Вслед

Зима — время тихой смерти. Мертвые деревья укутаны в искрящийся под солнцем снежный саван, скрывающий голые, искореженные ветви, изломанные осенними ветрами. Белое убирает оспины и морщины с лица земли, как грим в мертвецкой, создавая иллюзию молодости и покоя. Плачущий ангел на надгробии сияет отблесками изморози, словно осыпанный бриллиантами. Винсент любит такую красоту смерти — отстраненную и ухоженную. Видя ее, можно забыть про ошметки плоти, разбросанные по бальной зале, и собственные окровавленные пальцы: иногда он до сих пор видит на своих руках кровь, особенно просыпаясь по ночам. Но не в такие дни. Нянька отстала, заболтавшись с кучером. Глупая девка влюблена, это видно любому, и Винсент презрительно хмыкает, мельком подумав об этом. Все женщины одинаковы. Он знает это уже сейчас, в свои неполные десять: улицы Сабрие учат жизни очень быстро. И спустя сто с лишним лет в этом отношении ничего не изменилось. Торопиться некуда и незачем. Винсент неспешно шагает вдоль ажурной ограды, отделяющей место покоя от мира живых, любуясь белоснежным совершенством. И оттого черная фигура, склонившаяся перед несколькими могилами у самой ограды, режет взгляд, вызывая смутное раздражение и желание уйти, убраться подальше… Винсент еще больше замедляет шаг, а потом сворачивает с расчищенной дорожки на одинокую цепочку следов. Он не знает, зачем. Просто — наитие, странное притяжение, которому нет названия. Обходит коленопреклоненного человека по дуге, останавливается, пытаясь заглянуть в лицо, занавешенное волосами, такими же искристо-белыми, как зимний саван, по которому раскинулись полы угольно-черного плаща — единственное пятно скорби на этих просторах забвения. Винсент не прячется, однако человек не замечает его: он вскидывает голову, вглядываясь в небо, но явно не видит того, что перед ним. Еще молодое лицо пересекает наискось медицинская повязка, закрывающая левый глаз; из правого текут слезы. Винсенту снова хочется уйти, но он опять не делает этого. Незнакомец кажется неуместным в этом месте и времени, одновременно притягивая к себе, беспричинно, но неумолимо. А еще его единственный глаз — алый. Как кровь. Как правый глаз самого Винсента. Наверное, именно поэтому кажется естественным спросить: — Скажи, почему ты плачешь? Незнакомец не вздрагивает — просто переводит взгляд. И молчит. Не говорит ни слова — только смотрит, чуть растерянно и отстранено, словно все еще находясь мыслями не здесь. Отчего-то это задевает. Винсент растягивает губы в улыбке и задает следующий вопрос: — Ты тоже… ребенок, приносящий несчастья? Взгляд мужчины неуловимо меняется, и Винсент продолжает, уверенный, что понял правильно: — О… Ты не знал? Сто лет назад тех, кто рождался с красными глазами, называли детьми, приносящими несчастья. Считалось, что такие алые глаза навлекают беду. С нами… — он запинается, исправляясь моментально: — с ними плохо обращались. Говорили: «Ребенок, приносящий несчастья, убирайся отсюда». Но на самом деле они не делали ничего плохого. Он замолкает и ждет: ответа, реакции, хоть чего-нибудь. Незнакомец все так же молчит и смотрит — в упор, не моргая, так же, как смотрел на небо. Но в какой-то момент Винсенту кажется: теперь тот наконец-то видит его. И Винсент сейчас — видит: нервные брови, горестные складки у рта, синие тени под нижним веком. В душе что-то вздрагивает — и замирает. Винсент наклоняется чуть ближе и очень искренне добавляет: — Как хорошо, что ты родился сейчас. Незнакомец по-прежнему не говорит ни слова. На кончиках его волос и ресниц — мелкие кристаллики льда, а губы побледнели от холода. Он похож на призрака, на выходца из ледяных