Стратагемы

— Отправьте во дворец меня, генерал. Вы не пожалеете, — говорит Нян Ин, и Талтал выходит из комнаты, ударив дверью о косяк. Генеральский племянник — тихий, спокойный, незаметный человек, насколько незаметным может быть кто-то с волосами, будто выкрашенными хной. Вешние воды под тонким слоем неверного льда. Она уверена, что смогла бы переубедить Байана — она это знает, — но следующее утро Нян Ин встречает в лихорадочном мареве, свернувшись клубком под одеялом, и падает, когда пытается подняться к завтраку. Когда она приходит в себя, над постелью стоит Талтал. — Что со мной? — хрипит Нян Ин. Голос не слушается, губы потрескались от жара. Талтал смотрит задумчиво. Безупречное гладкое лицо, глаза узкие и тёмные, как гранатовые зёрна. — У вас истощение и лихорадка после родов, госпожа. Лекарь сказал, что вы нуждаетесь в отдыхе. Ни о чём не тревожьтесь, дядю я уже известил. Байан ещё мог бы решиться на авантюру с заменой претендентки из Ляодуна, памятуя о чувствах, которые питал к ней Тогон, но рисковать, подсовывая во дворец «порченую» женщину, уже побывавшую в чей-то постели, он не станет. Нян Ин закрывает глаза, переживая поражение. И ещё — она не хочет сейчас смотреть на Талтала. — Для осуществления мести не обязательно пятнать руки кровью, — говорит Талтал, не поднимая глаз от свитка. С тех пор, как Нян Ин поправилась, они время от времени сталкиваются — в саду, в коридорах, в библиотеке. В основном — в библиотеке. У генерала Байана, заглядывающего сюда едва ли чаще раза в год, неожиданно недурное собрание трактатов. Нян Ин живёт в этом доме уже два месяца, хотя собственный статус ей неясен. Не то приживалка, не то гостья, не служанка — и ладно. Спасительница? Так ведь Байан давно отдал ей этот долг... Нян Ин скашивает глаза. Это первые слова, которые Талтал произносит за два часа, которые они провели в тиши библиотеки — и первые, обращённые к ней за два месяца, не считая формальных приветствий. — Убить чужим ножом, — медленно, задумчиво говорит она. — Третья стратагема, — говорит Талтал. Голос ровный, как шёлк, и Нян Ин впервые видит его улыбку. Ножик, если поискать, найдётся. Любимая племянница генерала Байана, Байан-Хутуг, по итогам недавнего отбора вошла во дворец. Говорят, вдовствующая императрица Будашири от неё без ума, а Тогон всегда был подвержен влиянию своей царственной тётки. Императрицу же Танашири и она, и сам император при этом ненавидят одинаково сильно... Впервые за два месяца Нян Ин думает о будущем и строит планы, и всё чаще наведывается в библиотеку. Талтал многое рассказывает ей о своей кузине. Для этого не нужно даже прибегать к уловкам — Нян Ин и не пытается. Она уже поняла, что Талтал умён, куда умнее своего дядюшки, которому повезло пользоваться любовью племянника и, следовательно, безопасностью — и, что важно, он умнее неё. Её разум нуждается в заточке и тренировках, а образование, ограниченное навыками чтения и письма, оставляет желать лучшего, в то время как ум этого человека блестящ и безжалостен. Нян Ин судорожно навёрстывает упущенное, и Талтал сам подбирает ей книги, сам экзаменует и контролирует процесс, и незаметно прибавляет к её ежедневному расписанию занятия музыкой и танцами, боевыми искусствами и вышивкой. Возможно, сердце Нян Ин мертво, а душа испепелена жаждой мести, но тело её живо. Когда Талтал приходит в её комнату ночью, Нян Ин разжимает пальцы на кинжале под подушкой и садится в постели. Талтал стоит на пороге — он не принёс ни лампы, ни свечи, в темноте выражение его лица невозможно прочесть. Затем он уходит, сопровождаемый её молчанием. На следующую ночь она приходит к нему сама. Думала ли она, добиваясь отправки во дворец, что это означает также и делить ложе с Тогоном? Ей казалось, она сможет им управлять — и этим его желанием тоже. Он цеплялся за неё с упрямством капризного ребёнка. Нян Ин было бы несложно избегать близости, хотя месть рано или поздно потребовала бы и этой жертвы. Она не чувствует вины перед Ван Ю. Беременность и преждевременные роды убили в её теле память об их единственной ночи, оставив только воспоминание о муке и потере. А кроме того, это так упоительно — узнать, что под шёлком и парчой, и непроницаемым панцирем сдержанности Талтала — он тоже мужчина. Когда она прикасается рукой, он уже твёрд, и Нян Ин с каким-то новым, звериным восторгом задирает сорочку и юбку и не по-дворцовому, не по-гаремному, не утончённо садится на него верхом, направив его мужскую плоть в себя. Талтал тоже сидит, и они встречают друг друга лицом к лицу, как равные противники: с развёрнутыми знамёнами и под бой барабанов. Она видела его с широким монгольским клинком на тренировочной площадке — этот меч больше похож на мясницкий тесак, чем на благородное оружие Корё или даже китайский цзянь. Талтал сражается без азарта, но его умение невозможно отрицать. Она видела его также за занятиями каллиграфией и рисованием, за составлением заметок, которые он со временем предполагает превратить в историческую хронику империи, и просто поразительно, на самом деле, сколь во многих обличьях она его видела... Сейчас увидит ещё в одном. Её тело полностью оправилось, а Ван Ю разбудил в нём желания — и теперь всё это досталось Талталу. Его глаза полны черноты, как бывает у любого мужчины, и только один порыв владеет им: победить, покорить и присвоить. Разъять. Плоть бьётся в её теле, Нян Ин встречает каждый выпад ответом, атакой и контратакой, поцелуй — поцелуем. И когда семя проливается в её полном влаги лоне, Нян Ин стискивает его всем нутром и торжествующе кричит в завершении столь сильном, что на миг теряет сознание. Спустя несколько часов она просыпается, как от толчка. Жаровни давно остыли. Талтал спит рядом, его тусклая рыжина в размытом утреннем свете кажется обыкновенной, чёрной. Одеяло укрывает его до пояса. Нян Ин смотрит на матовую кожу его плеч и изгиб спины, покрытой гусиной кожей от утреннего холода, и вдруг понимает, что никогда больше не увидит Корё.