сока. В углу жирной чёрной пастой красуется дата. 4 октября 1983 года. В тот день я окончательно осознал своё одиночество и решил, что раз уж люди меня не понимают, то пусть бумага станет моим верным слушателем. Это, пожалуй, была самая умная мысль, к которой я, к счастью, успел прийти ещё до двадцати. Читаю первую строчку. Прикрываю глаза. Делаю глубокий вдох. “Мне шестнадцать”. Едкое чувство ностальгии и тоски по молодости горьковато засосало под рёбрами. Открываю глаза. Читаю дальше. Там было что-то про травку, билеты на концерт и скучную вечеринку у Майка. Неинтересно. Перелистываю. На следующей странице я писал про проваленный тест по геометрии, отвратительную Сьюзи и о том, что концерт оказался тем ещё дерьмом. Смеюсь. Я до сих пор считаю его самой пустой тратой денег в своей жизни. И плевать, что билет стоил мне каких-то несколько баксов. Весь октябрь был наполнен глупым юношеским нытьём о типичных проблемах старшеклассника. Мне даже было немного стыдно, но что поделать, все мы с возрастом приобретаем больше ума и перестаём обращать внимание на такую мелочь, как разбитая любимая кружка или плохая оценка в школе. Тогда же это казалось мне провалом всей жизни. Ноябрь был интереснее. Практически каждую свою запись я заканчивал фразой о том, что мечтаю сдохнуть, но я слишком любил жизнь и хотел доказать всему миру, что об меня можно не только ноги вытирать, поэтому терпел и сжимал зубы. А ещё я просто был трусом. Я боялся высоты и боли, так что суицидник из меня был так себе. На декабре я останавливаюсь. Вновь закрываю глаза и крепко сжимаю руками твёрдую обложку. Мне нужно было настроиться, потому что именно оттуда начинался весь ад. 1 декабря 1983 года “Я ненавижу себя”. Это было единственное, что я написал в этот день. В день, когда я осознал для себя многое и понял, что выжить мне будет трудно. Именно в этот день, спустя многие месяцы раздумий и душевных терзаний, я чётко понял одну вещь: мне нравятся парни. Да, сейчас для большинства это, к счастью, уже не проблема, но тогда таких, как я, ненавидели. Геев били и убивали, над ними насмехались, их выгоняли из дома и унижали. Они не считались людьми, они считались больными. Было страшно. Я в прямом смысле боялся жить, ведь в любой тёмной подворотне моя короткая жизнь могла оборваться. О том, что я не такой, как все остальные, никто не знал, но от этого спокойнее не становилось. Мне казалось, что все в школе и за её пределами пялятся только на меня. Казалось, что все только и делали, что перешёптывались, глядя на то, как я иду по улице или коридору, приговаривая что-то вроде: “Вы только посмотрите, да он же педик!”. Каждый взгляд матери казался мне осуждающим, а каждый стук отца в дверь моей комнаты звучал для меня, словно похоронный марш. Я был параноиком. Я знаю. Я, честно говоря, до сих пор не понимаю, как смог справиться с этим. Как пережил этот ад и продолжил нормально существовать. Может, мозг просто свыкся с мыслью о том, что я не люблю женщин, а может, виною всему тот, о котором впервые я написал лишь спустя несколько месяцев. В марте, кажется. Перелистываю слегка смятые страницы до нужного мне месяца. Да, точно, март. 14 марта 1984 года “Мне шестнадцать, и я впервые влюбился. Мне по-прежнему страшно, но… Это, пожалуй, приятно – любить кого-то”. Закусываю губу. Дурак. Маленький наивный дурак. Если бы я тогда не… А, впрочем, какая разница? Прошлого уже не вернуть. Его звали Джереми Скотт, и он был первым, кому удалось меня сломать. Однако тогда, четырнадцатого марта, я ещё не знал, чем всё это обернётся. Я даже не догадывался, что спустя полгода буду лежать под подъездом какого-то старого дома со сломанными рёбрами и разбитой переносицей. Ах, и со сломанной жизнью, конечно же, тоже. Но это будет потом. Этот день я помню до мелочей, как и последующие сто восемьдесят пять, в принципе. Тогда было тепло и солнечно, и я наконец-то смог надеть своё новенькое пальто, которое для прохладной погоды совершенно не подходило. Урок зарубежной литературы был привычно скучным, поэтому я лениво рисовал непонятные закорючки на полях своей тетради. За соседней партой сладко посапывал Дрейк, а впереди меня Кэт пыталась собрать свои длинные волосы в хвост. – Помочь? – предлагаю свою помощь подруге, продолжая наблюдать за её мучениями. – Давай. Беру из рук девушки резинку и, отложив её на край парты, начинаю собирать густые пряди в высокий хвост. – Ты уже слышал что-нибудь о нашем новеньком? – Нет, знаю лишь то, что он из Канзаса. – Мари сказала, что он красавчик. Она видела его возле кабинета директора, – Кэт тихо шипит, когда я, начав завязывать волосы, слишком сильно тяну их на себя. – Для Мари