пределов королевы Зимы, о которой когда-то читал вечерами Джек… на ее рыцаря. Винсенту хочется коснуться щеки незнакомца и проверить, не изо льда ли он, на самом-то деле. А может, он просто не умеет говорить? Может, Зима лишила его не сердца, как прочих, а дара речи? Винсент пытается выпростать руку из-под неудобной меховой накидки, но не успевает. — Господин Винсент!.. — слышится позади девичий голос, а потом — скрип снега и сбитое дыхание. Взгляд незнакомца не меняет направления, но Винсент видит, как неожиданно сужается в точку провал зрачка, превращаясь из бездны — в бойницу. Он позволяет няньке отряхнуть и поправить накидку, и беспрекословно направляется за ней к ждущей на дороге карете. Он даже не думает оборачиваться — до того момента, как делает это, в непонятном ему самому порыве сообщая: — Меня зовут Винсент Найтрей. Я ищу своего старшего брата. У него черные волосы и золотые глаза. Старше меня на год. Его зовут Гилберт. Если ты вдруг встретишь его, можешь сообщить в Дом Найтрей?.. Теперь он уже не ждет ответа — просто улыбается на прощание: — Пока, мой братец, приносящий несчастья, — и уходит, почему-то уверенный, что незнакомец смотрит ему вслед. Винсент вспоминает об этой встрече только через год, тоже зимой. Город полыхает праздничными огнями, взрывается салютами, брызжет сиянием дворцовых окон. Винсент слишком мал для того, чтобы его взяли во дворец — но не для того, чтобы сбежать украдкой на улицы города. Улицы страшат — и манят отголосками болезненной ностальгии, ведь, пока они были его домом, Винсент чувствовал себя счастливым. Тогда рядом был Гил, обожаемый старший братик, всегда защищающий, всегда — на его стороне… — Какая куколка, гляди ты. Его путь преграждают три высокие тени. Винсент почти не удивляется. — Во как одет. Богатенький… — А мамки не видать. И почему-то не боится, не пытается убежать. Внутри дрожит предвкушение чуда: вдруг именно сейчас, в Рождество, появится Гилберт, и спасет его, как раньше?.. Один из бродяг, настоящий громила, тянет к Винсенту руку — и вдруг с воем отшатывается. Вдоль небритой обрюзглой щеки расцветает алым порез. Кровь капает на засаленную, порванную куртку. Винсент замирает; внутри все сжимается и переворачивается. Гил?.. Конечно. Кто же еще мог прийти ему на помощь?.. — На вашем месте, уважаемый, я придержал бы руки, — но голос, раздающийся из-за спины Винсента, слишком твердый и взрослый для того, чтобы принадлежать Гилберту. — И вообще шел своей дорогой. — Вот и иди, — отзывается один из бродяг, и сует руку в карман. — Нечего тебе делать туточки. Или это твой сынок? Винсент, наконец, оборачивается, но видит только темный силуэт в свете одинокого фонаря. Длинные волосы, и тонкий меч в руке — незнакомец держит его на отлете, сталь бликует, и от этого кажется, что лезвие — продолжение тела владельца, в нетерпении подрагивает в предвкушении схватки. — Нет, — отвечает незнакомец, делает шаг вперед — и оказывается совсем рядом: Винсент ощущает легкий запах какого-то терпкого парфюма. — Но это не важно. — Важно, — уверенно произносит его собеседник, пока двое других медленно расходятся в стороны — как волки, берущие добычу в «клещи». Незнакомец не отвечает, лишь задвигает Винсента себе за спину. — Убегай, — негромко командует он. Винсент осторожно пятится, но почему-то не может отвести глаз от прямой спины заступника. А тот откидывает полу черного плаща — и в этот момент на него бросаются трое. Подворотня взрывается лязгом стали и сдавленными матерными воплями. Самое время бежать… Винсент стоит как зачарованный, и смотрит. Меч порхает смертоносной бабочкой. Винсент не видит его лезвия — только тускло-ослепительные