Потолок, стены, постельное белье — все в больницах такое белое, что Диме слепит глаза. Он с трудом поднимает руку и прикладывает кончики пальцев к векам.
— Ну что там? — спрашивает, выдыхая. Фадеев прекрасно знает, что рядом сидит Макс. Даже глаза открывать необязательно, но он все же разлепляет пушистые ресницы. В глаза снова ударяет белый свет, у Фадеева начинает болеть голова и он слегка морщится.
— Отлично. Ты идешь на поправку. — Макс улыбается, несмотря на то, что хочет чуть ли не плакать. Ему сейчас так невыносимо.
Я так нагло вру тебе, Дим. Прости.
Стас прижимается хрупким телом к Игорю все ближе, сжимает его ладонь своей все сильнее. Ему не по себе, ему почти что страшно. Он молчит, большими глазами бегает по палате и хочет скорее уйти. Лавров понимает его и без слов, в знак поддержки хлопает Голышева по плечу и они уходят.
Теперь здесь только Голышев, Дима и боль. У Макса желваки бегают по скулам, он сжимает в кулаке помятую бумажку, где небрежно выведено «Ретардированная амнезия».
У Макса в сердце дыра. Черная. Такая же огромная и затягивающая. Чувство беспомощности нарастает от осознания того, что он не может ничем помочь самому близкому для него человеку.
Я никогда не покажу тебе эту бумажку. Это все, что я могу сделать для тебя.
— Макес, ты чего? — Богомол вздрагивает и поднимает глаза с собственного кулака на Диму. Он улыбается так невинно и мило, что у Голышева щемит в груди.
— Прости, я в порядке. — голубоглазый вскакивает со стула. — Мне пора. — быстро кидает он в ответ на вопросительный взгляд Фадеева. Дверь захлопывается, отдаваясь в голове шатена, отпечатывается в памяти.
Богомол чуть ли не бежит к противоположной стенке холла больницы, ударяя по ней кулаком от безвыходности.
— Полегче, Макс. — Игорь прижимается всей своей двухметровой тушей к стене рядом с русоволосым.
— Авария, значит. — отвлеченно выдыхает Стас, бросая взгляд на разбитые костяшки голубоглазого. — Я не буду говорить, что все будет хорошо, потому что сам в это не верю. Пойдем, Игорь.
А я хочу верить.
***
— Как себя чувствуешь? Я принес апельсины. — Макс врывается в палату, все так же пытаясь улыбаться.
— Простите, мы знакомы? — улыбка пропадает вовсе.
Амнезия прогрессирует слишком быстро. Максу страшно. У него дрожат руки, он не может перестать выкуривать сигареты одну за одной уже который день. Становится труднее дышать. И сигареты тут ни при чем, наверное.
***
— Завтра я тебя точно вспомню. Спорим? — Дима смеется заливисто и каре-зеленые глаза блестят радостью в этом траурном месте.
— Спорим. — Макс заглядывает Фадееву в глаза. Они, кажется, все еще помнят их первую встречу, свидание, поцелуй. Они все еще родные и согревающие его в холодный январь.
Как же я хочу проиграть этот спор.
***
— Я Дима. Ты Макс. Верно? — шатен наклоняет голову чуть в бок, изгибая вопросительно бровь.
— Да. Все правильно. Молодец. — Макс еле держится.
Ты проиграл.
***
— Как себя чувствуешь? — Стас кашляет хрипло в трубку.
— Отлично. А ты, наверное, Стас? — Дима смотрит на Голышева, дожидаясь его одобрительного кивка.
— Да, верно. Кстати, ты очень крутой DJ. — Конченков слегка усмехается.
— Мы скучаем по тебе, братишка. — в трубке слышно Лаврова. Фадеев морщит лоб от очередной головной боли.
***
Димины глаза становятся все холоднее. Максу все сложнее дышать. Для Димы не существует ни завтра, ни вчера. Только сейчас. Только эта душная палата и голубые глаза напротив. А их обладатель такой добрый и ласковый. Есть в нем что-то знакомое, но и оно исчезает с каждым днем. Видимо, курс лечения не помогает совсем. Но в сознании почему-то вновь всплывает один и тот же звук. Хлопок.
***
— Извините, палатой ошибся. — Макс закрывает дверь.
Плачет.
Дима, я так по тебе скучаю.