каждый третий красавчик, – скептично усмехаюсь и, закончив с хвостом, облокачиваюсь на спинку стула. Что ж, Мари тогда оказалась права, как никогда раньше. В этом мы смогли убедиться на следующем уроке, когда мистер Блэйк, старый маразматичный математик, зашёл в класс в компании классного руководителя и того самого красавчика. У него были кудрявые волосы, серые глаза и широкие плечи. Он показался мне действительно красивым. А ещё он был высоким. Я люблю высоких. Такие, как Джереми, быстро заводят себе друзей, поэтому уже через месяц трудно было найти во всей школе человека, который не был с ним знаком. Хотя, почему же трудно? Тут и далеко ходить не нужно, ведь одним из таких был я. Несмотря на то, что он был моим одноклассником, мы не общались и никак не пересекались. Я был единственным, кого он не звал на свои вечеринки и не приглашал на матчи школьной футбольной команды, в которую ему с лёгкостью удалось попасть. Он был идеальным. По крайней мере, мне так казалось на тот момент. Сейчас же я понимаю, как сильно ошибался… Джереми понравился мне сразу же, как только вошёл в этот чёртов класс с чёртовой классухой и чёртовым математиком. Да-да, любовь с первого взгляда, представляете? Кошмар, правда? Я думал о нём весь день, а потом, так и не сумев уснуть ночью, сделал ту запись в дневнике. И мне стыдно за то, что, полюбовавшись очаровательным лицом несколько часов, я уже позволил себе мысли о любви. Тупой. Какой же ты тупой, Билл. Загибаю страницу, на которой остановился, и, отложив дневник на стол, тянусь к пачке сигарет. Да, я всё ещё курю. И да, всё ещё Marlboro. Красные. Крепкие. Мне одновременно хочется и не хочется читать дальше. Я столько времени хоронил в себе эти отвратительные воспоминания, а сейчас острым скальпелем начинаю разрезать заживший и затянувшийся с годами шрам. Мазохист. Дьявол на моём левом плече всё-таки победил, и я потянулся к потрёпанному блокноту, сбрасывая пепел прямо на холодный кафель, потому что за пепельницей идти было лень. Похрен, потом подмету. 23 мая 1984 года “Кэт пригласила меня пойти вместе с ней на тусовку к Джереми. Я не был уверен, стоит ли мне идти на вечеринку, на которую меня не звали, но Кэт убедила меня в том, что никто даже не заметит моего присутствия, поэтому я согласился…” Дальше не читаю. Противно. Кэт тогда была права. Ну, почти. Моего присутствия не заметил никто. Никто, кроме самого Джереми. Я тогда сидел на мокрой от недавно прошедшего дождя траве и курил третью по счёту сигарету. Мне не хотелось напиваться и обдалбываться, поэтому я просто ушёл на задний двор, куда ещё не успели добраться изрядно опьяневшие старшеклассники. Я не заметил, как он вышел из дома и оказался возле меня. В какой-то момент я просто обнаружил, что рядом со мной кто-то сидит. Повернув голову, я столкнулся со взглядом знакомых серых глаз, и моё тело невольно охватила дрожь. Ещё никогда мне не приходилось быть так близко к нему. От него пахло пивом и травкой. Он был пьян. Ужасно пьян. Мы молчали какое-то время, а потом он просто взял и поцеловал меня. Не сказав ни единого слова. Сейчас я смело могу сказать, что это был самый отвратительный поцелуй в моей жизни. Однако тогда мне всё нравилось, начиная от ужасного привкуса пива, которое я терпеть не могу, и заканчивая его ладонью, нагло сжавшей моё бедро. Я любил его, поэтому мне было хорошо, ведь ничего не может быть лучше, чем первый поцелуй с тем, о ком ты тайно мечтаешь каждую ночь, правда? Делаю глубокий вдох. Тошнит. Как же меня тошнит от этого воспоминания. Перелистываю несколько страниц и опускаю взгляд вниз. 30 мая 1984 года “Я счастлив”. Мерзость. В тот день он сказал мне, что я ему нравлюсь, и предложил попробовать начать отношения. Я ему поверил. Думаю, говорить о том, что я согласился, даже не стоит. Мы виделись почти каждый день. Гуляли в парке, ходили в кино, дарили друг другу невинные ласки, пока родителей не было дома, и просто наслаждались моментом. Мне было хорошо с ним, и я без каких-либо сомнений решил, что он тот, кому я впервые хочу отдать своё тело. Это произошло ровно спустя два месяца. Слишком рано? Да, согласен, но что было, то было, ведь так? Я был глуп и влюблён, мне простительно. Тогда мне всё понравилось. Его тело казалось мне самым идеальным на свете, руки и губы – самыми нежными, а взгляды – самыми влюблёнными. Сейчас я понимаю, что навязал себе это, слишком сильно нырнув в эту любовь. Я не видел ничего, она застелила мне глаза. Я был слеп. Он кончил мне на лицо и назвал меня своей шлюшкой, а я, вместо того, чтобы врезать по самодовольному лицу, лежал и улыбался. Мне казалось, что мне это нравится. Ключевое слово – "казалось" (подчеркнуть