вспышки стали на свету. Незнакомец сражается, как дышит: легко парирует, уходит из-под удара, отпрыгивает, делает выпад… Громила вдруг сгибается пополам и харкает на мостовую кровью. Незнакомец резко дергает рукой — и Винсент только тогда замечает меч; только тогда, когда видит сыто блеснувшее лезвие в багрово-черных потеках, с тихим хлюпаньем выходящее из живых ножен. Оставшиеся на ногах бродяги пятятся. Один сипло выдыхает: — Бежим! Громкий топот грубых ботинок быстро стихает в дальнем конце подворотни. Нежданный спаситель стоит по-прежнему спиной к Винсенту, и смотрит — то ли вслед беглецам, то ли на распростертого у его ног громилу. Тот еще дышит: Винсент слышит, как клокочет кровь в пробитом легком. Незнакомец медленно отводит руку с мечом в сторону — и вдруг совершает короткое, неуловимое взглядом движение. Слышится странный звук, клекот стихает. Винсент отступает еще на шаг. Впервые за долгое время ему вдруг становится страшно. Почему?.. Он не знает ответа. Ведь этот человек… он ведь спас его?.. Незнакомец оборачивается. Из-под белоснежной челки Винсенту виден только один глаз, правый — темный, бездонный, с алой искрой безумия в глубине. Именно в этот миг — ни секундой раньше — Винсент узнает его. Дважды. Это тот самый человек, который стоял на коленях в снегу год назад, на кладбище. Это тот самый человек, которого Винсент успел заметить сто лет назад в Бездне. Его с новой силой охватывает страх, липкий, как паутина. Этот человек… помнит ли он его? А если помнит — то что тогда? Расскажет? И что тогда будет?.. Эти мысли проносятся за одно мгновение, в течение которого спаситель, в свою очередь, смотрит на Винсента. Он едва заметно хмурится, словно пытаясь вспомнить, потом досадливо встряхивает головой и вгоняет меч в ножны. Скрежещуще звякает сталь. Алый — Винсент теперь совершенно точно знает это — глаз смотрит пристально и словно бы вопросительно. Внутри, где-то в подвздошье, ощущается что-то темное и дрожащее. Это страх, — решает Винсент, хотя точно знает, что — не он один: это страх, замешанный на восхищении. — Ночной город — плохое место для прогулок тому, кто не может постоять за себя, — между тем говорит спаситель, не трогаясь с места. Он не спрашивает, что Винсент делает здесь, не предлагает помощи, зато неожиданно усмехается, и добавляет: — Иди домой, воспитанник Дома Найтрей. Последние два слова звучат почему-то так, что Винсенту вдруг мерещится бездна, разделившая мостовую между ним и беловолосым человеком в черном плаще. Он убегает, не поблагодарив своего спасителя и не обернувшись. Но точно знает, что тот смотрит ему вслед. И почему-то не сомневается: они еще увидятся. Ощущение оказывается верным: спустя еще полтора года Винсент видит своего «знакомого незнакомца» в свите сопровождения герцогини Рейнсворт, когда та пребывает вместе с внучкой в особняк Найтреев по какому-то делу, но поначалу едва узнает его. Тот коротко стрижен, постоянно улыбается и острит, и вместо меча у него в руках щегольская резная трость, а на плече сидит синелицая кукла — Винсент никогда не видел более уродливой игрушки. В людской говорят, что его зовут Зарксис Брейк, и что он — личный слуга юной леди Рейнсворт. Затаившись в темноте коридоров, Винсент наблюдает за тем, как Зарксис Брейк перебрасывается шуточками с прислугой, одновременно посасывая леденец, и тихо злится, не понимая, почему. Разве что… Как он мог, как он посмел превратиться из рыцаря королевы Зимы в какого-то чертова клоуна?! Как мог променять то алое безумие, которое сумел почувствовать в нем Винсент, на зубоскальство и нелепо длинные рукава лакейской ливреи?.. Впрочем, возмущение утихает, когда