два раза и поставить восклицательный знак). После этого дня в наши отношения пришёл секс. Мы трахались практически каждый день, когда выдавалась возможность. Ему нравилось, а я… Я думал, что мне нравится. Он был груб и настойчив, но в моих глазах он был самым ласковым и самым внимательным. Я буквально боготворил его. Глупый ты был, Билл. Глупый. После секса он любил пить ненавистное мною пиво и курить траву, задымляя всю комнату терпким дымом. Ещё он мог попросить меня отсосать ему, в чём я никогда не отказывал, зная, что ему это нравится. Да, я ставил его чувства превыше своих. Точнее, своих чувств у меня тогда вообще не было. Я жил лишь им. Закончилось всё в сентябре. Я был окрылён любовью и даже не подозревал, что что-то может пойти не так. Звучит глупо, но тогда, в свои уже семнадцать, я думал, что мы будем вместе всегда и умрём в один день, сжимая руки друг друга. Усмехаюсь. Говорю же: дураком был. 13 сентября 1984 года “…Родители уехали, и я подумал, что было бы неплохо пригласить Джереми к себе. В последнее время мы стали реже видеться, поэтому стоит воспользоваться таким шансом. Как раз помогу ему с химией, у него с ней, кажется, появились проблемы…” Утром, выписывая буквы уже заканчивающейся пастой, я даже подумать не мог, что в конце следующего дня буду сидеть в ванной, сжимая в пальцах лезвие. Подумать только, какой же всё-таки непредсказуемой бывает эта жизнь. Я медленно шёл по аккуратной дорожке, ведущей прямиком к главному входу в школу, когда на моё плечо неожиданно легла чья-то рука. Кэт улыбалась и привычно поправляла спадающую лямку сумки. – Выглядишь кисло, – сказала она, освобождая моё плечо от крепкого захвата своей ладони. – Не выспался. А ты, смотрю, полна энергии. С чего бы это? – Таблетки, видимо, всё ещё действуют, – подруга хихикнула и подмигнула мне. – Таблетки? Опять вчера где-то зависала? – В точку. Вчерашняя вечеринка была просто потрясной! Давно мы так не веселились у Скотта! Знакомая фамилия неприятно резанула по слуху. Вечеринка? Странно. Мне он говорил, что весь вечер будет готовиться к литературе. – Не знал, что Джереми собирается устраивать тусовку. – Серьёзно? Странно, вы, кажется, неплохо общались в последнее время. – Можно и так сказать, – киваю, ощущая внутри липкую субстанцию разочарования. – Ты даже не представляешь, что он там вытворял с Лизой! Я остановился и потупил взгляд. Плохое предчувствие неприятными мурашками поползло вдоль позвоночника. – С Лизой? Из десятого? – Ага, – смеётся и аккуратными, идеально подпиленными ногтями вытаскивает изо рта жвачку, швыряя её в клумбу, – они сосались минут двадцать, а потом ушли наверх. Думаю, они там явно не домашку делали. В тот момент мне казалось, что я умер. В глазах потемнело от выступающих слёз, а ноги начали подкашиваться. Хотелось упасть прямо там на холодную землю и заплакать, но я стойко держался, бросив подруге лишь наигранно безразличное: – Понятно. Я отказывался верить в услышанное, поэтому весь день, начиная с первого урока, убеждал себя в том, что Кэт просто показалось. Она была пьяна и вполне могла перепутать Джереми с каким-нибудь другим парнем. Да, пожалуй, всё так и было. Убедив самого себя в его невиновности, я решил позвать его в кино, чтобы подкрепить свою уверенность очередным романтичным свиданием. Его отказ меня удивил. Он снова говорил об огромном количестве домашнего задания и дополнительных занятиях, которые ему необходимо было посещать. От моей же помощи с уроками он отказывался, аргументируя это тем, что ему не хочется напрягать меня своими проблемами. И я поверил, но именно в тот момент в моей душе начали созревать сомнения. На следующий день, получив отказ в предложении переночевать сегодня у меня, я решил проследить за ним. Я не знаю, что двигало мной в тот момент и как я вообще до такого додумался, но это оказалось верным решением, потому что после школы он пошёл не на дополнительное занятие по химии, а свернул в парк, где его поджидала улыбчивая Лиза. Его губы мило коснулись её щеки, а рука опустилась на ягодицу, отчего девушка глупо захихикала, утыкаясь наверняка покрасневшим от смущения носом в его плечо. Я плакал. Мне было больно. Любовь к нему сделала меня слепым безмозглым существом, которое умело лишь выполнять команды. Он пользовался мною, а я ему верил. Я развернулся и побежал прочь, чувствуя, как рюкзак неприятно болтался у меня за спиной. В тот момент это казалось сущей мелочью. Сейчас же мелочью мне кажутся мои слёзы. Дома я сходил с ума: плакал, сбрасывал с полок вещи, курил сигарету за сигаретой и накачивал себя папиным коньяком, припрятанным на Рождество. Французский. Хороший. Мне казалось, что вся жизнь закончилась, что я больше не смогу существовать, зная, что человек, которого я так любил, просто пользовался моими чувствами, получив себе в подчинение верного пса. Я делал для него всё, он для меня – ничего. Я знал, почему он изменял. Я был простым и скучным, а тараканов в моей голове было больше, чем в квартире старушки, живущей на первом этаже. Однако разве это оправдание? Он мог просто поговорить со мной или предложить расстаться, но никак не опускаться до измены. Да ещё и с кем? С этой малолетней потаскухой! В тот день я едва не совершил самую большую глупость в своей жизни. Что ж, должен поблагодарить свою трусость: если бы не она, я бы, наверное, сейчас здесь не сидел. Или меня остановило что-то другое? Не знаю я, да и не имеет это уже никакого значения. Неделю я его игнорировал. Не отвечал на его звонки, сбегал от него в коридорах и не впускал на порог своей квартиры. Должен сказать, что он был не особо настойчив, и это радовало, ведь в противном случае я бы, возможно, сдался и позволил ему в очередной раз запихать мне в уши ложь, в которую я, несомненно, поверил бы. Ещё неделю я злился. Я буквально возненавидел его, коря себя за то, что позволил себе так глубоко утонуть в болоте под названием “Джереми Скотт”. Я продолжал много пить и травить себя никотином. Я даже не ел практически, довольствуясь лишь остатками недавно купленных хлопьев. У меня была депрессия, и мне хотелось сдохнуть. Во вторник третьей недели я решил, что нельзя всё это просто так взять и забыть, нельзя сделать так, чтобы его предательство так просто сошло ему с рук. Набравшись смелости, я подошёл к нему после занятий, у него тогда была тренировка на поле вместе со всей остальной командой. Он не обратил на меня никакого внимания, поэтому я позвал его, не желая уходить с пустыми руками. Он должен был знать, что я не тряпка, об которую можно было вытирать ноги. К моему удивлению, Джереми отозвался сразу же. Он попросил у тренера разрешения отлучиться и направился ко мне, всем своим видом выражая полное безразличие. – Чего тебе? – Да так, – пожимаю плечами, – просто хотел сказать тебе о том, какая же ты мразь. Он улыбнулся и подпёр спиной забор, ограждающий поле. – Не понимаю, о чём ты. – Брось, не прикидывайся дураком. Ты изменял мне, Джер. Я надеялся, что он начнёт оправдываться. Мне даже казалось, что я смогу простить его, если он мне всё объяснит и скажет, что это была ошибка, что любит он только меня. Но… этого не последовало. Он лишь сложил руки на груди и уверенно ответил: – Ага. – И это всё, что ты хочешь мне сказать? Я чувствовал, как глаза наполнились влагой, готовой в любой момент скатиться по щекам позорными слезами. Но я терпел. Терпел, потому что знал, что он не достоин моих слёз. – Пожалуй, да. – Даже не объяснишь? – пытался говорить максимально безразлично, но голос всё равно предательски дрожал. Молчит. Не выдерживаю и замахиваюсь ногой, попадая ему прямо по яйцам. Так ему и надо, он это заслужил. – Тварь! – тихо шипит и сгибается пополам, съезжая спиной по забору. – Тварь здесь только ты, Скотт. С этими словами я развернулся и убежал прочь, стараясь уйти как можно скорее. Дома я опять плакал и пил, потому что любил этого мудака до сумасшествия. Чёртова любовь, и кого она из меня сделала? Жалкую тряпку и бесхребетную ручную собачку. Просто превосходно. Делаю очередную затяжку и перелистываю страницу. 14 сентября 1984 года “Никогда не думал, что разочарование может быть настолько болезненным”. Это была последняя запись, после неё оставалось ещё несколько чистых листов, которых моя рука так и не коснулась. В тот день я умер и родился заново. Я стал другим. Я повзрослел. Моё утро было таким же, как и все предыдущие: я проснулся, почистил зубы, съел на завтрак тост с банановым джемом и, забросив на плечи портфель, поплёлся в школу. Ярко светило солнце, а птицы звонко щебетали, будто бы подпевая в такт моим шагам. Этот день даже начал казаться мне хорошим, однако продлилось это ровно до тех пор, пока я не переступил порог своего учебного заведения. Когда я вошёл в коридор, все замолкли, уставившись на меня брезгливыми взглядами: кто-то посмеивался, кто-то тыкал пальцем, а кто-то начал откровенно выкрикивать угрозы, чем неплохо меня напугал. Оказалось, что они всё знали. Он рассказал им. Рассказал, что я не такой, как все они, утаив тот факт, что и он сам не настолько чист. Это был самый большой позор в моей жизни. Даже сейчас меня пробирает дрожь, когда я вспоминаю эти искривлённые гримасой презрения лица. Я не знаю, как смог тогда дойти до нужного мне кабинета, не знаю, как смог остаться живым и добраться до конца этого чёртового длинного коридора. Рассчитывая