Винсент слышит в досужих сплетнях слово «контрактор». Безумный Шляпник — сильная Цепь, и заключить с ней контракт не могли очень долго, едва ли не дольше, чем с Вороном. Но с тем хоть понятно, почему… Винсент прикрывает глаза. По темным коридорам особняка Найтрей плещет кровью и пламенем Сабрийской трагедии. Воспоминания грозят захлестнуть, утягивая в мутный водоворот прошлого, и когда рядом раздается скучливое: — Снова ты, — Винсент испытывает облегчение и почти что благодарность. Он вскидывает взгляд и старательно растягивает губы в улыбке, заученной и неискренней. — Здравствуйте, мистер Брейк. — Его собственный голос звучит все еще тонко и ломко, и Винсенту очень хочется поскорее стать старше. Чтобы догнать. Чтобы быть на равных. — Счастлив видеть вас в Доме Найтрей. Это ложь — такая же, как и его улыбка. И в то же время в этих словах больше правды, чем Винсент может принять. Зарксис Брейк смотрит, наклонив лохматую голову к плечу. Кажется, его ничуть не смущает новый образ; а вот взгляд Винсента снова и снова цепляется за детали, которые напоминают о первых встречах. Серебристая белизна волос, багровый сумрак радужки единственного глаза, тонкие пальцы, спокойно лежащие на оголовье щегольской трости… Зарксис Брейк небрежно перехватывает набалдашник сбоку, и у Винсента на мгновение занимает дыхание. Так тот сжимал гарду меча перед тем, как отвести руку и погрузить лезвие в живую плоть. И именно такое выражение было на лице: ищущее, словно вопросительное, болезненно-непонимающее… Зарксис Брейк неожиданно вскидывает брови, и произносит с дурашливой почтительностью: — Я тоже счастлив видеть юного милорда. Он размашисто кланяется, подметая пол длинными рукавами, и Винсенту отчего-то хочется ударить его. Или, еще лучше — разрезать, раскромсать дурацкую куклу, которая пялится с его левого плеча. Зарксис Брейк насмешливо щурится, словно знает, о чем думает Винсент. Словно видит его насквозь. — Вам нравится моя компаньонка? — осведомляется он. — Она красотка, не правда ли? Не правда, — хочет сказать Винсент, но вместо этого кивает, отступая. — Безусловно, — соглашается он. Улыбка словно приклеилась к губам. Очень кстати по коридору проносится оклик, и Винсент добавляет: — Но мне пора. Прошу извинить, меня ждут. На повороте коридора он украдкой оглядывается, сам не зная, зачем. Зарксис Брейк смотрит ему вслед, и взгляд его полон все того же мучительного непонимания. Через полгода в Дом Найтрей приходит Гилберт. Все это время он жил у Безариусов, оказывается, но только сейчас решил вернуться к брату. Винсент не сразу понимает, что Гилберт не помнит его, и еще чуть позже — что такое решение тот принял не просто так. Они живут в одной комнате, и Винсент видит все: и шрам, наискось перечеркнувший грудь Гилберта, и его решимость во что бы то ни стало завладеть Вороном. И, конечно же, он слышит имя, которое тот иногда вышептывает ночами. Винсент ни разу не видел Оза Безариуса, но ненавидит его всем сердцем — и за этот шрам, и за ту власть, которую тот имеет над Гилбертом, даже находясь в Бездне. Но, по крайней мере, Гилберт теперь рядом; и даже хорошо, что он ничего не помнит — незачем еще и ему пропитываться алыми потеками Сабрие. Он слишком чистый. Слишком слабый. Наверное, так лучше для него… Винсент давно умеет уговаривать себя. И надолго забывает о существовании Зарксиса Брейка — лишь изредка снит снежный саван, перечеркнутый черным плащом и кармином взгляда. Но приходит пора служить приютившему их Дому, и Зарксис Брейк снова напоминает о себе. Они встречаются в коридорах Пандоры, на светских раутах и в рейдах. Винсент совершеннолетний. Он сам уже контрактор; но