на поддержку друзей, я влетел в классную комнату, рывком прикрыв за собой дверь, однако спустя несколько секунд я понял, что надеяться мне не на что: Кэт брезгливо сморщила свой аккуратный нос и отвернулась к окну, а Дрейк, одарив меня полным ненависти взглядом, уткнулся в учебники. Остальные же просто заржали, увидев на пороге перепуганного и растерянного меня. – И каково это, когда в тебя пихают член, Каулитц? – противным приторным голосом спросил Стив, когда я прошёл мимо его парты, направляясь к своему месту. – А ты уже сосал? – подхватил его Майк, параллельно бросая в меня смятый в комок лист. – Никогда бы не подумала, что ты такой, – отозвалась Кристина, поправляя свои всегда идеально лежащие волосы. Таких остроумных подколов было ещё много, однако все они остались без какого-либо ответа. Я просто добрался до своего любимого места у окна и, бросив рюкзак на пол, опустился на стул. Я не мог поверить в происходящее. Неужели Джереми оказался такой сволочью? Как он мог так поступить со мной? Весь день меня будто не существовало. Я слонялся по школе серой тенью, стараясь не попадаться никому на глаза, а на последнем уроке, поняв, что терпеть уже нет сил, вылетел из класса, направляясь в туалет. У меня была истерика. Я скатился по холодной стене на грязный пол, закрывая лицо ладонями и громко всхлипывая. Это был конец. Конец всему. По крайней мере, на тот момент мне так казалось. Сейчас же я понимаю, что это был вовсе не конец, а начало. Я просидел в сортире практически до конца урока, а потом, вытерев рукавом свитера оставшиеся слёзы, направился на выход из школы, желая поскорее покинуть эту преисподнею и молясь всем богам, чтобы коридоры оказались пустыми. Однако мои молитвы, видимо, услышаны не были. Когда я был в шаге от главного выхода, сзади раздался смутно знакомый голос: – И куда это ты собрался? Я замер. Обернулся. В нескольких метрах от меня, подперев плечом стенку, стоял Митчелл, капитан баскетбольной команды. Мы были хорошими друзьями в младших классах, а потом жизнь раскидала нас по разные стороны баррикад, и наши пути разошлись. Не могу сказать, что мне его не хватало, но иногда, напиваясь особо сильно, я вспоминал нашу дружбу и корил себя за то, что пустил всё на самотёк, не сделав ничего, чтобы её сохранить. – Митч, я… – По школе тут слухи поползли, – перебил меня парень, отталкиваясь от стены и направляясь ко мне, – это правда? Мой взгляд опустился вниз. Врать ему не хотелось, да и какой был в этом смысл? – Значит, правда, – в ответ на моё молчание проговорил он и, надев одну болтающуюся лямку рюкзака на плечо, подошёл вплотную ко мне. – Ударишь меня? – Совсем тупой? – Ну, почему же? – пожимаю плечами. – Я же пидор, а пидоров бьют. – Мне плевать, кто ты там, Билл. Отрываю взгляд от пола и смотрю прямо ему в глаза. Он выглядел серьёзно. Не врал. – Зачем тогда подошёл? – Хотел сказать, чтобы ты забил хер на тех, кто посмеет тебя оскорбить. Ты не должен себя бояться, Билл. Ты такой, какой есть. – Легко сказать, Митч. – Понимаю, – кивает, – но всё же. Постарайся. Ты всегда был необычным, люди никогда тебя не понимали. – Спасибо, – пытаюсь улыбнуться, но получается хреново, – я, пожалуй, пойду. Нужно успеть убраться отсюда до звонка. – Конечно, иди. Покинув здание школы, я сразу же прибавил шаг и направился в сторону дома. Теперь ходить по улицам стало ещё страшнее. Слова бывшего друга меня ни капли не успокоили. Да, он отреагировал нормально, но он знал меня с детства и, можно сказать, привык к тому, что я всегда выделялся среди всех остальных. Другие же вряд ли смогут смириться с тем, что им приходится находиться в одном учебном заведении вместе с парнем, который даёт в зад. Мне было страшно представить, что будет потом. Как теперь ходить в школу? Как смотреть в глаза людям, которых я раньше считал своими друзьями? Как справиться с этими бесконечными нападками, которые, я уверен, будут сопровождать меня до конца обучения? Дома я снова пил. Много. Но не помогало. Хотелось опять схватиться за лежавшее в ванной лезвие, но я одёргивал себя, понимая, что всё равно не смогу. Да и не хочу. Я жить хочу. Стакан за стаканом, сигарета за сигаретой. Я всё больше и больше накачивал своё тело всякой дрянью, стараясь забыться и успокоиться. А потом я начал плакать. Еле добравшись на трясущихся ногах до постели, я рухнул на жёсткий матрас, утыкаясь носом в хлопковую простыню. Слёз было море. Я не мог успокоиться и едва ли не задыхался от своих рыданий, комкая в руках одеяло и разрывая зубами ткань наволочки. Мне было больно до жути. Я не знал, как жить дальше. Провожу пальцем по смятой соседней странице. Бумага покрылась неровностями, поддавшись воздействию влаги. Помню, я тогда хотел что-то написать, но слёзы застилали глаза противной мокрой пеленой, а рука тряслась от рыданий, не в силах даже удержать в своём захвате ручку, чего уж там говорить о том, чтобы хоть что-то написать. Сглатываю горький ком. Шрам был разрезан практически полностью, но я всё ещё не плакал и не хотел влезть в петлю. Видимо, я всё-таки смог пережить это. Но больно всё ещё было, да. Наверное, так хреново, как в ту ночь, мне больше никогда не было. Мне казалось, что я сойду сума от страха за собственное будущее, которое в один миг покатилось под откос. К утру я превратился в овощ. На слёзы уже не было сил, поэтому я просто лежал на разодранной в порыве очередной истерики простыне, не имея сил для того, чтобы пошевелиться. Встать меня заставил голод, чёрт бы его побрал. Я нормально не ел вот уже две недели, поэтому организм решил начать забастовку, одаривая меня дикими болями в желудке и помутнениями в голове. Или это было вовсе не из-за голода, а из-за нервного срыва? А, хрен с ним. Неважно. Холодильник был пуст. Разочарованно выругавшись, я, так и не переодевшись со вчерашнего дня, схватил деньги, заботливо оставленные мамой на полочке в коридоре, и поплёлся в ближайший магазин. Свежий, немного прохладный воздух отрезвил моё опьяневшее от горя сознание, и я, руководствуясь каким-то странным чувством, свернул в противоположную сторону, желая прогуляться. В субботнее утро на улицах обычно было мало людей, что меня несказанно обрадовало. В таком состоянии не хотелось видеть ни одно живое существо, будь то человек или даже пробегающая мимо собака. Я добрался до парка, посидел у неработающего фонтана, прошёлся вдоль центральной дроги моего района, заглянул в небольшой магазинчик на углу незнакомого мне дома и, купив немного провизии, направился обратно. В голове было пусто. Абсолютно. Ни единой мысли. Я чувствовал себя живым трупом, шатающимся по городским улицам и незнающим, как он вообще оказался в этом мире и почему он ещё не под землёй в отвратительно узкой деревянной коробке. Желая сократить путь, я решил свернуть с главной дороги в строну большого многоэтажного дома, от которого была протоптана небольшая тропинка к моей скромной пятиэтажке. Мы с мамой часто так возвращались домой, когда ходили в кино или на прогулку в парк, потому что это изрядно экономило время. Однако в этот раз это стало моей огромной ошибкой. Ошибкой, подарившей мне новую жизнь. В одном из домов, мимо которых лежал мой путь, жил Майкл, который едва ли не каждую пятницу собирал у себя всех самых крутых ребят школы. Как-то мне даже удалось попасть на одну из таких тусовок благодаря Джереми. По иронии судьбы, именно вчера он решил в очередной раз позвать к себе всю футбольную команду, члены которой были завсегдатаями подобных мероприятий. Проходя мимо его дома, я заметил, что из крайнего подъезда вышел капитан команды, чьё имя мне не дал вспомнить выпитый ночью виски. Кажется, оно начиналось на букву "П", но это не точно. Следом за ним поторопились ещё несколько парней. Видимо, они только сейчас решили разойтись по домам. Я натянул на голову капюшон и замедлил шаг, желая остаться незамеченным, однако это, увы, не помогло. – Эй, кто это тут у нас? – обернувшись, с ноткой сарказма в голосе спросил один из футболистов, глядя на меня. – Неужто сладенький мальчик Билли? Все остальные пьяно заржали, оценив шутку друга. Я же напрягся, стараясь придумать, как бы можно было от них отвязаться. – И куда это мы направляемся? Неужто идёшь домой от своего ёбыря? Я не отвечал, продолжая идти. С каждым моим шагом расстояние между нами сокращалось, и я надеялся, что просто пройду мимо, погасив их интерес и пьяное остроумие своим игнором и безразличием. Но я опять ошибся. – Тебе, кажется, задали вопрос, – зло прошипел тот, чьё имя начиналось на "П", и схватил меня за предплечье, как только я поравнялся с ними. – Отпусти. – А что если нет? Пожимаю плечами. Вот так вот просто. Действительно, а что если нет? Я ничего не смогу им сделать, с этим не поспоришь. – Как же меня тошнит от тебя, Каулитц, – продолжает он, всё сильнее сжимая мою руку, - ты всегда бесил меня, но теперь я тебя просто презираю. – За то, что я гей? Я не понимал, что говорю. Я не чувствовал страха или тревоги, я чувствовал лишь безразличие и полную апатию, которая накрыла меня вчера вечером и всё никак не хотела отпускать. Я понимал, что меня побьют, но даже это не вызывало во мне никаких эмоций. – Ты не гей, Билл, ты пидорас, – выплюнул мне в лицо капитан и, отпустив моё пульсирующее от боли после его захвата предплечье, схватил меня за воротник пальто. Я молчал. А что я мог