отчего-то до сих пор чувствует себя десятилетним мальчишкой, перехватывая цепкий алый взгляд: то задумчивый, ищущий, то внимательный... Слишком внимательный, слишком. Теперь, когда Гилберт рядом, Винсенту особенно тревожно. Потому что то, что думает о нем весь мир — ничто по сравнению с мнением Гилберта. Зарксис Брейк может разрушить шаткое равновесие, которое установилось в их отношениях с братом — равновесие условное, но Винсент не хочет лишиться хотя бы его. Говорят, если чего-то боишься, оно обязательно случается. В одну из последующих встреч Зарксис Брейк не проходит мимо, как обычно, ограничившись ироничным кивком. Заступив дорогу, он негромко говорит: — Приветствую, милорд Винсент. Или же в Бездне вы потеряли не только брата, но и имя? В первое мгновение Винсент столбенеет. Дыхание перехватывает, а сердце, напротив, начинает стучать слишком часто. Подспудно он знал, что рано или поздно эти (или другие, но схожие по смыслу) слова прозвучат, но одновременно надеялся, что этого никогда не случится. Впрочем, взять себя в руки получается быстро. — Не понимаю, о чем вы говорите, мистер Брейк, — Винсент старается выглядеть незаинтересованным, даже немного скучающим, но получается не очень. По крайней мере, Зарксис Брейк явно ему не верит. Он подпирает стену плечом и, поигрывая тростью, улыбается: — Понимаете. Очень хорошо понимаете, — и смотрит на судорожно сжатые пальцы Винсента. — Я ведь вспомнил вас, наконец. Для меня в Бездне потеряно больше сорока лет; а вот сколько прошло для вас с Гилбертом? Быть может, вы жили задолго до моего рождения — тогда, когда красноглазых еще называли «детьми, приносящими несчастья»?.. Винсент молчит, ему нечего сказать — только и остается, что мысленно проклинать свой длинный язык. Его снова охватывает липкий страх — как тогда, в подворотне. Зарксис Брейк по-прежнему выряжен, как клоун. Но взгляд — тяжелый, цепкий, — совсем не соответствует оболочке, выдавая суть. Винсент невольно отступает на шаг, потому что перед ним — снова рыцарь королевы Зимы, и совсем неважно, что у него неровно стриженые волосы и длинные рукава потешной ливреи. Решение приходит само собой, и кажется совершенно естественным для воспитанника подворотен. — Ваша взяла, — Винсенту даже не нужно притворяться, чтобы голос дрогнул. — Я все расскажу, только… не здесь. Пойдемте, — он отступает по коридору, оглядывается, проверяя, идет ли за ним Зарксис Брейк. Вдоль спины прокатывается волна непонятной дрожи. Сердце грохает о грудную клетку — и замирает, словно в предвкушении. Зарксис Брейк следует за ним, недоверчиво щуря единственный глаз, и больше не улыбается. Винсент быстро отворачивается, чтобы спутник не заметил торжества в его взгляде. Белый рыцарь думает, что поймал его — но прямо сейчас сам попадет в расставленные сети. Еще совсем немного… Дверь покоев, выделенных в Пандоре для Найтреев, на замке, и это значит, что там никого нет. Ключ подрагивает в руке, проворачиваясь дважды. — Входите же, — говорит Винсент замершему на пороге Зарксису Брейку, дожидается, пока тот последует указанию, и запирается изнутри. — Не хочу, чтобы нам кто-нибудь помешал, — поясняет он очевидное. И некоторое время просто смотрит, выхватывает из образа детали. Наверное, со стороны это выглядит так, словно он собирается с духом. — Давайте немного выпьем, — говорит, наконец, Винсент. Зарксис Брейк хмурится, явно собираясь отказаться, и Винсент поспешно усиливает нажим: — Пожалуйста… — произносит он шепотом, так явно переступая через себя при этом, что собеседник смягчается. — Хорошо, — отзывается Зарксис Брейк. Пальцы его рук на оголовье трости чуть расслабляются. — Но