ответить? Возмутиться? Попробовать оправдать себя? Это всё равно ничего не дало бы, исход у этой ситуации был всего лишь один. – Чего молчишь, заднеприводный? – спросил неизвестный мне парень, который всё это время увлечённо курил сигарету. – Интересно, каково это – когда тебя натягивают? – с усмешкой продолжил напирать капитан, так и не отпустив меня из своего захвата. – А что? Хочешь попробовать? Я и моргнуть не успел, как оказался лежащим на земле. Удар у него был метким и сильным. Кажется, он сломал мне переносицу. – Что ты сказал?! Я продолжал молчать, отвернув от него свою голову. Ну вот, пакет с продуктами упал на землю, и упаковка с молоком треснула, из-за чего асфальт начал заливаться белой лужей противно пахнущей жидкости. Ненавижу молоко. Но кофе с ним вкусный. Через какое-то время я почувствовал сильный удар в живот: моё молчание начинало его злить. Присев рядом со мной, он схватил меня за волосы, приподнимая и заставляя смотреть ему в глаза. – Повтори. – Пошёл нахер, – выплюнул ему в лицо я, сразу же почувствовав сильный удар в челюсть. А потом ещё один. И ещё. Рот наполнялся кровью, кажется, он выбил мне несколько зубов. Превосходно. Его друзья одобрительно присвистнули. Ну, конечно, драка – это ведь идеальное завершение каждой вечеринки. Особенно для таких безмозглых существ, как они. – Знаешь, – проговариваю, когда он сделал перерыв между ударами, – я хочу, чтобы ты оказался таким же. Таким же пидором, Питер, или как там тебя? Ты заслужил всего того, что испытываю сейчас я, мра… Договорить мне не дали. Очередная порция ударов обрушилась на моё лицо, превращая его в кровавое месиво. – Может, кто-то желает присоединиться? – с улыбкой предложил он, в очередной раз проезжаясь кулаком по моей скуле. – А то Билли, видимо, ещё не совсем понял, о чём мы тут сейчас толкуем. Отказаться от подобного предложения, выдвинутого одним из самых влиятельных учеников старшей школы, вряд ли кто-то смог бы, поэтому спустя жалкие несколько секунд я стал ощущать удары по всему телу. Было больно. Ужасно. Но я не кричал и не пытался вырваться. Мне было всё равно. Пусть делают, что хотят, я всё равно больше не смогу жить нормально. А так хотя бы был небольшой шанс, что они забьют меня до смерти и оставят подыхать в этом богом забытом дворе. Было бы неплохо. Я слышал, как хрустят мои кости, чувствовал, как напрягаются и пульсируют мышцы, видел, как кровь стекает по моему телу. Я чувствовал, что долго не протяну, и это радовало: отключившись, я не буду чувствовать всю эту боль. – Ты мерзок и отвратителен. Мне хочется блевать от тебя, – это было последнее, что я услышал, прежде чем провалиться в тёмную бездну моего временного спасения. Очнулся я на другом конце города под подъездом старого дома с переломанными костями и не менее травмированной жизнью. Они избили меня и выкинули на улицу, оставив подыхать, как сбитую собаку. Видимо, они изрядно переборщили, раз уж решили отвезти меня в жопу города, где смерть от переломов в подворотне – это будничная рутина. Надеялись, что я сдохну. Не тут-то было. Я не мог пошевелиться, я, чёрт возьми, даже не мог нормально видеть, ведь синяки под глазами опухли настолько, что не давали векам полностью раскрыться. Всё тело невыносимо болело, а мозг только сейчас начал выходить из затуманенного апатией состояния, понимая, что конец, наверное, близок. Я думал, что сдохну. И я бы наверняка сдох, если бы не… – Билл? – вздрагиваю от неожиданности и выпускаю из рук дотлевающую сигарету, роняя её на потёртую страницу. Улыбаюсь. Поворачиваюсь и сталкиваюсь взглядом с Томом, который стоял у входа на балкон и развязывал галстук, подаренный мною на прошлых выходных. Без повода. Просто так. Я купил, потому что он синий, а Тому ужасно идёт этот цвет. – Ты сегодня рано, – возвращаюсь в прежнее положение и, взяв сигарету, швыряю её с балкона. – Да, совещание перенесли на час раньше. Свинья ты, Билл. – Я оставил пепельницу на кухне. – Мог бы сходить за ней. – Мне лень. Слышу за спиной его тёплый, немного хрипловатый смех. Люблю, когда он смеётся. – Ты как ребёнок, – проговаривает и садится рядом со мной, привычно целуя меня в щёку, – что читаешь? – Да так… – не успеваю договорить, как дневник мягко выскальзывает из моих ладоней, оказываясь у Тома в руке; странно, но я даже не сопротивляюсь. Его взгляд опускается на раскрытую страницу, и он сразу же всё понимает. Только не ругайся, прошу. Я не хочу сейчас скандалов, мне на сегодня негатива хватило сполна. – Билл, мы же договаривались, что… – Брось, Том, – улыбаюсь и, забрав у него ежедневник, отшвыриваю его на стол, – всё хорошо, правда, – беру мужа за руку и переплетаю наши пальцы, укладывая