только немного. — Конечно, — в улыбке явственно сквозит облегчение. Три шага к столику у окна. Поставить два бокала, открыть початую бутылку дорогого вина. И одновременно — нащупать в ящике стола небрежно брошенный туда пузырек: служение Дому Найтрей иногда приносит такие неожиданные знания!.. Пять желтых капель в алое вино падают в тот момент, когда Зарксис Брейк отвлекается на шаги и голоса в коридоре. Толпа проходит мимо. Вино в бокале, поданном Зарксису Брейку, ничем не отличается от того, которое поспешно отпивает Винсент. Он наблюдает, как визави покручивает тонкую ножку бокала, как касается губами жидкого рубина, и гадает: пора, не пора?.. Зарксис Брейк ловит его взгляд, перехватывает, держит, не давая отвести глаза. Он смотрит не так, как всегда. Дело в вине и добавленном в него снадобье, или просто Винсент выглядит сейчас необычно, потому что плохо держит себя в руках?.. Скорее, первое, — решает Винсент, сокращая дистанцию. И, кажется, он прав. Во всяком случае, Зарксис Брейк не кажется удивленным или встревоженным — до тех самых пор, пока Винсент не кладет ладони на тут же напрягшиеся плечи. — Что за… И это все, что успевает произнести Зарксис Брейк. Дальше говорит Винсент: телом, движениями языка и губ, едва заметной дрожью нетерпения. Внутри все трепещет какой-то стыдной, неправильной радостью. Винсент точно знает, что делает все правильно; все для того, чтобы Зарксис Брейк не помешал его планам, не отвратил от него брата, а может быть, и стал на его сторону, в конце концов. Но в то же время он смутно осознает, что это не вся правда. Есть что-то еще под его стремлением прикоснуться более интимно, выпить дыхание — глубже, насытить этого человека собой — и принять его в себя. Белый рыцарь, — стучит в висках суматошно. — Мой белый рыцарь… Пальцы торопливо расстегивают мелкие пуговки и металлические застежки, но запястье вдруг сжимает крепкий захват. Зарксис Брейк смотрит на удивление ясно. Винсент ни за что бы не подумал, что тот опоен, если бы не сделал это сам. Эликсир не подействовал? Быть не может… Пауза затягивается, а внутри словно дрожит струна. Мысли мельтешат испуганными мотыльками: что и когда пошло не так? Но в тот момент, когда Винсент почти начинает паниковать, Зарксис Брейк подается навстречу и отвечает на поцелуй. Его губы оказываются сухими и твердыми... Струна рвется с отчетливым звоном. Мотыльки разлетаются, в голове — девственно пусто, и очень горячо в паху. Одежда слетает осенними листьями. Узкие ладони, кажется, везде: дотрагиваются, гладят, сжимают. Винсент тоже сжимается, ощущая приятную шероховатость пальцев сзади — и тут же расслабляется. Так странно. Это не первый раз для него, но все так ново, так необычно и легко, так дрожит сердце и сжимает в груди, что кажется — именно так еще не было, никогда. Диванчик низкий и неудобный. Колени скользят по алой кожаной обивке, Винсент цепляется за резное оголовье спинки — и сцепляет зубы, жмурится, заставляя себя расслабиться и впустить внутрь сначала пальцы — а потом и… Винсент глухо стонет, не сдержавшись, когда в него входит головка члена. Движение останавливается, на напряженные ягодицы опускаются узкие ладони, так быстро ставшие знакомыми. Они держат уверенно, но пальцы поглаживают чувствительную кожу так, что Винсента вдруг отпускает — совсем, полностью, и он подается назад, толкаясь навстречу. Зарксис Брейк ловит движение на половине, соединяя их окончательно, обхватывает Винсента за бока, откачнувшись — и снова подается вперед. И еще раз. И снова… Эти движения сливаются для Винсента в сплошное алое удовольствие, скручивающееся в паху и в подвздошье тугой пружиной; и когда пружина вдруг разворачивается, расплескиваясь на обивку дивана, перед глазами на мгновение опускается мрак. Он почти приходит в себя спустя пару минут. Открывает глаза. Некоторое время пялится на сплошное алое пятно, и лишь потом понимает, что лежит. Ноги и руки ощущаются словно чужими, тяжелыми и легкими одновременно. Трудно сглотнув, Винсент осторожно поворачивается на спину — и видит своего белого рыцаря, которого почему-то зовут «сломанным царем» [1]. Зачем ты это сделал? — спрашивает тот взглядом, и еще что-то говорит им, настороженное и почти безнадежное, только вот Винсент не может понять, что. Тело ноет от наслаждения, в голове по-прежнему пусто и гулко, и поэтому Винсент произносит то, что первым приходит на ум. — Теперь ты — мой, — бормочет он довольно, мутно глядя снизу вверх. — Теперь ты не скажешь обо мне, никому… Потому что — зачем это теперь, когда можно так сладко, так вместе, так… — хочет добавить он, но лицо Зарксиса Брейка вдруг искажает странная гримаса. Он отшатывается. Молниеносно приводит себя в порядок. Поворачивает ключ… — Прощай, мальчик. Винсент недоуменно смотрит вслед Зарксису Брейку, и невольно сжимается, ожидая грохота двери, но она отрезает его от ушедшего всего лишь тихим щелчком. Несколько недель Винсент живет в напряженном ожидании, но ничего не происходит. Зарксис Брейк не пишет намекающих на разоблачение писем, не вызывает на разговор тет-а-тет. Что тот станет распространять слухи, Винсент почему-то не ждет: может быть, все еще слишком хорошо помнит истерзанного виной человека, которого видел там, на кладбище, а до того, еще раньше — в Бездне. Слишком… благородного. Как бы глупо это ни звучало. Они встречаются только через месяц, на одном из многочисленных приемов, проводимых по случаю очередного Рождества. Зарксис Брейк подтянут и улыбчив, из-под невидимок выбиваются тонкие короткие прядки, а из кармана, словно намекая, что весь этот лоск — напускное, выглядывает его косолицая уродливая кукла. Впрочем, привычная трость очень соответствует такому наряду. Винсент вспоминает, как ловко Зарксис Брейк управляется со спрятанным в ней мечом, на мгновение опускает ресницы и незаметно сглатывает. — Господин Брейк, какая приятная встреча, — губы сами складываются в привычную приторную улыбку. Зарксис Брейк морщится, словно позабыв о любви к сладкому, но тут же улыбается в ответ, точно так же, одними губами. — Приятная?.. Не думаю. Но вряд ли это имеет значение: к счастью, моя госпожа не такая любительница сплетен и интриг, чтобы посещать все приемы, на которые могла бы попасть. «В отличие от тебя», — легко читает Винсент в черном провале зрачка, и улыбается еще шире, с трудом сдерживая бешенство. Тлеющий внутри жар сменяется холодом и тяжестью в подреберье. Чертовски не хватает ножниц и пары-другой плюшевых игрушек. — Вы правы, — соглашается он вслух, — не имеет. Впрочем, думаю, что понимаю ваши чувства: мне тоже было бы неприятно видеть того, кто может сообщить обо мне такие неприглядные факты. Говорят, Рейнсворты крайне чувствительны к контактам сторонников с представителями недружественных Домов? Винсент чувствует мстительную радость и удовлетворение, когда произносит это — ровно до того момента, как Зарксис Брейк одаривает его взглядом, полным искренней жалости. — Глупец, — произносит он почти неслышно. Винсент моргает: облик Брейка плывет, словно сменяясь на мгновение тем, давним, но не забытым. — Вы правда думаете, что для моей госпожи это имеет значение? — спрашивает уже громче. — Тогда спешу вас разочаровать: я ее верный слуга и «старший брат», а не возлюбленный; моя же преданность этой семье сомнению не подлежит — она