голову ему на плечо; как же я всё-таки соскучился за эти несколько часов без него. – Я просто переживаю за тебя, ты так долго пытался забыть. – Знаешь, раньше действительно было паршиво, а сейчас… Да, немного больно, но это нормально. Это не та боль, от которой хочется сдохнуть. Это, скорее, боль от разочарования, не более. – Уверен? – Да, на сто процентов, – улыбаюсь и оставляю поцелуй на его шее, – раз уж ты приехал пораньше, может, заберёшь Иви со школы? – Как скажешь. – В таком случае тебе стоит поторопиться, потому что урок заканчивается через… – запинаюсь и, потянувшись к лежащему на другом конце дивана телефону, смотрю на время, – двадцать минут. Том усмехнулся и, поцеловав меня в макушку, поднялся со своего места, направляясь к выходу. – Скоро буду, – бросил он и вышел с балкона, больше напоминающего террасу, оставляя меня вновь одного. Тянусь к сигаретам и, выудив из пачки ещё одну, снова закуриваю, бросая взгляд на лежащий на столе блокнот. Смеюсь. Надо же, он прервал меня именно в тот самый момент, когда всё должно было начать налаживаться. Он тогда приехал погостить к родителям, с которыми виделся крайне редко, ведь жил на другом континенте. В тот промозглый дождливый вечер он вышел погулять со своим старым псом, который, несмотря на возраст, всё ещё оставался довольно энергичным. Он-то меня и нашёл. Учуяв запах крови, пёс, как я позже узнал, нёсся ко мне через всю улицу, а после, оказавшись рядом с моим обездвиженным телом, уткнулся влажным носом в мою щеку. А дальше были больницы, запахи противных лекарств, слёзы матери, которая извела себя самыми страшными мыслями, когда ей позвонили из больницы и сообщили, что её сын находится в тяжёлом состоянии. А ещё были его тёплые карие глаза и крепкие руки, которые не давали мне упасть и оступиться всю последующую жизнь. Я не знал, зачем он приходил ко мне. Он мог просто вызвать мне скорую и, дождавшись, когда меня увезут в больницу, вернуться к своей прежней жизни, где всё было довольно спокойно и размеренно, но нет. Том тогда быстро завёл собаку домой и поехал в больницу вместе со мной, оставаясь там до тех пор, пока моё состояние не стало более-менее жизнеспособным. Мама едва не задушила его в объятиях, когда они с отцом и двумя моими младшими братьями первым же рейсом прилетели из отпуска, узнав о том, что со мной случилось. С тех пор она его просто обожает. Иногда мне даже кажется, что Тома она любит больше, чем меня, Макса и Дина вместе взятых. Тогда я соврал родителям. Сказал им, что на меня напали грабители, понимая, что тощий одинокий подросток – это идеальная жертва. Рассказать им правду я решился только спустя десять лет, когда мы с Томом уже жили вместе. Я боялся, что они не поймут, боялся, что не примут меня таким, но, знаете, тогда бы я уже смог это пережить. Каково же было моё удивление, когда мама, взяв меня за руку, улыбнулась и сказала, что они с отцом давно подозревали, что в Германию я вовсе не ради работы переехал. Услышав от родителей слова любви и поддержки, я рассказал им истинную причину, из-за которой два месяца мне пришлось провести в больнице. Никогда прежде я не видел маму такой злой. Она громко возмущалась и желала этим тварям смерти. Я же улыбался, глядя на неё и понимая, насколько мне с ней повезло. А ещё мне повезло с Томом. Он у меня потрясающий. Я, если честно, и сам не понял, как так получилось, что у нас завязались отношения. Он стал моим лучшим другом, и плевать я хотел на то, что он на десять лет старше и живёт в другой стране, он понимал меня и принимал таким, каким я есть, и это было главным. Однажды вечером, когда в день его очередного приезда мы сидели у него дома и пили виски, он сказал мне, что, кажется, влюблён в меня. Я растерялся и ответил, что это неожиданно. Том всё понимал, поэтому дал мне время на переваривание этой новости и добавил, что он не хотел бы терять дружбу со мной, если я вдруг ему откажу. Он был потрясающим. Добрым, заботливым и внимательным. Он готов был примчаться ко мне хоть с другого конца света, если в том будет необходимость, и я понимал, что он не такой, как Джереми. Я боялся новых отношений. Боялся, но решил рискнуть, зная, что Том меня не предаст. И я не прогадал. Делаю долгую затяжку и беру в руки ручку, лежащую на столе среди остального хлама, притащенного мною утром. Разглаживаю ладонью смятую страницу и касаюсь кончиком бумаги. 4 октября 2017 года “Мне сорок. И я счастлив. Теперь по-настоящему, без всяких надуманных чувств и иллюзий. У меня есть всё, чего я только мог желать в свои слезливые шестнадцать, и это заставляет меня улыбаться каждый день. Ведь шестнадцать не должны быть сладкими, а сорок – да”.