есть по умолчанию, и на то имеются крайне веские основания, о которых миледи осведомлена. А вот вы, господин Найтрей… неужели вы рискнули бы собственной репутацией только лишь для того, чтобы скомпрометировать в глазах высшего общества безродного слугу?.. Винсент замирает, скованный одновременно яростью и беспомощностью. Сейчас он отчетливо видит правоту этого человека; и впервые, пожалуй, до конца осознает, насколько тот опасен. А Зарксис Брейк улыбается: понимает, что попал в точку, — и продолжает, выдержав паузу: — Я буду молчать о том, что видел в Бездне — до тех пор, пока мое молчание не будет угрожать Дому Рейнсворт в целом либо миледи в частности, — его голос звучит ровно и чуточку скучливо. — Вам не о чем волноваться… «Пока вы не перейдете мне дорогу», — мысленно заканчивает Винсент недоговоренное. — Вы тоже там были, — выталкивает он из себя — почти выплевывает, на самом деле, потому что горло сдавлено бешенством и страхом. — Вам все равно есть что скрывать, я уверен… — Уверенность и знание — две большие разницы, — кажется, собеседника уже забавляет этот разговор. А еще Винсента не оставляет ощущение, что тот играет с ним, как кошка с мышью. — А вот я — я точно знаю, что видел. — Это будет всего лишь ваше слово против моего. — Верно, — легко соглашается Зарксис Брейк, — но в вашем случае будет то же самое. Винсент молча скалится — не знает, что тут можно еще сказать, что противопоставить, и все более отчетливо понимает, что он ненавидит этого человека всем своим существом, до глубины души. Так всеобъемлюще, как он любит Гилберта, и так ярко, как восхищался Джеком — только с этим и можно сравнить жгучее, яростное чувство, пожирающее его сейчас. Зарксис Брейк смотрит пристально, и Винсент изо всех сил старается хотя бы сохранить лицо, не дать рассмотреть под улыбчивой маской те чувства, которые сабрийским пожаром испепеляют его изнутри. Но Зарксис Брейк, кажется, что-то все-таки видит, потому что наклоняется ближе и шепчет, насмешливо и сочувственно: — Ну-ну, мальчик. Не расстраивайся. Еще немного — и мы сможем сойтись на равных. А пока… — Он повышает голос. — Разрешите откланяться, милорд. Меня наверняка уже ждет госпожа. Винсент видит вдалеке девчонку Рейнсворт — вечного подростка со взрослыми глазами, которой совершенно точно нет никакого дела до того, с кем и чем сейчас занят ее слуга: она ведет светскую беседу с фрейлинами из свиты королевы, и те временами даже ненадолго забывают о ее полудетском теле, — но отступает на шаг и соглашается: — Вы правы. Я непозволительно задержал вас. Глядя в прямую спину, Винсент испытывает смешанные чувства. Он мог бы перечислить их все, но не хочет называть некоторые даже про себя. Однако и не понять их сути он не может. Как же хочется спросить. Нет: как же хочется — его. Снова ощутить неожиданную силу и надежность узких ладоней, жар жилистого тела, касания сухих губ к коже… — Господин Брейк, — окликает он. — Раз уж всё — так… мы могли бы снова встретиться там, где и в прошлый раз. Он еще договаривает эту фразу, и уже понимает, что — поздно. Что нечто безвозвратно упущено и не исправится никогда, потому что Зарксис Брейк оборачивается и смотрит так… — Вы низкого мнения о моей осторожности, — голос Брейка насмешливый, отстраненный. — Я, знаете ли, предпочитаю не наступать дважды на те же грабли. Он уходит, не дожидаясь ответа. Винсент закрывает глаза. Голову ведет от гнева и боли: в груди, под сердцем, жжет и саднит. — Вот как, — с трудом выговаривает он вслух. — Ну, что же… Он глубоко вдыхает, расправляя легкие, и через силу растягивает губы в заученной улыбке, глядя вслед удаляющемуся злейшему врагу. Посмотрим.